Николай Костомаров
Бунт Стеньки Разина
XII
Вслед за роковым сигналом астраханцы (молодшие люди, то есть чернь и бедняки) с яростным криком бросились бить дворян, детей боярских, пушкарей, людей боярских, и кто-то, неистовый, налетел на князя Прозоровского и ударил его копьем в живот: князь упал с лошади. Верный старый холоп схватил его, пробился с ним сквозь разъяренную толпу, унес в соборную церковь и там положил на ковре. Брат воеводы, Михаил Семенович, погиб близ стены от самопального выстрела. Все кругом разразилось изменою; стрельцы величали батюшку Степана Тимофеевича. Не предал своего долга пятидесятник конных стрельцов Фрол Дура; не братался он с ворами, поистине поборал, говорит современный сказатель. Он последовал за раненым князем и стал в церковных дверях; он решился не иначе впустить в храм Божий козаков, как чрез свое мертвое тело.
Митрополит прибежал в церковь. Задушевная дружба соединяла его с воеводою. Слезно всхлипывая, припадал к нему на грудь архипастырь седою головою, утешал словесами надежды будущих благ, исповедовал и причастил Св. Таин. Начали сбегаться в храм дьяки, подьячие, стрелецкие офицеры, купцы, дворяне, дети боярские, все, кому грозила беда от рабов, подначальных и бедняков. Испуганные матери с грудными младенцами, девицы, дрожавшие за свою честь, столпились за святым местом у иконы Пресвятой Богородицы и шептали в страхе молитвы. Двери храма были затворены железною решеткою. Неустрашимый Фрол Дура стоял у входа с обнаженным ножом; он, конечно, не надеялся охранить приваливший в церковь люд, но думал, по крайней мере, умереть его защитником, как следовало верному слуге царя и Христову воину.
Заря занималась. В Пречистенских воротах вырубили калитку, и козаки входили ею в город; с другой стороны они вступали через Житный двор. Толпа бросилась на паперть соборного храма. Фрол Дура был изрублен в куски, но испустил дыхание не прежде как успев нанести ножом своим удары врагам.
Козаки выстрелили сквозь железную решетку во внутренность храма; одна пуля попала в полуторагодовалого ребенка, которого мать держала на руках перед иконою Казанской Богородицы. Помост обагрился младенческою кровью, говорит летопись. Другая пуля задела святую икону; потом козаки разломали решетку и бросились на беззащитных.
Лежавшего на ковре Прозоровского вынесли и положили на земле под раскатом (так называлась церковная колокольня). Вслед за тем козаки хватали всех, искавших убежища в храме, вытаскивали, вязали им назад руки и сажали рядом под стенами раската. Дожидали суда Стеньки.
Часов в восемь утра явился Стенька судить. Он начал суд свой с Прозоровского. Он взял его под руку и повел на раскат. Они стали рядом наверху; все видели, как атаман сказал воеводе что-то на ухо, но князь вместо ответа отрицательно покачал головою. Что говорил ему Стенька на ухо – это осталось тайною между ними. Тотчас после того Стенька столкнул князя головою вниз, стороною на зимний восток.
Сошедши с раската, Стенька сотворил короткий и нецеремонный суд над связанными. Всех приказал побить атаман. Стрельцы, козаки и чернь одних рубили мечом, других бердышами, иных били кольями. Тогда, говорит летописец, мимо церкви до приказной избы текла кровь человеческая, яко река. Стенька приказал собрать тела, отвезти в Троицкий монастырь и похоронить в одной общей братской могиле. Когда убитых свалили в землю, над могилою стоял старец и считал тела, и насчитал их четыреста сорок одно. Тут был и князь Прозоровский. Перед Стенькою все люди были равны: он не позволил копать ему особой могилы.
Окончив суд над людьми, Стенька засудил бумаги, которыми эти люди заведовали. Он приказал вытащить из приказной палаты все дела и сжечь их на площади всенародно.
– Вот так, – говорил он, – я сожгу все дела наверху у государя!
Только иноземцы оказывали сопротивление. Защищались несколько времени немцы у Вознесенских ворот, пока капитан их, Видерос, не был изрублен своими же подчиненными. Долее их сопротивлялись люди черкесского князя Коспулата Муцаловича, природные черкесы с двумя русскими, всего девять человек. Они заперлись в пыточной башне и давали отпор до полудня; а когда у них не стало свинцу, то заряжали ружья деньгами. Наконец, выбившись из сил и истратив весь порох, они бросились из башни за город, но их догнали и изрубили.
Все имущество убитых было подуванено между козаками, приставшими к ним стрельцами и бедными жителями города. Ограблены церковные сокровища; ограбили торговые дворы, русский, гилянский, индийский, бухарский; все товары были отвезены в Ямгурчеев Городок, и там происходил раздел. Астрахань обращена в козачество: жители получили числовое деление, общее козакам, на тысячи, сотни и десятки, должны были правиться крутом или народным сборищем, управляться выборными атаманами, есаулами, сотниками и десятниками.
Устроив козачество, Стенька вывел толпу астраханцев, обращенных в козаки, за город и приводил их к крестному целованию. Они присягали стоять за великого государя и за своего атамана Степана Тимофеевича, войску служить и изменников выводить. Священники поневоле должны были совершать обряд присяги; немногие, которые противились, поплатились за это: одного атаман приказал посадить в воду, а другому велел отсечь руку и ногу.
Три недели после того провел Стенька в Астрахани и почти каждый день был пьян. Астраханский народ озлобился до неистовства на все, что принадлежало к высшему классу народа почему-нибудь. Стенька, в угодность народу, разъезжал по городу, обрекал на мучения и на смерть всякого, кто чем-нибудь навлек неудовольствие народа. Одних резали, других топили, иным рубили руки или ноги и пускали ползать и истекать кровью для забавы толпы. Хозяева и приказчики ограбленных лавок и гостиных дворов, большею частью иностранцы, были также умерщвлены. Тогда погиб давний знакомец Стеньки, сын хана, взятый в плен близ Свиного острова, брат несчастной княжны, принесенной в жертву Волге в пылу пьяного неистовства. Стенька приказал для потехи повесить его на крюк за ребро. Счастливее был персидский посол, находившийся тогда в Астрахани. Когда Стенька взял город, он с своею свитою заперся в башне; персияне оборонялись всего один час времени и должны были сдаться. Стенька привел посла на площадь перед роковой раскат, однако не повел его туда, даже не снял с него платья, а только отнял у него саблю. Бывшего при нем русского подьячего Наума раздели донага и уж хотели было в таком наряде вести на раскат, но астраханцы выпросили ему жизнь. Из посольской свиты козаки убили только несколько человек, которые упорно оборонялись в башне; других за то, что сдались, помиловали, только обобрали до ниточки. Зато все письма и бумаги, какие нашлись у посла и у его людей, Стенька велел изодрать – такова уж у него была ненависть к писаниям всякого рода. Беспрестанно астраханцы собирали круги, рассуждали, как и над кем бы им еще потешиться. Кто им не потакал или хотел остановить их кровожадность, того забивали до смерти палками или вешали за ноги. Даже козачьи и посадские жены неистовствовали над вдовами дворян, детей боярских и приказных; некоторых из этих несчастных взяли козаки себе в жены, и Стенька приказывал священникам венчать их насильно, а тех священников, которые не слушались, присуждал сажать в воду. Астраханцы, подражая своему «батюшке», начали есть в постные дни молоко и мясо, и если кто ужасался нарушать эти обряды, того угощали побоями, а иногда заколачивали до смерти. Новички в козатчине астраханцы были безжалостнее донцов: несколько раз приходили они толпами к Стеньке и говорили:
– Многие из приказных людей и дворян схоронились; вели их отыскать и побить; а то ведь как будет от государя в Астрахань присылка, так они станут нам первые неприятели.
– Когда я уеду из Астрахани, тогда делайте что хотите, – отвечал Стенька.
При всех своих неистовствах, когда случился день тезоименитства царевича Феодора, то, как будто ради торжества, Стенька с толпою козаков приходил к митрополиту в гости. Неизвестно, с каким побуждением это делалось и что говорилось на таком оригинальном свидании.
Собираясь оставить Астрахань, 13 июля Стенька сидел пьяный в кружале и вдруг призвал есаула и сказал:
– Ступай к митрополиту и возьми у него старшего сына боярина Прозоровского, Бориса, и приведи ко мне.
Вдова Прозоровского, княгиня Прасковья Федоровна, после трагической кончины мужа скрывалась в палатах митрополита с двумя сыновьями. Оба звались Борисами. Старшему было шестнадцать лет. Его привели к Стеньке.
Стенька сказал ему:
– Где таможенные пошлинные деньги, что собирались в Астрахани с торговых людей? Отец твой ими завладел и промышлял?
– Отец мой никогда этими деньгами не корыстовался, – отвечал молодой князь. – Они собирались таможенными головами, головы приносили в приказную палату, а принимал их подьячий денежного стола Алексей Алексеев с товарищами. Все деньги пошли на жалованье служилым людям. Спроси у подьячего.
Случайно подьячий избежал участи своих собратий. Его отыскали и привели к Стеньке. Подьячий объяснил ему то же, что князь.
– А где ваши животы? – спросил Стенька у Бориса Ивановича.
– Животы отца моего ограбили; казначей отдавал их по твоему приказу, а возил их твой есаул Иван Андреев Хохлов.
Стенька приказал повесить его вверх ногами на городской стене, а подьячего Алексея за ребро на крюке.
– Принесите мне другого сына воеводы! – закричал тогда Стенька.
Второму сыну Прозоровского было только восемь лет. Козаки вырвали малютку из рук матери и принесли к Стеньке. Атаман приказал повесить его за ноги возле брата.
Всю ночь висели они. Утром приехал Стенька и приказал старшего князя сбросить со стены, а малютку, отекшего кровью, чуть живого еще, приказал сечь розгами и возвратить матери. Тело подьячего было отдано также его матери.
XIII
Стенька оставил в Астрахани атаманом Ваську Уса, а старшинами Федьку Шелудяка и Ивана Терского. Под их начальством осталась половина астраханцев, записанньгх в козаки, половина московских стрельцов и по два человека из каждого десятка донских козаков. Стенька собрал с собою остальных, кто желал идти с ним, и грянул вверх по Волге. Козаки отправились вверх по Волге на двухстах судах; по берегу шла конница в числе двух тысяч человек. Достигли они, таким образом, Царицына. Тут Стенька отправил отряд в две тысячи человек на Дон с казною, награбленною в Астрахани, под начальством атаманов Фрола Минаева и Якова Гаврилова, а сам на судах следовал дальше. С ним тогда войска было не больше десяти тысяч; была надежда, что оно скоро увеличится в десять раз.
Первый город, который предстоял Стеньке на пути, был Саратов. Это не нынешний губернский город того же имени, но другой, лежавший на луговой стороне Волги, несколько выше нынешнего.
Саратов сдался без сопротивления. Стенька приказал утопить тамошнего воеводу Козьму Лутохина; умертвили всех дворян и приказных людей, а имение передуванили. В городе введено козацкое устройство; был там поставлен атаманом Гришка Савельев.
Самара взята несколько труднее: между жителями этого города была партия, верная царю. С приходом Стеньки поднялось междоусобие. Козацкая партия была сильнее и победила. Стенька вошел в город, утопил воеводу Ивана Алфимова, перебил всех приказных людей, дворян и детей боярских, отдал на раздел их имущество и ввел козацкое устройство между жителями. Саратовцы и самарцы пошли с атаманом далее.
Таким образом, Стенька в первых числах сентября дошел до Симбирска. Скорость, с какою он прошел это большое пространство вверх против воды, покоряя себе города, выразилась в народной песне такими стихами:
Еще как-то нам, ребята, пройти?
Астраханско славно царство пройдем с вечера,
А саратовску губерню (анахронизм) на белой заре;
Мы Самаре-городочку не поклонимся,
В Жегулевских горах мы остановимся;
Вот мы чалочки причалим все шелковые,
Вот мы сходоньки положим все кедровые,
Атаманушку сведем двое под руки,
Есаулушка, ребятушки, он сам сойдет.
Как возговорит наш батюшка атаманушка:
«Еще как бы нам, ребятушки, Казань город взять».
Агенты Стеньки Разина рассеялись в пределах Московского государства. Всего успешнее действовали они в землях нынешних губерний Нижегородской, Тамбовской, Пензенской, но, проникая гораздо дальше, даже до Новгородской земли, достигли до отдаленных берегов Белого моря, прокрадывались и в самую столицу. В своих воззваниях, которые Стенька посылал с козаками, и в своих речах, которые говорил, где только являлся сам, он извещал, что идет истребить бояр, дворян, приказных людей, искоренить всякое чиноначалие и власть, установить во всей Руси козачество и учинить так, чтоб всяк всякому был равен. «Я не хочу быть царем, – говорил он, – хочу жить с вами, как брат». Легко было возмутить народ ненавистью к боярам и чиновным людям; легко было поднять и рабов против господ; но было трудно поколебать в массе русского народа уважение к царской особе. Стенька, поправший и церковь, и верховную власть, знал, что уважение к ним в русском народе очень крепко, и решился прикрыться сам личиною этого уважения. Он изготовил два судна: одно было покрыто красным, другое черным бархатом. О первом он распространил слух, будто в нем находится сын Алексея Михайловича, царевич Алексей, умерший в том же году 17 января. Какой-то черкесский князек, взятый козаками в плен, принужден был поневоле играть роль царевича. Стенькины прелестники толковали народу, что царевич не умер, а убежал от суровости отца и злобы бояр и что теперь Степан Тимофеевич идет возводить его на престол. Царевич, говорили они, приказывает всех бояр, думных людей, и дворян, и всех владельцев помещиков, и вотчинников, и воевод, и приказных людей искоренить, потому что они все изменники и народные мучители, а как он воцарится, то будет всем воля и равность. Повсюду эмиссары разносили эти вести, и в отдаленном от Волги Смоленске один из них уверял народ, что собственными глазами видел царевича и говорил с ним; с тем и на виселицу пошел. В другом судне, покрытом черным бархатом, находился, как говорили прелестники, низверженный царем патриарх Никон. Таким образом, Стенька этими двумя путями хотел поселить в народе неудовольствие к царю Алексею Михайловичу. Между тем его агенты возмущали народ всякими способами и говорили разное: в одном месте проповедовали козацкое равенство и полное уничтожение властей; в другом возбуждали толпу именем царевича, обещающего народу льготы и волю; здесь ополчали православных за гонимого патриарха; там подущали старообрядцев враждою против нововведений, за которые обвиняли того же патриарха. В то же время они вооружали и черемис, и чувашей, и мордву, раздували в них неприязнь против русских вообще, а татар разгорячали фанатизмом мохаммеданства. Все партии, все верования, все страсти затрагивал Стенька, лишь бы произвести смуту и беспорядок. Холоп вооружался на господина, служилый на своего начальника, язычник и мохаммеданин на христианина. Стенька сносился с крымским ханом и пытался призвать на Русь его опустошительные орды. По известию современника, он было завел даже сношение с Персиею, которой так недавно насолил. Стенька послал к шаху посольство; в письме своем он подделывался к восточным обычаям и надавал себе самому высокопарных титулов, тогда как в обращении с козаками оказывал презрение к какому бы то ни было титулу. Стенька предлагал шаху союз и требовал вспоможения за такую любовь и расположение. При этом он угрожал, если ему откажут, опять посетить его государство, но уже с двустами тысяч войска. Шах приказал козакам, которые привезли такое письмо, отрубить головы и бросить собакам их внутренности. Оставлен в живых только один и отправлен к Стеньке с ответом. Шах обещал на такую дикую свинью, как Стенька, послать своих охотников с тем, чтоб они его, живого или мертвого, бросили на съедение собакам. Стенька, получив этот ответ, пришел в ярость, изрубил саблею невинного козака и велел бросить воронам тело его за то, что он привез такую обиду. А этот козак радовался было, что избежал смерти в Персии.
Стенька приступил к Симбирску 5 сентября. Там сидел, запершись боярин Иван Богданович Милославский. Город был укреплен двойным укреплением: в средине находился собственно город, или кремль, на горе, а за ним следовал посад, частью обведенный стеною и рвом: там был острог. Как только Стенька подошел к Симбирску, жители сейчас же передались ему и впустили в острог, чтоб действовать самим вместе с козаками. Не так-то скоро можно было взять город – по его крепкому местоположению. Он был хорошо снабжен пушками, заключал в себе гарнизон из четырех стрелецких приказов и значительное число дворян и детей боярских из Симбирского уезда и других смежных городов, искавших там спасения по соседству, Стенька возился около Симбирска целый месяц. Он укрепил острог, чтоб иметь защиту, если свежее войско явится откуда-нибудь на выручку Симбирска, а вокруг города приказал выкопать высокий земляной вал. Козаки взмостили на этот вал пушки и бросали с него в город зажигательные снаряды – дрова, солому, сено. Пожар несколько раз зачинался, но его всегда тушили. Между тем войско Стеньки с каждым днем увеличивалось. Приходили к нему беглые холопы и крестьяне; приходили толпы черемис, чувашей и мордвы. Милославский несколько раз писал в Казань и просил помощи, но не получал ее, и час от часу положение его становилось безвыходнее. Пути были заняты мятежниками; повсюду народ волновался; нельзя было гонцам пробираться. Еще немного времени – и боярин, конечно, не мог бы никаким образом от воровских козаков отсидеться, как он выражался.
Помощь, которой он просил, послана казанским воеводою, князем Урусовым, в половине сентября, под предводительством окольничего князя Юрия Борятинского. Он шел не по Волге, а по сухопутью и должен был на пути сражаться с бунтовавшими шайками чувашей и черемисов. Каждый шаг ратные люди должны были покупать оружием. Таким образом, Борятинский достиг Симбирска около октября.
Стенька знал путь его и, как только услышал, что Борятинский за две версты от козацкого стана, вышел против него сам. Борятинский, увидев, что козаки на него наступают, приказал своему войску стоять неподвижно до тех пор, пока козаки сошлись с ним уже на расстоянии не далее двадцати сажен, тогда только ратные люди предупредили их напор и стремительно на них ударили. Жаркая была схватка. Люди перемешались до того, что не могли отличать своих от чужих. Нестройные, непривычные к военному делу толпы мордвы и чувашей не в силах были сладить с войском Борятинского, где были солдаты, выученные уже по европейскому образцу. Упорнее держались только донские козаки; сам Стенька бился отчаянно; его хватили по голове саблею; пищаль прострелила ему ногу, и какой-то смелый алатырец, Семен Степанов, схватил было атамана и повалил на землю, но сам был убит над ним. Стенька увидел, что держаться более нельзя, и побежал с донцами в башню. С утра до сумерек продолжалась эта битва. Ночь прекратила ее. Мятежники потеряли четыре пушки, знамена, литавры и сто двадцать пленников; из них воевода оставил немногих для расспроса, а прочих тотчас же велел повесить.
На третий день после того, 3 октября, Борятинский сделал мост на Свияге, перевел свой обоз, стал под кремлем с саранской стороны и освободил Милославского из осады. Стенька сосредоточил свой обоз на другой стороне, на казанской, ближе к Волге, задумывая заранее убежать, когда не станет более силы. Милославский соединился с Борятинским.
Стенька в наступившую ночь повел свое войско на приступ; козаки бросали в кремль большие огненные приметы – хотели во что бы ни стало произвести пожар; но в то время посланный в тыл от Свияги полк полковника Андрея Чубарова так страшно закричал, что козаки подумали, что они стеснены со всех сторон огромною силою. Тогда Стенька созвал своих донских козаков на совет, тайно от прочих сообщников крестьян. Надежды на последних было мало: воевать они не умели и могли бы, при всем своем многолюдстве, только испортить дело, когда бы пришлось им сражаться вновь с неприятелем, сильнейшим и по числу, и по искусству. Козаки решились оставить их на произвол судьбы и убежать. Чтоб скрыть свое намерение от крестьян, Стенька выстроил последних в боевой порядок и сказал:
