bannerbannerbanner
полная версияЛед в твоем сердце

Ники Сью
Лед в твоем сердце

Полная версия

– Гева, так это и есть тот самый цветочек? Хах, похоже, с ней будет весело.

Глава 3 – Маша

В класс возвращаюсь с ярым желанием собрать вещи и свалить куда-нибудь подальше. Однако не могу себе такого позволить, иначе буду выглядеть последней трусихой, которая поджала хвост. Поэтому придется терпеть: молчать и слезы наматывать на кулак.

Одно греет душу – найду обидчика, сдам Ленке, и пусть хоть волосы вырвет у него. Плевать. А Леля… надеюсь, ей будет стыдно. Да, я понимаю, страшно. Никто не хочет быть чьей-то грушей, чьим-то генератором настроения. Но сколько раз Фролова ни попадала в беду, я же никогда не отпускала ее руку. Всегда стояла спина к спине, до последнего.

В средних классах ее задирали мальчишки. Однажды зимой они поджидали Лельку за школой, чтобы намылить. Мы знали это и пошли вместе. В итоге тогда мне досталось больше. А потом я вообще заболела. Какой-то придурок закинул мне снег за шиворот.

А в восьмом классе Фролову прозвали стукачкой. Потому что нажаловалась на одного урода, который пытался отжимать деньги у наших мальчишек. С ней тогда многие не разговаривали. Бойкот объявили. Пришлось и мне не разговаривать со всеми.

И таких ситуаций было много. Только, выходит, хорошее забывается быстро. Особенно когда ты под солнышком, а другой варится в котле. Говорят, женской дружбы не существует. Я не верила. Дура. Ее и правда не существует.

После уроков натыкаюсь на Вовку. Он в темных классических брюках и кремовой водолазке. Прямо скажем, послушный ученик. Волосы зачесаны назад, видимо, гелем уложил.

– Привет, не виделись почти два дня. Я звонил, ты куда пропала? – коротко интересуется Ларин.

– Я деловая колбаса, забыл? Проводишь меня домой? – вдруг не спрашиваю, а предлагаю. Не хочется сейчас быть одной. А еще мне страшно. На самом деле страшно. Просто бояться в одиночку – это отдельный вид страха. Когда ты не один, когда рядом кто-то трясется так же, как и ты, чувство страха перерастает в чувство ответственности. За себя, за друга, за наши жизни и конечности. И вот уже откуда-то берется сила и желание бороться. Раз уж не за себя, то за другого. Но когда ты один… то и в темноте начинают мерещиться жуткие тени.

– Пошли! – радостно заявляет Ларин. Что ж, хоть кому-то из нас весело.

– Точно нормально?

– Точно! А хочешь, мороженое купим?

– Нет, день какой-то не для мороженого.

Мы с Вовкой спускаемся на первый этаж, он о чем-то рассказывает, а я продолжаю думать о Ленке, о Геве и обо всем, что успело произойти со мной за столь короткий промежуток. У меня ни единой зацепки, ни единой идеи, кто мог подкинуть коробку. Однако нужно обязательно что-то придумать. Иначе быть мне изгоем до выпуска, а в этом приятного мало.

Ларин провожает меня до самого подъезда. Останавливаемся возле лавки, Вовка мнется, а я поглядываю на него с интересом. Нет, не как к парню, а как к человеку. Не отвернется ли он от меня? Люди, как оказалось, вообще легко разрывают нити. Раз – и готово.

– Слушай, Маш, – разрождается на слова Ларин. – А пошли на второе свидание? В парк там или еще куда.

– Сегодня не могу, – честно признаюсь. Впереди занятие с репетитором по скайпу.

– Ну можно завтра. Пошли, а?

– Ладно, – соглашаюсь. Обещала же дать ему и себе шанс. Нельзя отталкивать людей без единой возможности.

– Тогда завтра после уроков?

– Хорошо, – киваю. Ларин расплывается в улыбке, словно кот из Алисы. Был бы хвостик, наверняка бы завилял. Забавный.

– Пока, Вов, – машу ему на прощание. Но тут Вовка удивляет. Делает шаг ко мне и неожиданно целует в щечку. Изумленно таращусь на него, на его лицо, которое всего в сантиметре от меня. В книгах пишут, что сердце должно екнуть. Что же еще? Ах да! Мурашки. Точно! По спине должны побежать мурашки. Но у меня ничего. Совсем глухо. Да, я смутилась, но это скорее от неожиданности. Если вспомнить, мальчишки в щечку меня целовали последний раз в садике. И то однажды, и то, кажется, по случайности.

