Николай Костомаров
Бунт Стеньки Разина
XV
Симбирская катастрофа навсегда погубила дело, предпринятое Стенькою. До тех пор ему служило счастье, все удавалось, и он оправдывал верование в свою сверхъестественную силу. После Симбирска в равной степени шли неудачи за неудачами; обаяние рассеивалось. Он покинул возбужденную им чернь: ему заплатили теперь тем же. Когда он с своими козаками, спасаясь от поражения, пристал к Самаре, самарцы не впустили его в город; также и в Саратове, который так недавно сдался ему без боя. Стенька прибыл в Царицын и несколько времени оправлялся от ран, полученных под Симбирском: они, видно, были тяжелы, когда могли свалить такую натуру; но нравственное поражение было сильнее. Уже зимою Стенька с горстью своих верных донцов и царицынцев прибыл в Качалинский городок и принялся поправлять испорченное дело. Он написал в Астрахань, чтоб его сообщники готовились выступить снова, а между тем хотел поднять Дон; но в его отсутствие устраивали ему на Дону гибель.
Атаман Корнило Яковлев умел удержаться в опасное время всеобщего волнения и искусно увертывался между двумя противными сторонами. Не отведал он донского дна от мятежников, которые немилосердно истребляли все, что было против них, и не попал под веревку во время всеобщей расправы. К сожалению, время не сохранило подробностей поведения этого замечательного лица, и невозможно вполне понять и изобразить этот недюжинный характер. Когда Стенька со своею шайкою оставил Дон, Корнило тайно отправил в Москву товарища утопленного Евдокимова, но не послал никакой отписки, а только велел словесно объявить обо всем. Он был окружен партиею Стеньки и должен был потакать ей. Вслед за тем прибыло с Дона в Москву посольство. Это был атаман Иван Аверкиев с товарищами, числом двенадцать. Они уверяли в преданности козаков царю, но им не верили и сослали в Холмогоры. Как видно, сам Корнило показывал вид, что смотрит не совсем неодобрительно на мятеж: в царской грамоте, объявлявшей во всеобщее сведение о поступках донских козаков во время бунта Разина. Сказано, что «Корнило Яковлев с товарищи, которые с ним (Стенькою) в том злом умысле были, отложа всякий страх, пришли на истину». Но в самом деле Корнило был глава партии домовитых и зажиточных, оставался всегда врагом Стеньки, и даже тогда, когда удачи в Астрахани обещали грядущее торжество замыслам мятежников, старался расположить козаков на сторону престола и закона, но не успел и должен был покоряться всеобщему направлению умов, надеясь дождаться благоприятного времени. В сентябре станичный есаул Артемий Михайлов привез царскую грамоту, где царь уговаривал козаков не приставать на сторону богоотступника Стеньки и пребывать в верности государю. Корнило, стоя в кругу, прослезился и сказал:
– Братцы-козаки! Согрешили мы пред Богом: отступили мы от святой христианской веры и соборной апостольской церкви. Пора бы нам покаяться и отложить свою дурость, а служить государю верою и правдою, как наши отцы служили.
Заметив, что на некоторых эти слова действовали, Корнило в другой и в третий раз заговорил в том же смысле; приверженцы его, значные козаки, отвечали:
– Правда твоя, атаман; пошлем станицу к великому государю; принесем ему повинную!
Они было выбрали станичного атамана Родиона Калужнина, но сторонники Стеньки, которые назывались – верно, в противоположность другим – волжские козаки, закричали:
– Зачем посылать в Москву станицу? Али захотел в воду? Потом они напустились на есаула, который привез грамоту, за то, что прибыл из Валуйки с провожатыми оттуда.
– Для чего вы брали вожа и провожатых? Нешто сами дороги не знаете? Видим, видим, зачем вож и провожатые с Валуйки отпущены: чтоб у нас вести проповедовать!
Корнило должен был уступить, и станица не была послана.
