Михаил Константинович Зарубин
Журавли. Рассказы
– Увидел тебя и узнал.
– Такого не бывает.
– Многое бывает на свете, Алексей Ильич. Знаю, что идете вы по указу нашего Самодержца, проведать желаете, не соединяется ли наша земля с другой какой землей, что лежит за морями далекими.
– Да, Америкой зовется та земля, Митрич.
– Море нас разделяет, нет пешей дороги.
– Вот для того и идем.
– Трудна ваша дорога. Придется вам вернуться, не увидите вы в первый раз Америку. А вот со второго раза ты увидишь ту землю, так и знай.
– Ну, наговорил ты, Митрич, с три короба.
– А ты, коль не нравится, не слушай.
– Ну почему же не слушать? Может, вещими твои слова окажутся, хотя это больше на сказки похоже.
– Запомни мои сказки. Подойдешь ты к берегу неизвестному, увидишь горы высокие, а на вершинах тех гор все снегом занесено, хотя лето на улице. Кругом такие же леса, как у нас здесь. Тогда поймешь, какие я тебе сказки рассказывал. Береги себя, Алексей Ильич. Дорог исходишь множество, верст немало, и повсюду ждут тебя не только благодати, но и беды, и опасности.
Они помолчали.
– Ну, прощай, Митрич.
– Прощай, Алексей Ильич. Во второй раз я вас уже не увижу. Вы нижней дорогой пойдете, для повторного плавания готовиться будете. Вашими личными подвигами и деяниями ваших сослуживцев и потомков окажется пробужденным огромное по земным меркам, пока еще дремлющее пространство великой России. Она будет вынуждена во все времена человеческой истории защищать его кровью воинов своих и удобрять по́том тружеников своих. Тем и спасены будем во веки веков.
Плыть хочется
Путники сделали остановку на большой луговине, что была напротив деревни Качиной. Место было обжитое: чуть повыше у леса стоял летний домик, собранный наспех из тонких бревешек. Решили в нем заночевать, стали разводить костер и готовить похлебку. Вокруг тепло, тихо, ветра нет, где-то вдалеке, за Илимом, виднелась подсвеченная уходящим солнцем Качинская сопка.
– Михаил! – услышал Беловодов голос Алексея.
– Я здесь, – ответил Мишка.
– Давай сплаваем на ту сторону Илима.
– На бревне, что ли, поплывем?
– На лодке, она здесь к корягам привязана.
– Не поздновато ли, Алексей Ильич? Ночь подходит.
– Да не сегодня, завтра.
– Завтра можно. А что мы на той стороне делать будем?
– На вершину сопки заберемся, посмотрим оттуда на Свет Божий. Тебе приходилось бывать на таких вершинах?
Мишка рассеянно огляделся по сторонам.
– Нет, никогда не был. А что оттуда увидишь? Другие сопки?
Алексей улыбнулся.
– Не будем спорить, завтра увидишь.
Утром поднялись рано, в темноте. От реки поднимался густой туман. Пока пили чай, небо от востока посветлело, и на фоне пылающего утренними красками небосвода высветился похожий на древнюю пирамиду конус Качинской сопки.
– Давай, Михаил, поспешай, плыть хочется. Только бы погода не подвела.
На другом берегу их встречала ватага ребятишек из близкой деревни. Узнав, в чем дело, старшие вызвались помочь – повели на гору с северной стороны. Тропинка заросла травой, было видно, что этим летом на сопку никто не поднимался. Примерно на середине пути стали встречаться кусты черемухи, ольшаник. Тропинка петляла между кривых, местами поваленных деревьев. Но вдруг лес закончился, и с огромной высоты стал полностью виден извилистый Илим, устремленный к горизонту. Домики селения отсюда казались игрушечными, а снующие в своих заботах люди – похожими на муравьев. Вершина сопки была охвачена сильным ветром, который пробирал до костей.
Отсюда, с небольшой площадки, мир виделся по-иному. Несколько тропинок сбегали с вершины вниз. Кто по ним ходил? Куда они вели? Мечталось, что в волшебную страну, населенную только счастливыми людьми. Алексей стоял на вершине, раскинув руки, будто намеревался в любовном порыве к бытию обнять всю русскую землю, у которой нет конца-края, а есть только дугообразный горизонт, до которого ни дойти, ни доехать, ни долететь, разве что на волшебном ковре-самолете. И ему, Алексею Чирикову, Бог предопределил совершить это путешествие во имя и этих неизвестных людей, и всего великого русского Отечества. С высокой тысячелетней Качинской сопки ответственность данного судьбой задания, или его предестинация, открылась моряку с пронзительной ясностью.
– Пора вниз, Алексей Ильич, больно холодно здесь. Пора, – клянчил Михаил.
Он не понимал, зачем они пришли сюда, и что происходит в данный момент. Да и Алексей не мог объяснить новоиспеченному другу потаенный смысл этого загадочного путешествия…
– Подожди, Михаил. Я посмотрю, где можно замеры сделать, уж больно место замечательное.
– А чего тут замерять-то, Алексей Ильич?
– Здесь – нечего, а вот на той площадке географические координаты определить можно без помех.
– А зачем их определять, Алексей Ильич?
– Ну как зачем? Разве не интересно знать, где на земле находится Качинская сопка? Ты когда-нибудь географические карты видел?
Мишка промолчал, посмотрев вниз на петляющий Илим, на желтые поля вдоль его берегов. И без этих самых координат тут все понятно – это его родина, самое лучшее место в мире. Он присел на поваленное дерево и постарался больше Чирикову не докучать. Ребятишки уже убежали вниз. И солнце стало спускаться. Наконец, и Алексей дал команду на спуск.
Но как они ни торопились, темнота оказалась проворней. Обратный путь ночь окутала черным покрывалом, но пламя костра на углу зимовья указывало верное направление. Звезды на небе, словно от скуки, складывались в узоры, перемигивались и, рассыпаясь на множество ярких созвездий – как в детской игрушке «Волшебный фонарь», составляли новый узор. Эту игрушку Алексею подарила мама, когда ему исполнилось пять лет. Но он недолго играл с ней – природная любознательность взяла верх, и мальчик разобрал ее, чтобы посмотреть, что же находится внутри?
Ветер поднимал волны, грести было трудно.
Рядом с лодкой волну хлестанула хвостом крупная рыба. Алексей встал во весь рост, пытаясь рассмотреть это сибирское чудище.
– Алексей Ильич, присядь… – Мишка не успел договорить, сильный удар по днищу лодки заставил ее затормозить на полном ходу. Нижние две доски лопнули, и вода мгновенно стала заполнять суденышко.
«На топляк налетели», – подумал Мишка, вцепившись в борт, а Алексей не удержался, потерял равновесие и в один миг оказался за бортом. Молодой сибиряк почувствовал еще один удар о днище, но второй был слабее предыдущего.
– Господи, еще этого не хватало!
Мишка откинул весло, вгляделся в темную воду, подождал. Но голова друга на поверхности не показалась. Сбросив ичиги и телогрейку, он нырнул. Холод сковал сразу. Видимо, глубина была здесь изрядной, поэтому в черной воде он ничего не мог разглядеть. Вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, и опять ушел под воду, на ощупь пытаясь найти Алексея. С пятой попытки ему повезло, он наткнулся на ногу, от нее быстро перебрался к голове и, накрутив волосы Алексея на кулак, мощным рывком вырвался наверх. Он плыл, лежа на боку, глотая ледяную илимскую воду… К берегу, почуяв неладное, уже бежали люди… Но Мишка не слышал и не видел их, у него была одна задача – вытащить друга на берег, спасти своего лейтенанта… Одежда плотно прилипла к телу, студеная вода обжигала, словно кипятком. Наконец, он почувствовал под ногами дно, твердо встал на ноги, прижал к себе Алексея, удерживая его голову над водой. Здесь уже была нужна и помощь…
У костра Алексей стал приходить в себя. С него сняли мокрую одежду, денщик Николай с трогательными по-матерински причитаниями растер его сухим полотенцем, напоил горячим чаем, укутал в старый полушубок и бережно, на руках, перенес в зимовье. Мишка, разбитый и огорченный, сидел у костра. Когда ему поднесли невесть откуда взявшийся ковшик водочки, он не отказался.
– Ну, чего сидишь, раздевайся. Ты же не барин, – упрекнул его подошедший солдат.