– До завтра, Маша.

Ларин уходит, а я в растерянности плетусь в подъезд. Не самый лучший период в жизни для начала отношений. Возможно, все дело в настроении. Точно. Все дело в нем. Не во мне, не в чувствах и не в Вовке. Настроение. Оно виновато.

***

На следующий день я поняла, что имела в виду Леля. Со мной здороваются, но не общаются. Ребята стараются лишний раз даже не смотреть в мою сторону.

На одном уроке у меня закончилась паста. Я попросила ручку, и в итоге мне ее дал наш ботаник. Остальные предпочли сделать вид, будто Маши Уваровой не существует.

А когда меня заставили собрать тетради, народ сдавал их с каким-то брезгливым видом. Я разозлилась. Хотела подойти к Тарасовой и скинуть эту гору тетрадей ей на голову, но вовремя одумалась. Что ж, если она настроила всех против, то так лучше. Никто не получит по шапке: ни я, ни одноклассники. Можно жить мирно и в молчанке.

Однако не все замкнулось на Ленке. Это я, дура, думала, что враг бывает один. Увы, врагов может быть много. А может, у врагов есть главный предводитель. И именно он за что-то меня возненавидел. Хотя это, пожалуй, маловероятно. Все же две влиятельные личности не будут подчиняться кому-то. Иначе этот человек должен быть Богом, не ниже.

Перед началом предпоследнего урока я спустилась на первый этаж. Ходить одной непривычно, а уж оглядываться по сторонам тем более. Возле дамской комнаты помедлила. Сглотнула. Страхи порождаются нашими мыслями. Если не думать о плохом, ничего не случится.

– Эй, цветочек, – раздался неожиданно мужской голос за моей спиной. Я оглянулась, это был тот самый Гева и его два друга. Он смотрел на меня с презрением и нотками высокомерия. Больной на всю голову человек, для которого нет понятия морали. Много чего ходит о нем.

Решаю не отвечать. Тяну ручку на себя и скрываюсь за дверями туалета. Возле подоконников замечаю двух девчонок. Не знаю их, но впервые в жизни рада незнакомкам. Где-то внутри крадется облегчение. Однако каково же было мое удивление, когда в дамскую комнату ввалились Гева со своими дружками.

– Эй, это вообще-то… – мямлила одна из школьниц.

– Туалетом ошиблись, ребят? – зачем-то пытаюсь напомнить о том, где мы находимся. Глупо полагать, что парни попутали двери.

– Брысь отсюда, девки, – хмыкает Геворг, намекая девчонкам уходить.

Кажется, в этот момент все превращается в кадры из какого-то американского фильма. Вот незнакомки молча уходят, вот уже я остаюсь одна. Интуитивно прижимаюсь спиной к стенке. Ищу глазами лазейку. Не хочу думать о плохом, но почему-то других мыслей нет в голове. Иначе зачем бы эти парни нагло ввалились в женскую комнату.

– Цветочек, мне вот интересно, – Гева склоняет голову, поднимая подбородок. Он выше меня всего на пару сантиметров. Подходит ближе, нагло скользит сальным взглядом, останавливаясь где-то в зоне груди. Скрещиваю руки, стараясь держаться уверенней. Говорят, собаки чуют страх. Говорят, доля победы над тигром – ваша уверенность. Что ж, сегодня мне нужно быть чертовски уверенной.

– Поэтому ты решил воспользоваться женской уборной? – смотрю на него исподлобья. Внутри все дрожит от страха, но снаружи на лице и мышца не дрогнет. Перевожу взгляд на парня, который стоит рядом с Гевой. В руках у него телефон. Опять телефон. Камера направлена на меня.

– Эй, цветочек, – усмехается мне в глаза человек, который считает себя сейчас главным. Резко хлопает ладошкой по стене, возле моего лица. Говорят, жертвы теряются, когда попадают в ловушку. Это ведь ловушка? Сегодня жертва – я? Но за что? Почему? Где я оступилась? Сжимаю губы.

Не бойся.

Страх убивает.

Страх заставляет других чувствовать победу.

Уверенность убивает хищника.