Но когда Стенька прибыл на Дон, не побывав наверху у государя в Москве, как обещал, не истребив бояр, как надеялись, но, разбитый боярами, покинув на кару соблазненный народ, тогда Корнило стал действовать против него решительнее и успешнее отвлекал от него сторонников. Весь Дон стал настроен против Стеньки. Напрасно Стенька рассылал по станицам свои воровские письма: беглецы из Московщины, которые прежде в таком множестве толпились на Дону и составляли главную силу мятежного полчища, уже прежде были им выведены с Дона, а настоящие козаки не хотели отважиться на дело, которое уже раз было проиграно и, по всем вероятиям, не могло удаться в другой раз. Участие донцов в поджоге мятежа в Московском государстве при новой неудаче могло навлечь ожесточение против козачества со стороны русского правительства и побудить его к решительным мерам. Донцы вспомнили, что они русские, хотя всегда признавали себя особым народом от великорусских крестьян. Стенькины воззвания возбуждали не только холодность, но и вражду. В неистовой досаде, Стенька попавшихся ему в руки нескольких противников жег в печи вместо дров.
Зная, что главный враг его – Корнило Яковлев, а зерно его партии – в Черкаске, Стенька в феврале отправился к Черкаску. Сначала ласково, потом с угрозами он требовал впустить его в город. Ему отказали. Переговоры продолжались неделю. Черкаск был укреплен. Стенькины силы были недостаточны. В последний раз послал он сказать, что придет снова и тогда побьет и изведет всех, а вслед за тем сам отошел для того, чтоб набирать в верховых станицах товарищей и, может быть, двинуть своих сообщников из Астрахани.
Освободившись от посещения, Корнило Яковлев послал в Москву станицу, извещал о нападении Стеньки на Черкаск, о его варварских казнях над противниками и просил прислать войска для защиты Черкаска и для истребления гнезда мятежников. Видно, Стенька тогда возбудил против себя большую вражду в Черкаске; донские козаки никогда не решались приглашать к себе московские войска: это было противно их постоянному желанию сохранить свою льготность и независимость от власти.
Царь, получив такое известие в первую неделю Великого поста, пригласил к себе патриарха Иосифа со святителями и говорил:
– Ныне ведомо стало от донских козаков, которые пришли в Москву просить милости и отпущения вины своей, что, по многому долготерпению Божию, вор Стенька от злобы своей не престает и на святую церковь воюет тайно и явно, и православных христиан тщится погубить пуще прежнего, и творит такое, чего и бусурманы не чинят: православных людей жжет вместо дров; и мы, великий государь, ревнуя поревновах по Господе Бозе Вседержителе, имея усердное попечение о святой Его церкви, за помощью того Бога терпеть ему вору не изволяем; и вы б, отец и богомолец и великий господин, святейший Иосиф, патриарх московский и всея Руси, со Священным собором совет свой предложили. Патриарх отвечал:
– По данной нам от Бога благодати, не терпя святой Божией церкви, в поругании и православных христиан в погублении, мы, смиренные пастыри словесного Христова стада и блюстители Его закона, того вора Стеньку от стада Христова и от святой церкви, как гнилой уд от тела, отсекаем и проклинаем!
Все святители повторили то же, и в тот же день, установленный церковью на поклонение святым иконам, на воспоминание прежде бывших благочестивых царей и князей и всех православных христиан, а еретикам и богоотступникам, и поругателям святой Божией церкви, и мучителям христиан на вечное проклятие, после литургии, Священный собор возгласил анафема вору и богоотступнику, и обругателю святой церкви Стеньке Разину со всеми его единомышленниками.
Немедленно послали на Дон Корнилу Яковлеву приказание чинить промысел над Стенькою Разиным и доставить его в Москву на расправу, а белгородскому воеводе, князю Ромодановскому, велено отправить на Дон стольника Косогова с тысячью человек выборных рейтар и драгун.
XVI
Выше сказано, что, когда Стенька отправился под Симбирск, в Астрахани остался начальствовать атаманом Васька Ус, или Чертоус, и с ним двое старшин, Иван Терский и Федор Шелудяк. Васька Ус был главный атаман донских козаков, овладевших Астраханью, наместник батюшки Степана Тимофеевича, и представлял собою верховную власть, а последние были старшины над астраханцами, которые сверх этих старшин имели еще подначальных последним: есаулов, сотских, пятидесятских и десятских, как водилось на Дону, в козачестве. Терский пристал к мятежникам под начальством Васьки Кабана, присланного с шайкою из Астрахани.
