Николай Костомаров
Бунт Стеньки Разина
V
Стенька сначала поплыл к берегам Дагестана. По известию современника, было у него шесть тысяч козаков. Козаки чинили неистовые мучительства над дагестанскими татарами. Этот народ, подвластный персидскому шаху и управляемый своими князьями, был свиреп и давно уже возбуждал вражду в русском мире. Негостеприимен был берег Дагестана. Никакие права человеческие не спасали там торговца или путешественника; мало того что его обирали, но еще и самого обращали в рабство и продавали из рук в руки, как скотину. Торг рабами был главным промыслом дагестанских рынков. Бесчеловечно было здесь обращение с рабами, особенно с христианами. В своем мусульманском фанатизме татары принуждали их к принятию своей веры и за сопротивление мучили. Козаки знали это и ненавидели их тем более, что у козаков, несмотря на их грубость и варварство, рабства не было: всякий холоп, прибежавший на Дон, делался вольным человеком.
Козаки напали на Тарки, но не могли взять их. Они три дня грабили их окрестности и отправились к Дербенту.
Здесь был главный приморский рынок для торговли невольниками. Дербент разделялся на три части: верхний город, укрепленный высокою и толстою стеною, удержался; но низменную часть козаки так разорили, что чрез два года потом она представляла безлюдную и безобразную груду развалин. Весь берег от Дербента до Баку был страшно опустошен. Козаки сожигали села и деревни, замучивали жителей, дуванили их имущества. Жители не предвидели этой беды и разбегались; козакам легко доставалась добыча: погромив город Шабран, они со стороны жителей встретили такой ничтожный отпор, что сами потеряли только тринадцать человек. Плавая вдоль берега, налетом они наскакивали на поселения, делали свое дело и опять бросались на суда. Так достигли они до Баку, и здесь им удалось разорить посад, перебить много жителей, разграбить имущества, набрать пленных и потерять не более семи человек убитыми и двух ранеными. В июле они достигли Гилянского залива. Здесь они узнали, что из города Раша (или Решта) их готова встретить вооруженная сила. Стенька пустился на хитрости. Он вступил в переговоры с персиянами.
– Вы напрасно хотите с нами драться, – говорили козаки, – мы убежали от московского государя и пришли в вашу землю просить его величество шаха принять нас под высокую руку в подданство. Мы слышали, что в персидских землях все пользуются справедливостью и мудростью правления; мы хотим отправить в Испагань наших послов просить шаха отвести нам землю для поселения на реке Ленкуре.
После того состояния, в каком козаки оставили дагестанские берега, казалось, им было трудно надеяться на доверие к себе; но Будар-хан, тогдашний правитель Раша, согласился на мировую. Вероятно, предложение козаков приятно защекотало чванное самолюбие восточной политики, которая всегда славилась и тешилась тем, что чужие народы, заслышав о премудрости правителя, отдаются ему добровольно в рабство. Козаки взяли от рашского хана Будара заложников и сами послали трех (по другим, пять) молодцов в Испагань предлагать подданство. Будар-хан позволил им пристать к берегу, входить в город и давал им содержание в день – по одним известиям, сто пятьдесят рублей, по другим – двести.
Но гости скоро повздорили с хозяевами. По всему видно, сюда следует отнести случай, о котором после сами козаки рассказывали в Астрахани немцам, а немцы отнесли его к Баку. Казаки напали на большой запас хорошего вина, которого пить не привыкли; они так натянулись, что падали без чувств. Жители увидели это, и так как вино верно было не куплено козаками, то и напали на козаков. Застигнутые врасплох, удальцы бросились бежать к своим стругам; но четыреста человек из них были убиты и захвачены в плен. Самого атамана чуть было не убили; подчиненные закрыли его своими грудьми и вынесли из беды.
Этот случай отнесен Страусом, в его путешествии, к Баку; но, кажется, он происходил в Раше: те козаки, которые после ездили в Москву послами от Стеньки Разина, рассказывали, что шаховы люди в мирное время напали на них в Раше и много козаков побили и полонили; сверх того, в тот же год, как это случилось, один приезжий из Шемахи рассказывал в Астрахани, что козаки потерпели от персиян и потеряли четыреста человек: он относил это дело к Рашу, а не к Баку.
Козаки снялись на своих стругах и поплыли к Фарабату. Козаки взяли этот город, сожгли до основания, разграбили имущества, перебили много жителей, набрали много пленников и сожгли увеселительные шаховы дворцы, выстроенные на берегу моря. Дело произошло так: Стенька послал к жителям известить, что козаки прибыли для торговли и просят впустить их. В Фарабате, вероятно, не хорошо знали, что козаки делали в Дагестане, и впустили их. По другому известию, жители, услышав о приближении козаков и не надеясь дать им отпора, покинули город и ушли в горы, забравши с собой что было подороже из их имущества, и скрывались в каменных ущельях. Разин послал к ним сказать, что им бояться нечего; козаки никого не станут оскорблять, напротив – будут у них покупать на деньги что понадобится. Легковерные персияне вышли из своих ущелий, и началась торговля.
