Михаил Константинович Зарубин
Мы-Погодаевские
Разве такое забудешь?
Еще он любил прибегать к разного рода уловкам, как запоминать названия, даты, события. И мы запоминали все легко и надолго, на всю жизнь.
Очень он любил свой предмет и слова, относящиеся к нему. С наслаждением, явно слышимым в его голосе, произносил: «Баб-эль-Мандебский пролив» (или залив), «Килиманджаро», «Маточкин шар», «пролив Дежнева», «Ключевская сопка» и т. д.
Да, его уроки носили явно эмоциональный характер, тоскующих учеников я не видел, но есть честно сказать, на уроках такой тишины, как у Петра Михайловича, не было. И все потому, что Павел Нестерович видел в учениках своих друзей и товарищей, не унижал их, не оскорблял, хотя и поругивал некоторых частенько, только незлобливо, по-отечески.
Читал я его «мемуары», написанные им в последние годы, когда память (которая меня поражала, особенно, когда он писал про свои детские годы) начинает слабеть, и в записях повторяются описания фактов, о которых лучше бы не упоминать.
Например, он пишет, как его арестовали «белые» за то, что он был первым председателем волостного правления в Нижнеилимске.
Пишет, как его конвоировали в город Нижнеудинск и как он ждал пули в спину от конвоира, едущего на лошади следом за ним.
И вдруг фраза: «Меня демобилизовали из колчаковской армии и отправили учительствовать в теперешний Братский район». Странно?
Было досадно интересно читать, как он изъездил, чуть ли не всю Россию, Украину, чтобы снова очутиться на Илиме, довольно зажиточным человеком: купил дом, купил сельхозмашины для сельхозартели, причем самые современные.
Моя память тоже стала сдавать, и прошу извинения у читателей, если я где-то что-то подпутал.
Последний приезд в Железногорск состоялся летом в годы перестройки. Павел Нестерович, проживающий в Иркутске и пользующийся там, как старейший учитель, почетом и уважением, заявил, что мечтает прожить сто лет, и в это охотно верилось.
Немного он не «дотянул» до ста лет.
Есть он у меня на фотографиях, а картина, на которой я изобразил его на фоне Нижнеилимской средней школы, хранится в музее просвещения города Железногорска.
Василий Гаврилович Москвин
Я познакомился с ним, когда пошел учиться в Нижнеилимскую среднюю школу, хотя видел его на сцене Нижнеилимского Дома культуры в спектаклях, только тогда я не знал, что это учитель физики. Конечно, скорее всего, он был природным артистом, потому что играл на сцене вполне профессионально, часто и не расставался со своим увлечением вплоть до преклонных лет, и мне почему-то хотелось бы писать о нем как об «артисте», о его пролях.
Василий Гаврилович (жаль, не «покопался» в его биографии: откуда он, где учился?) имел высокий рост, отмечался стройной фигурой, одевался скромно, аккуратно. На уроках любил подшутить, юморок, причем, был очень к месту и вовремя.
Вспоминается эпизод. Была в нашем седьмом классе отличница, дочь первого секретаря райкома партии, сидела, как всегда, на первых партах, ближе к учительскому столу.
Василий Гаврилович, делая опрос по пройденному на прошлом уроке материалу, незаметно вытянул из элемента Лекланше (если мне не изменяет память) центральный стержень и спросил:
– Анисова, включи звонок в цепь.
– Так… начала Анисова, став возле стола, – ток идет от плюса к минусу…
Соединила провода, звонок молчит.
– Не звонит, – нарочито сердясь, подосадовал Василий Гаврилович. – А ведь учила!
– Учила, Василий Гаврилович, учила!
– А не звонит…Ну давай, еще разок!
– Анисова проверила все соединения, подтверждая «теоретически» ответы. Звонок молчал.
– А ты, Замаратский, учил домашнее задание?
Я молчал.
– Значит, не учил. – В голосе учителя слышалось смешинка. – А звонок включишь в цепь?
– Пустяки, – сказал я и всунул центральный стержень в раствор электролита.
Звонок зазвенел.
– Так, кому «пятерку» ставить? – улыбался Василий Гаврилович. – Тебе, Анисова?
…Еще эпизод. На экзамене по физике я не могу одолеть задачу (проклятые дроби!), хотя ход решения рассказал, ответив перед этим на теоретические вопросы.
