Михаил Константинович Зарубин
Мы-Погодаевские
Дед Филипп
Деревня Погодаева не дала миру таких людей, как академик Михаил Янгель, его брат Александр, генерал – уроженцы деревни Зыряновой, не дала генерала Ступина из села Нижнеилимска, не дала заслуженного учителя Семена Ивановича Косыгина из деревни Коробейниковой, но и в Погодаевой было много интересных людей, один из которых, на мой взгляд, дед Филипп – добровольный и добросовестный воспитатель деревенской ребятни. Может быть, поэтому его собственные дети не плелись в хвосте событий, а меру своих способностей и сил активно строили новую жизнь.
Борис, сын деда Филиппа, упорно и настойчиво проводил среди нас, деревенской ребятни, спортивные соревнования по бегу, метанию гранаты, стрельбе из малокалиберной винтовки (тозовки), по сдаче норм на значок ЮВС (юный Ворошиловский стрелок). Были походы под его руководством на речку Тушаму с «полной боевой выкладкой» – песок в турсуках или рюкзаках, песок под ногами и жгучее солнце над головой. Для «интереса» были мы «вооружены» деревянными самострелами, наганами и гранатами. И марш-бросок на шесть километров в один конец. Но и обратно никто нас на машинах или телегах не подвозил, топали ножками.
Борис – среднего роста, крепкого телосложения и, вероятно, большой физической силы. С первых дней войны ушел на фронт и погиб в боях, как погибли многие мужики и парни деревни.
Филипп Степанович, которого я помню очень хорошо, – коренастый чернобородый крепыш, был общительным человеком, активный строитель колхозной жизни.
Он однажды выпорол крапивой подростка зато, что тот брякнул в колокол, но выпорол не просто, а объясняя, для чего в деревне колокол и что может произойти, если сигнал колокола поймут всерьез. Он же и похвалил позже этого подростка за то, что тот сделал модель самолета «Максим Горький». Как он восхищался умелыми руками подростка, как хвалил за мастеровой талант. Особенно его восхищало то, что все четыре пропеллера вращались на бегу, как настоящие.
Работал дел Филипп в колхозе на лошади, подвозил корма к фермам, выполнял и другие работы. Вместе с ним ездил внук, пяти или шестилетний крепенький мальчуган, который впоследствии окончил Ленинградское военное училище им. Дзержинского, сейчас на пенсии, живет в Ленинграде.
Я как-то наблюдал странную картину, которая поразила меня необычностью. Дед Филипп подъехал к молоканке (помещение для процеживания и сепарирования молока), ушел в нее, а внук остался на телеге. Лошадь пошла, а внук стал ее останавливать, но не вожжами, как полагалось… Он по детской неопытности стал удерживать лошадь за телегу. Меня удивила та сила, слезы и даже злость, с которой малыш пытался достичь цели. Я позавидовал его настойчивому характеру.
Слава Илима
Часть I
Счастье детства. Год 1940
Вчера в лесу кукушка куковала,
Листвяжки чуть припудрились хвоей.
Соскучились по воле мы немало
В деревне Погодаевой своей,
Прощайте до зимы коньки и санки
Да здравствует река и лес, и луг
Мы подзабыли, где растут саранки,
И где растет за Прорвой дикий лук.
И вот идем, такие боевые,
В Кулигу порыбачить на реке,
В консервных банках черви дождевые.
И длинные удилища в руке.
В холщовых сумках молоко и шаньги,
И свежие, из печки, калачи…
Костенков Глебка на ходу о Таньке,
Своей подружке, что-то отмочил.
Ребята ржут, ребятам интересно,
Но Санька Предка строго хмурит бровью:
– Ну, паря Глебка, разве это честно?
Нельзя так откровенно про любовь.
Ты расскажи про что-нибудь другое,
Про то, как гнал тебя колхозный бык…
Смущенный Глеб затылок скреб рукою
И замолкал: к насмешкам не привык.
По мягкому проселку через поле
Шагаем от деревни босиком.
Закончились, ура-а! уроки в школе,
И вот нас овевает ветерком
Гарь-Угол. Лес. Идем мы вдоль опушки,
По ходу слева – Озерки в кустах,
Где квакают ожившие лягушки
В покрытых нежной зеленью местах.
