Михаил Константинович Зарубин
Журавли. Рассказы
Горизонт без края
Сестру Степан отыскал в огороде. Пользуясь погожими днями, она собирала народившееся добро: морковь, свеклу, редьку и всякую другую зелень, которая неожиданно появляется невесть откуда в конце лета.
Увидев брата, женщина будто обомлела, не поверила своим глазам, прищурившись, присмотрелась и через мгновение уже бежала к нему, по-матерински раскинув руки.
– Степан, Степа, братик, родной! Долгожданный! Как же я давно тебя не видела!
Он тоже поспешил к ней навстречу. Обнялись крепко, горячо. Сестра не уставала повторять:
– Ласточка ты моя, солнышко! Степушка! Какой же ты молодец, что приехал!
– Мила, Мила, ну не надо, я же не маленький. Ты, кажется, не замечаешь, что я уже вырос. Неловко при народе такие нежности выказывать, – ласково упрекнул ее брат.
– Да я при всей деревне тебя солнышком назову, – восторженно проговорила сестра.
Степан подвел ее к Володише и Маше.
– Ну, Степан, знакомь меня с твоими друзьями, – проговорила Мила, раскрасневшаяся от радостного волнения.
– С Володишей-то тебя чего знакомить, ты его знаешь, мы ведь вместе учились.
– Ну, это ты учился. Так это Назаровский значит парень? – всплеснула руками узнавшая его Мила.
– Он.
– Здравствуй, Володя, вот ты какой. Я слышала о тебе много хорошего, о твоей работе, конечно. Герой ты на всю округу.
– Спасибо, тетя Мила. Это не геройство – это моя работа, обязанность.
– Неужели я такая старая, что уже и для тебя тетей стала? – то ли шутливо, а скорее всерьез упрекнула Володишу молодая женщина.
Тот смутился и по-детски ответил вопросом на вопрос:
– Но не Милой же мне вас называть?
– Можно и Милой, – пококетничала она, – в том плохого ничего нет, мне в радость, будто и не минули долгие годы со дней моей юности. – Но, взглянув на красавицу Машу, посерьезнев, добавила: – А это твоя жена, Володя?
– Нет, – односложно ответил Володиша, не желая продолжать тему.
Сестра вопросительно посмотрела на брата.
– Это Маша. Мы недавно познакомились, идем вместе почти с Хребтовой, – неуверенно, явно подбирая слова, пояснил Степан.
Маша пришла ему на помощь, очень кратко пояснив:
– Я шла с группой ребят из Усть-Кута, у одной девушки произошел вывих ноги, она со своим парнем осталась в Илимске, в больнице, а я напросилась со Степаном до райцентра, а потом и у вас уговорил он меня побывать. Я очень люблю путешествовать.
– Ну пойдемте, дорогие мои, в дом, – ощутив неловкость своих расспросов, заключила сцену знакомства Мила.
– Я-то, пожалуй, поеду, – воспротивился приглашению застеснявшийся Володиша.
– Куда собрался, Володя? В кои-то веки встретились, и в дом не зайдешь? Нет уж, пойдем, а там будет видно.
– Хорошо, хорошо, Мила, конечно, я побуду с вами.
– А где Юра, сестренка?
– У него, как в доме работа, так неотложные дела находятся. Прибежит сейчас. Вы же на катере приехали?
– Да.
– Значит, скоро будет. Он же не знает, что ты приехал, подумает, что рыбинспекция к нам нагрянула.
Не успела Мила договорить, в калитке появился ее муж Юрий.
– Вот, легок на помине, всегда готовый отметить и радость, и поминки, – осуждающе усмехнулась жена.
Юра пропустил мимо ушей ее слова, увидев Степана, заулыбался ему, схватил дорогого гостя в свои сильные, широкие объятия, попытался приподнять его, как маленького, приговаривая:
– Ну, наконец-то, Степа, а то ведь ждем-ждем, а тебя не дождаться.
Но попытка оторвать высоченного Степана от земли не удалась.
– Мужиком стал, – сделал Юрий очевидный вывод, – а раньше я тебя легонько вверх подбрасывал.
– Выпивать меньше надо, водочка она ведь силы забирает, – проворчала жена.
– Мила… – Юра посмотрел на нее осуждающе.
– Заходите все в дом, я мигом на стол соберу.
Маша зашла в сени первая и растерялась. Это было просторное помещение с одной большой металлической кроватью у окна. Рядом – стол, покрытый скатертью, расшитой по центру крупными васильками и ромашками, а на кайме гордо вышагивали друг за дружкой по всему периметру огненные петухи с ярко-желтыми гребешками.
Девушка вопросительно посмотрела на кровать, потом на Степана. Тот понял причину ее растерянности.
– Так это сени, а за перегородкой клеть. Летом здесь живут, в доме душно.
Маша смущенно улыбнулась, движением плеч давая понять, что ошиблась в своем предположении о месте ночлега.
– Извини, я ведь не часто бываю в деревенских домах.
– Ну что ты, Маша, вот вход в дом. – Степан по-хозяйски распахнул массивную дверь, пропуская девушку вперед.
Переступив высокий деревянный порог, гости вошли в главное помещение избы – это была большая квадратная зала. В правом углу – сердце таежного жилища – большая русская печь. Все кирпичики были бережно и тщательно затерты глиной и побелены. Перед загнеткой печи – маленькая кухня, она отделялась от основного помещения легкой деревянной перегородкой. В небольшое по таежным законам окно вливался в достаточном количестве дневной свет.
По диагонали от печи, как и положено, между восточной и фасадной стенами, над столом, красовалась божница, заставляющая всех входящих в первую очередь обратить свои взгляды именно в этот угол и склонить головы пред иконами. Их, расположившихся на двух полочках, было не много. Образа обнимало длинное узкое домотканое полотенце с густой орнаментальной вышивкой на концах. Степан заметил, что на верхней полке сбоку отдельно лежала одна толстая книга, а рядом стопочкой еще какие-то тонкие брошюры, потрепанные, видно, много раз читанные.
Поклонившись красному углу – кто вольно, кто невольно, – гости уселись на длинную отполированную долгим использованием лавку, находящуюся вблизи окон, выходящих на улицу.
Володиша и Степан, взглянув в окна, залюбовались широким Илимом, который, как рушник над божницей, бережно своим водным нетканым полотном обнимал деревню. Как будто хотел защитить ее от невзгод и непогод.
– Наверное, здесь мелковато, – перевел романтическое созерцание в прозу жизни будущий строитель, желая показать и свою наблюдательность, и теоретический опыт. – Володиша, видишь, какой Илим широкий. При такой ширине глубин больших быть не может.
– Да я бы не сказал, – возразил друг. – Метра три точно будет. Здесь я на моторе прохожу спокойно, это в других местах мелководье, там приходится мотор приподнимать и идти на веслах.
– Что, и вверх по Илиму вручную?
– Бывают места, где даже шестом толкать приходится.
Профессиональный разговор приятелей прервал удивленный голос Маши.
– Степан, Володя! Подойдите же сюда. Ну скорее!
Молодые люди оглянулись: Мария стояла у божницы с иконой в руках.
– Что случилось, Маша? – взволнованно спросил подошедший к ней Степан.
Девушка протянула ему трехстворчатый складень:
– Откуда это у вас?
Степа ничего не мог ответить, только пожал плечами, потом позвал сестру, занятую приготовлением праздничного обеда.
– Мила, Мила, подойди сюда, – крикнул он в окно, выходящее во двор.
– Что такое? Что за спешка? Подождать не можете? – напевно откликнулась возбужденная заботами Мила.
Не дожидаясь, Маша сама вышла на улицу, неся на ладонях как драгоценность икону. Девушка была явно встревожена и удивлена до такой степени, что не могла сформулировать свой вопрос точнее.
Людмила, Степан и все остальные ждали от нее пояснений по поводу так взволновавшего ее образа.
– Откуда эта икона у вас? – еле слышно промолвила Маша.
– Она всегда у нас была, и до нас была: у наших родителей, кажется, даже у их родителей тоже.
– Подождите! – Маша бережно, как бесценное сокровище, переложила икону на ладони Степану, а сама побежала в сени и принесла оттуда свой рюкзак. Порывшись в нем, извлекла кожаный мешочек, крепко затянутый шелковым шнурком. Дрожащими пальцами она с трудом развязала два тугих узла и достала складень, как две капли воды похожий на икону, которую Степан держал на вытянутых руках.
– Посмотрите! Посмотрите! – восклицала Маша, как маленькая девочка, рукой приглашая всех присоединиться к созерцанию этого радостного чуда.
– Да, как близнецы, – задумчиво произнес Степан.
Людмила поклонилась обеим иконам и перекрестилась.
– Чудеса, да и только, – вымолвил Володиша.
Юрий долго и внимательно разглядывал складни, то закрывая их, то опять разворачивая, старательно вглядывался в изображение, поднося к глазам то одну икону, то другую.
– Посмотрите-ка, тут что-то написано, – провел по тыльной стороне пальцем Юрий, как подчеркнул. – А еще герб какой-то выцветший.
– Где, покажи? – через его плечо Степан тщетно пытался рассмотреть надпись.
– Юра, ты положи икону на лавку, в твоих руках ничего не видно, – с нетерпением приказал молодой человек.
– А много ль ты на лавке увидишь? Здесь через лупу надо смотреть.
– Через лупу, говоришь? Нет ничего проще, – усмехнулся Володиша и вытащил из кармана тканевый кисет, а из него – лупу небольшого диаметра.
– А ты всегда с лупой ходишь? – удивленно спросил Степан.
– Сначала посмотри через нее, может, прочитаешь начертанное, а потом любопытство проявляй, – подавая Степану лупу, самодовольно ответил Володиша.
– Так, так, – тянул Степан время, разглядывая еле заметные штрихи. – Первая буква «А», вторая «Л», третья – не пойму, вроде, по иностранному написано.
– Степан, дай мне посмотреть, – нетерпеливо попросила Маша, выхватывая лупу из рук друга. – Да! Я так и думала! – взглянув на отметины, победно воскликнула девушка. – Здесь написано – Алексей. И герб похож.
Воцарилось молчание. Все внимательно смотрели на Машу, как на капитана судна, попавшего в невероятное приключение.
– Это икона Алексея Ильича Чирикова.
Присутствующим такое заявление мало что прояснило. Они продолжали молчать.
– Неужели вы не знаете ничего про этого великого человека?
– Дорогая Маша, не задавай неразрешимых загадок, не уличай нас в незнании. Давайте все сядем за стол, и ты расскажешь нам и про икону, и про великого человека Чирикова, – рассудил Володиша.
– Правильно! Молодец! – сразу поддержала его Мила. – А то посередине двора говорим о том, чего не знаем.
Маша подчинилась, сложила оба складня и, прижав их к своей груди, пошла в дом.
– Мила, – зашептал как о сокровенном Степан, – а у нас-то откуда эта икона?
– Сядем за стол, там и поговорим обо всем. А сейчас, брат, помоги мне – спустись в ледник, достань сала, грибов, огурцов малосольных, а я с картошкой уже заканчиваю.
Людмила с двумя помощниками Степаном и Юрой быстро накрыли на стол. На простой дощатый, отскобленный ножом добела стол она накинула хрустко накрахмаленную белую скатерть, особо торжественную, вышитую своими руками мережкой. К столу придвинули табуретки, в центр Юра взгромоздил бутыль самогона, а перед каждым гостем расставил по небольшой граненой стопке из простого с синеватым отливом стекла. Гости с восхищением глядели на немудреную деревенскую снедь, загодя заготовленную хозяйкой и принесенную что из клети, что из кути, забыв на время о своем происшествии.
Пить кроме Юры никто не пожелал, видя это, Людмила отодвинула стопку и от мужа, попытавшегося возразить жене. Но сдавшись под непреклонным выражением ее сердитых очей, он обреченно махнул рукой и, повернувшись к гостям, обиженно покачал головой.
Степану не терпелось услышать Машин рассказ, но сестра старательно потчевала гостей и просила, чтобы они не обижали ее и обязательно отведали и то, и то другое, и десятое кушанье.
Через некоторое время стол заметно опустел, Юра по привычке потянулся за послеобеденной папироской, однако, почуяв торжественность момента, не стал зажигать спичку: Маша начала говорить об Алексее Ильиче Чирикове.
– Алексей Ильич, выдающий мореплаватель, один из первооткрывателей Северо-Западной Америки, капитан-командир.
– Вот это да! – восхищенно воскликнул Степан. – А на Илиме он как оказался?
– По этим местам проходила дорога на Тихий океан, и первая Камчатская экспедиция под руководством Витуса Беринга шла по этой дороге.
Девушка замолчала.
– Ну а дальше-то что?
– Это известная история, о ней написано много книг. Меня больше волнует судьба иконы. Почему она оказалась здесь?
– Может, он потерял ее, – неуместно предположил Степан.
– Не придумывай, – одернула Мила брата.
– А у тебя другая есть версия?
– Да, есть другая. Сколько я себя помню, эта икона всегда была с нами. Бабушка Степанида незадолго до своей смерти рассказала о ней. Мне трудно сейчас вспомнить точно, была я тогда девчонкой-пионеркой, и особого желания слушать про иконы не было. Запомнила, что какой-то знатный человек подарил нашему прапрапрадедушке Михаилу этот складень за спасение жизни. Тот барин тонул на Илиме у Качинской сопки, а наш далекий предок его спас.
– А где эта сопка? – заинтересовалась Маша.
– Да вот она, родимая, стоит и нас смотрит. Взгляни в окно, Машенька.
Степан одной своей ладошкой накрыл Машину руку, а другой – указал на Качинскую сопку.
– С тех самых пор, – продолжила Мила, отводя глаза от многоговорящего жеста брата, – эта икона передается в нашей семье по мужской линии.
– Выходит – она должна принадлежать мне! – после недолгого раздумья воскликнул Степан.
– Выходит.
– Тогда почему она у тебя?
– Ты же у нас атеист. Когда ты уезжал в Иркутск, я предложила тебе ее взять. А ты мне что сказал? Помнишь?
– Нет.
– А я помню. Ты сказал, что у меня не все в порядке с головой, раз про иконы говорю.
– Так и сказал, сестренка?
– Так и сказал. Да что теперь об этом вспоминать. Икона твоя, возьмешь в любое время. А вы Маша, какое имеете отношение к таким древностям?
Маша помолчала, собралась с мыслями. По тому, как дрожала прядь, выбившаяся из тугого пучка ее блестящих волос, было видно, что девушка волновалась не менее прежнего. И продолжила:
– Я из рода Чириковых. Алексей Ильич Чириков родился в небогатой дворянской семье в Тульской губернии. Когда он подрос, то есть достиг возраста десяти лет, отец отдал его на воспитание в семью своего брата Ивана Родионовича Чирикова, проживавшего в Москве. Раньше в благородных семьях с детьми долго не нянчились, они рано понимали свое предназначение – стать лучшими людьми России, людьми чести, верности и других высоких нравственных качеств. В дворянской среде было заведено – служить Родине, исполнять долг на воинской или гражданской службе, своим трудом способствовать благу России. Это был многовековой сословный закон. Рос и учился будущий знаменитый мореход вместе со своим двоюродным братом Иваном. Обоих зачислили в созданную по указу Петра I «Школу математических и навигацких наук», образованную при Пушкарском приказе в 1701 году.
– Ничего себе, как давно это было, – заметил потрясенный Володиша.
Но Маша как будто не расслышала и продолжала:
– Это было первое в России артиллерийское, инженерное и морское училище, предтеча всей системы современного военного образования. Алексей Ильич выбрал морское поприще – он стал знаменитым представителем морского российского флота. Ему повезло: смолоду он стал помощником Витуса Беринга, за свою жизнь исследовал северо-западное побережье Северной Америки, северной части Тихого океана и северо-восточного побережья Азии.
– Про Беринга я что-то знаю, – решил показать свою эрудицию Степан. – Он организовал и возглавил 1-ю и 2-ю Камчатские экспедиции. Нам об этом на уроках географии рассказывали. Но мне и во сне бы не приснилось, что встречусь с потомком его выдающегося помощника, да еще с таким красивым и умным, – пошутил Степан, озарив Машу влюбленным взглядом.
