Мистер Моджо
Русская мода. Фейк! Фейк! Фейк!
– Да! – Полина смотрит в камеру и надеется, что выглядит достаточно смело.
– Если я правильно понял, вы не можете этого доказать?
– Поверьте мне, – отвечает она. – Я нахожусь не в том статусе, чтобы покупать одежду в каких-то подворотнях. Если мне нужен знаковый продукт – такой, как «Луи Вьюиттон» – я иду за ним в официальный бутик. А если мне нужно найти что-то неизвестное, старину, винтаж, я еду в маленькие ретро-магазинчики в Париже, Лондоне и Брюсселе. Вот и все. Я не имела ни малейшего желания идти против этого устоявшегося порядка вещей, пока официальный магазин известного бренда не продал мне левый продукт.
– Скажите это еще раз, прямо в камеру, – просит человек с микрофоном.
– Что именно? – уточняет Полина.
– Скажите, что магазин «Луи Вьюиттон» в Москве продал вам левый продукт.
– Магазин «Луи Вьюиттон» в Москве продал мне левый продукт, – повторяет она и, спустя секунду, добавляет. – Я не знаю, кто делал эти сумки, и как они попали в бутик, но заявляю со всей ответственностью: Дом продал мне стопроцентную подделку. Остерегайтесь!
Человек с микрофоном благодарит Полину и машет оператору, давая отбой. Когда камера выключается, он ошеломленно восклицает: «Охренеть!» – обращаясь не к кому-то лично, а ко всем сразу…
Москва, клуб «Железобетон»
– Вот эта желтенькая. Да, вот эта. Она унесет тебя на небеса, друг мой. Ты сможешь разговаривать с Иисусом, парить над домами, делать всю эту хрень, которую делал супермен.
– Сколько?
– Тысяча пятьсот.
– Это слишком дорого. Остальные берут по тысяче двести, а кое-кто и по тысяче.
– И что они подсовывают тебе за эти деньги? Ты никогда не интересовался этим, парень? Жуткую химию, сваренную в собственной ванной комнате. Калейдоскоп ядов, приправленный поролоном и зубной пастой. Не грузи меня. Я предлагаю тебе настоящий, проверенный ЛСД-25. Это классика – такая же, как «Мальборо» или «Левайс». В конечном итоге, ты платишь больше, чтобы не сомневаться в качестве.
В недрах грохочущего клуба «Солянка» Федор Глухов пытается купить наркотики у накачанного мужика, которого ему порекомендовали как «самого надежного барыгу во вселенной». Однако налицо явный конфуз – денег, имеющихся у Федора, оказывается недостаточно, чтобы приобрести желаемое.
– Тысяча двести пятьдесят, – пытается выторговать он скидку. – Это все что у меня есть.
– О, нет, парень, я в эти игры не играю, – «самый надежный барыга во вселенной» остается тверд. – Я называю цену, и это все. Ты либо соглашаешься, либо нет. Никакой торгашни.
– Окей, окей, я согласен, не уходи.
Федор Глухов нервно выворачивает карманы своих джинсов, но прибавить к тем деньгам, которые уже зажаты в его руке, там нечего. Он роется в рюкзаке – в смутной надежде, что недостающие двести пятьдесят рублей могли случайно остаться после какой-нибудь вечеринки или похода по магазинам – но и в нем тоже денег нет.
Федор Глухов поднимает глаза на собеседника. Ему очень хочется попробовать настоящий ЛСД-25. Это делали все крутые чуваки, и он, Федор Глухов, хочет быть среди них. Джим Моррисон. Баския. Курт Кобейн. Джимми Хендрикс. Даже Джон мать его Леннон жрал кислоту.
Федор мечтает о диковинных мирах, открывающихся дверях восприятия и прочей психоделической чуши, про которую он читал, слышал или догадывался. Сегодня он желает испробовать все на себе. Он поборол сомнения и подготовил свой дух достаточно, чтобы не испугаться. Он ждет ответов на свои вопросы, ждет открытий, неожиданных озарений, экстатических творческих порывов, и самое главное – он ждет, что ЛСД изменит его жизнь. Он знает десятки историй про то, как люди, съевшие кислоту, нащупывали тот самый нерв, после чего у них все налаживалось. Федор Глухов – в голове которого царит странная мерцающая каша из цитат Кастанеды, выдержек из интернет-блогов кислотных гуру и статей в пошлых молодежных журналах – верит в ЛСД как в панацею. Недостача двухсот пятидесяти рублей, происшедшая в двух шагах от исполнения мечты, не входила в его планы.
– Э-э-э… Ну, в общем тут вот какое дело… – он тянет время, судорожно придумывая, что сказать следующим, чтобы не дать человеку с наркотиками уйти.
– Что? – брезгливо поднимает бровь собеседник. – Нет денег? Мамочка с папочкой обрезали кредитную линию? Или сука-начальник в офисе задержал аванс?
Он ухмыляется своей шутке, хлопает Федора по плечу – типа, «бывай, парень» – и готовится убраться восвояси.
– Вообще-то, я фотограф и не сижу в офисе, – говорит Федор. – Снимаю моду для журналов. Ну, знаешь, все эти тетечки в дизайнерских шмотках – маленькие груди, худые жопки, вызывающие позы и желание в глазах.
– Серьезно? – собеседник, уже почти повернувшийся спиной, останавливается, глядит на него с недоверием. – Ты хочешь сказать, что делаешь все эти фотографии?
– Ну, не все. Только некоторые.
– И ты видишь моделей, общаешься с ними, смотришь, как они бегают туда-сюда в этой одежде?
– В точку. Общаюсь с самыми крутыми.
– Типа, привет, Наташа Водянова, ну, как прошло утро?
– Даже больше того. Типа, привет Наташа Водянова, ну, что – твой лорд опять клянчил минет утром или сегодня обошлось?
– Не может быть! – видно, что дилер до конца не верит услышанному, хотя тема, несомненно, интересует его.
– Очень даже может.
– И у тебя есть их телефоны, да? Ну, в смысле, вам же нужно договариваться о съемках и все такое?
Федор пожимает плечами – понимая, что в скользкой игре, которую он только что затеял, главное, не переборщить:
– Телефоны есть. Не все, но есть.
– Почему не все? – наседает собеседник. – Ты же работаешь с ними!
– Чувак, так устроен этот бизнес! Часть девочек вообще не произносит ни слова – все за них говорят их агентства. Перед выездом с них даже могут взять подписку о молчании.
– Вот дела!
– Но, конечно, чаще происходит наоборот. В основном, пташки щебечут так, что не заткнуть, и оказываются не прочь черкнуть свой номер в мою записную книжку. Понимаешь, о чем я?
– Ты не разводишь меня? Нет? – дилер слегка толкает Федора кулаком в грудь. – Смотри, потому что разводил я чувствую за километр. И, знаешь, что происходит тогда? – он показывает Федору два увесистых кулака. На костяшках одного вытатуировано слово «love», на костяшках другого – «hate».
Федор решает, что пришло время играть ва-банк. В своем мобильном телефоне, в разделе контактов, он находит нужный номер и поворачивает табло так, чтобы продавец наркотиков его рассмотрел:
– Загляни сюда. Видишь, что тут написано? Это телефон Наоми.
– Наоми? – собеседник вглядывается в экран. – В смысле, Наоми Кэмпбэлл?
– Точно.
В телефоне действительно забито имя – Наоми, но та девушка, которая носит его, не имеет ни малейшего отношения к чернокожей суперзвезде. Говоря откровенно, Федор и сам не вполне отчетливо представляет, что за Наоми записана в его телефоне. Это какая-то малолетка, смутно припоминает он. Или та двухметровая баба, которую они пьяной компанией подсадили в машину на Дмитровском шоссе прошлой зимой…
– Чувак! – рука собеседника оказывается на плече Федора. Продавец наркотиков улыбается ему – сложно поверить, что этот человек еще минуту назад выстреливал в него лучами презрения и собирался побыстрее отвалить. – Предлагаю нам с тобой поступить следующим образом. Ты сейчас, здесь, без свидетелей, даешь мне телефон этой Наоми – типа, ни она, ни кто-либо другой не узнает, что телефон дал ты. А в ответ я прощу тебе недостающие 250 рублей – потому что я вижу, что парень ты хороший, и тебе непременно нужно закинуться сегодня чистым, первоклассным ЛСД-25.
– Да? – настала очередь Федора с презрением поднять бровь. – Дружище, а тебе не кажется, что за телефон Наоми – мы ведь говорим о Наоми Кэмпбелл, ты не забыл? – тебе нужно дать мне свое чистое первоклассное ЛСД-25 просто так?
После этих слов дилер погружается в задумчивость. Возможность разжиться телефоном одной из самых известных в мире моделей, а в будущем, возможно, и завести с ней тесное знакомство кажется заманчивой. Но в то же время перспектива разом лишиться полутора тысяч рублей кажется еще слишком неожиданной и уступить их так сразу дилер не готов.
– Наоми Кэмпбелл, чувак, – напирает Федор. – Роскошная, независимая, дерзкая. Тебе понадобятся все силы, чтобы ее укротить. Потому что она – как черная пантера: покорится только самцу со стальной выдержкой. Но ты сможешь приручить ее – я вижу эту сталь в твоих глазах.
– Окей, окей, ты меня просто убил, – соглашается дилер. – Давай хренов телефон этой сучки!
Сделка совершена. Федор разжевывает желтый кусочек бумаги, пропитанный кислотой, едва его собеседник исчезает за углом. Это было не так трудно, размышляет он, закуривая сигарету – немного лести, немного лжи, и вот уже нужные вещи сами идут к тебе в руки.
Федору хочется выпить, а поскольку 1250 рублей все еще остаются при нем, он заказывает у бармена двойную порцию «Баккарди».
Попивая ром, он разглядывает посетителей и ждет прихода.
Когда через двадцать минут ничего не происходит, он начинает волноваться.
Через сорок минут все по-прежнему, в смысле – никаких признаков действия кислоты, никаких изменений в пространстве, и только в голове начинает чуть шуметь от алкоголя.
Спустя час Федор Глухов – который к тому времени успел прикончить второй ром и выкурить не меньше десятка сигарет – в ярости проклинает дилера, его гребаную желтую бумажку и свою собственную доверчивость.
Бармен за стойкой считает своим долгом поинтересоваться, все ли у него в порядке.
Федор, едва удостоив его взглядом, раздраженно отвечает, что да, у него все в полном, мать его, порядке, спасибо, что поинтересовались.
Через секунду он понимает, что в облике бармена определенно было что-то подозрительное – какая-то странная деталь, которую он уже замечал где-то, у кого-то, в другом месте. Федор разворачивается, чтобы внимательнее рассмотреть бармена, и в следующий момент его прошибает как молотом, вгоняя в пот, осознание.
Бармен как две капли воды похож на Карла Лагерфельда, известного модельера. У него морщинистое, скрытое за черными очками лицо, длинные белые волосы, забранные в хвост и идеально белая, с накрахмаленным воротничком, рубашка. С бесстрастным видом он разливает напитки посетителям, и никто кроме Федора, кажется, не замечает очевидного сходства.
– Черт, черт, черт, – от неожиданности и испуга Федор приседает за стойкой. По его спине ручьями течет пот, он тяжело дышит, дыхание сбилось, зрачки неестественно расширились.
Он оглядывается, чтобы удостовериться, что своим рывком под стойку не привлек к себе слишком много внимания, а затем вцепляется в отвороты куртки стоящего рядом человека.
– Э-э-э, что за дела? – тот пытается оторвать его руки от своей одежды.
– Ты видел это? – задыхаясь, шепчет Федор. – Видел?
– Видел что? – спрашивает сосед, одновременно не оставляя попыток освободиться от цепкой хватки фотографа.
– Бармен. Он как две капли воды похож на Лагерфельда…, – последние слово застревает у Федора в горле, поэтому получается что-то вроде «Ла-гррр-фель-гррр».
– Приятель, похоже, ты переборщил с веществами. Тебе надо на воздух, – сосед с отвращением отстраняется от него, насколько это возможно. Федор разжимает руки, и тот спешит раствориться в толпе.
Некоторое время Федор продолжает сидеть под стойкой, пытаясь успокоиться. Он отсчитывает про себя – «раз», «два», «три», «четыре», и на счет «десять» резко поднимается из своего укрытия, чтобы еще раз взглянуть на бармена. Он надеется, что галлюцинация прошла, и окружающее вновь приняло свой обычный облик, но не тут-то было.
Лагерфельд в упор смотрит на него со своей стороны стойки, а за его спиной – там, где раньше были полки, заставленные рядами бутылок – полыхает пламя, которое Федор автоматически определяет как «адское».
– Ну? – произносит Лагерфельд, не разжимая губ. – Ты хотел получить ответы. Задавай вопросы.
– Чувак… – Федор в смятении смотрит на него. – Я всегда восхищался твоим прикидом, чувак…
– Это неправильный вопрос, – говорит Лагерфельд, хотя его губы по-прежнему остаются недвижимыми. Он медленно приподнимает свои черные очки – из-под них на фотографа глядят два стеклянных искусственных глаза с мерцающими небесно-голубыми сполохами внутри.
– Чувак? – неуверенно произносит Федор.
В следующий момент стеклянные глаза Лагерфельда выстреливают двумя лазерными лучами. Они прожигают тело Федора Глухова насквозь, проделывая в нем аккуратные ровные отверстия, и тут же края этих отверстий начинают разрастаться, словно бы лазеры оставили на коже враждебные молекулы, и теперь те поглощают оставшуюся плоть.
Федор Глухов размахивает руками, хрипит и хочет вдохнуть – но вдыхать уже нечем, потому что там, где были легкие, сейчас пустота, и ее становится все больше. В ней попеременно исчезают туловище, ноги, руки и голова – все, что еще совсем недавно было телом Федора Глухова, испаряется, и через минуту от него остается одно большое, абсолютное Ничто.
Вокруг гремит музыка, а людей в клубе все прибывает. Если кто-нибудь из них и видел, что сейчас произошло, то на него это не произвело ни малейшего впечатления.
Париж, офис Интерпола
Двое мужчин в одинаковых серых костюмах от Ива Сен-Лорана выглядят озабоченными. Они сидят за массивным черным столом, на 15-м этаже современного здания, сплошь состоящего из стекла и бетона, и морщат лбы. На столе перед ними – разбросанные в беспорядке бумаги и открытый «макбук», в который оба напряженно всматриваются.
Одному из мужчин на вид лет под шестьдесят. Его лицо избороздили интеллигентные европейские морщины, а седеющие волосы уложены назад по моде того времени, о котором сняли сериал «Безумцы». Второму – тридцать с небольшим. Он подстрижен коротко, но со вкусом, поджар и загорел – словом, выглядит как самец в расцвете сил, не чурающийся тренажерных залов. В уголках его рта и глаз тоже проступают морщинки. Но пока они едва заметны, и появились, несомненно, от частых улыбок и хорошего сильного солнца.
Мужчин можно было бы принять за отца и сына или за близких родственников – так они похожи друг на друга. Но, вероятно, самым лучшим окажется их сравнение с агентом Смитом из фильма «Матрица» – потому что в конечном итоге, эти двое выглядят так, словно одного клонировали из другого с разницей в тридцать лет. Даже больше того – при взгляде на них, кажется, что эти копии не единственные, что за дверью скрываются еще десятки таких же загорелых, интеллигентных, подтянутых мужчин разных возрастов, облаченных в серые «сен-лорановские» костюмы.
Одного из сидящих зовут Жан-Люк Потен. Он – глава специальной группы в штате Интерпола, которая занимается тем, что разруливает темные дела, связанные с именами высокой моды. Большую часть своего рабочего времени Потен проводит, составляя картотеку на производителей пиратской продукции, маскирующих свои никчемные товары под известные бренды. Задача Потена и его группы – аккумулировать приходящую со всех сторон информацию, сортировать ее, проводить статистические исследования и рассылать в те региональные офисы Интерпола, на чьих территориях ситуация с пиратством в сфере моды выглядит особенно удручающе. В исключительных случаях – то есть, когда охреневших пиратов нельзя прижать к ногтю обычной судебной бодягой – агенты группы Потена лично выезжают на место, чтобы выступить в роли консультантов, дознавателей, рядовых ищеек или кары Господней, если вам так больше угодно.
Сейчас имеет место исключительный случай, поэтому в комнате кроме Потена, находится второй человек. Это Жак Дювалье, ведущий специалист группы, которого обычно привлекают для расследования наиболее громких дел. Среди своих Дювалье известен под прозвищем «Вазелин» – вероятнее всего, имеется в виду то, насколько легко и плавно он проникает туда, куда остальным агентам вход заказан, ввиду недостатка отваги, нужных контактов, здоровой наглости и дипломатических навыков. Это Дювалье нашел и привлек к суду семью фермеров из Эльзаса, организовавших у себя производство и поставки поддельного шампанского «Моет». Говорят, что с июля 2000-го по январь 2003-го – то есть, до той поры, пока Дювалье не усадил эльзасцев пред око достопочтенного судьи – на севере и востоке Франции не было настоящего «Моет», настолько широко было поставлено дело.
В 2005-м Дювалье три месяца провел по пояс в воде в дельте Амазонки – он искал целый город, скрытый в джунглях и занимавшийся нелегальной штамповкой кроссовок с логотипом «Найк». С тех пор у него развилось стойкое отвращение к кроссовкам любого рода, и даже утренние пробежки он предпочитает совершать в легких тапочках, наподобие тех, которые показывают в китайских фильмах о кунг-фу.
Наконец, в 2008-м именно Дювалье замял конфликт между престижным универмагом Barneys в Нью-Йорке и Бритни Спирс, когда та в состоянии жесткого наркотического опьянения попыталась уйти с покупками, не расплатившись, а затем вцепилась в лицо управляющему универмага, пытавшемуся ее остановить. Тогда универмаг пошел на принцип и был готов отправить певицу в тюрьму. Однако появившийся словно из воздуха Дювалье развел стороны по углам так умело, что в конечном итоге конфликт даже не получил широкой огласки – хотя имел все шансы стать сенсацией, сравнимой только с процессом детей против Майкла Джексона.
Судя по тому, что сейчас Дювалье сидит в кабинете Потена – а его не просто пригласили, но досрочно отозвали из ежегодного отпуска в Каннах, буквально отодрав от 18-летней любовницы – речь должна пойти о чем-то важном.
Жан-Люк Потен протягивает бумаги своему подчиненному:
– Это официальный запрос от службы безопасности «Луи Вьюиттон». Они хотят, чтобы мы разобрались с этими русскими.
– Русскими? – Дювалье всматривается в белые листки с гербами модного дома и картинно поднимает одну бровь. – Что там у них произошло?
– У них произошел форменный скандал. Прежде всего, прилюдно опозорилась эта девчонка, редактор местного офиса «Актуэль». Она приперлась на показ «Ланвин» с поддельной сумкой «Луи Вьюиттон»…
– Луи Вьюиттон?! На показе «Ланвин»? – Дювалье изумляется уже по-настоящему. – Ей разве не сказали, что светить сумочкой «Луи Вьюиттон» на презентациях других дизайнеров – это дурной вкус?
– Надо понимать, так русские берут реванш за холодную войну. Они хотят показать миру, что могут щеголять в чем угодно и где угодно, несмотря на общепринятый этикет.
– Кто вообще берет сумочки на показы, патрон? Где это видано? Нормальные люди оставляют все сумочки в лимузинах.
– Одно слово, вандалы, Жак. Но послушай конец истории. После того, как девчонку прижучили, она вернулась в Москву, к своим медведям, и заявила буквально следующее – глядя своими голубыми глазами в камеру местного телевизионщика, она заявила, что поддельный «Луи Вьюиттон» ей продали во флагманском магазине «Луи Вьюиттон» в России.
– Просто запредельно! И что потом?
– Если раньше Дом был намерен воздерживаться от каких либо реакций, то теперь там словно все с цепи сорвались. Собираются привлечь эту мадемуазель к суду и публично извалять в грязи. А параллельно требуют от нас разобраться, что стоит за ее словами. Не скрывается ли там реальный прецедент.
– Реальный прецедент?! Можно и без всяких расследований сказать, что это абсолютная чушь. Где это видано – сбывать фейки через официальный канал? И с каких это пор в «Луи Вьюиттон» заболели паранойей настолько, чтобы просить нас проверить слова сумасшедшей, да еще к тому же еще и русской?
– Я сказал им абсолютно то же самое, Жак. Но вот что они показали мне в ответ. Взгляни-ка сюда, – Потен разворачивает экран ноутбука так, чтобы тот был виден Дювалье и набирает адрес в поисковой строке – Glam Yourself точка blogspot точка com.
– Что это? – Дювалье откидывается на спинку стула. – Русский фэшн-блогер?
– Именно, – соглашается Потен. – Не просто русский фэшн-блогер, а фактически единственный фэшн-блоггер на развалинах бывшего СССР. А теперь посмотри, что этот парень там наснимал.
Дювалье, слегка сощурившись, вглядывается в экран.
– Эти люди перед тобой – это местный московский бомонд, – продолжает объяснять Потен. – Модники, трендсеттеры, золотая молодежь.
– У них есть и такие? – иронизирует Дювалье.
– Представь себе есть. А теперь вглядись в снимки внимательно. – ничто не бросается тебе в глаза?
Дювалье наклоняется к экрану практически вплотную:
– У них красивые ножки, у московских баб.
– А еще?
– Они все носят сумочки «Луи Вьюиттон».
– И?
Дювалье берет паузу, щурится, сканирует снимки профессиональным взглядом и наконец заключает:
– Весь их «Луи Вьюиттон» – стопроцентный фейк!
– В точку!
– Ну и что в этом такого, шеф? – недоумевает Дювалье. – Весь мир носит поддельный Луи Вьюиттон.
– Особенного в этом то, что перед тобой не обычные люди. Это их элита, сливки московского общества. А что делают сливки в слаборазвитых странах, когда до них доходят отголоски высокой моды?
– Идут транжирить деньги в бутики? – предполагает Дювалье.
– Именно. Они идут в бутики, где цены взвинчены до предела – и они приходят и покупают себе все, что хотят. Ты понимаешь, о чем я? Для всех этих людей на фотографиях в этом паршивом блоге нет нужды покупать подделки. Более того, они шарахаются от подделок как от огня. У них был железный занавес, помнишь? Из-за него они подглядывали за нами и мечтали приобщиться к нашим скромным буржуазным дарам – и в первую очередь, я имею в виду модные дизайнерские штучки. И теперь, Жак, им нужны настоящие вещи – которые стоят баснословные деньги и за которыми они хотят приходить в роскошные, сверкающие огнями и хромом магазины. Вот, что меня настораживает. Все эти люди на фотографиях – эти детки, эти любовницы, эти жены и родственники русских нефтяных магнатов должны были купить настоящий «Луи Вьюиттон». Я просмотрел чертов блог от начала и до конца и обнаружил странную закономерность: если там и есть настоящие сумки, то они попадаются только на самых ранних снимках. На фотографиях, сделанных позже, настоящих нет вовсе. О чем это говорит, Жак? Уж не о том ли, что в какой-то момент в этой дикой стране действительно объявился наглец, который стал толкать свой левак под официальной вывеской Дома?
– Немыслимо! – Дювалье в задумчивости чешет подбородок. – Но при чем здесь я? В России есть наш региональный офис – это их проблема, пусть они и разбираются с ней.
Потен хмыкает, оправляет свой идеально сидящий пиджак, встает и несколько раз прохаживается туда-сюда по кабинету.
– Понимаешь, какое дело, Жак. Эта Россия – очень специфическая страна, и не все наши схемы работают там так, как мы привыкли. Точнее сказать, они не работают там вовсе. Их милиция, их местные политиканы, органы контроля и бизнес – все они завязаны в одной упряжке. Страной правит коррупция, поэтому я не могу просто так взять и отдать это дело регионалам. Если там происходит действительно то, что я подозреваю, и если в деле завязаны местные воротилы, то нашим агентам из российского офиса попросту не дадут развернуться. Расследование будет сорвано, едва начавшись. В то же время люди из «Луи Вьюиттон» очень обеспокоены и требуют от меня уделить этому делу максимум сил и внимания. Вот почему я и вызвал тебя. Мне нужен проверенный человек для поездки в Москву.
– Все это прекрасно, патрон, я всегда мечтал туда прошвырнуться, выпить водки и всякое такое. Но вообще-то я в отпуске.
– Забудь про отпуск Жак. В конверте, который лежит перед тобой, билеты на завтрашний самолет в Россию.
– Черт, патрон, это нечестно! Что я скажу своей прекрасной Карле, которая ждет меня в Каннах?
– Я смягчу твое недовольство, если скажу, что контора готова щедро оплатить твои расходы? В Москве ты не будешь нуждаться ни в чем. А в конверте помимо билетов ты найдешь золотую кредитку.
– Но, Карла, патрон! Я обещал, что мы отметим ее 18-летие, сделав ванну из шампанского.
– Сделаешь ванну из шампанского с кем-нибудь другим Жак – в России тоже полно 18-летних девчонок. А сейчас мне нужно, чтобы ты серьезно отнесся к этому поручению. Я хочу, чтобы ты переворошил этот клоповник и дознался, что там к чему. Я хочу, чтобы ты заглянул в каждый угол, изучил каждую трещинку на паркете московского магазина и вывел на свет божий того засранца, который осмелился нагадить в таком уважаемом месте. И когда ты найдешь его, а я уверен, что если он вообще существует, ты найдешь его быстро, мы вцепимся в него железными клещами закона и уже не отпустим – по крайней мере до тех пор, пока не состоится публичная порка. И естественно наградой нам будет – как это говорят на улицах? – всеобщий респект.
– Именно так, патрон – всеобщий респект.
Вслед за своим боссом Дювалье поднимается из-за стола. На его лице – крайне удрученное выражение, которое он даже не пытается скрыть от начальника.
– Выше нос, Жак, – ободряет его Потен. – С твоими способностями это не займет много времени.
– Вы хотя бы дадите мне лицензию на убийство? Как у Бонда?
– Хороший юмор, Жак. Очень хороший, – Потен на прощание похлопывает агента по спине и захлопывает за ним дверь.
Гонконг, район Юньлон, швейная фабрика
– Со стороны могло показаться, что в моей тогдашней жизни наступило равновесие. Но лично я всегда сравниваю тот период с хождением по острому лезвию ножа, причем, у ножа были явные чеченские насечки.
С одной стороны, с появлением Мурада и Азама, мой бизнес пошел относительно гладко: девчата шили штаны, наши партии все увеличивались, а вслед за МГИМО ко мне за покупками потянулись вереницы персонажей всех мастей. Охранники в МГИМО и в моем родном театральном теперь знали меня в лицо и здоровались исключительно на «вы». Одному из них при знакомстве чеченцы сломали руку – завидев его, я неизменно напускал на себя сочувственный вид и интересовался: «Как ваша рука? Выздоравливает?» – когда заносил очередную партию своих штанов в вуз. И ему ничего не оставалось, кроме как растягивать губы в ответной фальшивой улыбке: «Не беспокойтесь, это всего лишь мелкое недоразумение, ничего страшного…»
Так мы и существовали, и мне даже удавалось скрывать от своей крыши, что на самом деле я делаю джинсы в собственной квартире, а вовсе не привожу их из Швеции. Подозреваю, что скажи я это, и мой налог на прибыль увеличился бы втройне – без какого-либо объяснения причин, а просто потому, что «за вранье, дарагой, это теперь будет так» – я прямо видел, как Азам или Мурад произносят эти слова, по обыкновению ощерившись своими зловещими ухмылками. К тому же, я опасался за своих девочек – к тому времени, я сильно привязался к ним и вовсе не желал, чтобы в наш мирный гарем в один прекрасный день ворвалась необузданная чеченская банда. К сожалению, именно это позже и произошло, да, так стремительно и беспощадно, что мне пришлось в буквальном смысле выпрыгивать из балкона в одних трусах и бежать прочь от нашего милого семейного гнездышка – оставляя там любовь, первое дело и швейные машинки, которые стоили, между прочим, бешеных денег. Но. Обо всем по порядку.
Чеченцы были людьми в высшей степени нестабильными. Все свои дни – исключая выезды на вышибание мозгов, а их со временем становилось все меньше и меньше – они проводили в своей лачуге с вывеской ООО «Арег». Полулежа на восточных циновках, имея под рукой вазу с фруктами и разобранный пулемет, они встречали многочисленных предпринимателей и дельцов всех мастей, которых, подобно мне, обложили непосильной данью.
О том, что не я один приношу чеченцам значительную часть своей выручки, мне стало известно уже во время второго визита в ООО «Арег». Надо сказать, что при приближении к этому месту, к этому обиталищу демонов, с нормальным человеком вроде меня происходили странные изменения. Тело непроизвольно сутулилось, плечи опускались, глаза тухли, кадык ходил ходуном, а руки начинала бить непонятная мелкая дрожь. Надо полагать, так на порядочных людей действовала аура этого места. И вот, уже во время второго визита, готовясь открыть адскую дверь и шагнуть в пасть монстрам, я увидел, как из ООО «Арег» мне навстречу вышел человек. Он выглядел в точности, как и я – в смысле, был бледный как мел, с ног до головы покрыт потом, и можно было почти физически ощутить, как от пережитого стресса в бесчисленном множестве гибнут его нервные клетки.
С первого взгляда мы признали друг в друге вольных предпринимателей. Разумеется, «вольными» нас следовало считать только формально – да, мы были вольны от офисной службы, мы не платили государству налоги, и каждый владел своим собственным маленьким теневым предприятием. В то же время, границы нашей условной вольности быстро заканчивались, а за ними начиналось уже форменное рабство: будучи независимыми от государства, мы одновременно целиком и полностью зависели от двух убийственных горбоносых типов, выходцев с гор, которые вертели нами так, будто мы шашлык и нас надо хорошо прожарить со всех сторон.
Узнавание друг друга было мгновенным. Для знакомства нам с этим человеком даже не понадобилось имен, мы только пожали друг другу руки, и он спросил: «Новенький?». И когда я ответил утвердительно, он сочувственно кивнул, поинтересовался, сколько я плачу чеченцам, в двух словах объяснил, что таких как мы у них десятки, и напоследок – боязливо покосившись на дверь ООО – прошептал: «Суки!». Я с готовностью согласился: «Суки!». И хотя тогда я еще мало знал Мурада и Азама, но уже имел возможность убедиться, что слово это – «суки» – характеризует мою новоявленную крышу на редкость верно.
Процедура перетекания денег из рук вольного предпринимательства в руки чеченских головорезов каждый раз была одинакова. Сначала входящему непременно предлагали угоститься фруктами из вазы, а когда тот отказывался в силу разных причин – мне, например, при взгляде на крышу натурально комок не лез в горло – тогда входящего спрашивали: «Ну, что, дарагой, принес?» – всегда обманчиво-ласковым тоном. От этого вкрадчивого, с акцентом, голоса по коже бежали мурашки, а в голове вставали страшные картины того, что случилось с теми «дорогими», кто не принес. Входящий начинал судорожно рыться по карманам, неожиданно вспоминал, что, перенервничав, оставил сумку с деньгами в машине, извинялся, бежал обратно под разочарованное цокание , возвращался, дрожащими руками протягивал деньги и вслед за этим слышал укоризненные восклицания: «Ай, дарагой, не мог свою мелочь на крупные деньги поменять? Совсем не ценишь наше время. Кто будет это считать? Вай-вай-вай…» При этом чеченцы неизменно заворачивали назад ряд купюр – поскольку те оказывались, по их мнению, излишне замусоленными или недостаточно расправленными, или слегка порванными. Тогда в следующий раз вместо одной купюры, не прошедшей цензуру, нужно было принести две такие же, новые. Таков был негласный уговор, и смельчаков, готовых его оспорить, я не встречал.