Я не сломаюсь.

– Не снимай, – вдруг говорит Гева своему другу.

– Что? Ты же сказал…

– Это не для ЕГО глаз, – отвечает Геворг. И я хватаюсь за это как за единственную подсказку. Человек, который ненавидит меня, – парень.

– Понял, а что тогда показывать будем?

– Слезы, – усмехается. – Ну-ка, придержите.

– Ага, – кивают подопечные. Я сглатываю. Решаю: пора пытаться сбежать. Недобрый знак ведь. Дергаюсь, но тот, что до этого держал гаджет, хватает меня за правую руку. А парень в черной майке оказывается возле левой. И вот я уже могу лишь рыпаться, пытаться заглотить глоток воздуха. Но не больше.

– Отпустите, – рычу из последних сил.

– Заплачешь? Отпущу, – смеется Гева. Затем вытаскивает из кармана складной ножик. По спине от нервов пробегают капли пота, а сердце превращается в натянутую нить. Мне кажется, никогда еще в жизни не было так страшно, как сейчас. Вопросы набатом бьют в голове.

За что?

Почему я?

Почему со мной?

Сжимаю челюсть до хруста, но не моргаю даже. Быть сильной – это тоже искусство. Особенно когда приходится притворяться.

– Так что? – повторяет Гева. А я не слышу его. Звуки бешеного сердцебиения забивают все вокруг.

– Когда снимать-то?

– Скоро. Ты же заплачешь? Девочки всегда плачут.

Он заканчивает говорить, и его липкие, мерзкие пальцы касаются моего подбородка. Не знаю, откуда взялось это желание, откуда взялась уверенность, что так правильно. Но из последних сил я зарядила этому уроду между ног.

– Сука! – закричал Гева. Согнулся пополам. Однако удар был слабым и совсем не спасительным. Думала, так смогу вырваться, появится шанс сбежать. Снова дергаюсь. Мимо.

– Руки убрали! Быстро, – мои вопли могли бы долететь до людей в коридоре. Но знаю ведь, если кто захочет сломать, он сломает. Это лишь вопрос власти.

– Рот закрой, тупая дура, – отвечает Гева, а затем хватает часть моей белой кофты и разрезает ее до самого низа.

В этот момент мне показалось, что я задохнусь. Грудь вздымалась, слезы норовили хлынуть. Его глаза смотрели в область декольте, его язык скользил по нижней губе, как у чертового хищника перед трапезой.

 

Гева поднял руку, и я поняла: умру, если он хоть пальцем тронет.

– Не смей, – процедила сквозь зубы, пытаясь снова вырваться. Его ладонь остановилась всего в сантиметре от моей груди.

Зазвонил телефон.

Боже! Не знаю, кто там, но пожалуйста! Пусть он скажет что-то такое, чтобы этот урод ушел. Прошу тебя! Никогда ни о чем не просила. Умоляю. Пусть этот человек заставит бросить все. Прошу. Пожалуйста.

Гева вытаскивает гаджет, и глаза его расширяются. Он смотрит на меня, потом на экран. Цокает, но делает шаг назад.

– Да, – совсем иным тоном отзывается в трубку.

Из телефона доносятся отголоски мужского голоса. И я клянусь, все мое нутро искренне верит в силу звонившего. Пожалуйста. Скажи ему что-то такое, чтобы он ушел. Прошу. Иначе я умру. Прямо здесь. От стыда. От боли. От страха. От собственной беспомощности и обреченности.

– Сейчас?! – прикрикивает Гева. – Нет, я не… я не кричал. Я… понял. Скоро буду.

На этом разговор заканчивается.

– Удивительное дело, цветочек. Почувствовал, что ли, он там? – усмехается Геворг. Скалится, затем молча разворачивается. Кивает дружкам. Те резко отпускают меня и бегут тенью следом. И только когда дверь за ними закрывается, я падаю на холодный кафель.

Кто бы ты ни был – спасибо.

Спасибо, что позвонил, что заставил его уйти.

3.2

Я сижу в туалете еще минут пятнадцать. Ноги трясутся, даже встать не могу. Благо никто не зашел за это время. Наверное, идет урок или весь мир вымер. А может, умерла я, черт его знает. Реальность в последние дни стала казаться мне плохим сном. Когда чудовища лезут из-под кровати и пытаются схватить тебя, ты знаешь, что нужно проснуться. Стоит только открыть глаза, как монстры исчезнут. Но почему-то не получается. У меня сейчас именно так. От этого и слезы лезут, и душа разрывается.