– Ну что же, – потребовал Иван Калинович, директор школы, тоже преподователь физики. – Решай задачу.
Я не знал, как умножить или разделить проклятущие дроби в сотых или тысячных долях; запустил, не смог одолеть премудростей этих долей и каменно молчал:
– Итак, – подвел итог Иван Калинович, – надо ученика оставлять на осень.
– Нет, – возразил Василий Гаврилович, оглядывая ассистентов, – оставлять на осень надо нас с вами.
– Кого же конкретно?
– Ищи ветра в поле! – усмехнулся Василий Гаврилович. – Десятичные дроби в какой классе проходят? Наша, повторяю, общая недоработка…
Есть и мой брак: мог же я «копнуть» ученика поглубже? Впрочем, учился он неплохо, отличался сообразительностью, но, видимо, крестьянские гены дают себя знать: абстрактное мышление в деревне развито слабо, поэтому ученик не смог одолеть довольно отвлеченные от практического применения дроби. Что делить крестьянину? Да еще такие мельчайшие доли? Моя вина!
Много позже, когда я уже работал в Доме культуры, приходилось не раз удивляться памяти, артистическим способностям, интеллигентности и простоте Василия Гавриловича! С каким удовольствием брался он за любые роли в спектаклях, каким почетом пользовался у зрителей за правдивое, искреннее исполнение ролей в спектаклях, но и как учитель был уважаем не только учениками, но и населением вообще.
Иван Павлович Голубев
Мне довелось учиться у Ивана Павловича Голубева, учителя математики, степенного, вдумчивого человека. Был он высокого роста, крепкого телосложения.
Нравилось, что он старался отвлеченные от жизненных потребностей задачи приблизить, соединить с практикой. Я недолюбливал алгебру за ее, на мой взгляд, ненужность в деревенской жизни, мне нравилась геометрия, и я с удовольствием старался применять знания на практике. Например, как определить высоту дерева, не нанося ему вреда. Или определить довольно сложную по конфигурации площадь огородного участка.
Иван Павлович объяснял доходчиво, пользовался чертежами на классной доске, таблицами, хотя давал понять всем своим поведением, что лучше всего иметь «царя в голове», то есть правильно и точно соображать, никогда не торопил с ответами.
«Торопиться блох ловить!» – любил он повторять сам этому следовал.
Славился еще он и тем, что был «ходячей энциклопедией», особенно по жизни района. Мог подробно рассказать о том, когда и где расстреляли революционера Дудченко, как шли по Илиму каратели и партизаны, как политссыльные поднимали культура и развивали образование илимчан. Мог рассказать и про местную знаменитость – купца Черных.
В те далекие времена учителя пользовались всеобщим уважением, даже любовью. Встречаясь с ними, жители почтительно здоровались, порой раскланивались. Жаль, что в последнее время отношение к учителям изменилось в худшую сторону: учитель на фоне всеобщего среднего и высшего образования стал выглядеть таким же серым, обыкновенным человеком, как и окружающие.
В самодеятельности (в спектаклях) Иван Павлович не участвовал и вообще, на мой взгляд, не очень-то старался быть на виду окружающих, хотя и не слыл букой.
Иван Калинович Ступин
Невысокого роста, крепкий, имел он неистребимую деревенскую внешность, такие же привычки, повадки. Чаще всего был он на административной работе: директор, завуч, вел уроки физики. Речь его страдала косноязычием, поэтому не мог отличаться ораторскими талантами и, ясное дело, в спектаклях не участвовал. Как и многие выходцы в интеллигенцию из деревень, старался быть строгим, порой ворчливым, экономичным, даже скупым.
Помню, Василий Гаврилович заказал сделать копии портретов выдающихся физиков, пользуясь их изображением в учебнике. Я сделал карандашом десять портретов величиной в полватмана каждый. Василий Гаврилович очень обрадовался тому, что у него в кабинете физики со стен будут глядеть на учеников знаменитости. В знак благодарности он решил оплатить мой труд в деньгах, для чего завел разговор с директором школы Иваном Калиновичем. Тот, понятно, в «дыбки»: как? Платить ученику за то, что он рисовал? Разве это труд? Это же детское баловство, удовольствие.
Василий Гаврилович проявил настойчивость, сумел убедить директора тем, что предложил Ивану Калиновичу нарисовать портреты, за которые он заплатит ему из собственного кармана.