Чрез несколько времени городовое начальство в Астрахани переменилось. Астраханцы, по сознанию Федьки Шелудяка, впоследствии поссорились с ним за ограбленные животы и хотели было его убить. Он убежал в Царицын. Иван Терский ушел на Дон. Старшинами были выбраны Иван Красулин, бывший стрелецким головою, и Обаимко Андреев.
Вскоре после отхода Стеньки, 3 августа, произошло в Астрахани кровопролитие: покончили еще нескольких уцелевших в первые дни резни и отмеченных народною ненавистью. В числе их был государев дворцовый промышленник Иван Турчанинов. Спасаясь от гибели, он спрятался в палатах митрополита. Мятежники искали его там и не нашли и, разъяренные на архипастыря за то, что скрывает осужденных злобою толпы, ворвались к нему с неистовством и кричали:
– Ты угождаешь боярам, а не нам; коли так, так и тебе не уцелеть и людей твоих домовых всех перебьем.
Вдоволь набуянивши, они ушли, а приказные и домовые люди митрополита сошлись около своего владыки.
– Ныне ночью, – сказал он, – было мне видение; вижу: стоит палата вельми чудна и украшена; в той палате сидит предоблий боярин Иоанн Семенович и с ним сын его Борис Иванович и брат Михайло Семенович; и сидят они все трое вместе и пьют питие, сладкое паче меда, а над главами их сияют златые венцы, украшенные камением многоценным. Велели они и мне сесть в той же палате, только не с ними вместе, а поодаль, а питья мне не дали; говорят промеж себя: он еще к нам не поспел.
Рассказав это, архипастырь вздохнул и произнес: «Еще не пришел час мой!» И долго он плакал, тряся головой. У него постоянно тряслась голова. Когда он был еще восьми лет и жил в Астрахани, месте своей родины, тогда Астрахань была в руках Марины и Заруцкого; козаки ударили восьмилетнего мальчика по голове, и оттого тряслась у него голова до настоящего времени.
Время проходило. Стенька был разбит и бежал. Его сообщники, одни за другими, бросали непривычное оружие и расплачивались за свое увлечение виселицами, кнутами и присягами. Царские милостивые грамоты повсюду приглашали мятежников к повиновению и обнадеживали их прощением.
2 ноября к митрополиту явился татарин Енмамет Мурза Енаев с табунными головами и с татарскими сотниками и вручил царскую грамоту. Ее тайно привез уздень черкесского князя Каспулата Муцаловича, постоянно верного слуги России. 3 ноября после заутрени, еще за два с половиною часа до света, митрополит призвал к себе своего сына боярского, Петра Золотарева, прочитал ему грамоту и со слезами сказал:
– Велик и милостив государь, долготерпелив и ждет обращения изменников. Возьми эту грамоту и спиши с нее три списка; если воры отымут у меня подлинную грамоту, то останутся списки; один список положу в соборной церкви в алтаре, другой – в домовой церкви, а третий у себя оставлю.
Петр Золотарев списал один список и стал с него списывать еще два, а митрополит позвал своего ключаря, Федора Негодяева, показал ему грамоту и сказал:
– Спиши список с этой грамоты и ступай с ним к Вознесенскому игумену Сильвестру, возьми его с собою и иди с ним к есаулу Андрею Лебедеву с товарищами его; уговаривайте его, чтоб он также свою братью воров уговаривал; а как настанет день, я прикажу заблаговестить и созову всех астраханских людей, чтоб уведали они милость государскую.
Ключарь отправился к Вознесенскому игумену Сильвестру, взял его с собою, и оба пошли к есаулу. Между тем рассветало, и благовест в соборе оглашал народу что-то важное, необыкновенное. Но только немногие шли в церковь по этому зову: все тогда находились под страхом произвола атамана и старшин. Поняв, что благовест призывает не к обычному богослужению, одни вовсе не выходили из домов, другие же спешили не в церковь, а на атаманский двор принять от атамана приказ, как поступать в предстоящем случае; а двор атаманский в Астрахани тогда был местом народного собрания.
Есаул Лебедев, вместо того чтоб объявить своей братии так, как наказывал митрополит, пришел также во двор и сказал козакам:
– Митрополит по наущению бояр, с своими попами да с дворовыми людьми да с детьми боярскими, складывает какие-то грамоты и хочет нас всех руками отдать боярам.
Васька Ус не пошел в церковь, а послал туда других.
По приказанию митрополита ключарь облачился в священническую одежду и стал на амвоне. Митрополит стоял подле него и всенародно вручил ему грамоту.
Ключарь начал читать ее. Грамота была невелика: всего на одном столбце написана мелким письмом и отправлена из Казанского дворца. В ней государь велел уговаривать мятежников, чтоб воры и клятвопреступники астраханские жители принесли вины свои Богу и великому государю и добили ему челом, и чтоб также донские козаки принесли вины свои государю.
Прочитав грамоту, священник отдал ее в руки архипастыря, а митрополит стал было, сообразно грамоте, уговаривать мятежников, но они, с мрачным лицом выслушав грамоту, не дали митрополиту проповедовать и бросились на него с криком:
– Подай, подай сюда грамоту! – И вырвали ее у него из рук.
– Еретики! клятвопреступники! изменники! – загремел митрополит.
– Чернец ты этакой! – кричали мятежники. – Знал бы ты свою келью! А тебе что за дело до нас?
– Знаешь ли ты раскат? – спрашивали другие.
– Посадить его в воду! – кричали третьи.
– Нет, в заточенье его! – говорили четвертые. Они отправились с грамотою к атаману.
На другой день мятежники пришли на митрополичий двор и увели с собою ключаря. Ему связали назад руки, поставили в кругу и начали бить палкою, приговаривая:
– Говори, кто грамоту писал! Сознавайся, что вы, попы, с митрополитом да с домовыми детьми боярскими сами ее сложили.
– Нет, – говорил ключарь: – грамота прямая, государева грамота, из Москвы прислана.
– А есть у митрополита с этой грамоты списки?
Ключарь не вытерпел побоев и сознался, что митрополит оставил у себя три списка с этой грамоты.
– Побрать у него все списки, чтоб не смущал народа! – решили в круге и на другой день послали к митрополиту есаула. Упорствовать было невозможно: есаул требовал списки нечестью, и митрополит отдал все.
Прошла зима. Восстание, произведенное Стенькою в украинных городах, улеглось. Астрахань продолжала управляться его сообщниками. Они не унывали. Федька Шелудяк помирился с астраханцами и из Царицына собирался отправляться по Волге вновь раздувать потухший огонь бунта. Исходил Великий пост. В день Великой пятницы, 21 апреля, явился к митрополиту астраханский стрелец Ганка Ларионов Шелудяк с татарами и сказал:
– Юртовские татары привезли из Москвы государеву грамоту и стоят за Волгою; не смеют они в город войти.
Митрополит очень обрадовался. Он знал, что рано или поздно законная власть возвратит себе Астрахань, но желал достичь этого путем мирным и счастливым для астраханцев. Он любил свою родину и хотел, чтоб земляки его не пострадали и избавились от убийств и разорений – неминуемых следствий насильственного взятия города. Он призвал к себе соборного священника Иоанна и сказал:
– Еще не истощилось милосердие великого государя. Иди вместе с человеком, известившим нас о царской грамоте, к воровским астраханским старшинам, Ивану Красулину и Обаиму Андрееву, и скажи им, что государь опять прислал милостивую грамоту; пусть они обратятся к истине и придут ко мне для совета.
Священник пошел и, чрез несколько времени воротившись снова к митрополиту, сказал:
– Старшины стоят на базаре; там много народа; я звал их, но они не пошли.
– Так я сам к ним пойду, – сказал митрополит и, опираясь на свой пастырский посох, пошел пешком из кремля, через Пречистенские ворота, в Белый-Город, где собирался базар. Тогда была большая торговля на рынке, как обыкновенно бывает перед большими праздниками.
Увидя владыку, народ, естественно, столпился около него. Он говорил:
– Православные христиане! Мне учинилось ведомо, что есть к вам милость великого государя, его государева призывная грамота; татары привезли ее и стоят за Волгою, а я не смею принять от них государеву грамоту, потому что вы меня первою государевою грамотою поклепали, будто я сам с властями да с попами ее сложил и писал у себя дома. Поезжайте сами, возьмите и привезите мне. А великий государь многомилостив: вины вам отдаст.
Тут подошли старшины и закричали на народ:
– Не смейте без атамана!
– Мы не смеем без атамана, – с робостью повторили те, которые внутренне готовы были исполнить поручение митрополита.
Митрополит отправился назад, и при дверях собора встретили его атаман Васька Ус и есаул Топорок. Вероятно, услышав, в чем дело, они шли к нему. Между ними завязалась перебранка. Дерзок был на речи и Васька Ус, но Топорок еще задористее. Он так раздражил митрополита, что тот замахнулся на него посохом и крикнул:
– Вор ты, враг окаянный, еретик беззаконный!
Козаки подняли шум и крик, наконец, обругав митрополита, ушли от него.
На другой день, в Великую субботу, утром явился к митрополиту есаул.
– Подай грамоту! – сказал он.
– У меня нет грамоты; она за Волгой у татар, – отвечал митрополит.
Другой раз пришли к нему и сказали:
– Если ты не отдашь грамот, так мы всех людей твоих побьем и самому тебе от нас достанется.
– Государевы грамоты, – отвечал архипастырь, – у татар за Волгой. Пошлите за ними сами, кого знаете, и возьмите.
Козаки составили круг и решили послать за грамотами. Ездил за ними Иван Овчинников и привез в двенадцать часов в соборную церковь. За ним приехал туда и Васька Ус со старшинами.
– Видите, – сказал митрополит, – я не составлял сам. При вас распечатаю.
Он распечатал грамоты при атаманах. Они глядели пристально. Потом митрополит приказал читать вслух. Но атаман и старшины перебили его и сказали:
– Нам здесь нечего делать. На то есть у нас круг. Мы пойдем в круг.
И вышли из собора.
Митрополит взял с собою священников, детей боярских и дворовых людей и отправился за ними в круг, держа в руках две грамоты.
Он велел читать их соборному протопопу Иоанну. Сначала прочитана была грамота к астраханцам и отдана Ивану Красулину, как городовому старшине; потом прочитана другая, к митрополиту. Обе были слово в слово сходны.
По прочтении грамот голоса закричали:
– Вольно им писать – боярам самим! Коли б эта грамота была прямая государева, она была бы за красною печатью. А вося он, митрополит, сам сложил ее с властями да с попами.
– Эх, тужит по нем раскат! – говорили другие.
– Да еще осталось до того раската! – подхватили третьи. – Не те дни теперь захватили, а то б он узнал у нас, как атаманы молодцы смуту чинят! Вся беда и смута от него: он переписывается и с Тереком, и с Доном; по его письмам и Терек, и Дон от нас отложились!
Как ни зловещи были эти угрозы, но митрополит не испугался и, обратившись к астраханцам, говорил:
– Астраханские жители! Велено по грамоте великого государя перехватать донских воров и посадить в тюрьму до указа великого государя, а вам принести свою вину великому государю. Он, государь, многомилостив, вины вам отдаст, а вы положитесь на меня; я стою за тем, что государь вас, окаянных, ничем не велит тронуть.
Козаки с бешенством подошли к нему и кричали:
– Как, воров донских? Кого нам хватать? Кого нам сажать в тюрьму? Мы все ведь воры. Возьмите-ка, – кричали они потом, – возьмите-ка самого митрополита да посадите в каменную будку.
– Полно, полно, – останавливали другие толпу, – теперь пристигла Святая неделя – не годится! Ох, мы б тебе дали память!
– Отдай мне грамоту! – сказал митрополиту Иван Красулин.
– Хоть бы пришлось мне здесь и помереть, не отдам! – сказал митрополит. – У тебя есть такая ж государева грамота.