Когда страх немного отпускает, начинаю мыслить рационально. Идти в таком виде в класс – то еще удовольствие. Кому захочется блистать в одном лифчике по коридору? Боже, да я даже в купальнике фотки в инсту не выкладывала никогда. Считала это позорным, смущающим. А тут… что вообще в такой ситуации делать?

К моему счастью, иначе и не назвать, в туалет заходит уборщица. Пожилая женщина лет шестидесяти пяти. При виде меня она едва не падает рядом, теряется, видимо. Вру ей, что порвала кофту, вот и сижу здесь. Конечно, женщина не верит. Да кто бы поверил? Однако вместо допросов она приносит мне из каморки старенькую пыльную майку. Говорит, нашла ее полгода назад в раздевалке.

– Спасибо большое! – от всей души благодарю бабушку. Хочется обнять, потому что добрых людей в мире не так много. А отзывчивых, кажется, совсем не осталось.

– Если кто обидит, приходи! Я им шваброй по шею надаю, – кидает на прощание мне женщина в серой косынке.

– Обязательно, – улыбаюсь ей в ответ. Хотя быть сильной сейчас особенно сложно.

В класс возвращаюсь уже со звонком. Лелька поглядывает тайно на меня, скользит по моей новой одежке. В глазах ее – вопросы. Клянусь, там даже проявляются нотки тревоги. Но все это фальшь. Переживала бы она в самом деле, то никогда не бросила меня воевать в одиночку. Не дружба это.

Когда урок заканчивается, хватаю вещи. Быстро покидаю школу, тошнить начинает от этого места. Все приятные воспоминания перечеркнула пара негативных событий. Будто и не было ничего хорошего в этих стенах. Будто я всю жизнь ходила с меткой на лице: в нее можно плеваться, на нее можно наступить, ее можно сломать. Именно с такими мыслями окружающие начали смотреть на меня. Не было одиннадцати лет. Умерла Маша Уварова.

Дома меня встречает Аллочка. В коротких шортиках, едва прикрывающих ее ягодицы, в майке с вырезом на полгруди, и волосы уложены, словно только из салона. Мы с ней как Гусеница и Принцесса: две безумно разные ягоды.

– Боже мой! – показушно вздыхает мачеха, которая мне в подружки годится.

– Он на небе, ты адресом ошиблась, – скидываю обувь и иду на кухню. Хотя лучше бы в душ. Смыть с себя всю грязь и, если можно, воспоминания.

– Маша, ты себя в зеркало видела? Это что за вид вообще такой? Ты нашу семью позоришь, алло!

– Ты можешь не быть моей семьей, я вообще не против, – пытаюсь реагировать спокойно. Однако сегодня не лучший день для колких разговоров. Ведь все дело в майке, в грязной и старой майке на мне.

– Ты же девочка, в конце концов, – качает она головой, выпучивая свои пухлые губы.

– Алл, у меня нет настроения с тобой в дочки-матери играть. Давай в другой раз?

– Твоя мать не удосужилась тебе и каплю этикета вдолбить в голову, – цедит сквозь зубы. А глаза блестят, как у бульдозера. Мысленно посылаю в ответ ей трехэтажный и ухожу в ванную. Пусть продолжает бурчать дальше.

– Маша! Я все расскажу отцу! Ты вообще с кем водишься? Поступать передумала? – кричит она уже в закрытую дверь.

Включаю воду на полную, стягиваю с себя вещи и позволяю телу вдохнуть привкус чистоты. Закрываю глаза. И черт! Так и вижу себя зажатой в клетке, этот сальный взгляд Гевы, моя разрезанная майка. Стыдно. Безумно стыдно. Задыхаюсь просто от стыда. Он видел меня в лифчике, какой-то больной на голову урод видел мое белье, разглядывал каждый изъян моего тела.

Не замечаю слез. Они смешиваются с горячей водой, позволяя излить душевные страдания. Сажусь на корточки, обхватываю коленки руками и уже не сдерживаюсь. Плачу. Как дети плачут, оставшись одни на многолюдной улице. Когда оглядываешься, когда кричишь, когда ищешь глазами кого-то, но там… Только прохожие. А ты один.