А вот и осек изгородь такая,
Что охраняет поле от скота.
Кулига – дальше. Речка, истекая
Из тихого болота у хребта,
Змеей не вьется, словно потакая
Желанья чьим-то. Чем не красота?
Вот и река. Зеленый длинный берег
И кромка плеса, ровная, как нить…
Учитель в школе говорил про Терек,
Илим и Терек! Разве их сравнить?
По берегу, мы разбежались мигом,
Забрасывая в воду поплавки,
И в воодушевлении великом
Добычу ожидали из реки.
Вот Лешка Пап поймал ельца с мокченом,
А Мишка Солод окуня добыл.
И Санька Предка с видом сверхученым
Про тонкости рыбалки нам долбил.
Мы, малыши, разинув рот внимали
Его речам, выстраиваясь в ряд,
И наше сверхусердное вниманье
Так льстило предводителю ребят.
Вот стали попадаться нам мокчены
И редко серебристые ельцы,
Мы радостно вздыхали облегченно,
Сопливые подрости-огольцы.
Потом обед с восторгом уплетали
И жарили мокченов на костре.
А гуси в поднебесье пролетали,
Стремясь достичь гнездовий побыстрей.
А день сиял прозрачностью хрустальной,
Не изнуряя нас томительной жарой.
Река с ее поверхностью зеркальной
Текла послеобеденной порой.
И вечером, довольные добычей.
Торжественно шагали по домам
Лишь отдаленный БАМ свирепый бычий
Немного портил настроенье нам.
И солнышко, казалось, неторопко
Стремилось, что ты там ни говори,
На час-другой за Качинскою сопкой
Прилечь в постель из розовой зари.
За Паляниной сумрак шел с востока,
Меж соснами курчавыми таясь.
По деревенской улице широкой
Довольные ребята шли к домам.
Им не терпелось с гордостью глубокой
Порадовать своей добычей мам.
Часть II
Борис Черемных
Но ждал их он, с улыбкою довольной,
Борис Черемных – вроде бы физрук
И военрук, конечно, добровольный,
И, несомненно, самый лучший друг.
Борис был плотный, кругоплечий, сильный
Отсчитывал себе двадцатый год,
Лицом красивый, не словообильный
И погруженный в множество забот.
Он объявил, что следует собраться
Всем завтра утром и позвать с собой
Тех, кто не слышал, и сестер и братцев,
Пусть привыкают к «службе боевой».
И пояснил, что надо собираться
К Кривой Сосне, где будет их «парад».
И потом они начнут соревноваться
И в беге, и в метании «гранат».
Потом из тозовки стрелять сверхметко
И ловко надевать противогаз…
Со стороны пусть смотрят малолетки,
И зависть пусть сквозит из ихних глаз…
Слава Илима
…Водил Борис подростков и в «походы»
«Вооруженных чуть не до зубов»,
И шли в жару лесной дорогой «взводы»,
Стирая пот с позагорелых лбов.
И штурмовали мельницу на речке.
«Ура-а!» кричали чуть-чуть с хрипотой
Воинственные чудо-человеки
С мальчишескою внешностью простой.
А худощавый мельник бородатый.
На них глядел с глубокою тоской,
Он воевал с германцами когда-то.
Вернулся с покалеченной рукой.
– Зачем, – Борису бросил с укоризной
Старик, – ты мучаешь рубят, ядерна мать?
– Учу их дорожить своей Отчизной
И от врагов ее умело защищать.
Но, дед Трофим, такие настроенья
Приветствовать никак я не могу,
И заявляю с явным огорченьем —
Они на радость нашему врагу,
Сказал Борис и посмотрел на деда
С досадным выражением в глазах…
И словно предлагая пообедать,
Сияло светом солнце в небесах.
Пейзаж тушамский – это загляденье!
Сюда бы живописца пригласить, —
Остался бы доволен, без сомненья,
А нас такой пейзаж в душе носить.
У мельницы зеленую полянку
Пересекает мягкость колеи,
Насвистывают птахи спозаранку
До вечера мелодии свои.
Часть III
Мы – патриоты
Счастливые до одури, чумазая шпана,
Мы бегали без обуви в залатанных штанах.
Над нами небо синее,
Вокруг полей простор,
А мы об Абиссинии
вели недетский спор.
Мечта воображения
В Испанию влекла,
Но горечь поражения
Нам в души залегла.
Фашистов ненавидели
И всей своей душой
По лицам взрослых видели,
Что быть войне большой
Учились быть мы смелыми,
«сражаясь» меж собой.
Гордились самострелами
С тугою тетивой
Гудели гумна гулкие
От нашей беготни,
Стучали за проулками
«клинки» у ребятни.
Пусть наши бабки злобились,
А мне грозила мать —
Мы, знай, себе, готовились
Отчизну защищать.
Часть IV
Год 1941
Костенков Мишка, комиссар пригодный.
В походы нас, подростков не гонял,
Но он Бориса подвиг благородный
«Политикой высокой» дополнял.
Тонул в реке он после ледохода,
Поэтому схватил туберкулез
Прожил на свете чуть побольше года,
И было жалко нам его до слез.
Он в деревенском клубе вечерами
Зимою длинной «лекции читал»
Все о вожде и об «Отчизне-маме»,
И в голосе его звучал металл.
Ходили с ним в кино смотреть Чапая,
Про Чкалова любили говорить.
В газетах про папанинцев читая,
Мечтали сами подвиги творить.
Мы патриотами росли сверхбоевыми,
(Теперь таких, пожалуй, не сыскать!)
И чье-то, всех волнующее имя
Для нас звучало, словно благодать.
Любили мы на лыжах прокатиться
Сугора деревенского к реке,
И на коньках по льду летать, как птицы,
Гоняя клюшкой шайбу на катке.
Костенков Мишка был доволен очень,
Еще бы! Будут ловкими бойцы!
Выносливыми также, между прочим,
Пусть подрастут немного огольцы
Все чаще доходили до колхоза
Тревожные известия о том,
Что нависает над страной угроза,
Печально проникая в каждый дом.
Но вот и снова наступало лето,
Взошли посевы, вспаханы пары…
Война бродила по Европе где-то,
Нас обходя сторонкой до поры.
Пора настала, и двадцать второго
Июня к нас фашисты ворвались,
И мужики из-под родного крова
В ряды красноармейские влились.
А мы, подростки, не предполагали,
Как это бедствие – война!
И сводки с фронта про победы лгали,
Но таяла и таяла страна.
И как же удивились мы однажды,
Когда к Москве фашисты подошли,
И как из нас был растревожен каждый,
Хотя мы жили от войны в дали.
И первые листочки-похоронки
В деревню почтальонша принесла…
Мы осознали, что нельзя в сторонке
Стоять: даешь колхозные дела!
ЯКОВ И ЯКОБ
Костенков Яков (Погодаев)
Охотником отменным был,
Он из двустволки, не гадая.
Влет селезней весенних бил.
Призвали в армию. Танкистом
После коротких курсов стал,
И под Смоленском в поле мглистом
Фашистский танк он увидал.
Сидел в том танке наглый Якоб,
По-русски – Яков) и курил
Сигарету. Он почти без тягот
Европу в танке покорил.
Имел сражений опыт крупный,
Легко противника громил.
По результатам совокупным
Его сам фюрер наградил.
Но ведь и Яков шит не лыком,
Имел отличный глазомер,
Но он в сомнении великом
Подрастерялся не в пример.
О, Яков, Яков! Ты по людям
Ни разу не стрелял пока,
И мы винить тебя не будем
За то, что оробел слегка.
В бою решают все мгновенья —
Не ты его – так он тебя…
Здесь непростительны сомненья,
Знай, успевай-ка, жизнь любя.
И немец Якоб хладнокровно
Влепил в танк Якова снаряд.
Пульс у фашиста бьется ровно
Привычно торжествует взгляд.
Горит наш Яков. В люк танкисты
Ныряют дальше от греха,
А немец Якоб глазом льдистым
Смотрел и мимо громыхал…
И Яков, спрятавшись в воронке,
Вдруг понял: жалость! Но черт с ней.
Ведь на родимой он сторонке
Бил влет залетных селезней.
И только бы в живых остаться,
Танк получить и сесть в него
Еще придется повстречаться —
А там посмотрим, кто кого!
Часть V
Труженики тыла
Полынной горечью пахнуло
Родной, желанной, и теперь,
Как будто детство распахнуло
Давно закрывшуюся дверь,
И, дыбясь, встала память детства
Виденьем прожитых годов:
«земля – отцовское наследство» —
Гудит от цокота подков.
Святого детства вспомню время,
И сердце болью сдавит вдруг…
Смотрю – бежит босое племя
За лошадьми на дальний луг,
И вот уж слышу – по проселку
Телеги жалобно скрипят.
И вижу синюю футболку:
Ведь это я среди ребят.
С полей к гумну снопы мы возим,
Совсем почти как мужики,
Бороним, косим, сеем озимь,
Отцы – на фронте, братья тоже,
И к Сталинграду фрицы прут,
И похоронки нас тревожат.
И так тяжел крестьянский труд!
Но фронту надо, значит надо!
Все – для Победы! Цель ясна.
И были лучшей нам наградой
Для фронта центнеры зерна,
Зимой в школе, летом в поле,
Вертелся белкой в колесе.
Где поневоле, где по воле…
Ну точно так же, как и все.
Вот по морозу, хоть кровь из носу
Дрова на саночках тяну.
Длинна дорога, замерз немного
В сугробах вьюжных чуть не тону,
Вот на покосах в рассветных росах
Пырей литовкой тупой бью,
И женщин вижу, я голос слышу:
«Вот подрасти бы воробью!»
Одно я знаю и понимаю,
Что там, на фронте, трудней всего.
Под Ленинградом могила брата,
А я воюю пока с травой.
Полно работы, и все до пота…
Остры заботы, как злой кинжал!
И пусть маленько был слаб в коленках.
Но день Победы я приближал.
* * *
Деревня нищала, деревня тощала,
Но были надежды полны и бабы и деды,
Что весть о Победе дойдет до родной стороны.
Старушки молились, подростки трудились,
Пока не погаснет заря.
На воздухе вольном, чем были довольны,
О голоде не говоря.
Овсюг и картошку – и то понемногу —
Глотали, давя тошноту.
Трудились, не ныли и даже забыли,
Про городки и лапту.
И слушали вместе по радио вести,
Когда дождь на улице лил:
Бои – непременно, успех – переменный,
Везде – равновесие сил…
* * *
Помню: от страха сжималась душа,
дыбились волоса,
Когда свирепый декабрь дышал
холодом жутким в глаза.
На печке бы русской в мороз лежать,
нос сунув за дверь едва.
Но надо в школу утром бежать
километра за два.
– Беги, – провожает с порога мать,
– Когда бежишь – теплей,
Но как ни бежишь, начнет пронимать
холодом до костей.
Туман – вплотную, ничего не видать,
шуршит леденяще мгла.
А одежонка – лиха беда:
заплата к заплате легла.
Лицо в рукавички уткнув плотней,
оставишь глаза одни.
В тумане – луна, и бежишь под ней,
кляня морозные дни.
Болтается сумка через плечо,
колотится в левый бок.
Торчит из ичига сена клочок
сквозь лопнувший передок.
…Где-то на западе гремит война,
Гибнут отцы в огне.
А здесь, в Сибири, стоит тишина,
и стыдно становится мне.
Подумаешь, самую малость промерз.
На фронте в сто раз трудней!
И вот уже лютый мороз – не мороз,
и школы крыльцо родней.
Глядишь, ты в школе морозу назло,
доволен чуть – чуть собой…
Румяная печка держит тепло
за маленький подвиг твой.
Часть VI
Строительство аэродрома. Год 1913
Удобренье для полей – перегной навоза —
Мы возили. Тимофей, бригадир колхоза,
Заявил под вечер нам: слушайте, ребята,
Расходитесь по домам, спать ложиться надо.
Завтра в пять утра вставать: важное задание…
И должны вы вот что знать: проявив сознание,
Нормы перевыполнять! И в таком все плане…
Хромоногий Тимофей соблюдал «диету»
В жизни каверзной своей побродил по свету
И поэтому был тощ да высок, верзила.
И на журавля похож, но шутил премило.
Тимофей. Конечно, знал много больше прочих.
Очень юмор уважал, к матюкам охочий…
Не гремел на небе гром, молнии не били.
– Будем мы аэродром строить. Уяснили?
– Строить? Мы? Аэродром?
Шутите, ли че ли?
– Строить! И быстрей, притом
На Повосиском поле.
– Для чего аэродром? Фронт далековато…
– Вам могу сказать о том, слушайте, ребята,
Из Америки на фронт двинут эскадрильи,
Ведь у них, конфетку в рои, во всем изобилье.
Заправляться будут здесь, привозным бензином…
Вот и выпала нам честь… Ну и все чин – чином.
Немудреная работа – землю на поле ровнять.
И лишь бы до седьмого пота хилым Чалкой управлять.
А в обед – такое чудо! Хлеба – а бе-елого-о! паек.
Белый хлеб! И здесь! Откуда? Нам, ребята, невдомек.
Как он пахнет! С коркой гладкой… Съесть? Такое – не простить!
Спрятал я украдкой – маму с братом угостить.
На площадке многолюдной уверял всех инженер:
В жесткий срок вписаться трудно без принятья жестких мер.
Мы трудились на площадке световой июньский день,
Кто с лопатой, кто с лошадкой – люди ближних деревень.
Где-то брат на фронте носит в вещмешке паек «НЗ».
Здесь кусты на поле сносит дряхлый трактор «ЧТЗ».
Топорами, что звенели, плотники рубили дом.
И заделывали щели высохшим таежным мхом.
Получался дом отменным, наверху второй этаж.
Рядом с домом – две антенны, в стороне – большой гараж.
А тем временем площадкой ездил взад – вперед каток,
Чтобы стала она гладкой, грунт бы в дождик не размок.
Мы еще площадку строим, но готова полоса,
Прилетели «кобры» строем – чудеса, ну чудеса!
Были флаги, транспаранты и трибуна на траве,
Шли на митинг лейтенанты с генералом во главе.
Первый секретарь райкома речь с трибуны говорил,
И с акцентом, так знакомым, всех за труд благодарил.
И с тех пор зимой и летом принимал аэродром
Эскадрильи. И не где – то слышен был моторов гром.
Мы гордились; вклад в Победу заложили. Молодцы!
Даст Бог – целыми приедут наши братья и отцы.
Часть VII
Илимчане
Свойственна сибирякам сила и отвага.
Благодарна землякам и Москва и Прага,
Был на Волге сущий ад днями и ночами,
защищали Сталинград наши илимчане.
Шли с гранатами в руке, шли сквозь смерть и горе.
Гибли в Курске, на дуге, и тонули в море.
В мерзлых северных краях, в суховеях Крыма
Отличились вы в боях, воины Илима.
Сколько их ушло, мужчин? Ведь район не малый,
А погиб – то не один, тысячи, пожалуй.
Слезы – это не сироп, солонее малость…
Сколько вдов – то и сирот горевать осталось.
Может быть, они герои? Нет, не угадаете,
Вот с войны вернулись трое, и все – Погодаевы.
В срок третьем – Александр, в сорок пятом
(в апреле) Полинар.
Год спустя – Василий…
Да, война – такое зло – слезы кровью выжала…
Повезло им, повезло, что на фронте выжили.
Деревня Погодаева оплакивала их:
Красивого Алаева, прокопьевских двоих:
И Якова Костенкова… здоровых, молодых,
Легли в могилы братские почти все Замаратские.
Хожу за деревенскими сараями,
Срываю паутинок тонких нить,
Иванами я брежу, Николаями,
Которым никогда здесь не ходить.
Они в «войну» играли на поскотине,
«Сражаясь», шли в атаку «рать на рать»,
Душой и сердцем чувствуя, что Родине
С фашистами придется воевать.
Потом они, солидно повзрослевшие
На нас, мальцов, глядели свысока.
Их руки, от работы огрубевшие.
Взводили сталь учебного курка.
Они еще робели возле девушек,
Но были стройны и высоки.
Под взглядами и бабушек и дедушек
Шагали на вечерки у реки.
…о как мне перечислить их фамилии,
Тонка моя для этого тетрадь!
Ушли и Алексеи и Василии
От извергов Отчизну защищать…
Хожу за деревенским
. сараями,
Срываю паутинок тонких нить,
Иванами я брежу, Николаями,
Которым никогда здесь не ходить.
Не поросло быльем былое, не поросло, не поросло.
В сердцах впечатано лихое, войны проклятой всеми, зло.
Пусть приходилось нелегко нам, мы шли вперед врагу назло,
и у высот по взрытым склонам друзей немало полегло.
Но поросло быльем былое и никогда не порастет,
Святое братство фронтовое сквозь смерть
солдат вело вперед.
Победы счастье удалое вернулось к нам в конце концов,
и поколенье молодое гордится славою отцов.
Не поросло быльем былое, тверда сыновняя рука,
Победы Знамя боевое мы пронесли через века.
Погодаевские мужики
Не знаю, как в других деревнях, только в Погодаевой, находившейся рядом с райцентром (Нижнеилимск), наши мужики попадали под более пристальное внимание районных представителей, особенно из «Осоавиахима», проводивших с нами занятия по разборке и сборке ручного пулемета, «одеванию» противогаза, заставлявших заучивать название ядовитых газов – фосген, дифосген, иприт, люизит – будь им неладно! Также проводились политзанятия, политбеседы. Это перед войной.
Мы, малышня, старались быть около, запоминая по возможности все, что говорилось и делалось взрослыми.
Нам нравилось носить на рубашке оборонные значки: БГТО, ГТО, ЮВС, ВС, ПВХО, получить которые можно было только сдав зачеты, и поэтому мы с успехом уговаривали тех, кого надо, чтобы разрешили сдачу.
Не хотели мужики войны! Но чувствовали, что все идет к тому. Бывало, соберутся летним вечером на крылечке колхозной конторы, дымят самосадом, ведут неторопливые разговоры сначала о ближайших проблемах, потом о районных, областных и потом – о международных, тревожных, волнующих, таящих много опасностей.
Мы, подростки, тут как тут, ушки на макушке. Тревога передается и нам. Еще бы! Пала Польша, капитулировала Франция…Фашизм победоносно шагал по Европе! – Мужики, как считаете, нападут на нас фрицы? – спрашивает кто-нибудь подрагивающим голосом.
– Не должны бы…
– Почему?
– У нас акт о ненападении.
– Акт, – еще не факт, – осторожничает другой. – Бумага!
Многое умалчивалось: в стране – репрессии, можно угодить туда, куда Макар телят гонял…
Покурят, поговорят мужики, пока председатель не скажет:
– Пора, товарищи-мужики, на боковую, завтра рано вставать!
Разойдутся мужики по домам, забудутся в коротком летнем мне, а успокоятся или нет – одному Богу известно…
Колхоз в Погодаевой назывался «Трактор». Ему выделялись большие кредиты, и колхозники построили типовые скотофермы, свинофермы, конюшни, конные дворы, просторный, крытый тесом ток для обмолота зерновых. Купили трактор «ХТЗ», двенадцатисильный двигатель «Дизель», который безотказно служил много лет. Перед войной вырастили богатый урожай, получили на трудодни много хлеба, денег, накупили костюмов (а как до этого бедно одевались!), велосипедов, патефонов… Казалось бы, зажили? Но тут конфликт с белофиннами, суровая зима, нехватка продовольствия (это для тех, кто не работал в колхозе), очереди… Едва закончился белофинский конфликт – напали фашисты! Вероломно нарушили пакт.
Не сразу уходили на фронт мужики, но вскоре в деревне их почти не осталось. Ждали своей очереди и те, чей возраст не вышел. Конечно, на душе кошки скребли: похоронки-то идут.
Если взять деревню с верхнего края, то получится, что во второй избе пострадали двое – отец Василий Жмуров (погиб на фронте) и сын Иннокентий (был убит в ФЗО).
В четвертом доме проживала семья Погодаева Василия Архиповича. У него на фронте погиб сын Яков, танкист. Второй сын Глеб был призван в мае 1945 года и служил в охране академика Янгеля в Днепропетровске, где и помер в чине майора.
В следующем доме в 1945 году был призван Ткаченко Николай Иванович, успевший повоевать с японскими самураями. Ранен был в голову. Сейчас живет у дочери в Москве.
Рядом в доме жил гроза и добровольный воспитатель подростков чернобородый дедушка Филипп Черемных. У него на фронте погиб сын Борис, который оставил в нашей детской памяти самые благодарные воспоминания, потому что готовил нас к защите родины.
В доме Анисимова Ивана были малолетки, а сам он служил в милиции. Помнится потрясающий эпизод с возвращением с фронта Куклина, которого приплавили на лодке в деревню две медсестры (так он был покалечен!).
У соседей на фронте не было никого, у Кудриных отец был призван в армию, но находился пока в глубоком тылу.
У Ведерниковых погибли на фронте обе брата. Помню, как они пускали в небо «змеев» на тонкой нитке и высоко-высоко…
Запомнился такой эпизод. Сын Черемных Николая Дмитриевича был призван в армию. Война – в полном разгаре. Анатолий (сын) пошел в поле, к лугам, к лесу, везде останавливался подолгу, словно прощаясь навсегда с родными местами. Я случайно увидел его, интуитивно почувствовал, как он переживает, и у меня сжалось что-то внутри, стало тоскливо, не по себе.
За проулком к скотным дворам стоял дом на две половины, здесь жили два брата Погодаевых – Иван Иванович (умер на работе, чем-то отравившись) и Денис, который на фронте уцелел.
Сын Ивана был призван во время войны, после служил где-то в Ровно, дослужился до майора, сейчас, может быть, полковник. Это Александр.
Следующий дом большой, высокий, на две половины, принадлежал Василию Григорьевичу Погодаеву, который вернулся с фронта без единой царапины, но с множеством боевых наград. Когда мы, малышня, спрашивали его, за что награды, он скупо отвечал, что поднимал боевой дух солдат игрой на гармошке, а гармонист он был, как говорится, от Бога! В апреле 1944 года вернулся домой его сын Аполлинар, на солдатской гимнастерке – медаль «За отвагу», левая рука, скрюченная и беспомощная, висела вдоль тела. Оказывается, пуля перебила сухожилие выше локтя. С годами он все-таки разработал руку и стал отлично играть на гармошке.
Во второй половине дома жил Иван Григорьевич, который умудрился всю войну прослужить в Забайкалье. Третий брат Александр, живший отдельно от братьев, воевал под Ленинградом, вернулся домой году в 1943-м, ранен был в левую руку.
Через дом жил высокий, стройный не по-стариковски, дедушка Игнатий Павлинович. Два его сына были на войне. Один вернулся по ранению домой, работал в школе физруком, второй, Владимир, отличился в боях на территории Латвии, где в одном из боев подбил шесть вражеских танков.
Через дом – вернулся домой офицер-интендант Замаратский Николай Трофимович. Конечно, была «закатана» гулянка, а в соседнем доме, где жил мой отец Замаратский Иннокентий Михайлович, не попавший на фронт по причине пожилого возраста, не вернулись с войны двое – это Замаратский Василий Иннокентьевич, который в сентябре 1941 года был призван в армию, а в октябре этого же года был ранен в живот под городом Загорском. лечился он в Красноярском госпитале, а после излечения попал на Волховский фронт, где и погиб. Второй брат Михаил был призван в армию в 1939 году. Служил в Совгавани, откуда попал на фронт, под город Калинин, и оттуда с боями прошел до города Магдебурга, где и погиб 24 апреля 1945 г. был награжден двумя медалями «За отвагу» и медаль «За боевые заслуги».
В соседнем доме проживал, внешне похожий на медведя, дед Матвей, у которого погибли на фронте два сына – Иван и Александр Замаратские. В поселке Старая Игирма живет внук деда Матвея, но он вряд ли помнит своего отца Ивана.
В доме Евгения Архиповича уцелели оба сына – Георгий служил на Тихом океане, там где-то служил и Геннадий, который, возможно, участвовал в войне с Японией, так как демобилизовался из Порт – Артура.