Как бы то ни было, но, согласно обоим известиям, пять дней торговые сношения шли самым дружелюбным образом; на шестой Стенька, наперед условившись с своими удальцами, дал им знак, поправив на голове шапку: удальцы бросились на жителей, которые не пришли в себя от страха, и тут-то козаки учинили свою страшную расправу. В городе были христиане, поселенные там из пленников шахом Аббасом. Они кричали козакам: Христос! Христос! И козаки щадили их, не трогали их имущества. Но современник говорит, что подобные поступки Стенька делал не один раз и не в одном месте, путешествуя по берегам Каспийского моря.
И прежде у них было много пленников, – теперь стало еще больше. Стенька с своим войском остановился на полуострове, против Фарабата, обратил на работу пленников, сделал там деревянный городок, прокопал земляной вал и стал там зимовать, а между тем объявил персиянам, чтоб они приводили к нему христианских невольников, а козаки им будут отдавать пленных персиян. За трех и четырех христиан давали по одному персиянину: видно, пленников у козаков гораздо было меньше, чем христианских невольников у персиян. Многие освобожденные христиане вступали в ряды козаков, и тогда козаки могли величаться, что они вовсе не разбойники, а рыцари и сражаются за веру и свободу своих братьев по вере и племени.
Когда, таким образом, козаки проводили зиму на острове и по временам набегали на соседние острова, их посланники находились в Испагани. Сначала их приняли там благосклонно, дали им помещение и обращались с ними, как с послами независимых государств. Шах хотя и не удостоил их видеть свои очи, но поручил первому министру выслушать их. «Нас прислали, – извещали они, – шесть тысяч наших товарищей. Мы были подданные московского государя; но он стал с нами обращаться дурно, и мы убежали из его земли с женами, и детьми, и с нашим достоянием. Наслышались мы, что нет нигде такого правосудия, как в Персии, и здешний государь милостив к своим рабам; так мы вступаем к нему в холопство. Пусть нам дадут землю, где бы поселиться». Они представили грамоту от своего атамана; но в Испагани не нашлось никого, кто бы мог ее прочесть. Было там двое европейцев, знавших много языков, и те, поглядевши на грамоту, могли сообщить персиянам только то, что она написана на козако-русском языке. Пришлось узнать причину этого посольства не из грамоты, а из речей изустных. Козаки просили дать им для поселения земли на реке Ленкуре. Персидское правительство не решалось на это и услышало, что сделалось в Раше. «Как же это, – говорили козакам персияне, – вы хотите вступить в холопство к нашему государю, а разоряете наши города и убиваете наших людей». Козаки уверяли, что это произошло от того, что жители Раша на них напали и стали грабить, а они если убивали их, то делали это единственно потому, что принуждены были защищаться. Тут приехал в Испагань московский посланник, объяснял персидскому правительству, что эти козаки мятежники, и убеждал не принимать их. Персияне не доверяли ни козакам, ни московскому правительству, и даже отчасти подозревали: не подосланы ли самым правительством эти козаки, которых только для виду царский посланник выставлял мятежниками. Когда в Испагань дошла весть о дальнейших козацких разорениях на Каспийском побережье, тогда и самое московское посольство почли присланным в Персию единственно для того, чтобы отвлечь персидское правительство от военных действий и доставить козакам возможность беспрепятственно грабить персидские области. Стали строить флот из есаульных стругов, под надзором какого-то немца, и думали с этим флотом идти укрощать козаков. Но прежде чем приготовленные силы могли двигаться к гостям, последние с наступлением весны поплыли к Трухменской земле, на восточный берег Каспия. Там они погромили трухменские улусы; но в одной стычке с неприятелем убит неустрашимый товарищ Стеньки, Сережка Кривой. С трухменского берега козаки поплыли к Свиному острову и остановились на нем. Десять недель пробыли они на этом острове и делали набеги на берег для добывания пищи. В июле явилась давно жданная сила, которую шах целую зиму и весну готовил на пришлецов. Было семьдесят судов; в них, по известию современников, было 3700 или 4000 персиян и наемных горных черкес. Начальствовал над ними астаранский Менеды-хан. С ним в походе были сын его и красавица дочь. Завязалась кровопролитная битва. Закатисто стреляли козаки врагов своих; потоплены и взяты персидские сандали, как назывались эти легкие суда; только три струга убежали с несчастным ханом; но козаки полонили его сына, Шабынь-Дебея, и красавицу сестру его. Стенька взял себе в наложницы персиянку.
Эта битва утвердила славу Стеньки в удалом мире; она и до сих пор славится в песне, где народная фантазия соединила Стеньку с Ильею Муромцем:
Уж как по морю, по морю синему,
По синему морю, по Хвалынскому,
Туда плывет Сокол-корабль;
Тридцать лет корабль на якоре не стаивал,
Ко крутому бережку не причаливал,
И он желтого песку в глаза не видывал,
И бока-то сведены по-туриному,
И нос до корма по-змеиному;
Атаман был на нем Стенька Разин сам,
Есаулом был Илья Муромец;
А на Муромце кафтан рудожелтый цвет,
На кафтане были пуговки злаченые,
А на каждой-то пуговке по лютому льву;
И напали на Сокол-корабль разбойнички:
Уж как злые-то татары с персиянами.
И хотят они Сокол-корабль разбить, разгромить,
Илью Муромца хотят в полон полонить.
Илья Муромец по кораблю похаживает,
Своей тросточкой по пуговицам поваживает;
Его пуговки златые разгорелись,
Его люты львы разревелись;
Уж как злые-то татары испугалися,
Во сине море татары побросалися.
Однако победа досталась козакам недешево. В последнее время у них выбыло до пятисот человек. Если первый раз и удалось козачеству так славно отделаться, то нельзя было ручаться, чтоб так же удачно они рассчитались с персиянами, если шах, раздражившись этою неудачею, решится во что бы то ни стало очистить Каспийское море от гостей. Козацкое войско все убавлялось, а персиян могло явиться в десять раз больше, чем отряд разбитого хана. Благоразумно было воротиться заранее на Тихий Дон с большою добычею и богатством, чем все это потерять, если, засидевшись на море, дождутся они новых против себя ополчений. У Стеньки были свои планы: ему нужно было обогатиться, чтоб потом привлекать себе корыстью новые толпы; ему нужна была слава в отечестве. Теперь он все приобрел; но одно поражение могло у него отнять и добычу и славу, и пронеслась бы эта слава без следа. Притом же, как ни были козаки богаты персидскими тканями, золотом и всякими узорочьями, а хлеба у них недоставало; пуще же всего одолевало их то, что им негде было достать свежей воды, и они часто пили соленую; от этого между ними распространилась болезнь, и многие умирали.
И вот –
Как далеченько, далеченько во чистом поле,
Да еще как подалей на синем море,
Как на синем море было на Хвалынском,
Что на славном было острове на персидском,
Собирались музуры добры молодцы;
Они думушку гадали все великую,
Думу крепкую гадали заединую:
Вот кому из нас, ребятушки, атаманом быть?
Да кому из нас, ребятушки, есаулом слыть?
Атаманом быть – Степану Тимофеевичу,
Есаулом быть Василию Никитичу.
Атаман речь возговорит, как в трубу трубит,
Есаул-то речь возговорит, как в свирель играт:
Не пора ли нам, ребята, со синя моря
Что на матушку на Волгу, на быстру реку?
Два пути им представлялось для возврата в отечество: обратно через Волгу или через Куму. Они выбрали первый, потому что у них недоставало припасов, и вместе с тем они хотели узнать: не пошлет ли им царь милостивой грамоты, как Стенька сказал донским козакам в Яике. Впрочем, они не оставляли намерения поворотить и на другой путь, если нужно будет.
VI
Десять дней плыли козаки от Свиного острова до устья Волги и 7 августа 1669 года, ночью, напали на учуг Басаргу, принадлежавший астраханскому митрополиту. Они набрали там для себя икры, рыбы, вязиги, взяли кое-что из снастей, буравов, неводов, багров, вероятно чтоб самим ловить рыбу в случае нужды, когда придется воротиться в море, и покинули нескольких пленных (яссыр) и какую-то церковную утварь (в тайке заверчено): быть может, эта утварь была когда-нибудь ограблена мусульманами, и теперь козаки, отняв у мусульман, возвращали ее церкви как бы в заплату за то, что взяли для себя на учуге. Они немедленно повернули в море, услышав, что из Персии идет к Астрахани большая купеческая буса.
Шли разом две бусы. Одна из них была нагружена товарами персидского купца Мухаммеда-Кулибека; на другой везли дорогих аргамаков: то были любительные поминки персидского шаха русскому государю. Козаки напали на первую бусу, ограбили ее, взяли в полон хозяйского сына Сехамбета и требовали за него выкупа пять тысяч рублей. Отец с терскими стрельцами, провожавшими бусу, прибежал с вестью в Астрахань.
Во все время, когда козаки гуляли по Каспию, по устью Волги плавали служилые люди и проведывали, не возвращаются ли удальцы, чтоб тотчас, как узнают, дать знать воеводам в Астрахань. Астраханское начальство готовилось гораздо милостивее встретить козаков, чем следовало по заслугам. Воеводы заранее выправили такую милостивую грамоту от имени царя, которая давала прощение козакам, если они принесут повинную. Несколько причин разом располагало их к такому великодушию. Во-первых, поход Стеньки произвел сочувствие на Дону: слишком суровое обращение с козаками могло раздражить донцов; во-вторых, астраханские воеводы не могли положиться на свои силы; переход на сторону воровских козаков, стрельцов и черного люда заставлял побаиваться, чтоб и в Астрахани не повторилось то же в большем размере; в-третьих, поход Стеньки приносил пользу воеводам: воеводы знали, что порядочная часть добычи перейдет им на поминки. Что же касается до разорения персидских берегов, то ведь и русские терпели тоже от своевольства персидских подданных: почему же и персидским не потерпеть от русских? Козацкий поход был в некотором смысле возмездием; козаки доказывали это, приводя с собой освобожденных пленников. Только что перед возвратом Стеньки астраханские воеводы получили известие, что антиохийский патриарх, возвращаясь из Москвы через персидские владения, был ограблен в Шемахе тамошним ханом; хан отобрал у него разные драгоценности и выплатил по той цене, какую сам ему назначил. В Дербенте другой хан ругался над русским гонцом и приказал ему отвести для помещения скотской загон; наконец, в Персии убили, в ссоре, родственника русского посланника, который умер с тоски от дурного с ним обращения. Некоторым образом Стенька отплачивал за оскорбления, нанесенные России, а Россия не нарушала согласия с Персиею, сваливая разорение берегов ее на своевольных козаков.
Так приготовлялись астраханские воеводы встретить Стеньку и давно уже его ждали. Вдруг прибегают в Астрахань рабочие с митрополичьего учуга и объявляют о появлении козаков. За тем вслед явился в Астрахань персидский купец, хозяин ограбленной бусы. Прозоровский в этот же день отрядил своего товарища, князя Семена Ивановича Львова, с четырьмя тысячами вооруженных стрельцов на тридцати шести стругах. Семен Иванович поплыл скоро; он намеревался вступить с козаками и в бой, если нужно будет; но у него была царская милостивая грамота. Козаки, ограбив бусу, заложили стан на острове Четырех Бугров, при конце устья Волги. Место было очень удобное для защиты: остров высок, берега каменисты; кругом все обросло камышами, оставался один небольшой свободный вход для судов. Они ожидали астраханцев и готовились поступить, как покажут обстоятельства. Будет возможно, решили они в круге, бой дадим, а если увидим, что не сладим, – уберемся и пройдем по Куме домой да еще отгоним лошадей у черкес по дороге.
Когда козаки завидели, что против них выплывает из Волги сильное войско, то снялись и убежали в море. Львов погнался за ними, гнался двадцать верст, наконец, когда, как видно, гребцы его утомились, Львов должен был остановиться. Он послал к козакам Никиту Скрипицына с государевой грамотой и дал ему словесные условия.
Скрипицын дошел до козаков и, вручив им грамоту, говорил:
– Вам ничего не будет; вы пойдете себе спокойно домой, на Дон, если отдадите пушки, которые побрали на Волге в посаде и в Яике-городке; также отдадите морские струги, отпустите служилых людей, что забрали с собою на Волге и в Яике-городке, и пришлете князю Семену Ивановичу купеческого сына Сехамбета и прочих пленников.
Козакам кстати было такое предложение. Болезни, которые начались у них на море, похищали каждый день их братию. Они повернули назад к Четырем Буграм, а князь Львов растянул свою флотилию и заступил им вход в море. Стенька послал к нему двоих козаков.
Они говорили:
– Просим от всего нашего козацкого войска, чтоб великий государь велел, против своей милостивой грамоты, нас отпустить на Дон со всеми пожитками, а мы за то рады служить и головами платить, где великий государь укажет. Пушки отдадим и служилых отпустим в Астрахань; струги отдадим в Царицыне, когда по Волге доплывем до того места, где надобно будет на Дон переволакиваться; а о купчинином сыне Сехамбете, что требовал Скрипицын, мы подумаем, потому что он у нас сидит в откупу в пяти тысячах рублях.
Львов привел посланцев Стеньки к присяге, чтоб козаки исполнили в точности обещание. После этих обрядов воевода поворотил с своим войском, поплыл в Астрахань, а за ним плыл Стенька с своими козаками. Когда они доплыли до Астрахани, Стенька отдал князю Львову купеческого сына за окуп, который князь должен был выдать из Приказной палаты.