Накатывает безумное одиночество. Будто орешь во всю глотку, а тебя не слышат. Кого зовешь? В этом ультрасовременном мире ярких девайсов и крутых шмоток вообще люди остались? Или они рядом только тогда, когда у тебя все хорошо?

После душа закрываюсь у себя в спальне. Так погружаюсь в мысли, в учебу, что не замечаю входящих звонков: телефон на вибро. Уже вечером заглядываю в мобильный, а там пропущенные от Вовки и пара сообщений от Лели. Подруга ж. С большой буквы.

«Маш, все нормально?»

«Ты выглядела странно сегодня»

«Ленка обещала, что не тронет тебя. Она не сдержала слово?»

«Маша, ответь, пожалуйста. Мне очень плохо».

Дальше решаю не читать. Кидаю в черный список. В топку таких друзей, которые с тобой только в смс. Вовке же пишу извинения, обещаю ему новое свидание завтра. Сегодня слишком паршиво что-то исправлять.

Вечером за ужином Аллочка сдерживает свое слово: жалуется отцу на мое поведение. Да так это у нее искренне выходит, в таких ярких красках, ну Оскар давать можно.

– Мария, в чем дело? Мы разве не договаривались жить дружно? Что вы все время делить пытаетесь? – строгим и усталым тоном говорит родитель. Иногда он забывает – я не его ученица, а наш дом – не школа.

– Алла придралась к моей одежде. В конце концов, разве я не имею права выбирать, в чем мне ходить?

– Ты была грязная с ног до головы, – визжит Аллочка, и ее наращенные ресницы взмахивают, подобно крыльям бабочки.

– Маша, что-то случилось? – в глазах отца вдруг мелькает тревога. Так и хочется пожаловаться, сказать ему громкое «да»! Мне устроили травлю, меня буллят. От меня отвернулась даже лучшая подруга. Но, конечно, говорить этого я не буду. Он же примчит в школу, устроит разборки. И мачеха будет по гроб жизни меня тыкать, отца тыкать, какое воспитание, какая доченька растет.

– Просто убирались в классе сегодня.

– Посмотри на меня, – папа откладывает вилку в сторону и слегка наклоняется вперед. Иногда мне кажется, он видит меня насквозь. – Маша, если у тебя какие-то проблемы, скажи нам об этом. Мы – твоя семья. Весь мир может отвернуться, но семья никогда, понимаешь?

– Понимаю, пап, – киваю. Пытаюсь изобразить нечто похожее на улыбку, да выходит как-то не очень. Отец прав, даже когда я злюсь, знаю – ни он, ни мама не дадут мне упасть. Они есть у меня, и это главное.

– Если надумаешь поделиться, мы к твоим услугам. И Алла в том числе.

– И если решишь переодеться, – вставляет свои пять копеек мачеха, – я вдвойне в том числе.

– Спасибо, Алла, очень приятно.

Остаток ужина говорим не обо мне. Обсуждаем политику, новости, работу отца, а потом подруг Аллочки. Вернее, она жалуется на них, а мы с папой просто делаем вид, что нам интересно. Забавная семейка, что уж там.

Глава 4 – Маша

Утро нового дня не принесло ничего хорошего. Казалось, я готова была ко всему, на деле же получить удар под дых всегда неожиданно.

В классе со мной здоровались, как и вчера. Ничего не говорили, не обращались, даже наша староста по вопросам будущей линейки не беспокоила. Я сначала подумала, сама к ней подойду, но потом краем уха услышала, что ведущую сменили. Мне, конечно же, сообщать не стали. Отдали другому человеку сценарий, озвучили дату репетиций, и все.

– Вась, на секунду, – подхватила я на эмоциях Климову. Пока тащила ее к подоконнику, заметила, как девчонка оглядывается. Да черт побери! Ленка тут всю школу, что ли, подогнула.

– Маша, я это…

– Я все понимаю, Вась! Но почему ты хотя бы не написала? Ты думаешь, это правильно? Кто бы и что вам ни говорил про меня, кто бы ни угрожал, однако ты могла смс-ку кинуть? Капец просто!

– Прости, Маша, – Климова тяжело вздохнула. Руки ее прижались к телу, словно обессиленные конечности. Да и сама она словно усохла.

– Толку от твоих извинений? Ладно, иди. Что разговаривать с тем, кто боится собственной тени?!