В доме напротив жили лесник Петухов Никита и его сын Яков. Я их хорошо помню, особенно отца, который предлагал нам, ребятам, шкурить в лесу пеньки на лесосеках, собирать в кучи хворост, а за труды выдавал деньги на детские кинофильмы. Сын был очень похож на отца и внешне, и характером. Ушли на фронт они почти одновременно и вскоре погибли. Рядом находился новый, как говорят, с иголки, дом Погодаева Никифора (отчество не помню). Это был высокий и плотный старик с белыми (нет, не седыми) волосами и внушительной величины кулаками. Мы любили слушать его рассказы о том, как он копьем бросал через плечо турецких янычар. С фронта вернулся после войны его внук Николай, внешне точная копия деда Никифора, только намного моложе, но с такими же кулаками. Николай имел на лице явно выраженные последствия войны. Он пять раз горел в танках и все-таки уцелел, только долго еще огрубелые, резкие морщины не сходили с его лица.
Второй брат (внук деда Никифора) был на вид самым обыкновенным, среднего роста, совсем не богатырской натуры, и ушел он в армию в мае 1945 года. Попал в конные войска и, как результат, в охрану академика Янгеля в Днепропетровске.
Рядом с домом Никифора жил колхозный животновод Георгий Аполлинарьевич Замаратский, который погиб на фронте: умер от ран в госпитале, а его брат Константин прошел всю войну (он был кадровым военным), вернулся на побывку в родную деревню в чине майора. Хвалился, что, будучи командиром партизанского отряда, наносил фашистам крупные потери, поэтому они назначили за его, Константина, голову солидное денежное вознаграждение.
Теперь стоит вернуться на продолжение начальной улицы. За домом Погодаева Евгения Архиповича стоял дом, почти постоянно пустующий (в нем проживали эвакуированные чуваши, люди к деревне непривычные, чужие, поэтому не в счет). Но в следующей избе жил Перетолчин Дмитрий, и он и его сын служили в армии, только на фронте не были. Сын остался в соседнем районе, отец в колхоз не пошел, а устроился конюхом в райвоенкомат. Но Погодаевы Василий Григорьевич и его сын Аполлинар остались работать в колхозе. На краю улочки, замыкая ее, стоял дом Семена Прокопьева, женившегося на очень красивой илимчанке. В войну он погиб. Я, наверное, никогда не забуду, как он, окончив дневную работу в колхозе, шел по улице, помахивая от избытка чудесного настроения и здоровья плетеным бичом, висевшим на запястье правой руки. Мне нравилось, с каким достоинством он шел по деревне, я чувствовал удовлетворение, глядя на плотную, среднего роста фигуру, и мне хотелось быть похожим на него.
Через стенку в этой избе жили Ждановы. Отец, инвалид Первой мировой войны, отравленный немецкими газами, как правило, сидел на маленькой табуреточке и чинил обувь, чем и подрабатывал на поддержание скудного существования. Мать, энергичная, верткая женщина, работала телятницей в колхозе, двое сыновей вернулись живыми с фронта, но в деревне не остались – уехали в город. Дома остался младший, Иннокентий (с ним я долго дружил).
За проулком светился новыми бревнами стен дом Солодкова Михаилы, жизнелюба и комика, любителя посмешить людей. Его война коснулась мало, но рядом, в плохонькой избушке жил Слободчиков Тимофей, обремененный многочисленным семейством. Погиб Тимофей на фронте в начале войны. Пошли работать в колхоз старшая дочь и малолеток Михаил, который с успехом заменял мужиков.
Вот и богатая усадьба Погодаева Прокопия, четыре сына которого воевали на фронте, а пятый еще подрастал. Это были рослые (в отца) крепкие парни, двое из которых погибли на фронте – Василий и Яков, а Николай, авиамеханик, уцелел, вернулся домой. Уцелел и Иван (финбанковский работник).
В последнем, замыкающем домике жил Анкудинов Василий Иннокентьевич, отдавший свою жизнь за Родину на фронте…
Малая моя родина с большой буквы ушла на дно Усть – Илимского водохранилища, «утонула» и деревня Погодаева, простоявшая на берегу Илима больше трехсот пятидесяти лет. А память о живших в ней вечна. Ибо в ней жили патриоты, настоящие защитники России.