Но она, находясь в этот миг во временах стародавних, не заметила пристального внимания нового друга и продолжала рассказывать, глядя не по сторонам, а как будто в глубь себя. Там она, казалось, не блуждала, а уверенно шла по тропинкам семейной памяти, находилась во временах, отстоящие от сегодняшних на сотни лет.
– Вот тогда-то, перед отправкой в Навигацкую школу, дядя и заказал для каждого из братьев иконы-складни, чтобы Иисус Христос, Богоматерь и Иоанн Предтеча охраняли молодых людей на их трудном поприще. В Триптихе всегда изображали этих святых, составляющих малый Деисусный чин. Смысл композиции заключается в заступнической молитве за людей пред лицом Царя Небесного и строгого Судии. Интересно, что Богоматерь здесь представлена в непривычной иконографии – без Младенца, но со скипетром в руке. Такая икона называется «Всех скорбящих Радость». Скипетром Богородица подает указание ангелам, которые даруют обиженным заступление, нагим одеяние, больным исцеление, печальным утешение, голодным пропитание, хромым хождение, а морякам – спасение на водах.
Маша вздохнула, бережно взяла в руки одну из икон и продолжила объяснять:
– Складень – это миниатюрный переносной иконостас, трудоемкая, уникальная авторская работа, как сейчас бы сказали. Такого качества вещей делалось очень мало. Любая освященная икона, а тем более такой триптих, обладает защитной силой, способна незримо оберегать своего владельца, посылая ему Божию помощь в нужный час, мудрость, надежду. Вот такую семейную реликвию в день моего шестнадцатилетия бабушка подарила и мне. Это даже был не подарок, это была передача семейной реликвии, требующей служения ей, особого внимания, хранения и обязательного сбережения для потомков. Бабушка рассказала мне, что икона передавалась в нашей семье по женской линии, что именно этот складень принадлежал брату Алексея Чирикова – Ивану. Но ничего в семье не было известно об иконе Алексея Ильича. Невероятно, но она нашлась.
Маша задумалась и подправила свое заключение:
– Вернее, я почти уверена в этом, – поставив логическое ударение на слове «почти», то есть оставляя вероятностный процент ошибки.
Но Степан, ни минуты не сомневающийся в том, что его икона – та самая, чириковская, – несдержанно выкрикнул:
– Да какое тут может быть сомнение! Конечно, нашлась!
Остальные молчали. Потом, набожно перекрестившись и глубокомысленно вздохнув, Мила произнесла:
– Я тоже думаю, что это та самая икона. И мы со Степаном отдадим ее вам, раз она принадлежит вашей семье.
– Что вы, что вы, Мила, – замахала руками Маша. – Если Алексей Ильич подарил ее вашему предку, она ваша. Главное, я знаю, где она.
– Она – Степанова, – твердо сказала Мила. – Надеюсь, брат, что теперь ты от нее не откажешься. И станешь жить по ее законам.
Степан молча взял в руки старинный складень и, мечтательно задумавшись, накрыл своей ладонью.
Мила спохватилась, что остыло горячее кушанье, и настойчиво повелела гостям продолжить трапезу. Юрий понял, что настал подходящий момент, и тихонечко стал склонять Степана и Володишу отметить этот случай крепким напитком. Но непреклонная Мила, видя, что дело идет к выпивке, убрала со стола бутыль несмотря на обиженный взгляд мужа.
Молодежь еще долго обсуждала невероятное событие, потом все пошли провожать Володишу. Когда вернулись, Мила выделила Степану место на сеновале, а Маше для ночлега отдала самую лучшую кровать в доме – хозяйскую, попросив Степана помочь девушке расстелить ее. Молодого человека не надо было уговаривать, он с радостью исполнил нехитрое дело и потом предложил Маше выйти во двор, еще полюбоваться таежными звездами. Они, действительно, были огромные, близкие, казалось, жаркие, как разбрызганные капли солнца. Девушка явственно ощутила на своей щеке жар, не сразу сообразив, что он не от звезд, а от пылающей щеки Степана. Он крепко обнял Машу и приник к ней не то что всем своим телом, но сердцем, душой, всеми лучшими мыслями и стремлениями, какие только в нем существовали. Его губы Маша не оттолкнула.
На другой день ранним утром Маша и Степан на моторной лодке отправились к Качинской сопке, которая величественной доминантой над таежной глухоманью возвышалась не то что века – тысячелетия. Там была и тропа Алексея Чирикова.
Поднявшись на самую вершину, молодые люди почувствовали усталость. Они сели на поваленное дерево, блаженно вытянули ноги, которые оказались сильно поцарапанными кедровым стлаником. В него путники попали, свернув на минутку с проторенной горной тропы. Но боль не чувствовалась, казалось, насыщенный таежной благодатью запах, доносившийся из зарослей дикой черной смородины, и врачевал раны, и восстанавливал силы.
Маша долго отдыхать не смогла, вскочила первая и потянула Степана к площадке, откуда был виден Илим. Внизу, сплетаясь в пульсирующий узел, расходились ленточками реки, было видно, как много на них стариц и островов, до горизонта просматривался Илим. Маша впервые в жизни видела нехоженые места неоглядной хвойно-лиственной тайги. Степан рассказал ей, что в летние месяцы крестьяне ангарских деревень тащат вверх по течению реки свои лодки-дощаники, поднимаются на десятки петляющих верст к сенокосным угодьям, добираются в тихие рыбные места, не знающие ни выстрела, ни браконьерского взрыва.
Крестьяне, промысловики несколько веков осваивают богатства Илимских земель и лесов. Со времен первопроходцев здесь распахивали землю, охотились, заводили скот, а вечерами, при свете, идущем из жаркой печи, костяной иглой с тонкой жилой вместо нитки шили себе ичиги, бродни и другую обут-ку – самую надежную обувь в этих краях.
Степан еще много интересного рассказал Маше, но вдруг говорить расхотелось. На него напала или усталость, или непонятная нега. Ведь Маша, любуясь пречистой, умиротворявшей спокойной водой Илима, стояла так близко. И была не понятна причина дрожания теплого воздуха, происходящего то ли от смены воздушных слоев, то ли от трепета Машиного сердца, взволнованного не только извечной, райской красотой Илимской долины, золотыми соснами в песчаных дюнах, но новым для нее, не унимающимся чувством любви. Маша сама обняла Степана и сказала:
– Теперь я знаю, что такое горизонт без края. И так хочется идти к нему и за него. Но не одной, а с любимым человеком. Но почему так кружится голова?
Отчего кружилась голова, было непонятно. Наверное, от тишины, которой Степан не позволил долго властвовать над ними и неожиданно даже для самого себя сказал:
– Маша, я не знаю, как буду жить без тебя дальше. А ведь наше расставание неизбежно, я понимаю. Понимаю и то, что я тебя люблю. И буду любить всю свою жизнь, как бы она ни сложилась.
Девушка высвободилась из объятий друга, улыбнулась и ему, и своим мыслям, и с горечью произнесла:
– Степа, дорогой, давай спускаться вниз.
Какое-то время путники шли молча. Потом молодой человек услышал голос подруги:
– Степа! – повторила, как выдохнула, девушка. – И ты мне нравишься. Очень. И я не знаю, что будет дальше. Но у каждого из нас есть икона. Положимся на Божий промысел.
– Маша! Маша! – не дав ей договорить, задыхаясь от радости, закричал Степан. – Ма-шень-ка, – с нежностью выговорил он по слогам, чтобы растянуть удовольствие произнесения имени любимой женщины. – Как же хорошо, что мы встретились, вернее, свели нас пути неисповедимые.
Степан даже запнулся, произнеся последнее слово, которого никогда не было в его лексиконе. Откуда вдруг оно появилось? Наверное, из тех времен, к которым ему посчастливилось прикоснуться.
– Мне так радостно быть с тобой рядом, родная моя.
– И мне тоже, любимый.
Двое счастливых молодых людей, весело переговариваясь, шепча друг другу нежности и признания, возвращались с Качинской сопки в привычный, суровый, непредсказуемый мир, в котором надо крепко стоять и за свою любовь, и за жизнь, и за Родину. Степану и Марии в этом стоянии помогали предки, у влюбленных были небесные заступники и эти две, намоленные не одним поколением, иконы – святое наследство любви и веры.
