Мистер Моджо
Русская мода. Фейк! Фейк! Фейк!
– Кого это волнует?! – не сдавался мой подельник. – В конце концов, все остальные детали на этих чертовых сумочках выглядят как настоящие. Я не хочу, чтобы добро пропадало почем зря – тем более, что этого добра у нас целый склад!
Как я уже говорил, в иные дни мой подельник мог быть максимально красноречивым, и, видимо, это был именно такой день. На мои уговоры сдать сумочки оптом на какой-нибудь вещевой рынок, Алеша сверкал глазами и упирался изо всех сил.
– Послушай меня! – наконец сказал он, приставив указательный палец к моему носу. – Я не собираюсь размениваться на какие-то там вещевые рынки. Мой выстрел должен попасть в самое яблочко. И то, что на этих проклятых сумках одна буква написана неправильно, не остановит меня. Это ясно?
Я хотел возразить, что когда к нам придут милиционеры и предъявят обвинения в изготовлении контрафакта, он запоет совсем по-другому. Но он опередил меня. Нащупал мое больное место.
– Разве тебе было мало вещевых рынков? – спросил он.
Я вспомнил Азама и Мурада. Вспомнил, как проклинал день, когда решил туда пойти. И сдался. «Поступай, как знаешь, – пробормотал я. – Но не жди, что когда нас возьмут за задницы, я благородно возьму вину на себя».
Он усмехнулся и одобрительно похлопал меня по плечу:
– Вот это совсем другой разговор!
На следующий день мы уверенно заходим в официальный магазин «Луи Вьюиттон». У нас – максимально честные лица, и мы требуем администратора. Когда девушка-продавец робко интересуется, по какому вопросу он нам нужен, я рявкаю: «По личному!». А Алеша медовым голосом добавляет: «И, пожалуйста, милочка, побыстрее».
Мы подозрительно напоминаем персонажей из рассказов О,Генри, думаю я, когда девушка исчезает. Натянули улыбки коммивояжеров. Одеты в свои лучшие костюмы. Готовы совершить грандиозное надувательство. Краем глаза я замечаю, как еврейский нос Алеши Шнеерзона прямо-таки раздувается в предчувствии добычи.
Администратор оказывается пренеприятнейшим типом. Глядя на то, как величаво он несет свое тело по залу, с каким высокомерным достоинством дает указания продавцам, можно решить, что перед вами господин Луи Вьюиттон собственной персоной, а не мелкий наемный работник. Он – явно гей, лицо одутловатое и все лоснится, под широким черным поясом замаскирован небольшой живот, а на руке сверкает пошлейший с каким-то красным камнем перстень. Ко всему прочему, от него за километр разит духами – так, что с каждым его шагом в нашу сторону дышать становится тяжелее.
– Ну, и персонаж, – шепчу я Алеше.
– Продолжай улыбаться, – тоже шепотом отвечает он.
– Роман Кортюсон, – представляется администратор, одновременно пытаясь распознать, кто мы такие. – Чем могу быть полезен?
Мы решаем не тратить времени на прелюдию.
– У вас есть здесь комната для переговоров? – говорит Алеша. – Мы пришли к вам с очень выгодным коммерческим предложением.
– Все зависит от того, о каком предложении идет речь, – Кортюсон смотрит на нас с сомнением. – Потому что если вы, господа, собираетесь продать мне автомобильную страховку или что-нибудь еще в этом духе, то комнаты для переговоров у нас нет.
– Речь идет о предложении, способном очень быстро превратить вас в миллионера.
Кортюсон едва заметно кивает:
– Я понял вас. Следуйте за мной.
Мы идем по магазину, который оказывается настоящим лабиринтом. Торжественные залы, где выставлены образцы товара, сменяются коридорами с тусклым светом и многочисленными дверьми. Вдоль стен, словно колонны, высятся коробки с фирменной продукцией, а еще везде стоят ящики с шампанским – нужным, вероятно, для того, чтобы подпаивать клиенток, создавать у них радостное настроение и под шумок соблазнять их на новые покупки.
Кортюсон открывает одну из дверей.
– Пожалуйте сюда. В этой комнате нет камер слежения. Но если я все же решу, что мы попусту тратим время, наше общение закончится очень быстро.
– Что вы думаете об этом? – Алеша достает одну из наших сумочек и протягивает администратору.
– Что? К чему вы клоните? – Кортюсон удивленно вертит сумочку в руках.
– Что вы думаете о том, чтобы продавать эти прекрасные образцы в вашем магазине?
– Вы предлагаете мне сбывать подделки?! Вы сошли с ума! – администратор отпихивает от себя наше изделие так, будто оно чем-нибудь заражено, и демонстративно шагает к двери. – Я полагаю, ваше время истекло, господа!
– Что вы думаете о том, чтобы получать от этих продаж очень приличные комиссионные? – говорю я.
Администратор замирает на месте.
– Что вы имеете в виду под словом «приличные»?
– Большие, чем вы можете себе представить.
На мобильном я набираю цифры, означающие размер отката, и поворачиваю экран так, чтобы он мог их увидеть.
– Ну, так как?
Слышно, как в голове Кортюсона заводятся шестеренки. Он прикидывает варианты и возможности, и этот процесс отнимает у него столько сил, что его лицо багровеет. Одновременно мой подельник бросает взгляд на мобильный и тоже изменяется в лице.
«Ты сошел с ума», – шипит он, хватая меня за рукав. Я пытаюсь освободиться от его хватки, улыбаюсь и делаю вид, что ничего не происходит. Тогда Алеша щипает меня – несколько раз, очень болезненно. Я уже готов заорать от боли, но тут Кортюсон неожиданно выходит из ступора и отвлекает внимание моего напарника на себя.
– А что если вы – засланные казачки? – спрашивает он. – Что если вас прислала служба собственной безопасности? И как только я соглашусь на ваше предложение – конечно, это совершенно невозможно, но все же – как только я соглашусь, вы достанете свои удостоверения и похороните мою карьеру?
Я пожимаю плечами:
– Вам придется поверить нам на слово.
Он шумно пыхтит, сомневается и медлит, но, в конце концов – как и в массе других случаев – побеждает алчность. Роман Кортюсон захлопывает дверь, которую уже открыл, чтобы выпроводить нас, и вновь берет сумочку в руки.
– Дайте взглянуть еще раз, – он рассматривает ее со всех сторон. – Сшито неплохо, но монограмма – монограмма, это настоящий кошмар. Вы что, ребята, не можете отличить букву «Ви» от «ДаблЮ»? Нет, это не подойдет. Слишком рискованно.
– Совсем скоро мы исправим эту ошибку. А пока вы можете говорить клиентам, что компания выпустила лимитированную серию с другим логотипом.
– Курам на смех! Этот номер пройдет лишь с девочками, которых после уроков привозят в магазин богатые папы. Все остальные стали слишком продвинутыми, чтобы купиться на это. Все читают «Вог» и сидят на «Стайл.ком».
– Вы забываете про авторитет самого магазина. Вы – представитель уважаемого бренда, и ваши слова имеют большой вес. Вы сообщите клиентам, что привезли новую партию сумочек – очень небольшую эксклюзивную партию для самых преданных покупателей. Завтра это станет раритетом, за которым будут охотиться любители искусства и аукционеры, говорите вы. Поэтому лучше купить это сегодня, пока шанс не упущен. Почему же они должны вам не поверить?
– Эти сумочки разберут как горячие пирожки, – поддерживает меня Алеша. – Можно даже сказать, что этот новый логотип – вовсе не новый, а что так изначально писали название модного дома, еще при Луи, и теперь компания хочет вспомнить старые добрые деньки и этой капсюльной коллекцией отдать дань традиции.
– Покупатели будут смотреть на эти буквы и радоваться своей избранности, – принимаю эстафету я. – И потом, эти сумочки вовсе не обязательно выставлять в зале. Вы встречаете клиента за прилавком. Вы говорите ему о новом поступлении так, словно это большой секрет – не для всех – и как только он заглатывает крючок, вы приносите товар, например, из этой тайной комнаты. Все просто.
– И, разумеется, – продолжаю я после паузы. – Мы составим «стоп-лист», куда внесем имена тех, кому продавать эти сумочки нежелательно. В этот список войдут редактора моды, трендсеттеры и те люди, которых выберете вы сами, посчитав, что они смогут нас раскусить. Персоны из стоп-листа не будут ничего знать про нашу лимитированную коллекцию. Все остальные будут счастливы, а мы сделаем хорошие деньги.
– Но поползут слухи, – сопротивляется администратор. – Рано или поздно информация дойдет до глянцевых журналов, и что делать тогда? Что делать, когда все они попросят прокомментировать происходящее?
– Разве это должно смущать такого профессионала как вы? К тому времени, партия с неправильными логотипами будет продана, а наши новые сумки будут уже как настоящие. Вам останется только сделать серьезное лицо, напустить тумана, сказать что-нибудь про коммерческую тайну и откланяться. Разве не так всегда поступают спикеры больших корпораций?
– Мне очень лестно, что вы обладаете такими глубокими знаниями относительно корпораций, но мне нужно время. Я не могу принять столь серьезное решение вот так сразу, – Кортюсон трет пальцами виски и морщится – якобы, от головной боли – всем своим видом показывая, какие чудовищные нравственные страдания вызывает у него наше предложение.
– Послушайте, господин Кортюсон, – отодвигает меня в сторону Алеша. – Вы должны быть счастливы, что мы пришли к вам, а не в какой-нибудь другой магазин. И вместо того, чтобы жеманничать и демонстрировать, как вас все это утомляет, вы должны бы уже с благодарностью осенять нас крестным знамением или чем там у вас принято. Потому что фактически – если отбросить всю эту напускную вежливость и реверансы – фактически, мы предлагаем вам озолотиться за просто так. И на этом свете есть миллионы людей, которые схватились бы за эту возможность без каких либо размышлений
– Это давление на свидетеля, – произносит Кортюсон и устало опускается на стул, который будто специально поставили тут для таких вот случаев – чтобы честным сотрудникам магазина было где присесть и подумать, перед тем, как окончательно решиться и перейти на сторону зла.
– Нам нужен ваш ответ, господин Кортюсон, – наседаю я. – Сейчас же!
Я вновь показываю ему экран мобильного, напоминая, о каких немыслимых суммах идет речь.
– Да или нет?
Кортюсон опускает голову, весь как-то съеживается, бросает последний безнадежный взгляд на телефон, зажатый у меня в руке, и тихо произносит:
– Да!
– Не слышу.
– Да! – говорит он громче.
– Что вы сказали?
– Да, черт возьми! – орет он. – Я сказал: «Д-а-а-а-а!»
Вот так – своей обычной манипуляцией с процентами – мы и решили проблему со сбытом. Он еще жаловался на жизнь, когда мы уходили, и причитал, что они должны учитывать весь проданный товар. Мы посоветовали ему успокоиться: «Вовсе не обязательно пробивать наши сумки через кассу, так? Кому из покупателей вообще нужны чеки?». Он говорил, что для продажи мало наличия одних только сумок, и что нужны еще специальные упаковки и оберточная бумага, которую скрепляют наклейками. Мы отвечали, что раз это лимитированная серия, значит можно обойтись и обычной бумагой, без всяких выкрутасов. Он говорил еще что-то, много всего, но я уже не слушал его, а только кивал и снисходительно улыбался в ответ: «Вам нужно выпить шампанского, господин Кортюсон. Вы слишком напряжены».
По выходе из магазина оказалось, что напряжен не один только господин Кортюсон. Алеша Шнеерзон набросился на меня с обвинениями: «Кто дал тебе право предлагать такие убийственные проценты? Ты будто специально хочешь загнать меня в гроб!».
«Послушай, – сказал я, развернув его к себе и схватив за плечи. – Ты сам притащил меня сюда. Ты кричал о том, что хочешь зайти в мир моды с парадного входа. И я принес тебе эту сделку на блюдечке. Да, мы дали ему хорошие отступные. Но на что ты рассчитывал? Прикормить его горстью конфет? Будем реалистами, Алеша, и будем мыслить позитивно. Мы будем продаваться в настоящем «Луи Вьюиттон», мы сами настолько настоящие, что на нас впору ставить фирменное клеймо».
Успокоило ли это моего компаньона? Понятия не имею. Да, и плевать я на это хотел.
Москва, Манеж, открытие недели моды
– Я не понимаю только одного. Зачем все они тащат на показы своих маленьких детей?
Федор Глухов сидит на парапете под огромным плакатом, где черные на белом фоне буквы гласят «Moscow Fashion Weeк Opening».
Открывается Московская неделя моды. Она стартует показом молодого, но перспективного модельера, который специализируется на панк-эстетике, а позже обещали показать новую коллекцию столетнего мэтра, делавшего одежду еще при Брежневе. Ожидают Диану фон Фюрстенберг, Наоми и Наталью Водянову. Последняя, по слухам, должна прибыть с новым кавалером, оставив законного мужа в Лондоне – утешаться алкоголем и ласками британских проституток.
Только что перед Федором прошла Алена Долецкая, несгибаемый редактор русского «Вог». На ней – расшитое серебристыми пайетками платье до колен. Александр Вэнг? Или Мэтью Вильямсон? Федор тщетно силится распознать дизайнера наряда.
Долецкая держит под ручку подтянутого мужчину, а в другой руке у нее конечно же «Блэкберри» и программка сегодняшних показов. Пальто, деловые бумаги, разные мелочи – все это осталось в лимузине, который осторожной белой акулой пытается проехать сквозь людскую толпу.
У входа образуется пробка, потому что желающих проникнуть внутрь слишком много, а проход сделали слишком узким. Кроме того, запускают по степени важности – и если ты не редактор журнала с мировым именем, не приглашенная заграничная звезда, не олигарх, не его жена или не представитель президента, то ты вынужден ждать своей очереди и наблюдать, как сильные мира сего получают свои обычные преференции.
Тем не менее, атмосфера царит самая воодушевленная. Повсюду мелькают улыбчивые лица, шуршат платья, стоящие почти как космические корабли, и полушепотом передаются последние сплетни.
Толпа у входа увеличивается. И хотя на улице стоит начало ноября, и в целом довольно прохладно, пришедшие – даже те, кто добирался общественным транспортом, а не на лимузинах – щеголяют голыми лодыжками, открытыми плечами, а иногда и практически полным отсутствием одежды, которое, по мановению невидимой дизайнерской палочки, заменили прозрачными, будто бы из газа, кусочками ткани. Все делают вид, что погода лучше некуда, позируют фотографам и машут знакомым.
Федор Глухов – чужой на этом празднике жизни. У него нет заветного приглашения на показ, потому что он всего лишь интернет-блогер, а русская мода, молодая и беспощадная, еще не знает о таком виде деятельности и предпочитает видеть у себя в гостях только людей с четко определенным звездным статусом. Все, что остается Федору Глухову, это обретаться рядом и ловить брызги шампанского, как он сам это называет: снимать толпу, лица, случайно слетевшие бретельки – словом, все что приплывет в руки – и не иметь ни единого шанса проникнуть внутрь.
Федор Глухов взирает на происходящее с нескрываемой завистью, а его недовольство тем, что многие пришли на показ с детьми – лишь удобная форма, чтобы завуалировать собственную неспособность войти в круг избранных.
– Посмотри на эти маленькие создания, – говорит он незнакомой красноволосой девушке с фотоаппаратом, случайно оказавшейся рядом. – Что хорошего может случиться с ребенком, если уже в четыре года мама с папой наряжают его как куклу и тащат в общество дядь и теть, больше похожих на вампиров чем на людей? Если уже с пеленок он вращается в кругах, где человека оценивают по стоимости его туфель и платья? Да, конечно, сейчас взрослые вьются вокруг него, умиляются и кудахчут: «Какое прелестное дитя!» Но я уже вижу, как от всего этого блеска и трескотни у некоторых малышей растут клыки и появляется кровожадный блеск в глазах.
Детей вокруг действительно много. Они вышагивают рядом со своими родителями, одетые по последнему писку моды. Внимание Федора привлекает семейная пара – мужчина и женщина, держащие за руки белобрысую девочку лет пяти. Он смутно вспоминает, что глава этого семейства, кажется, снимался в каком-то сериале. Все трое облачены в тот экстравагантный готический стиль, за которым идут в бутики Александра Маккуина, Рика Оуэнса и русской марки «Арсеникум». На девочке – черное платье, черные плотные колготы, черные туфли и два черных, причудливо завязанных на голове банта. Она ничуть не смущается фотографов и улыбается им как заправская кинозвезда.
– Рассказать тебе, как все это началось? – спрашивает Федор красноволосую девицу.
– Отвянь, парень, – злобно бросает та. – Боже, какой же ты занудный!
– В начале восьмидесятых кто-то притащил с собой дитя на показ Унгаро – это была такая же девочка, как эта. В самый разгар шествия моделей над подиумом взметнулись тысячи мыльных пузырей, и тогда усидеть на месте ей стало не под силу. Девочка вскочила и стала гоняться, пытаясь их поймать, за летающими вокруг мыльными шарами. Взрослые аплодировали стоя, и что ты думаешь? Уже на следующем показе с детьми сидели абсолютно все. Даже те, у кого не было собственных детей, позаимствовали их у своих родственников и привели с собой.
Девица бросает на Федора Глухова презрительный взгляд и демонстративно отворачивается. Ссутулившись, она принимается листать отснятые фотографии на экране своей камеры.
Федор заглядывает ей через плечо:
– Вот эти совсем неплохие.
– Может ты, наконец, отстанешь, а? – раздается в ответ.
Последние несколько дней Федор провел дома, в одиночестве, отпаивая себя зеленым чаем и пытаясь отойти от кошмаров, случившихся в его жизни один за другим. Речь идет о галлюцинациях – хотя Федор совсем не уверен, что было галлюцинацией, а что нет – выразившихся в том, что к нему поочередно заявились Карл Лагерфельд и сотрудник Интерпола.
Сейчас, когда он впервые оказался в людском обществе после добровольного заточения, слова льются из него непрерывным потоком. И тот факт, что девица абсолютно не желает поддерживать разговор, его нисколько не смущает.
– Вообще-то за последние пару лет здесь немногое изменилось, – говорит он, провожая взглядом известную телеведущую, фланирующую с клатчем «Шанель» в руках. – В то время, как весь мир следует тенденции скрывать яркие этикетки и заставлять окружающих разгадывать, что на них надето, в Москве все остается по-прежнему. В почете такие наряды, которые прямо-таки кричат о том, кто их создал. «Посмотрите-ка на меня! – призывает нас вон тот клатч. – Я – «Шанель»!» «И на нас! – поддакивают туфли. – Нас создал Кристиан Лубутен!». Владельцы всех этих вещей абсолютно уверены, что имена дизайнеров прибавляют веса и им самим, не понимая, как нелепо это выглядит на самом деле. В конечном итоге, это тоже самое, что закатать себя в золотую фольгу – только лишь для того, чтобы показать всем, какие крутые денежки у тебя водятся…
Внезапно Федор Глухов замечает в толпе фигуру, кажущуюся ему смутно знакомой.
– Мать моя! Неужели мои глаза не врут! Господи, она ДЕЙСТВИТЕЛЬНО решилась сюда прийти…
Он вскакивает с места и приподнимает солнцезащитные очки, чтобы лучше разглядеть происходящее. Прямо на него в окружении нескольких телохранителей, в платье, сочетающим в себе все цвета радуги, из которого тут и там торчат диковинные перья, движется певица Наташа Королева. В полшаге от нее идет одетый в смокинг длинноволосый красавец-муж.
– Вот кому нужно законодательно запретить прикасаться к дизайнерским вещам, так это ей, – ошеломленно шепчет Федор. – Я слышал, этот фокус удалось провести с Викторией Бекхэм. Почему бы не повторить его еще раз?
– Знаешь, парень, – неожиданно произносит красноволосая девица. – Хоть ты и сумасшедший, но вот тут я с тобой совершенно согласна.
Москва, Пушкинская площадь, митинг зеленых
Полина много читала о том, что полицейские могут действовать жестко, но сама убеждается в этом впервые. Она – на митинге радикальных зеленых, стоит на трибуне и с воодушевлением призывает народ отказаться от покупки одежды известных брендов.
– Все это бесчеловечно! Эта индустрия – бесчеловечна! Ее цель – заставить бедных почувствовать себя еще более бедными, а богатых – еще более избранными и величественными…
В самый разгар ее речи рядом с митингующими с шумом тормозят два грузовика, из которых выпрыгивают и выстраиваются в боевые порядки отряды ОМОНа.
От неожиданности Полина замолкает. В реальности она никогда не видела ничего подобного. В сферических шлемах, со щитами в руках ОМОНовцы выглядят как звездный десант, который высадился сюда прямиком из будущего. В свою очередь, «зеленые», одетые преимущественно в потертый, из секонд-хендов, камуфляж, смотрятся на их фоне неандертальцами, пришедшими потыкать палками в космический корабль. Полина непроизвольно отмечает про себя визуальные достоинства ОМОНовской технологичной униформы и удивляется, как это никто из дизайнеров еще не додумался сделать коллекцию на ее основе. В следующий момент начинаются боевые действия.
ОМОНовцы врезаются в толпу как нож в теплое масло. Со своего места на трибуне Полина видит, как первые ряды этой странной фантастической армии оттесняют митингующих, как мелькают – с невероятной скоростью – телескопические дубинки, и как кричат первые пострадавшие. Демонстрантов, упавших или отколовшихся от толпы во время этой атаки, подхватывают задние ряды ОМОНа – милиционеры хватают их за руки и за ноги, и волокут, продолжая охаживать дубинками, в грузовики.
Полина ошеломленно взирает на происходящее и, забывая, что она стоит перед микрофоном, произносит:
– Черт…
Это «черт» – многократно усиленное динамиками – несется над полем боя, и это совсем не то слово, которым обычно приободряют солдат перед сражением. С другой стороны, Полина и не их полководец, а скорее она человек, которого втиснула в гущу событий череда случайных роковых обстоятельств. Еще вчера она сидела в уютном офисе одного из самых авторитетных изданий, пишущих о моде. Но уже сегодня на ее глазах ОМОН давит демонстрантов, протестующих против дизайнерской одежды, и она – она с демонстрантами заодно, по одну сторону баррикад. Как такое могло произойти? Почему жизнь изменилась так стремительно и беспощадно?
С самого начала митинг казался Полине подходящей затеей. Она получит возможность напрямую обращаться к аудитории – минуя редакторские правки, предвзятые мнения и непонимание со стороны газет. Она сможет честно рассказать о том, как все было. Она откроет людям глаза на порочный мир высокой моды и историей собственной жизни покажет, как легко можно стать жертвой этого мира. Так думала Полина, когда согласилась поучаствовать в митинге. Когда, пойманная у собственного подъезда, она выслушала незнакомца в камуфляже, оказавшегося лидером группы «зеленых».
Незнакомца звали Денис Боярцев, и если набрать это имя в интернет-поисковике – что и проделала Полина после встречи – то по ссылкам выпадет примерно следующее. Боярцев – выпускник географического факультета МГУ, после окончания института некоторое время просидел рядовым сотрудником в одном из московских НИИ. Увлекся экологией, бросил работу, стоял с плакатом против запуска целлюлозного комбината на Байкале (где и был впервые арестован), выступал за раздельный сбор мусора, за сохранение лесов – яростно поддерживал все инициативы «Гринписа», пока в 2005 году неожиданно не откололся от него, переключив основное внимание на проблемы модной индустрии. Тогда же создал собственную группу, назвав ее «Брендам – нет!». Впоследствии, она стала частью международной организации под названием «Глобальное действие». Принимал участие в митингах антиглобалистов в Москве, Санкт-Петербурге, Женеве и Лондоне, бывал неоднократно задержан, получил статус персоны нон-грата в ряде европейских стран. Выступал против потогонной системы, против использования вредных материалов при производстве одежды, против угнетения частных производств. Оказался на пике славы, когда в 2010-м, вместе с группой единомышленников, на час перекрыл витрину магазина «Шанель» в Столешниковом переулке черной тканью с нарисованными на ней костями и черепом. 33 года. Разведен. Детей нет.
Тогда, стоя у подъезда Полины, Боярцев горячо убеждал ее:
– Людям нужны, такие как вы! Они будут вам верить, потому что вы видели эту индустрию изнутри, стояли у ее столпов и знаете, как работают ее механизмы. Вы сможете многое рассказать. Вы сможете открыть людям глаза на то, что на самом деле стоит за модой, но что еще важно – вы сможете реабилитировать саму себя. Превратиться из всеобщего посмешища в пример для подражания. В героя, который, потеряв все, не сдался и продолжил борьбу.
Речь прозвучала пафосно, «всеобщее посмешище» задело ее за живое, но в целом Полина была согласна с услышанным. Это будет большая война – Полина Родченко против «от-кутюр», и теперь в ее руках есть орудие – ее собственная трибуна. Отказаться от этого было бы глупо.
Следующую неделю Полина Родченко вместе со своим новым знакомым разрабатывала план будущей речи. Впервые зайдя в ее квартиру, Боярцев глянул на стену с нарисованными алыми буквами LW и с усмешкой заметил:
– Совершаете перед ней черную мессу?
Но, увидев, как яростно блеснули в ответ ее глаза, замолчал и больше никогда не пытался шутить на эту тему – так же, как никогда не заговаривал и о злополучном парижском показе, на котором Полина на глазах у всего мира села в лужу.
После недели знакомства она нашла, что Денис Боярцев, несмотря на весь свой боевой бэкграунд, остается человеком интеллигентным и тактичным. Он интересно говорил, никогда не повышал голоса, а еще – заваривал вкусный имбирный чай, который заботливо приносил прямо в комнату, где, сидя на полу среди разбросанных бумаг, Полина готовилась к митингу. От чая она млела и иногда, закрыв глаза, даже представляла себе, что все происшествия последних месяцев – это сон, и что ей нужно только проснуться, чтобы кошмары оставили ее. Боярцев носил свитера крупной вязки – грубые и уютные одновременно, и Полина не раз ловила себя на мысли, что хочет закутаться в них, как в одеяло. Вдобавок он не употреблял наркотиков, не курил и всегда казался таким уверенным в себе, что если бы на земле выбирали самого идеального из всех идеальных мужчин, Полина всерьез подумала бы о том, чтобы отдать за него свой голос.
К концу недели она уже корила себя за то, что когда-то, при первом знакомстве, презрительно окрестила его «лесорубом». Да, Боярцев, несомненно, отличался от всех мужчин, которые встречались ей прежде – за исключением, пожалуй, только отца. Но – если вдуматься – что представляли собой эти мужчины? Изнеженные, истеричные и язвительные обитатели мира моды – и к тому же, большинство из них были геи. Они знали все последние светские сплетни, могли вынюхать грамм кокаина за один заход и иногда – в редкие удачные моменты – с ними могло быть весело, но разве умение сплетничать и поглощать наркотики можно противопоставить достоинствам ее нового знакомого? Полина испуганно ловила себя на том, что Денис Боярцев нравится ей, но гнала от себя прочь эти мысли, потому что предстояла беспощадная битва, в которой – как она считала – сантиментам места быть не должно…
И вот эта битва в двух шагах от нее, и она беспощадна в самом буквальном смысле. Стоя на трибуне и наблюдая, как ОМОН расшвыривает демонстрантов, Полина чувствует головокружение – вызванное одновременно страхом и мощным выбросом адреналина.
К ее удивлению, демонстранты приходят в себя довольно быстро – что говорит о немалом опыте за их плечами. В сторону ОМОНовцев летят камни, а кое-кто из митингующих начинает ломать очень кстати оказавшийся рядом забор – намереваясь, видимо, использовать доски как оружие или как материал для возведения баррикад. Все это напоминает кадры из новостной сводки – яростное, кровопролитное столкновение молодежи с полицией, но вряд ли Полина могла себе представить, что когда-нибудь окажется в гуще подобных событий.
Несмотря на отчаянное сопротивление демонстрантов, ОМОНовцы берут верх. Видя это, люди начинают разбегаться. Схватку продолжает лишь небольшая горстка отчаянных, но и они делают это скорее по инерции, вдохновленные безумством драки, не надеясь победить. Постепенно их сминают – жестоко и без церемоний.
Полина видит, что теперь ОМОН движется в ее сторону, и что дистанция между ней и полицейскими стремительно сокращается – более того, препятствий на этом пути практически не осталось. Полина неожиданно осознает, что для солдат в касках именно она является главной целью – потому что это она стоит на трибуне, рядом с микрофоном и – как, вероятно, полагают полицейские – это она является основной зачинщицей и подстрекает к бунту всех остальных.
Широко раскрытые глаза Полины отражаются, увеличенные в несколько раз, на плексигласовом покрытии шлемов, ладно сидящих на головах ОМОНовцев. Полицейские приближаются, отталкивая щитами дерущихся и переступая через обломки досок, в то время как Полина продолжает в оцепенении наблюдать за ними. По-хорошему, надо бы срываться с места и двигать прочь отсюда, но ее ноги словно налились свинцом. Полина Родченко беспомощно ожидает неизбежного, слишком потрясенная, чтобы попытаться спастись. «Все это просто не может быть правдой, это чересчур дико, как я оказалась в этой истории?», – вот и все, о чем Полина может думать сейчас, но тут что-то дергает ее за руку, и неожиданно оцепенение отпускает. Все вокруг становится громче, ярче и приобретает цвета – будто прорвали невидимый пузырь, и реальность хлынула сквозь эту прореху, раздражая ее онемевшие органы чувств. В следующий миг запускаются мышечные рефлексы – Полина прыгает с подмостков на землю и бежит, увлекаемая Денисом Боярцевым, в лабиринты московских улочек.
Потом приходит осознание, накрывает истерика, и она долго, невпопад смеется над собой и над всем происшедшим. Потом они едят большие жирные хот-доги в «Стардогз» на Лесной улице, обжигаются, задирая головы, смотрят на современные деловые центры, недавно выстроенные у «Белорусской». Потом выпивают бутылку вина, попадают под дождь, мерзнут, держатся за руки. Потом – уже под утро – Полина Родченко отдается Денису Боярцеву в своей квартире, и если бы не буквы LW, мрачно отсвечивающие на стене, можно было бы подумать, что все хорошо…
Гонконг, район Юньлон, швейная фабрика
– Ты думаешь, это просто – управлять огромной швейной фабрикой и следить за тем, чтобы дела там шли как надо? Признаться, я тоже так думал – особенно в тот момент, когда мы вышли из магазина «Луи Вьюиттон», где подкупили администратора и договорились о сбыте. «По-моему, – размышлял я. – Мы сделали все в лучшем виде, и теперь машина хорошо смазана и готова трогаться в путь». И поначалу все действительно было круто.
Мы зачастили в частные клубы для элиты от бизнеса. Мы стали завсегдатаями модных клубов и ресторанов, и заодно сделали себе новые визитки – попросив украсить их элегантной позолотой по краям. На вечерних променадах, которые имели привычку совершать после ужина члены какого-нибудь яхт-клуба (конечно, мы тоже стали членами яхт-клуба! даже за неимением яхт) в ответ на вопрос о наших занятиях, мы неизменно отвечали: «О! Мы занимаемся высокой модой и представляем в России «Луи Вьюиттон». И этот ответ неизменно собирал вокруг нас элегантных красоток из самого высшего общества, и у всех у них глаза загорались от возбуждении: «Да? Это очень, о-о-очень, интересно». Их пухлые губки были очаровательны. Их платьица задирались, обнажая чудесные ножки, натренированные в самых лучших спортзалах. Они томно и тяжело дышали – и у каждой, я чувствовал это, была настоящая грудь, не какой-нибудь там имплантант. Ну, а поскольку мы были чуваками от моды, все эти сокровища были наши.