– Мочи нет, Иван, все силы в воде оставил.
– Да вижу, давай помогу.
Михаила раздели, растерли, укутали.
Алексей не понял, сколько он был без сознания. Тепло от раскаленных камней густо разливалось по хижине. В голове шумело, тяжело давило грудь, трудно было шевелить руками. Красно-синяя шишка украшала лоб, и притронуться к ней было невозможно.
В маленькое оконце зимовья заботливо и любопытно заглядывала луна. Раскрашивала своим таинственным светом стены, потолок: сказочные причудливые световые тени, казалось, должны были позабавить больного, отвлечь от боли. Но такая забота не помогла. Тело Алексея оставалось неподвижным. Голова раскалывалась от боли. Собрав все силы, он только и смог прошептать:
– Где я?
Но денщик Николай, сидевший рядом, услышал только тихий стон.
– Слава тебе, Господи. – Николай запалил лучину, и свет от нее на время разогнал обманные лунные тени. Алексей с трудом оторвал голову от подушки, увидел черный квадрат окна, печь, нары, проем двери. В глазах помутнело, и на потолке снова закружились неземные узоры.
Денщик, как мог, успокаивал Алексея, часто-часто крестился и благодарил Бога за спасение хозяина. Алексей перестал стонать, сон одолел его, навалился, пригреб к себе и повел к солнцу, которое уже мирно светило в окошко, разгоняя ночные кошмары. Утро явилось в неизбывной своей надежности и надежде.
От двери тянуло холодком. Сердце больного стучало. По-прежнему болела голова. Искусанные губы кровоточили. Собравшись с духом, Алексей усилием воли отогнал от себя страх, поднялся с нар и с трудом вышел на улицу.
Коварный Илим, как будто ничего не случилось, бесстрастно нес свои воды в неведомую даль. Изморозь покрыла землю мелкой, как будто звездной, пылью. Прибрежная тайга, похожая на плотную вибрирующую стену, казалось, дышала неровно, как простуженный человек. И только редкие березки меж тяжелых сосен и лиственниц мерцали вкраплениями радости.
Свежий утренний воздух окончательно избавил потрясенную душу Алексея от ночного кошмара, уверенность вернулась в его тело. Он присел на бревно, ветер скрипуче раскачивал вершину старого кедра. В высоте две белки как птички перелетали с ветки на ветку.
– Господи, хорошо-то как, – прошептал молодой офицер.
Попутчики были рядом. От них Алексей узнал, что с ним произошло. Не будь Михаил таким расторопным, и не помоги ему удача, вряд ли любовался бы он сегодняшним утром.
Трогая свою шишку, Алексей предположил, что ударился о днище лодки и потерял сознание. Он сидел у костра, слушал рассказы очевидцев, неодобрительно покачивая головой. Снова и снова пытался вспомнить случившееся, и возможный исход этого путешествия наполнял его душу горечью и разочарованием. «А в Петербурге будут рассказывать, как лейтенант российского флота Чириков чуть не утонул в мало кому известной таежной речке, переплыть которую не составляло труда ни матросу, ни морскому офицеру», – предполагал он.
На следующее утро все путешественники собрались у костра. Настроение улучшилось. Не вспоминая о происшествии, шутили, делали предположения о погоде. Денщик Николай был твердо уверен, что дальше Илимска в этом году они точно никуда не пойдут.
Михаил вспоминал свой дом, родителей, сестер и свою невесту. Свадьбу договорились сыграть на Рождество.
– Миша, ты один мужчина в семье? – вдруг неожиданно спросил Алексей.
– Да, Бог больше не дал. Зато сестер – семеро душ, что тут поделаешь.
Николай с солдатами отправился готовить обед. Алексей веткой расшевелил затухающий костер, подбросил в него несколько сучьев и, не глядя на Михаила, продолжил:
– Я ведь тоже в семье один мужчина, правда, и сестра тоже одна.
– Вам-то, ваше благородие, можно было иметь детей столько, сколько душа пожелает, а у нас каждый рот жевать хочет.
– Это не так, Миша. Я из семьи мелкопоместных дворян, да и к тому же обедневших. Знали мы и бедность, и всяческие обиды, и притеснения.
– Да неужто дворяне могут быть бедными? – с изумлением спросил Михаил.
– Могут, Миша. Ты ведь ничего о дворянах не знаешь, – улыбнулся Алексей.
– Кое-что слышал. Да и грамоте одну зиму у Антипа Иваныча учился. Домой к нему ходил, школы в нашей деревне не было. Дворяне – это князья, графы. У них у всех земли агромадное количество, да и работников пруд пруди.
– А вот, поди ж ты. Есть дворяне, у которых ни крестьян, ни земли.
– А куда ж все подевалось?
– У каждого своя история.
– А вашу семью какая беда затронула?
– Не знаю, Миша. Знаю одно: жили бедно, старый дом, заросший сад, небольшое поле и несколько крестьян – вот и все наше богатство.
– Однако грамоте вас обучили.
– Обучили. Дядя многое сделал. Если бы не он, быть бы нам с Иваном неучами.
– А Иван – кто?
– Мой двоюродный брат.
– А где он сейчас?
– В Санкт-Петербурге, службу несет.
– При Царе-батюшке находится?
– И так можно сказать. Мы все при Царе находимся.
Холодный ветер дул с Илима. Алексей посмотрел на Михаила, дотронулся до своего лба.
– У меня дело к тебе имеется, Миша. Подожди меня здесь.
Вернулся Алексей очень быстро, держа в руках небольшой кожаный мешочек.
– Мы скоро с тобой расстанемся, Михаил, и я хочу оставить тебе что-нибудь на память. Вот шкатулка. Здесь хранится очень дорогая для меня вещь. Это походный складень с изображением Иисуса Христа, Иоанна Предтечи и Богоматери. На всем белом свете таких икон две: у меня и моего брата Ивана. Отправляя нас на учебу, дядя заказал для отливки два походных складня, совершенно одинаковых. На обороте каждого из них нарисован герб рода Чириковых.
Алексей открыл складень, словно книгу. Михаил, увидев изображение Иисуса Христа, восседающего на Престоле, справа от Него – образ Богородицы, слева – Иоанна Предтечи, истово перекрестился и поклонился бесценному подарку.
Такого Михаил не видел никогда. В его бедном крестьянском доме были скромные деревянные иконы, расположенные в красном углу: рассохшееся от времени дерево, во многих местах осыпающийся красочный слой. В церкви висели большие храмовые иконы, тоже с потрескавшимися окладами, со следами пожара, уничтожившего большую часть церковной утвари. За слоем копоти на многих иконах нельзя было различить, кто именно изображен. Только материны рассказы помогали ему узнавать образы святых.
Михаил, как человек глубоко верующий, знал, что на крестьянских деревянных иконах чаще всего можно было видеть Богородицу с Младенцем на руках. Дома у них находилась икона Казанской Божьей Матери, где Младенец Христос был изображен стоящим, Его левая рука спрятана в складках одежды, правая сложена в двуперстное благословение.
То, что Михаил сейчас увидел, не походило на прежде виденные им лики. Богородица была изображена без Младенца, со скипетром в руках. От подарка захватывало дух. Это был складень уникальной работы петербургских мастеров.
– Господи, красота-то какая.
– Я рад, Михаил, что тебе понравилось.
– Что вы, Алексей Ильич, разве можно такое отдавать? Я не приму.
– Почему?
Михаил только мотал головой, не в силах объясниться. Слезы благодарности увлажнили его веки.
– Возьми, пусть останется память о нашем знакомстве.
– Да разве я заслужил?
– Заслужил, Михаил.
Алексей с трудом оторвал прижатую к груди правую руку Михаила и вложил в нее складень.
– На оборотной стороне – наш фамильный герб.
Михаил восхитился и этим изображением. Щит был разделен на цветовые части. В верхней части, в серебряном поле, был изображен крест зеленого цвета. В нижней, в красном поле с облаками, видна была рука в рыцарских латах с поднятым мечом. В левом зеленом поле – две серебряные стрелы, летящие в разных направлениях. Щит венчала корона. Его охраняли два льва.
– Алексей Ильич, отродясь я таких картинок не видел. И кто мне поверит, что дворянин мне такое подарил…
– Ты прав, Михаил, я тебе дарственную напишу, тогда никто плохого не подумает.
– А как же вы без походных икон и герба жить будете?
– Проживу с Божией помощью. Иконки еще дома имеются, а герб же нарисованный. Чириковы служили всегда и будут служить российскому Престолу. Род наш ведет начало от племянника Царя Беркая, которого после крещения нарекли именем Петр. Праправнук этого Петра, Петр Игнатьевич Чириков, служил при Великом князе Дмитрии Иоанновиче в Сторожевом полку и участвовал в сражении против Мамая. Вот какие у меня предки, Миша, знаменитые…
– А мне нечего дать на память о себе, Алексей Ильич.
– Ты уже мне сделал подарок.
– Я?!
– Ты жизнь мне подарил, разве этого мало?
Алексей показал рукой на степенные воды Илима, на уже далекую Качинскую сопку, на грозно возвышающийся Красный Яр, на глубокое, в своей цветовой однородности похожее на каменный зеленый серпентинит море тайги.
Солнце поднялось высоко, высушив росы, разогнав облака. В подмороженном воздухе далеко разносились голоса.
– Господи, что может быть дороже всего этого?
Алексей, очертив рукой горизонт, показал в небо.
– Посмотри, Миша! Журавли летят. Ты слышишь их голоса? Они не прощаются с нами, они еще вернутся!
Глава 2. Пути, которые нас выбирают
Белый парус, как и стаю белых журавлей, можно считать знаком судьбы, символом предопределения. Да и символом самой России. Ведь считается, что Русь зародилась в поймах рек, «у воды текучей». Сколько ее утекло с описанных выше времен?
Кто может сегодня найти тропинки, по которым шли первые путешественники, открывшие людям моря, острова и новые земли Сибири, Камчатки, Сахалина, Дальнего Востока? Те тропы заросли, а некоторые реки превратились в рукотворные моря. Однако появились другие, асфальтовые, рельсовые дороги. По ним за несколько дней можно добраться от Москвы «до самых до окраин». На летающих металлических птицах огромное пространство Сибири преодолевается за несколько часов.
Сибирь – щедрая, величественная земля. Она, в прошлых веках глухая, пугающая окраина Российской Империи, сегодня превратилась в благословенный богатейший край. Русские люди оживили ее своим трудом, верой и любовью.
А начиналось с малого: первые переселенцы разрабатывали на новых землях рудники, добывали пушнину, строили остроги, которые превращались постепенно в прекрасные города. А уж маленьких поселений, деревень и деревенек – и поныне не счесть.
Для многих Сибирь стала родной, а города и села – малой родиной, по которой так щемит сердце, если волею судьбы приходится покидать родительский дом. Не меркнет в сердце ее любимый лик, запечатленный в детских воспоминаниях, хранящих ароматы клеверных лугов и земляничных полян, сладость ключевой воды с привкусом кедровых орехов, образы долгих, своенравных рек, текущих за горизонт. Таежная полноводная река, похожая на библейскую «реку Жизни», не только эту жизнь дает, сопровождает и обеспечивает, но своим природным примером нравственно формирует личность, воспитывает у любого сибиряка – целеустремленность, верность родным берегам, стремление к свободе. Много на такой «Божьей дороге» поджидает человека неожиданностей, которые потом осознаются не как случайности, а как судьба. Особенно важны встречи, к каждой из которых надо относиться внимательно, как к предначертанию. Одна из таких встреч произошла среди глухой тайги на берегу «Мудрого Илима».
Письмо
Почту приносили после десяти, письма и почтовые извещения раскладывали на деревянном приступке высокого старинного зеркала, что стояло в углу зябкого и гулкого вестибюля главного корпуса техникума. По неизбывной традиции на перемене после второго часа занятий студенты бегали вниз, к зеркалу, надеясь на весточку или перевод, там толпились даже те, кто и не ждал сообщений. Это было и развлечение, и ритуал, и дань надежде.
Степан Беловодов сегодня оказался счастливчиком, он получил письмо от сестры. Тут же разорвав конверт, мгновенно пробежал глазами написанное. Все как обычно. Слава Богу, родные здоровы. Озадачила только приписка в конце: сестренка сообщала, что наконец-то продала дом.
Сначала Степан не понял, о каком доме идет речь, но, внимательно перечитав письмо, обомлел. Сестра продала родительский дом! Тот, в котором они провели детство и жили с матерью до ее смерти. Известие расстроило молодого человека. Он вышел на улицу, сел на деревянную скамейку, что стояла слева от входа, и, глядя на Ангару, предался щемящей печали.
Дом-то, уж если по-честному, на отдельный деревенский дом походил мало: это был прируб к добротному дому Перетолчиных. Но все-таки со своим двором, хлевом и амбаром. Главное, это был дом, где он счастливо жил с мамой. Три окна выходили на разноцветное поле, которое каждый год засевали пшеницей, рожью, горохом и овсом. Рожь вырастала высокой, он любил слушать осенью перезвон сухих колосков. Рядом с рожью тянулись поля пшеницы и овса, а гороховые наделы вспомнились сладко, с урчанием в животе.
Сегодня последняя ниточка, что соединяла его с родным краем, оборвалась. Могла ли сестра поступить по-другому? Нет, конечно. Она, как и Степан, живет в другом месте, правда, недалеко от деревни. Ну и что. Охрану к дому ведь не поставишь. Если никто не живет, быстро все приходит в негодность: и заплот, и ворота, и внутреннее убранство, оставшееся от счастливого детства. Правильно, что продала, – мысленно вздохнул молодой человек. Но все равно жалко, ведь не стало их всегда любимого, дорогого, родного дома.
Степан прикрыл глаза, и перед ним, словно в кадрах из кинофильма, предстало маленькое зальце в три окна, небольшой столик в простенке, занавески на окнах, что прикрывали только нижнюю часть, чтобы больше света попадало внутрь. Кухня отделена от зала дощатой перегородкой, в углу русская печь. Вот и все его родные хоромы, хоть и маловаты были, но места всем хватало, особенно летом. Сеновал, амбар, хлев, большой двор, а за ним огород, простиравшийся, казалось, до горизонта.
Было… Ничего не осталось. Лишь воспоминания. Пока в деревне стоял этот дом, связь с малой родиной ощущалась кровной, телесной. А сейчас? Только мамина могилка на деревенском кладбище напоминает о том, что была у них семья.
Зазвенел звонок, Степан, не преодолев растерянности от сообщения, поднялся со скамейки и медленно пошел по алее в сторону общежития. Остановился не сразу, не сразу расслышал за своей спиной повторяющийся окрик:
– Степан, ты куда?
Оглянувшись, он увидел на крыльце Костю, своего приятеля.
– В общежитие надо.
– У тебя что, затмение? Ты что, не знаешь, что сейчас будет?
– Костя, отстань, тошно мне. Не до твоих шуток.
– Да я не шучу, Степа. Сейчас распределение на производственную практику начнется. Четыре года ждали.
Костя, запыхавшись, догнал Степана, схватил его за руку и потащил в учебный корпус.
– Ну чего ты как репей пристал.
– Пошли, пошли. – Константин крепко вцепился в друга.
Степан, до конца не осознавая причины, нехотя пошел с ним.
В аудиторию они поспели последними, вошли вслед за директором. Тот внимательно посмотрел на друзей, неодобрительно покачал головой.
– Кто у нас сегодня дежурный? – задал вопрос директор.
– Я, – встрепенулся Костя.
– Понятно, видимо, еще где-то исполнял обязанности дежурного.
– Нигде я не дежурил, Георгий Яковлевич.
– Ладно, кого у нас нет сегодня?
– Группа присутствует в полном составе, – четко и громко отрапортовал дежурный.
– Хорошо. – Лицо директора озарила одобрительная улыбка.
– Можете сесть, – обратился он к выпускникам, подкрепляя сказанное указательным жестом руки. Подойдя к столу, начал торжественно:
– Ну что, дорогие мои, сегодня у вас один из главных дней, который во многом определит ваше профессиональное будущее. Месяц назад я вам говорил, что Министерство транспортного строительства приняло решение: учащиеся техникума перед завершением обучения проходят десятимесячную практику на предприятиях, куда хотят получить распределение. Вам были предложены места прохождения практики. Надеюсь, времени на обдумывание хватило. Сегодня я хочу услышать ваши решения, может, у кого-то будут просьбы или предложения.