– Не говори так! – воскликнула рыжая. Губы ее свились в тонкую нитку.

– А что, разве не так? Если бы мы все взялись за руки и дали отпор…

– Почему мы должны давать отпор? – прикрикнула Вася. Такая уверенная со мной и такая трусливая с Ленкой.

– Ты права, вы никому ничего не должны, кроме себя. Извини, что отняла твое время.

Больше разговаривать смысла не было, поэтому я молча развернулась и пошла в сторону библиотеки. В голове не укладывалось, как мы все вместе дружили. Почему-то, когда я видела несправедливость, пыталась помочь, поддержать. Но когда несправедливость выпала на мою долю, все решили дружно отвернуться и не вмешиваться. Веселая штука жизнь, ничего не скажешь.

Возле библиотеки замечаю Вовку. Он стоит в компании друзей, болтает о чем-то, правда, вид у него угрюмый.

– Приветик, – машу рукой, когда оказываюсь максимально близко. Парни как по команде поворачиваются, кивают головой, а затем почему-то резко начинают уходить в класс.

– Привет, – как-то натянуто отзывается Ларин. И опять замечаю, как его глаза бегают, как мышцы на лице напряжены. Да и сам он будто в тугой узел превратился. То ли у меня наваждение, то ли здесь что-то не так.

– Вов, – пытаюсь выдать подобие улыбки, – насчет свидания…

– А, это… – он поджимает губы, опуская голову. Разглядывает свои найки, будто там клад неземной.

– Что – это?

– Сегодня… в общем, планы поменялись. Ты прости, Маш.

– Да ничего, я… понимаю. – Теряюсь немного. Может, он обиделся из-за вчерашнего? Любой бы обиделся, верно.

– Я пойду, ладно? – мнется Вовка. Никогда он так скованно со мной себя не вел. Обычный веселый парень, с шуточками, активно заигрывал, а сейчас… Словно подменили. Только кого? Меня или его?

– Да, конечно. А! Вов, – все же решаюсь попросить. Я в школу уже хожу как на минное поле: ноги трясутся, а сердце ждет кол в спину из-за любого угла.

– Что? – поднимает он на меня глаза. И такие чужие они мне вдруг кажутся, что я не сразу вспоминаю свою фразу.

– Может, проводишь меня после школы домой?

– Прости, – снова опускает голову. – Сегодня не могу. Дела.

– Точно не можешь? – будто не спрашиваю, а умоляю его. Вспоминаю, как переступала порог школы. Да Господи! Всю ночь мне снились кошмары, где я убегаю от волков. Но в итоге они настигают и начинают кусать: ноги, руки, шею. Проснулась в поту, а сердце колотилось как ненормальное. Ад наяву какой-то, не иначе.

И вот теперь эти стены, люди, нагнетающее молчание. Насколько должен быть человек сильным, чтобы не сломаться? Почему кто-то считает, что имеет право ломать других? Имеет право угрожать, обзываться, настраивать товарищей против? И, главное, за что? Почему? Почему я?

Эти мысли не покидали меня ни на минутку. До сих пор они звучат на затворках сознания. Возникает ощущение, что и Вовка меня предал. Как все они. Отвернулся. Потому что своя одежда дороже, потому что фраза «я все для тебя» остается лишь на словах.

И сейчас я искренне ждала от него опровержения. Ждала поддержки. Ну хоть кто-то же должен остаться на моей стороне. Хоть кто-то на этой чертовой планете может не пройти мимо?..

– Точно… не могу, – озвучил свое решение Ларин.

– Ясно. Ну… в другой раз.

4.2

Впервые в жизни я почувствовала себя настолько одинокой. Казалось, меня добили по всем фронтам. Я ощущала себя приведением. Нет, это не бойкот. Это предательство чистой воды. На физре мне не давали пас, когда мы играли в тридцать три. Майку после урока я надела задом наперед, задумалась просто. Никто ничего не сказал, пока милая уборщица не ткнула меня носом, мол, ты чего так ходишь.

 

Гева со своими дружками-придурками кидал неоднозначные взгляды, а иногда показушно облизывал нижнюю губу. Мерзко. А Вовка старался меня избегать. Нет, здоровался при встрече, конечно. Но задерживался максимум на минуту, потом же ссылался на дела. Лелька больше не подходила. Звонить и писать она не могла. Я замечала, что они с Лариным о чем-то разговаривали пару раз на перемене, но, если честно, обида настолько сильно грызла горло, что хотелось разреветься.