– Нет, – сдался Иван Калинович, – рисовать я не умею.
– Вот то-то же! – удовлетворенно заявил Василий Гаврилович, радуясь победе над косностью и эстетической неграмотностью коллеги.
Валентина Ивановна Куклина
Конечно, можно было бы еще о многих учителях писать, но я выхожу за рамки объема, поэтому ограничусь рассказом об одной учительнице – Валентине Ивановне Куклиной (в девичестве Голублевой). Запомнилась она тем, что на ее уроках чувствовали себя как бы наравне с ней, как бы живя и дыша тем же, что она им преподавала.
Лично я, – взахлеб слушал ее объяснения, отлично все понимая, еще лучше запоминал. Вела она русский язык и литература, и каждый урок словно впервые: восторженно – приподнято, достойно, образно, входя в душу и сердце ученика, во всяком случае, так я ее воспринимал.
Объясняя материал, подавая его, она не ходила по всему классу, а как бы проходила за второй, третий ряд и поворачивала обратно, и было ощущение, что ты с ней неразделим и чувствуешь, как ее желание передать свои знания тебе сливается с твоим желанием получить эти знания сполна и навеки.
Теперь очень краткие эпизоды из моей школьной жизни. В 6-ом классе ввели новый предмет – алгебру. Мне, крестьянскому пареньку было совершенно непонятно, для чего этот странный предмет: какие-то А, плюс В, плюс С и т. д. и т. п.
Я осмелился и спросил строгую учительницу математики Евдокию Ивановну, для чего нужен этот предмет. Она ответила кратко:
– Замолчи, дурачок, подрастешь, узнаешь.
Ответ, мня не удовлетворил, и я возненавидел математику, а это сыграло в моей биографии весьма отрицательную роль: я испугался учиться в старших классах, хотя такая возможность не исключалась при определенных трудностях и некоторых лишениях.
Запомнился учитель истории Перетолчин Иван Петрович, который вел уроки в такой доходчивой, почти анекдотической форме. Он с серьезным видом уверял:
– Король Людовик XVI ввел некоторые реформы, ограничивающие возможности его детей, которые собирались вместе, поколотили папашу, и тот от огорчения умер.
Разве такое забудешь?
Однажды в классе появился сын Павла Нестеровича Калошина, который в армии во время прыжков с парашютом получил сильную травму и был комиссован. Стал вести уроки черчения. Однажды после уроков он натянул под потолком проволоку с узелками, придал ей угол, а внизу, в проходе между партами, поставил домик; потом пустил вниз по проволоке макет самолетика, тот, наткнувшись на узелок, сбрасывал вниз бомбочку.
– Ми-мимо, – восторженно кричали мы.
Владимир Павлович вносил коррективы и пускал самолетик вниз.
– По-опал! – орали мы.
Сказывались гены отца – вносить в скукоту учебного материала живинку.
Косыгин Семен Иванович первый из жителей Нижнеилимского района получил высшее образование, закончив университет в городе Томске, а в последние годы жил и работал в Красноярске.
Я его случайно видел, когда он приезжал на побывку в Нижнеилимск и приходил в новый Дом культуры познакомиться с ним и попутно посмотреть мои копии с картин художников. Он и сам отлично рисовал и писал маслом. Мне удалось видеть подлинники его карандашных набросков на полях ведомостей на приемных экзаменах. Видел и работы масляными красками. Очень был заинтересован его краеведческими работами: это «Словарь говоров Илима» и тетрадь «Места Илима, которые интересовали (волновали) меня в разные времена года».
Между прочим, эти же места и времена волновали и меня, хотя прошло много лет.
Умер Семен Иванович, и местный краевед Елизаров съездил в Красноярск, привез архивы Косыгина в Железногорск.
Кстати, во время отпуска поселился Семен Иванович у Голублева Ивана Павловича: старые друзья и коллеги.
В Нижнеилимске дно морское,
И старой школы нет давно.
Хранима памятью людскою
Она под сердцем все равно.
Мазила
Алексей Иванович, мы его называли сокращенно Аив, учитель физики, купил новенький «Москвич-412» и торжественно пригласил умеющего водить машину Михаила Михайловича, (Мимиха) учителя пения, массивного человека, на центнер веса, и меня, учителя черчения и рисования, на охоту. Да, поехал с нами и сын Аива в качестве обучаемого и вдохновителя наших «побед» над зайцами.