Выпускники согласно промолчали, директор продолжил:
– Тогда я утверждаю списки.
– Георгий Яковлевич, – выкрикнул староста группы Вячеслав Палагин, – у нас есть один товарищ, который не согласен ни с одним предложением.
– Кто же этот герой?
– Степан Беловодов.
Степан молча встал из-за стола.
– Ты что, Беловодов? Министерство выделило прекрасные места – по всем вашим специальностям, и территориальные предпочтения предусмотрело. Неужели тебе ни одно не подходит?
– Места действительно привлекательные, Георгий Яковлевич, но мне на родину надо.
– И где же находится твоя родина?
– Недалеко, отсюда тысяча верст, на севере Иркутской области.
– Что же там такое строят, что без тебя не обойтись?
– Железную дорогу начинают строить.
– Сейчас везде железные дороги строят.
– Согласен, но там мой родной край, там мое детство прошло, дорог никогда никаких не было. А тут железная!
– Пойми, Беловодов, производственная практика осуществляется на основе договоров между учебным заведением и предприятиями. Учащиеся техникума направляются на практику в соответствии с приказами, этими же документами назначаются руководители практики, определяются места и сроки практики каждого учащегося.
– Да знаю я все, Георгий Яковлевич.
– Ну, если знаешь, тогда не понятно твое упорство.
– Я обратился к начальнику строительно-монтажного поезда, который приступил к работам в нашем районе, и жду ответа.
– Ой, Беловодов, Беловодов! Как дитя малое капризное. Чтобы время сейчас не тратить, в четырнадцать часов прошу ко мне в кабинет. Там вместе поразмышляем.
– Хорошо, Георгий Яковлевич.
Степан дождался приема только после семнадцати. У директора не кончались неотложные дела, и, видя Степана в приемной, он периодически махал рукой и говорил:
– Подожди, подожди еще немного.
Войдя в кабинет, молодой человек сразу услышал упреки в свой адрес:
– Ну чего ты добиваешься, Беловодов, все-то тебе не так. Чем тебе Чита не нравится? А какой Хабаровск прекрасный город! А в Находке ты бывал? Ну что молчишь?
– Вас слушаю.
– Ты не ерничай. Поедешь туда, куда специалисты требуются. Хватайся за настоящее дело, пока есть возможность.
– Георгий Яковлевич, я же не каких-то особых условий требую. Ведь самая северная стройка. Комсомол над ней шефство взял.
– Комсомол, говоришь, шефствует? Что – это комсомольская ударная стройка?
– Почти.
– Почти не бывает, тут только да или нет.
– Строительство гидроэлектростанции – комсомольская ударная стройка, а железнодорожная ветка, длина которой больше двухсот километров, одна из главных частей всего комплекса.
Директор задумался, потом, неодобрительно взглянув на Степана, сказал:
– Если бы там были нужны специалисты, заявки обязательно послали бы к нам.
– Так стройку только в январе начали.
– Тем более, значит, рановато туда ехать.
Степан упорно молчал, директор техникума посмотрел на него внимательнее обычного и, прощаясь, похлопал по плечу:
– Не дури, Беловодов, страна большая, везде дело по душе найдешь.
– Страна и вправду большая, но я ведь слово дал, что приеду дорогу строить.
– Кому слово дал?
– Землякам. Школьным учителям, ребятам-одноклассникам.
Директор сел за стол, устало вздохнул, ладонью потер наморщенный лоб.
– Чем помочь тебе, я не знаю, нет у меня прав отправлять на практику без запроса и согласования с Министерством. Раньше, когда такой длительной практики не было, еще договаривались как-то. А сейчас направляем ведь практически на постоянное место работы.
И развел руками.
– Может, я съезжу, тут лету два часа, и возьму запрос, Георгий Яковлевич?
– А с Министерством как? Тоже съездишь? Ладно, Беловодов, твое упорство мне нравится, да и студент ты хороший. Жду на тебя запрос с твоей родины, – чтоб у меня через неделю был, а с Министерством попробую договориться. Иди, романтический строитель железных дорог. Желаю удачи нам обоим.
Степан выходил из кабинета степенно, но, закрыв за собой дверь, тут же подпрыгнул на одной ножке и побежал счастливый.