И я ревела. Приходила домой, обнимала подушку и плакала до икоты, до хрипа. Не понимала, что сделала не так. Но и поделать ничего не могла. Как найти крайнего? Где вообще его искать? Что это за парень и в чем мы не сошлись характерами? Я не знала.

Апогеем стал скандал дома. Все началось в школе. Так уж получилось, что я задумалась на математике. Просто смотрела в окно и представляла своего врага. Какое у него лицо, какой голос, в чем я виновата перед ним, за что должна извиниться. А тут учительница. Она у нас строгих нравов. Сделала раз мне замечание, но я не услышала. На второй раз крик ее стоял на весь кабинет. Дальше, думаю, и рассказывать нет смысла. Математичка нажаловалась классной, а та в свою очередь позвонила папе.

Дома меня ждал сюрприз. Отец пришел с работы злой, он уже который день был не в настроении. И тут я как кипяток на живую рану.

– Чем ты, в конце концов, занимаешься на уроках? – причитал родитель, расхаживая из угла в угол по кухне. На улице уже было темно, десятый час как-никак.

– Я просто задумалась.

– Маша, ты то грязная приходишь, то задумалась? – подливала масло в огонь Аллочка. – У меня такое ощущение, что ты связалась не с той компанией. Может, еще и встречаешься с кем-то?

– Что? – закричал отец. Ноздри его расширились, а щеки покрылись багровым цветом. Для него отношения до университета – табу. Девочка должна думать об учебе, а не о мальчиках. Наверное, поэтому я до сих пор ни с кем и не целовалась ни разу. Разве что с учебниками.

– Пап, ну о чем ты говоришь? Я правда задумалась. А математичка…

– На тебя никогда не жаловались, Мария! Мне крайне не нравится, что под конец школы и перед самыми экзаменами ты начала себя так вести.

– Как – так? Я что, хуже учиться стала или что?

– А что за мальчик тебя домой провожал? – влезла Аллочка. Я перевела на нее взгляд, в котором явно читалось желание убить. В ответ она лишь надменно хмыкнула.

– Какой мальчик? – папа моментально в лице поменялся. Теперь все мои оправдания полетят в обрыв. Это ж бомба замедленного действия.

– Алл, тебе не стыдно? Что ты врешь?! – закричала я.

– Я вру? Я лично видела его. Он тебя еще в щеку поцеловал. Да, да. И не надо делать такие невинные глазки.

– Алла! Ты следишь за мной? – я подскочила со стула. Внутри все кипело от злости, ненависти, отчаяния. Жизнь мне решила подкинуть сто пятьсот черных полос сразу? Мало в школе накаленной атмосферы, так теперь еще и дома.

– Мария, это правда? – холодно отозвался отец. Он не смотрел на меня, всегда так делал. Хотел показать разочарование.

– Мое поведение на математике никак не связано с тем, что говорит Алла. И это был всего лишь друг. Бывший друг. Мы больше не общаемся. – Последние слова мне дались тяжело. Порой кажется, если молчишь, то проблема вроде и не такая глобальная. Но стоит только озвучить вслух, как начинаешь осознавать, насколько все плохо.

– Ага, бывший, – усмехнулась Аллочка, складывая руки на груди. Мне вдруг так обидно стало, так неприятно. Почему я вообще должна оправдываться?

– Уму непостижимо, – покачал головой отец.

– Хватит, – отрезала я. Чувствовала просто, что еще немного, и разревусь. Выложу им все, да только хуже себе и сделаю в итоге.

– Маша, ты пойми, – пищит Алла. Тот еще психолог года.

– Хватит, я все поняла, – выхожу из кухни. Закроюсь в комнате у себя. Сделаю пару вдохов и выдохов, отпустит.

– Больше никаких встреч с подругами! – вдруг повышает голос папа. И именно эти слова становятся для меня роковыми. Они будто плетью прилетают по спине, будто разрывают и без того уязвимую кожу на части.

Закидываю ноги в кроссы, поворачиваю ключ в дверях. Если сейчас не уйду, задохнусь.

– Маша! Мария! – прилетает в спину, но я уже не слышу. Быстрыми шагами мчусь вниз навстречу темноте и хоть какому-то спокойствию.

***

Когда оказываюсь на улице, понимаю, что надо было накинуть олимпийку. Еще не лето, вечерами в одной майке и коротких шортах без колготок холодно. Зубы начинают медленно отбивать, но, вероятно, это от нервов. Бью себя по карманам, но понимаю – телефона нет. Забыла дома. Черт. Да почему ж все так.

Однако не возвращаюсь. Мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя. Сейчас самое оно для звонков маме. Теперь и предложение о переезде не кажется таким уж неинтересным. Может, в самом деле стоит уехать. Да, осталось всего два месяца, но это же целых шестьдесят дней. Не сойду ли с ума, выдержу ли?

Пока копаюсь в собственных мыслях, осознаю, что забрела в какой-то незнакомый двор. Не была еще здесь, а если и была, то уже не помню. Фонари не работают, людей на улице нет. Хотя ошибаюсь, есть возле детской площадки. Сидят трое, громко гогочут и явно распивают алкогольные напитки.

Разворачиваюсь. Лучше уж не проходить мимо таких. Однако умудряюсь споткнуться и упасть.

– Ауч, – достаточно громко отзываюсь я. Коленка поцарапана, но крови, к счастью, нет. Присаживаюсь на корточки, отряхиваю грязь.

– Эй, милая, – слышу из-за спины. Голос такой хриплый, прокуренный, однако не старый. Кидаю взгляд из-за плеча, пытаюсь разглядеть, но темно, ничего особо не видно. Понимаю лишь, что передо мной трое. Явно те самые, которые недавно смеялись.

– Не видел тебя раньше здесь, – певуче тянет лысый парень. Остальные двое в кепках. Один немного шатается, перебрал, похоже. Перегаром несет аж до меня.

– И-извините, – выдаю зачем-то ненужные извинения. Быстренько поднимаюсь, но кто-то нагло хватает меня за локоть и резко разворачивает. Сердце моментально подпрыгивает в груди, отчего я нервно сглатываю. Какое-то нехорошее предчувствие.

– Эй, с нами весело, – говорит и смеется одновременно лысый. Он крепко сжимает мою руку. Дергаюсь. Еще. Рывок. Ничего не выходит.

– Отпусти, – прикрикиваю.

– Ну ты что, милая? – наклоняется и выдыхает адский запах мне в губы. Боже, да они под чем-то, не иначе. Ноги у меня начинают трястись. Дышать становится тяжело, но я продолжаю бесчисленные попытки освободиться.

Да что ж такое! За что мне все это!

– Отпусти! Я кричать буду! – голос мой дрожит, да что уж там, все мое тело вот-вот сдастся. Как же устала, как устала бороться.

Почему я?

Почему все вокруг хотят меня добить?

За что?

– Нам ка-а-а-к раз не хватает де-в-вочки, – пьяным голосом произносит парень в кепке и подхватывает меня под свободную руку. Поднимаю ногу в надежде врезать лысому, но он будто читает мои мысли и блокирует атаку.

– Помогите! – срывается с губ, когда до меня доходит весь смысл происходящего. Я одна. В незнакомом дворе. Какие-то пьяные парни или мужики тащат в неизвестное место. К глазам подкатывают слезы.

– Отпустите! Пожалуйста, – то ли плачу, то ли умоляю, то ли требую я. А кругом никого. Ни одной души. Хотя какая разница, есть ли кто? В школе учится тысяча человек, и никто… Никто не подошел ко мне. Почему здесь должны? Своя шкура важней.

– Ты чего такая громкая? – извергает слюну мне на ухо пьяный урод.

– Отпустите! Ну пожалуйста, ребят, – кажется, слезы все же взяли свое. Медленно покатились по щекам, а громкие всхлипы теперь звенят у меня в перепонках. Сердце не бьется, оно словно остановилось. Я вообще жива еще или часы моего личного ада закончились?..

– Эй! – доносится где-то эхом за спиной.

А дальше все как в тумане. Я падаю на колени, меня больше не держат. Слышу лишь шум. Потом чье-то кряхтение, в какой-то момент поднимаю глаза и замечаю тело лысого на земле. Чья-то мужская нога бьет его в живот, а с губ того урода начинает скатываться медленно кровь.

Закрываю лицо ладошками, машу головой. Впиваюсь ногтями в кожу.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru