Ольга Болгова
По-восточному
Глава 7. Жайляу
Его ладони легли на мои пылающие жаром плечи, и я невольно поежилась, но шагнула к нему, потому что ноги не повиновались командам мозгового центра. Или центр этот просто отключился и не подавал никаких команд. Как в научно-фантастическом фильме, когда в пульт управления космической станции врубается некий доисторический топор, превращая его в груду бесполезных железок, и корабль улетает в неизвестном направлении без руля и ветрил. Если такое сравнение здесь уместно. Может быть, оценит авторша? Почему-то молчит…
Я подчинялась ему, безвольно шагая в его объятия, тонкие лямочки совершенно прозрачной сорочки сползали с плеч, и мне казалось, что со всех сторон меня ощупывают чьи-то любопытные взгляды, но спрятаться было некуда, и путь был один, неотвратимый и неизбежный: к нему. Лицо его было смутно, я тщетно пыталась разглядеть его, но точно знала, что это он, тот, единственный, которого я желаю. Вот он приблизился настолько, что я смогла разглядеть его черные… или синие? глаза, а его губы… что-то гулко ударило за спиной, руки, губы, прозрачная сорочка растаяли, исчезли, а я открыла глаза и тут же закрыла их в бесполезной попытке удержать, продолжить влекущий сон.
«Эротический!» – словно призрак, откуда-то возникла, склонившись надо мной, авторша.
«Какой, на фиг, эротический! У меня всё, всё болит», – проворчала я, приподнимаясь, оглядываясь и в очередной раз пытаясь сориентироваться в обстановке: где я, когда и что со мной.
«Одно другому не мешает, а совсем наоборот», – философски заключила авторша.
Я лежала на низкой кровати под тонким шерстяным одеялом. Надо мной простирался купол, словно я попала в мини-шапито. Наверху в центре купола светлело отверстие, от него спускался столб рассеянного света, в котором плавали в воздухе мириады пылинок. Круглые стены были завешаны коврами, узоры их терялись в неярком освещении. Когда я спустила ноги на пол, там тоже обнаружился ковер, мягкий и толстый. Запах шерсти, подслащенный чем-то не поддающимся описанию, наполнял помещение.
«Какое помещение? Это – юрта, дорогая!» – заявила авторша с уверенностью специалиста по культуре и быту кочевых народов.
Юрта? Действительно, юрта. Вчера или сегодня Данияр привез меня на так называемое жайляу, но мне стало настолько плохо, что я даже не запомнила, как оказалась в этой юрте. Признаться и сейчас у меня болела голова, горели плечи и руки, ужасно хотелось пить. Я встала, покрутилась по юрте в поисках выхода. Найти его удалось не сразу, но в конце концов отодвинула плотную ткань, вероятно, называемую кошмой, и выглянула на свет божий. Пришлось зажмуриться от слепящего солнца, прежде чем глаза согласились на столь резкий переход от тени к свету. Передо мной расстилалась степь, уходящая куда-то в поднебесье, в дрожащую в нагретом воздухе безбрежность, которую слегка смягчало приземистое шапито белой юрты, стоящей неподалеку. Закружилась голова, и мне пришлось присесть, прислонившись к войлочной стене восточного вигвама.
– Курбым, сізге кљмектесейін5, я помогу вам, – надо мной склонилась худенькая девушка-казашка, каким-то чудом возникшая из горячего марева.
– Ой, спасибо, со мной все в порядке, – простонала я, пытаясь подняться.
Да что же это такое со мной?
Девушка, откинув за спину туго заплетенные черные косы, подхватила меня за плечи. Я невольно ойкнула.
– Кешір6, курбым, простите, пожалуйста, вы обгорели, нельзя в степи так гулять, – она улыбнулась и завела меня в юрту, поддерживая бережно, словно фарфоровую вазу династии Цин.
«Отлично, Лапина, сколько эпитетов! Обстановочка экзотическая, весьма располагает! Только не переусердствуй!» – авторша, протиснувшаяся вслед за нами, забегала по юрте, разглядывая предметы быта кочевых народов.
– Принесу кумыс, выпьете, легче станет, – сказала девушка, исчезая за кошмой.
Прошло минут пять, а, может, и больше – я успела прийти в себя и осмотреть обстановку юрты, в которой, кроме ковров, находился круглый стол на коротких ножках, три кровати, тоже низкие, с горой подушек в живописно-цветастых наволочках на каждой и вполне древне-кочевого вида заставленный посудой сундук, обтянутый чем-то похожим на кожу. Когда я под восторги авторши разглядывала изящный узор, по форме напоминающий лабиринт, вышитый на подушке, входная кошма откинулась, и вошел…
«Данияр!!» – завопила авторша, тотчас же забыв о культурных изысканиях.
Понятное дело, никакой узор не сможет конкурировать с этими восточными глазами на загорелом лице, со славянскими скулами, со щетиной на щеках и подбородке, с этими…
Из последних сил двинув авторшу в бок – она обиженно пискнула и замолчала – я встала и шагнула навстречу Даниле. Из-за его спины шагнула девушка с косами, улыбнулась, поставила на маленький стол тарелку, которую держала в руках, подхватила подушку с орнаментом и кинула ее на ковер возле стола, затем другую.
– Дастархан-да, угощайтесь, баурсаки, кымыз!
Данила поставил на стол большую чашу, заполненную белой жидкостью.
– Как себя чувствуешь? Сядешь за дастархан?
– Хорошо чувствую… сяду, – решительно сказала я и вопросительно взглянула на подушки.
– Садитесь, прямо на подушку! – весело захлопотала девушка.
– Спасибо, – ответила я, устраиваясь на подушке перед низеньким столом. – Меня зовут Женя.
– А меня – Жазира.
Жазира расставила на столе небольшие пиалы, разлила кумыс. Я осторожно взяла чашку из ее рук. Кобылье молоко чуть отливало синевой, какие-то крошечные черные комочки плавали по его поверхности. Запах не вызывал аппетита, скорее, отталкивал. Я взглянула на Данилу. Видимо, взгляд получился вопросительно-жалобным, потому что он подбадривающе улыбнулся и ответил на мой безмолвный вопрос.
– Вкус может показаться странным, но выпей, полезно после такого путешествия. А черные комочки – это жир. Пей, не бойся!
Опоить хотят. Вздохнув, глотнула чуть тягучую пахучую жидкость. Кумыс оказался кисловато-соленым со странным привкусом, который трудно передать словами.
«Звук нарастал, ломая стройную тишину степи, вот он уже рядом, вот он здесь, стук копыт низкорослых диких кобылиц, несущихся в бешеной скачке. Натуга мышц под блестящей бурой кожей, горящие черные глаза, сухая пыль, трава, вырванная ударами копыт… и нет их, остался лишь горячий ветер, да тушканчик, остолопом замерший на горке», – это авторша лихорадочно записывала свое эпохальное видение, вызванное употреблением перебродившего напитка кочевых народов.
– Берите баурсаки, горячие еще! – хлопотала Жазира, пододвигая ко мне миску с аппетитными, запеченными в масле шариками.
Я благодарила, пила, давясь, кумыс, ела тающие во рту пышные баурсаки, и мало-помалу на меня снисходило чуть пьяное спокойствие, и проходила головная боль.
– А какой сегодня день? – спросила я после третьей пиалы кумыса. – Вчера или завтра?
– Завтра, сейчас полдвенадцатого, – ответил Данияр, кивнув в сторону часов, стоящих на сундуке. – Ты как уснула вчера, так и спала, кажется, не просыпаясь.
– А ты что, проверял? – с подозрением спросила я, цыкнув на открывшую было рот авторшу.
– Я проверяла, – вмешалась Жазира. – Вы даже похрапывали. Вчера бабушка намазала вам плечи сметаной, легче сейчас?
– Да, спасибо! Легче. И бабушке вашей большое спасибо.
В юрту заглянул мужчина, поздоровался, позвал Жазиру. Девушка выпорхнула наружу, словно птичка на волю. А я осталась наедине с Данияром, слегка пьяная, обгоревшая и до краев наполненная вопросами без ответа.
Жазира ушла, а мы сидели и молчали. Данияр крутил в руках пиалу, посматривая на меня. Я проглотила последний баурсак, наконец утолив свой зверский голод, что не удивительно, ведь в последний раз ела почти сутки назад. Да еще напилась кумыса, который явно возбуждал аппетит, несмотря на свой специфический вкус.
«Больше тебе, конечно, не о чем рассуждать, как о своем драгоценном желудке? – возмутилась авторша, которой явно не хватило закуски. – Перед ней сидит такой мужчина, а она все про еду, да про еду. Ну за какие грехи мне такая идиотка досталась?»
«Во всяком случае, я не лишена здравого смысла и не бегаю за каждыми брюками!» – отрезала я.
«Это я бегаю за брюками? Да как у тебя язык повернулся такое сказать?» – взвилась авторша.
«Что же ты без конца повторяешь: такой мужчина, такой мужчина! И что ты в нем такого нашла?»
«А ты, можно подумать, не нашла? Это мне, что ли, снился эротический сон с его участием?»
«С какого перепугу ты решила, что с его участием?» – заорала я, теряя терпение.
«А почему ты так волнуешься?» – с ядовитым спокойствием спросила авторша.
«Да потому что он хотел меня убить!» – напомнила я авторше, невпопад, но справедливо.
Она замолчала и пожала плечами. Ясное дело, растеряла аргументы, которых у нее и не было.
– Как тебе кумыс? – Данияр первым нарушил молчание.
– По правде говоря, очень непривычно… необычно, даже не знаю, что и сказать, – забормотала я.
– Да, такое дело…
Кто начнет первым этот явно неприятный для обеих сторон разговор? Он или я? Отчего я не могу решиться и потребовать от него объяснений? Неужели боюсь услышать подтверждение своих подозрений? Или боюсь, что он солжет? Или просто боюсь его?
«А мне все абсолютно ясно, – опять встряла неугомонная авторша. – Ты боишься, что правда или ложь запятнают его светлый образ!»
Я осмотрелась в поисках какого-нибудь тяжелого, но небьющегося предмета, чтобы запустить им в авторшу, но та, видимо, разгадав мои нехорошие намерения, смылась в степь.
– Сегодня нас ждут на обеде. Но если ты не в форме, то я объясню, – сказал Данила.
– Нет, я в форме, вполне в форме, – поспешила я заверить его. – А что за обед?
– Ну… просто обед. Но мы с тобой гости, поэтому будет чуть круче, чем обычно.
К старым волнениям добавились новые. Торжественный обед в честь гостей, и одним из гостей являюсь я. Ох, как все сложно!
– Но там же какие-то ритуалы, у вас… я же ничего не знаю… – простонала я.
– Не волнуйся, казахи очень гостеприимны, тебе понравится.
– Да… ну, хорошо, – пробормотала я и, вдохнув для храбрости, хотела было уже задать рвущийся с языка вопрос, как Данила опередил меня. Он поставил на стол пиалу, слегка подвинул, словно подбирая для нее место, затем взглянул на меня как-то сурово, и спросил:
– Пару дней назад у тебя были светлые волосы? – замолчал, глядя в упор, затем добавил столь же сурово: – Думаю, стоит рассказать, в какую историю ты вляпалась?
– Вляпалась? – глупо переспросила я, растерявшись от смысла и тона его вопроса. – Я вляпалась?
– Хм… ну если для тебя нормально то, что происходит, значит, это твой образ жизни и разбирайся с ним сама. Правда, голова после знакомства с тобой у меня до сих пор трещит.
– Что значит, трещит?
Что он имеет в виду? Ах, вот что! Значит, он еще и претензии мне будет предъявлять?!
– Прошу прощения, если доставила вам столько сложностей! – голос мой окреп и зазвенел, ибо злость и возмущение придали ему силу. – Вы добились того, чего хотели, мне больше некуда бежать! Я в вашей власти! Только я не понимаю, чего вы от меня хотите? Зачем вы преследуете меня? У меня нет ничего, никаких ценностей! Даже чемодана, который вы весь перепотрошили! Можете забирать все, что есть! И покойник мне не говорил ни слова!
Закончив эту речь на излишне высокой ноте, я вскочила и заметалась в поисках своей сумки и не найдя, поняла, что Данила уже забрал ее. Я бессильно опустилась на подушку, пытаясь сдержать слезы – не хотелось показать ему свою слабость.
– Почему на вы и о чем ты говоришь? Я тебя не преследовал, черт побери! Зачем мне это?
– Чтобы забрать мою сумку! – голос мой противно задрожал. – Долго же вам пришлось за ней гоняться и наконец вы ее получили…
– Да что там у тебя, в сумке?
– А ты еще не проверил? – взревела я.
– С чего я должен ее проверять? – Данила тоже повысил голос.
– Но ты же ее забрал!
– Я забрал?!
– Ты!
– На кой она мне сдалась, твоя сумка?
Я растеряла слова от его наглости. Или он не врет? Но в таком случае, где она, моя злополучная сумка? Ведь… И тут я вспомнила, что она осталась там, в Алматы, в урне и теперь уже, вероятно, благополучно канула в недра свалки. Я обернулась, словно кто-то подтолкнул, и увидела свой, купленный на рынке автовокзала, рюкзак – он мирно лежал на ковре возле кровати, поблескивая звездочками. Схватив и открыв его, начала перебирать вещи: мобильник в кармашке, путеводитель, маникюрный набор, книга… – подняв голову, встретилась со взглядом Данияра и почувствовала, что краснею, алею, багровею, заливаюсь краской.
– Ну что? – спросил он. – Всё на месте?
На меня повеяло холодом, если не арктическим, то, по меньшей мере, от Полярного круга.
Закрыв рюкзак с ощущением, что только что рылась в чужих вещах, я опустилась на кровать и, стараясь не смотреть на Данияра, пробормотала:
– Ты же знаешь, что меня хотели ограбить, там в парке…
– Знаю, еще бы мне об этом не знать! – Полярный круг сменился средней полосой. – Но ты принимаешь меня за кого-то другого.
– А что я о тебе знаю? – спросила я. – Из паспорта, что мы однофамильцы? Что ты сидел рядом в том самолете, в парке спас от грабителя, и пропал в горах, где меня тоже, между прочим, грабили, и вдруг, невесть откуда, появился в степи, когда… «когда ты была при смерти, и он спас тебя, как… рыцарь!» – пропела на ухо вернувшаяся авторша. Давно ее не было, публика уже успела заскучать.
– С парком ладно… – сказал он. – Ты говоришь, что тебя и на Чимбулаке грабили…, я не ослышался?
– А ты об этом не знаешь? – упрямо спросила я, уже не веря самой себе.
– Нет, не знаю, – он снова взялся за пиалу, двигая ее по столу, словно шахматную фигуру по клеткам доски. – Знал бы – не спрашивал.
«Какие у него руки, ты только посмотри… настоящие мужские руки, ах, эти тонкие прожилки, ах, у него маленький шрамик на запястье!» – застонала авторша, снова впадая в экстаз.
«Послушай, дорогая, а какими у мужчины могут быть руки, если не мужскими?» – прорычала я.
«Ты ничего, ничего не понимаешь! – взвыла она. – У тебя нет элементарной женской интуиции!»
«Вот уж нет, что-что, а интуиция у меня имеется и самая, что ни на есть, женская!» – отрезала я, страшно обидевшись на ее последнюю реплику.
Авторша попыталась что-то возразить, но, так и не сформулировав мысль, беспомощно махнула рукой.
– Не знаю, но хотел бы знать, потому как там в горах меня неплохо вырубили, – продолжил Данияр, оставив пиалу в покое и взглянув на меня в упор.
– Вы-рубили? – пробормотала я.
В животе противно и холодно сжался какой-то жизненно важный орган.
– Да… Ты помнишь, я решил подняться немного, поискать, не осталось ли что от старой тропы, по который мы с парнями когда-то ходили. Прошел метров полста, вдруг удар, я – в отключке, пришел в себя от холода, без джемпера.
Я слушала его рассказ, возможно, открыв рот и округлив глаза. Удар!? Джемпер! Джемпер Данилы на Лже-Даниле! То есть бандит, надевший его джемпер, хотел, чтобы я приняла его за Данияра?
«Соображаешь… медленно, но верно, – встряла авторша. – Только не делай такое глупое лицо, перед тобой симпатичный мужчина, а не учитель химии».
– Ты хочешь сказать, что тебя ударили, ты потерял сознание и тебя раздели?
– Я именно это и сказал, разве нет?
– И… и что было дальше? – я почему-то перешла на шепот. – Тебя ударили по голове…
– Дальше? Пришел в себя, спустился к тому месту, где тебя оставил, и не нашел. Пошел на канатку, поехал вниз. Гадал, что случилось с тобой, то ли просто уехала, то ли что-то не так.
– Тебя ударили по голове? – тупо повторила я. – И раздели?
– Ударили и раздели, не совсем, конечно… – он усмехнулся.
Из отсутствующего угла раздалось томное «Ах!» авторши.
«Никогда не думала, что ты такая примитивная пошлячка», – прорычала я в сторону несуществующего угла.
– Поняла, что не совсем! – отрезала я. – Но если ударили, то… должно… – я не договорила, отчего-то испугавшись.
– Должен остаться след от удара? – Данила лихо поймал и озвучил мою мысль. – Хочешь проверить?
– Нет, не хочу!
Или хочу?
– Хотя…
Он поднялся и шагнул ко мне.
– Нет, я не хочу проверять… – пропищала я.
– Поздно, девочка… – произнес он тоном Марлона Брандо из «Крестного отца».
«О, да-да, именно так! Отличное сравнение! Но неужели ты смотрела этот фильм? Это мужское действо? В таком случае здесь тебе следует добавить: «Я сделаю тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться!»– пропела авторша.
Я проигнорировала ее неуместный выпад, но не из гордости, а от растерянности, потому что Данияр находился рядом и был всерьез настроен продемонстрировать свои телесные, то есть головные и, надеюсь, не черепно-мозговые повреждения. Но почему он так хочет, чтобы я проверила? Втирается в доверие? Или говорит правду?
Он уселся на пол у моих ног, и я снова старалась не смотреть на него и снова залилась краской, будто девица на выданье из позапрошлого столетия.
– Исключительно, чтобы ты поверила моим словам, потому что я намерен узнать о тебе все, – заявил он.
Я взглянула на Данилу. Лед в его глазах совсем растаял, сменившись лукавым теплом.
Авторша замерла соляным столпом, прижав ладони к пылающим щекам, тихо постанывая.
– Ну что, Женя Лапина, страшно? – спросил Данияр.
– Мне нечего бояться!
Протянув руку, я коснулась его черных волос – они оказались гладкими и мягкими на ощупь. Он перехватил мою руку за запястье и направил ее – я нащупала хороших размеров шишку и ткань пластыря, которую не было заметно под густыми волосами.
– У тебя кожа рассечена? Кровь текла? – спросила я. – Ты к врачу ходил? А вдруг сотрясение мозга?
– К врачу не ходил, но рану обработали. Сотрясения, надеюсь, нет, – отрезал он.
Я осторожно попыталась высвободить запястье из его мужской! руки, но он лишь крепче сжал его, что привело мой организм в некое взбудораженное состояние, вызвав весьма острые ощущения.
«Химическая реакция, дорогая!» – хихикнула авторша.
«Но ты же сама утверждала, что он совсем не учитель химии!» – возразила я.
«Не остроумно, но принимается. Если бы он держал меня за руку, я бы и так не смогла ответить!», – расщедрилась авторша и вздохнула, шумно, как влюбленная слониха, нет, лучше, учитывая местный колорит, как верблюдица.
– Отпусти мою руку… – прошептала я. – Как ты здесь в степи оказался, тебе нужно в постели лежать…
– В степи тоже есть постель, помнишь, «постелите мне степь…», но я жду твоего рассказа, Женя Лапина.
– Я все расскажу, сейчас… – промямлила я. – Только отпусти мою руку.
– А если я буду ее держать, а ты рассказывать?
– Ты не веришь мне, думаешь, я какая-то авантюристка и собираюсь врать тебе?
– Не думаю…
– Но ты сам еще не рассказал, что произошло потом. Как ты в степи оказался?
– Я слушаю тебя…
Излагала я сбивчиво, иногда излишне эмоционально, за что получала неодобрительные, но не менее эмоциональные реплики авторши, и где-то в середине эпопеи поймала себя на ощущении, что рассказываю не о себе, а о ком-то другом. Или пересказываю содержание плохого триллера. Не могло все это произойти со мной! Не могло! Но произошло, и вокруг толкались подтверждающие факты – Данияр-Данила с шишкой на голове, юрта, степь, обгоревшие плечи, легкий озноб, рюкзак со звездочками и… Жазира, которая впорхнула из-за кошмы со словами:
– Идемте обедать, жогары шыгынысдар!7
Я рассказала историю кошмара этих дней достаточно подробно, упустила лишь некоторые детали своих коротких, но ярких отношений с Коляном, обобщив их емким «ночевала в общаге», поскольку они не несли никакой нагрузки в общей картине моих злоключений. Жазира прервала мой рассказ на душещипательном моменте бегства в ночную степь.
– Надо идти, не слишком хорошо заставлять ждать хозяев, – сказал Данияр. – Но если ты очень устала и нездорова, то можешь остаться.
– Я здорова… почти. Только надеть нечего…
Перспектива оказаться на обеде в качестве почетного гостя в обгоревшем виде и испачканных брюках не слишком грела, но сидеть в одиночестве в юрте, лелеять свои невзгоды, думать о Даниле, о его предстоящей то ли исповеди, то ли выдумке представилось мне худшим вариантом из возможных.
Жазира достала из сундука светлую рубашку и протянула мне.
– Вот возьмите, наденьте. Она чистая.
Поблагодарив, я накинула тонкую ткань на плечи, она легла на них приятной прохладой.
Мы вышли на свет божий, здесь плавилась в жаре степь, и кипела жизнь. Откуда-то явились две огромные лохматые собаки, остановились на почтительном расстоянии, осторожно и дружно рыкнули, то ли приветствуя, то ли предупреждая. Двое черноголовых обугленных загаром мальчишек гоняли мяч, вызывая трепет в сдержанных псах. Возле большой белой юрты дымила печь, сложенная из круглых камней. Около нее колдовала казашка средних лет, размешивая что-то в большом казане, откуда поднимался пар и будоражащий аппетит аромат. Казашка улыбнулась и что-то быстро заговорила, обращаясь к нам. Ей ответил Данияр, как-то странно взглянув на меня и покачав головой.
– Как ее зовут? Что она говорит? – шепотом спросила его я.
– Алия-апай. Сказала, что у меня красивая жена, – усмехнулся Данила.
– А ты что ответил? – напряглась я, зачем-то опять покраснев.
«Прелесть какая, обожаю Алию-апай!» – пропела авторша, заглядывая в казан и вздыхая. Вечно голодная.
– Сказал, что просто подруга.
– Какая я тебе подруга? – возмутилась я.
– Но красивая, – добавил он.
«Зачем ты споришь, бездарь? – зашипела на ухо авторша. – Ну скажи – да, подруга, хорошая подруга, красивая подруга, любимая подруга, подруга – блондинка в образе шатенки!»
«Заткнись!» – пришлось нагрубить, но это было справедливо.
– Проходите, проходите, – засуетилась казашка и как-то сурово прикрикнула на Жазиру.
Белая юрта, за которой виднелась еще одна, была явно просторней «моей», в нее вели настоящие двухстворчатые двери, а по периметру снаружи тянулась решетка.
«Видимо, несущая юртообразующую функцию», – с видом знатока-юртостроителя прокомментировала авторша.
Внутри было шумно, четверо мужчин поднялись нам навстречу, а пятый, пожилой казах – по всей видимости аксакал, – подумала я, – кивнул с видом глубокого достоинства. Я смутилась, растерялась и раскаялась в том, что потащилась на этот торжественный обед. А ведь вполне могла отказаться.
Но отступать было поздно и некуда, и я усиленно раздавала во все стороны «здравствуйте и спасибо», попутно сообщая о том, что чувствую себя прекрасно и ужасно рада, что нахожусь здесь и так далее, и тому подобное. Не успела я толком разобраться, кто есть кто в этой семье, как меня усадили рядом с Данияром за дастархан, стоящий посредине юрты. Справа расположился крепкий широкоплечий казах, кажется, младший брат главы семьи, по имени Меркен. Пока я устраивалась на подушке и отвечала на его вопросы, в юрте появилась Жазира, неся большую миску, кувшин и полотенце. Сидящие за столом принялись мыть руки, то же самое проделала и я.
Следом вплыла сияющая улыбкой Алия-апай с огромным плоским блюдом в руках, оно источало ароматы, которые могли пробудить аппетит и у мертвого. Явление вызвало одобрительный шум у всей честной компании. Алия водрузила блюдо в центр стола, а Жазира расставила пиалы.
– Это бешбармак, – шепнул мне Данила. – На казахском означает пять пальцев, то есть едят его руками, пятерней.
– Вот так прямо руками? – переспорила я.
– Если тебя это смущает, подадут тарелку и вилку.
– Нет, буду руками, – решительно возразила я, решив, что экзотика должна быть полноценной.
«Вот что я в тебе ценю, Лапина, так это умение адаптироваться к обстановке и вникать в тонкости бытия», – задумчиво произнесла авторша. Я не нашлась, что ответить на эту глубокую сентенцию, но почувствовала себя польщенной.
– Аллах акбар, – произнес пожилой казах и, подняв руки, провел ими перед лицом, словно протер его.
– Аллах акбар… – эхом повторили сидящие вокруг стола, а затем, не торопясь, с достоинством, коротко переговариваясь, приступили к еде.
– Ешьте, не стесняйтесь, вот так, – сказал Меркен, достал с блюда тонко раскатанный сочень из теста, подхватил им кусок мяса и отправил все это в рот.
– Да, спасибо, ловко у вас получается… – пробормотала я и взглянула на Данилу, который столь же успешно расправлялся со своей порцией.
Я осторожно взяла с блюда треугольник вареного теста и подцепила кусок баранины, сочный, присыпанный какой-то резковато пахнущей травой, похожей на чабрец. Мясо растаяло во рту, а сочень пошел на ура. Процесс пришлось повторить и не раз.
Сказать, что я объелась, значило бы ничего не сказать. При моральной поддержке слева от Данилы и справа от Меркена я умяла столько мяса, сколько, кажется, не съела за всю свою жизнь. В этом месте прошу отнестись ко мне со снисхождением и сделать скидку на то, что я не ела почти сутки, не считая кумыса с баурсаками, а главное, что бешбармак был настолько вкусен, что оторваться от процесса гнусного чревоугодия было просто невозможно.
«Теперь читатели будут считать тебя не только бестолковой в общении с мужчинами, но еще и примитивной обжорой», – заявила авторша, отправляя в рот очередной сочень с мясом и уже, видимо, забыв о том, что я – тонко чувствующая особа с талантом адаптации.
Жазира вновь обнесла стол кувшином с водой, Алия убрала опустошенное блюдо, принесла огромный пузатый начищенный до блеска самовар, пиалы и сладости, уселась рядом с самоваром, и началось чаепитие.
Если поедание бешбармака проходило почти в почтенной тишине, то чаепитие с пиалами, кусками колотого сахара, баурсаками, лепешками и конфетами алматинской кондитерской фабрики превратилось в беседу, центром которой оказалась я. Пришлось рассказать, что приехала в Казахстан повидать своих родственников, но случайно, по причине топографического кретинизма, заблудилась в степи и столь же случайно встретилась на ее просторах с Данияром. Правда, к середине рассказа я начала сомневаться, туда ли меня несет, поскольку не знала, как описал Данила причины нашей неординарной встречи. Хотя, судя по одобрительным и сочувственным репликам, кажется, не очень наплела.
– А как в России относятся к нам, к Казахстану? – поинтересовался один из собеседников.
Я растерялась, не зная, что ответить, потому что понятия не имела, как в России относятся к казахам и никогда об этом, признаться, не задумывалась.
– Хорошо относятся, очень хорошо, – сказала я, почувствовав себя чуть ли не полномочным послом-представителем родимой державы. Но это был не дипломатический ход, а искренний ответ, потому что лично я, без учета державы, полюбила казахов. Девушка из книжного магазина, Акмарал, Жазира, Алия, Меркен, мужчины, что сидели за дастарханом, слушая меня, и, в конце концов, Данила-Данияр, все они помогли мне и вызывали только теплые чувства.
«И Данила?» – встрепенулась авторша.
«И Данила!» – отрезала я.
Беседа потекла в сторону политики, свернула на местные дела, затем в руках у пожилого казаха оказался струнный инструмент, похожий на огромную ложку – домбра. И они запели. О чем они пели, я, разумеется, не понимала, но песни, следующие одна за другой, звучали пьяняще- неспешно, словно пела сама степь.
«Он пел потому, что путь был долог и труден, пел потому, что хотелось петь и потому, что сердце сжималось от тоски и простора, и степь была огромна и прекрасна, потому что беркут плыл высоко над ним, зависнув в звенящей синеве, а там, впереди, ждала его любимая и… бешбармак, приготовленный ею», – с надрывом прошептала авторша, вытирая слезы и шумно сморкаясь.
Но все хорошее когда-нибудь кончается, закончилось и пение. Придя в себя и допив не помню какую по счету пиалу чаю, я шепотом напомнила Даниле о проблеме, которая, несмотря на огромное количество съеденного и выпитого, не переставала волновать меня:
– Ты еще не рассказал, как здесь очутился… Я лопну не только от еды, но и от неизвестности.
– Согласен, нам стоит это обсудить и не откладывая, – коротко бросил он в ответ.
Когда мы, осуществив все положенные ритуалы торжественного выхода из-за дастархана – точнее, ритуалы осуществлял Данияр, а я тупо поддакивала, с искренним пылом расхваливая бешбармак и все, что ему сопутствовало, – выбрались на свет божий, солнце уже сползало к западу, слегка размазав по синеве неба розовую акварель. Внутри меня все еще звучала неспешная мелодия домбры.
– Пройдемся до озера? – спросил Данила. – Или устала?
– Здесь есть озеро? – удивилась я.
– Да, в двух шагах. На жайляу всегда рядом вода, а как иначе?
Конечно, мне хотелось сходить на озеро. Я была сытая, чуть пьяная от еды и музыки, и совсем добрая. Мир был почти прекрасен, невзгоды чуть отошли в сторону, а навстречу нам двигалась живая серо-белая блеющая, дышащая и остро пахнущая масса, в сопровождении звонко лающих лохматых собак. Отара овец возвращалась из степи.
Отступать было некуда, и через пару минут нас со всех сторон окружили лохмато-кудрявые грязновато-серые овцы, чуть ли не наступая нам на ноги и толкаясь толстыми округлыми боками. «Этнографический фактор занял все окружающее пространство, и сопротивляться этому не имеет смысла», – поморщившись, констатировала авторша.
Было еще совсем светло, и степь, вчера опасная и враждебная, сейчас дружелюбно раскинула свое бескрайнее разноцветное одеяло, окаймленное плывущим в дали горизонта горным орнаментом. Впереди, в паре десятков шагов, гармония плоского простора была нарушена густым кустарником и блеснувшей меж ветвей полоской воды. Озеро. Мы зашагали туда, взяв старт по молчаливому согласию. Я ждала, когда он заговорит, боялась вспугнуть или услышать что-то нелицеприятное, а он… Он молчал, кажется, что-то обдумывая. Что?
– Вот и озеро, – Данияр все-таки нарушил поющую тишину, когда мы остановились у полоски прибоя, среди кустов, напоминающих тую. Кусты цвели фиолетовыми метелками – ими были усыпаны все ветви – и словно парили в сиреневой дымке.
Озеро оказалось небольшим, с чистой прозрачной водой, в ней плыли облака и зелень прибрежной травы. Я скинула изрядно потрепанные за день путешествия по степи туфли и зашла в теплую, как парное молоко, воду – песчаное дно мягко поддалось ступням. Стайка мальков шарахнулась было прочь от нового объекта, взбаламутившего их жизненное пространство, но вернулась, и, пока я стояла в воде, мелкие рыбки начали покусывать ноги, щекотно и настырно.
«Это полезная процедура. Своего рода массаж», – сказала авторша с умным видом врача-гомеопата, точнее, ихтиолога-доктора.
– Какая теплая вода, искупаться бы, – озвучила я ставшее жгучим желание.
Искупаться, помыться, смыть с себя пот и жар, и вчерашнее приключение, едва не стоившее мне жизни.
«В последние дни жизнь твоя постоянно висит на волоске», – заметила жестокая язва-авторша.
«Спасибо тебе, дорогая», – процедила я сквозь зубы.