Я был возведен в ранг главного следопыта, Мимих, как известно, водитель и обладатель тулки 16-го калибра. У Аива была новенькая тозовка, недавно купленная в магазине «Культтовары», у меня ижевка бескурковка 12-го калибра, доставшаяся мне помимо моего желания (не соответствовала ни росту моему, ни весу), потому что ничего другого в магазине в то время не было. Сын был вооружен любопытством и наблюдательностью.
Алексей Иванович всю дорогу облизывался (привычка в предвкушении скорой выпивки!), смотрел равнодушно на дорогу, медленно поворачивая крупную голову на короткой шее. И вообще он не отличался гвардейской выправкой, как не отличался ею никто из нас. Мимих из-за солидной фигуры, я из-за коротковатых ног, сын из-за малолетства (ученик восьмого класса).
Километров за двенадцать от дому увидели первый след. Мимих решительно тормознул, Аив клюнул носом мы с восьмиклассником тоже подались вперед и довольно решительно, но не менее решительно были задержаны в своем стремлении передними сиденьями: выскочили дружненько из машины…
Жили мы в райцентре, дотягивающем «последние нонешние денечки», потому что ему была уготована судьба оказаться на дне Усть-Илимского водохранилища. Здесь, где мы остановились, увидев заячий след, протекала таежная красавица Тушама, обезображенная лесоводчиками до такой степени, что только молодой оптимизм и неверие в то, что можно с этим варварством что-то поделать, уберегала нас от союза с Распутиным, который в скором будущем «навалится» всей силой своего таланта на небрежное, нелюбовное отношение к многострадальной нашей природе, беззащитной и беспомощной перед сомнительными расчетами равнодушных экономистов, не видящих ничего дальше своего носа…
Нас пока волновали зайцы. Я строго-настрого наказал не затаптывать заячий след, идти по сторонам, а сам пошел «без страха и упрека» вперед и только вперед. Вот и сдвойка, вот и скидка! Шла он к штамбелю, вернее, остаткам от штамбеля, в хлам.
Я жестко расставил охотников вокруг предполагаемой лежки. Они послушно, как и должно быть, заняли указанные места.
Заяц повел себя странно. Он встал с лежки и сел, как бы полагаясь на совесть и милость «оргомадных дядей, вооруженных, как говорят, до зубов!». Мы подождали, но он не задал стрекача, столько обычного для косоглазых.
– Стреляю я! – крикнул Аив, заряжая тозовку.
– Давай, – согласился я, прикинув, что выстрел никому никаких образом, кроме зайца, не угрожает.
Аив припал на колено, тщательно прицелился и выстрелил. Пуля сухо шлепнулась в бревно. Заяц сидел, как ни в чем не бывало, только ухом повел в сторону щелчка.
– Спокойней, – посоветовал я, – не рви спусковой крючок.
Аив выстрелил снова, и снова промах.
– Не горячись, – сказал я, начиная нервничать: заяц не глиняный, задаст стрекача – стреляй его среди людей – то!
– Счас я его, – сказал Аив таким тоном, что заяц бы пог помереть и от страха. Аив долго целился и смазал! Промах.
Выстрел – промах, выстрел – промах! Промах, снова промах…
Мне захотелось крикнуть Аиву, этому мазиле, позорящему себя и нас в глазах восьмиклассника, что-нибудь оскорбительное, но я не посмел: бежать обратно двенадцать километров пешком – удовольствие не ахти какое.
Терпеливый заяц стал проявлять признаки беспокойства: его, видимо стал раздражать свист пуль. Он стал поглядывать в стороны, соображая, куда бы рвануть, чтобы не подставить свой бок под выстрелы наших с Мимихом «пушек».
– Стреляй, Мимих, – попросил я, прикинув, что ему выгоднее всего сделать это, обеспечивая наибольшую безопасность, но не зайцу, понятное дело. Мимих вскинул тулку, и заяц лег, чисто срезанный снопом дроби. К нему бросился восьмиклассник, а мы подошли к смущенному и злому Аиву.
– Ну что с тобой? – спросил я как можно душевнее.
– Тозовка плохая попалась?
– Сами же пристреливали, – пожал плечами Аив.
– Куда целился?
– Ясно, в головку.
– Почему мазал?
– Ума не приложу.
Мимих взял у Аива тозовку и громко расхохотался: ему не грозило бежать пешком, потому что машину водить никто из нас не умел. – Посмотри, сказал но мне, – прицел стоит на двести метров, а до зайца было от силы двадцать шагов…
Ход конем
Юмористический рассказ
Домоукрав, виноват, домоуправ Красавина, полная женщина с мягкой милой улыбкой, видела во всех снах… Что бы вы думали? Дачу? Конечно, ее, милую.
Нет, не ту, которую она недавно так удачно продала. Деньги что обижаться, содрала немалые.
Но раз дают, почему не взять? На базаре, как говорят умные люди, два дурака…
Честно говоря, новая дача у нее уже стояла, но что это за дача? Разве с другими сравнишь? Вон у Расческина – дача! У Фонова – дача! У Ступникова – дача! У них не дачи – произведения искусства! Продавать захотят – с руками оторвнут. народ не разучился красоту понимать и, главное, ценить. А у нее дача – на смех курам. Сруб, конечно, просторный, но опять из шпалы. Хорошее дело – шпала. Выпишешь два куба, а увезешь – двадцать. И никто не проверит, обидно даже. Другие вон вообще без выписки умудряются вывозить стройматериалы – и никому дела нет. Обидно, конечно, у тебя-то уплачено. Кровные денежки отданы. А они бесплатно волокут. Но лучше все-таки заплатить, воровать нехорошо, а заплатил – и спокойно на душе, документ в кармане…
Сруб-то просторный, и окна, и печь кирпичная, и мансарда в небо смотрит, и гараж под дачей. Только беда с отделкой: пиломатериалы, ох, дорогие! Не навыписываешься. А как без пиломатериалов? Без них словно без рук. Ни стены обшить, ни ограду вокруг дачи поставить, ни резьбу красивую под карниз пустить.
Нет, без пиломатериалов – ни туда и ни сюда!
Красавина сидела в конторе за канцелярским столом, и стул под ее солидной фигурой жалобно поскрипывал. «Неужели придется пиломатериалы выписывать? – лезли вот уже несколько дней в голову мрачные мысли. Конечно, я могу выписать, но ведь дорого, дорого!».
Это «дорого» колотило невидимым молотом по голове, кололо тупым шилом в сердце, холодными мурашками ползло по спине.
«Промблема. – прикусила они нижнюю губу. – Из промблем промблема! восемьдесят рубликов за кубик!».
Она не замечала, что в слово «проблема» впуталась лишняя буква «м», но кто из нас не грешен в русском свободном и могучем языке, особенно в его иностранных, иногда очень странных словах. Не слышала, о чем говорят входящие и исходящие люди, до нее не доносились раздражительные телефонные звонки. Она так увлеклась «промблемой», что упади сейчас где-нибудь стена одного из домов, не удивилась бы, не обратила внимания. Что там какая-то стена, когда дача «горит» из-за отсутствия пиломатериалов?
У Красавиной от напряженных дум гудело в голове, в серых глазах проскальзывали зеленые и оранжевые чертики, похожие на инфузории. Она искала выход из, казалось бы, безвыходных положений. Она знала, чувствовала, что нет безвыходных положений. Об это же ей говорил весьма многообразный и длительный опыт: кто ищет, тот всегда найдет. Все, что можно было найти, уже найдено другими, подобрано, увезено, превращено в штакетник, облицовку и прочие дачные детали. сама же она «нашла» лишним детский корт, точащий под окнами домоуправления. немного фантазии – и корт был превращен в стоянку для личных автомобилей, а ограждение из аккуратных дощечек было убрано «за ненадобностью», списано и увезено в неизвестном направлении. Одному богу известно куда. Может, на дачу, а может, уничтожено «путем сожжения». Люди-то не стараются разобраться, что к чему. украли? И ладно. Лишь бы не у меня. А то, что украли общественное, так это не мое, не жалко. Это наше, значит, ничье.
Вот ведь логика. А? наше, значит, ничье. Ну и ну…
А какие хорошие дощечки были, ровные да гладкие, сухие, как они пригодились. Жаль, мало!
Доски от списанной эстрады оказались еще лучше, потому что длиннее… Соображать надо: поставь эстраду туда, где она никому не нужна, то есть не на место, и все! Списывай. Ошибочка, мол, вышла, сносить, списывать надо. И спишут, и снесут. Кто что поймет, разберет: сознательная ошибка или случайная? «С миру по нитке, удачнику – дача, – соображала Красавина. Да, Архимеда был сюда. Вот, говорят, изобретательный мужик был. Землю и ту повернуть собирался. Да-а…Или Остапа Бендера… Тоже мастер на выдумки был, вдобавок Уголовный кодекс уважал, проходимец, не то что этот розовый поросенок Альхен… Стулья воровал, пошляк».
Красавина отлично знала, что воровать нехорошо, и никогда бы не решилась на это, предлагай ей хоть какие выгоды, хоть какие блага сули. «Что я, дурра? – выпячивала она нижнюю губку. – Все надо по закону делать, так чтобы никакой комар-ревизор носа не подточил, чтобы все документы в ажуре были…»
В радиорепродукторе прохрипело, щелкнуло, и голос диктора объявил: «Начинаем передачу «Театр у микрофона». Вначале краткий словарь. Слово «репетиция» с французского обозначает «повторении»…»
Дальше Красавина ничего не слышала, ее осенило. Репетиция, повторение… Конечно же, вот он, выход! Повторение! Повторение…Ура-а!
Надо где-то построить новый корт, да побольше размерами, с русским размахом, так сказать, чего мелочиться. А через полтора-год списать. Выход? Выход! пиломатериалы как бывшие в употреблении списать и реализовать по дешевке, рублей этак по пять-семь за кубометр. (Кстати, кто их, кубы-то мерил?). Сама же их и куплю! Ход конем получается. Есть в шахматной игре такой хитрый, букву «г» напоминает. Идет прямо и вдруг прыг вбок, туда, где его не ждали. Ловкий конь.
– Эрика! – закричала Красавина и ударила в мягкие ладони.
– Я не Эврика, – смутилась сидящая за столом с другой стороны женщина, – я…
– Это я не вам, это…
– …внутренний монолог, – ворвался в сознание голос из репродуктора, но Красавина ловко выдернула вилку из розетки, и репродуктор удушено заглох.
Красавину распирало от радости: выход найден, да какой! Остап Бендер лопнул бы от зависти. «Сто тысяч искал, – брезгливо подумала она, туниядец. – Работать надо…головой. Вот выстрою дачу и продам. В карман десять тысяч положу, а то и больше (смотря какой дурак попадется), это сто тысяч по-старому! Эх, Бендер, Бендер, убогая фантазия у тебя была. Ох, убогая…»
Красавина прошлась по половицам, и они заскрипели жалобно, тоненько. «Остальное, – лихорадочно мелькало в голове, – дело техники. Если кто-то и запротестует – поделиться можно. Я не жадная. Сейчас все дачи строят. Кому дешевые пиломатериалы не нужны? Всем нужны»
Завидной величины корт возник рядом с новым домом. Для детей ничего не жалко. Плотники вколачивают последние деньги, виноват, гвозди, маляры замазывают глаза, тьфу, щели, покрывают забор приятным зеленым дачным цветом (чего мелочиться), семьдесят бед – один ответ.
Шел снег, росли сугробы, корт бездействовал. Столбы, трагически склоняясь, так и не были зарыты в землю, и проводки на них не было.
Поздней весной, когда дачная «индустрия» набрала полную силу, в ночь с субботу на воскресенье корт с ретивой поспешностью исчез. Лишь столбы торчали из ям, напоминая детям, что здесь еще вчера находился большой корт, отгороженный отменным обрезным первосортным тесом, самым подходящим для дачных построек.
Бедняга корт не подозревал о мудром коварстве и дальновидности деляг и дельцов, наживающихся на народной любви к детям, которые по младости, по глупости не понимали, кому это потребовалось сначала соорудить для них отменный корт, а потом огорчить их не с меньшей легкостью.
«Подумаешь. – торжествовала Красавина, – что они, без корта не проживут, что ли? Надо будет – еще построим. Не жалко. Народ у нас добрый. Если кто и догадывается, поймет, так промолчит, простит».
А людям так нужны дачи! Ведь они нынче по цене…
Много лет прошло с тех пор, а вот помнится эта история, которая так и осталась историей.
