Рахиль Гуревич
Болельщик на солнцепёке. Рассказы о любви и спорте
Лиля «созрела» на суточный бег. Уже были преодолены двадцать марафонов, был преодолён Лилей и шестичасовой бег, и Бобышева сказала, что «можно рискнуть».
− Татьяна-то наша, Ершова, впервые не побежит. Давай, Лиля, поддержи клуб.
Лиля вдруг вспомнила, как Бобышева, будучи судьёй на горном беге, снимала её с дистанции, дисквалифицировала и на обычных марафонах. В Лиле зашевелилась обида. Она с ненавистью смотрела на необыкновенные эльфийские ушки.
− У тебя есть помощник? – спросила Бобышева.
− Какой помощник?
Лиля хотела опять добавить уже привычное «кто ж за меня хромую, посватается», но осеклась. И хорошо, что осеклась, что промолчала.
− Какой-какой помощник? Думаешь, я тебя кормить-поить по трассе буду. Я на прямой интернет-трансляции, между прочим, сижу. Ладно питание. Питание есть. А если дождь? Переодеваться же ещё надо! Пять сменных пар экипировки, как минимум.
− Я всё сама.
− Сама, − передразнила Бобышева. – Да ты, дорогая, вообще не соображаешь?! Сутки бежать. Ну пусть не бежать… пусть быстрым пёхом… − Бобышева задумалась и вдруг встрепенулась: − У тебя же сестра есть!
− Есть.
− Так попроси её.
− У неё любовь. Она не может…
Сестра заканчивала универ, жила у «жениха», дома появлялась редко. Но всё-таки Лиля позвонила сестре.
− Помоги! – попросила Лиля.
− Маму попроси. Ей всё равно делать нечего, – сходу отшила сестра.
Лиля хотела припомнить сестре урок рукопашки, хотела сказать, что когда-то Лиля помогла ей выжить в классе. И теперь сестра просто обязана помочь выжить на суточном беге. Но потом Лиля вспомнила, что сестра поклонница фэнтези. Если книги-кирпичи, которые «проглатывала» сестра, пустить на постройку дома, то получится целый гараж. Лиля перестала злиться: что можно ждать от девочки, которая два года в новой школе пряталась в эти тома, скрывалась в иных мирах от среды, которая не захотела её принять. Лиля припомнила и советы психолога с работы – психолог часто болтала с Лилей во время обеда. И Лиля сказала сестре Розе так…
− Ты знаешь… я тебе уже говорила. У нас директор клуба, она из эльфов.
− Чиво?
− Ну: у неё уши востренькие, эльфийские.
− Гонишь?
Эльфийские ушки подействовали больше, чем если бы Лиля стала припоминать сестре всё хорошее, что она для неё сделала и читать нотации о том, что за добро нужно платить добром – кстати, тема героической фэнтези. Эльфийские ушки сработали, во всяком случае сестра не нажимала «отбой».
− А женщина-Ёрш-воин болеет, не может участвовать, не готова… – продолжила «наступление» Лиля.
− Почему?
− Её заколдовала старуха Старость, ноги Ерша покрылись струпьями и проказой…
И сестра Роза пришла на стадион помочь Лиле и – главное! − посмотреть на эльфов и заколдованных воинов. И жених Розы пришёл. Оказалось, что он всю жизнь мечтал посмотреть на «сумасшедших», да ещё «в такой большой концентрации на единицу площади». Всё это Розин жених смело высказал Бобышевой.
− Ну почему же, − возмущённо зашевелила ушками директор клуба. (Лиля наблюдала за сестрой – сестра не отрывала глаз от ушастой Бобышевой). – Это официальная дисциплина. По суточному бегу присуждаются разряды, начиная с первого взрослого, чемпионаты мира проводятся.
Жених оказался не верующий: он «зашёл» в интернет и с удивлением обнаружил в разрядной лёгкоатлетической таблице нормативы суточного бега.
− Во я оплошал! – всё восклицал и восклицал, сокрушался и сокрушался жених.
А Роза просто открыла рот: к шатру прямой трансляции приближалась Татьяна Ершова, в спортивных велосипедках, с рыхлыми ногами…
Суточники стартовали в двенадцать дня под палящим майским солнцем. Они бежали по стадиону, компьютер считывал с чипов бегунов круги. Раз в четыре часа бегуны меняли направление: по сигналу стартового пистолета добегали до контрольной отметки, поворачивались и начинали двигаться в противоположном направлении.
Жених, сидя на трибунах, восклицал и поражался, поражался и восклицал. И Розу впечатлили красивые бегуны. Розе казалось, что это силы зла такими специальными техниками щупают возможности, ищут истину и слабые стороны врага. Роза всё делала для эльфийской Бобышевой и заколдованного воина Ершовой: помогала с текущими протоколами, когда Бобышева сипела и срывала до хрипоты голос, Роза комментировала соревнования в микрофон. Розу интересовал исход воинского дебюта. Сестра Лиля – молодой воин вместо прежнего, многоопытного, ершистого.
Через несколько часов жених Розы «скопытился» на жаре, пошёл освежиться. Прочувствовав на своей шкуре мучения на жаре, он стал помогать спортсменам: обливал из ведёрка – освежал. Он же приносил Лиле прямо на дорожку стаканчики с чаем и витаминные «бутылочки». Лиля была довольна: не надо тратить время, чтобы останавливаться в зоне питания, не надо ходить в душ – освежаться. Суточники имеют право выходить и отдыхать в раздевалках, но Лиля не хотела терять времени. Жених болел за Лилю как ненормальный, потом осип и побежал в аптеку покупать таблетки от горла.
Сначала Лиля отставала от всех намного. Но ближе к ночи, когда некоторые соперницы-бегуньи пошли отдохнуть, а некоторые, пробежав свои обязательные восемьдесят километров, вообще поехали домой, Лиля начала «постепенно наращивать пёх, простите, темп» − так сказала Бобышева в микрофон. И действительно, Лиля шла и шла всю ночь.
− Вот увидишь, − сказала Бобышева в три часа ночи жениху Розы, найдя в нём единственного заинтересованного слушателя (сама Роза спала сладким сном тут же, на стульчике). – Медленный пёх Новожиловой многих сильных марафонцев опередит.
− Как это?
− Да так. Марафонцы не могут бежать медленнее определённого темпа, ну не бежится у них, они же профессионалы. В какой-то момент на длинном всё отказывает: спина, ноги, да и руки ломит. И они идут восстанавливаться, мазями натираться, отдыхать. Лиля же идёт себе и идёт. Ковыляет потихоньку. Да что там… Сам увидишь. Если до рассвета доживёт, там уже легче станет. Утром хорошо: птички щебечут, настрой повышают.
Лиля шла себе и шла. Не меняя скорости, шла и шла.
Поутру бегунов на стадионе прибавилось: те, кто отдыхали, вышли с новыми силами.
Под конец соревнований солнце опять жгло. Последние два часа оказались самыми тяжёлыми – все уже еле-еле передвигались, Лиля валилась с ног.
− Да уходи уже! – кричала Роза Лиле прямо в микрофон. – Сто десять километров. Нормально.
Жених окатил Лилю из шланга, который ему выдал дворник – шланг просто подключили к крану. Лиля вздрогнула, встрепенулась под сильной струёй воды и снова стала сильной, ноги опять смогли двигаться…
Финишный выстрел возвестил о том, что сутки соревнований прошли. Спортсмены встали на стадионе. Судьи прошли по стадиону, записалипоследние метры. Оказалось, что Лиля прошла сто восемнадцать километров («с копейками»)! Она стала второй на первенстве города. В прошлые Ершова пробегала за сутки сто пятьдесят, но это же Ершова, опытный воин. Сейчас она бы и сто восемнадцать не пробежала. Ершова так и сказала:
− Ну, молодец Лилька! Кто бы мог подумать: поддержала честь клуба.
− Я же вам семь лет назад ещё пообещала, − недоумённо пожала плечами Лиля.
Ошеломлённый жених повёз Лилю и Розу домой, и впервые зашёл к ним в квартиру. Он так был восхищён Лилей, что перестал даже бояться мамы, с которой до этого ни в какую не хотел знакомиться. Жених Розы сказал:
− У такой спортсменки мама не может быть плохой!
Жених Розы проводил еле передвигающуюся Лилю до кровати, потом познакомился с мамой и попросил руки её младшей дочери. Роза была в восторге. Она пыталась рассказать маме об эльфийских ушках и заколдованных ногах, но оказалось, что мама видела и Лилю, и Розу, и жениха, и директора клуба, и Ершову (у неё брали интервью) – суточный бег транслировали по интернету.
Через два года во время суточного бега лил проливной дождь. Муж Розы, Лилин свояк, облачился в рыболовный костюм и был единственным болельщиком. Несмотря на ужасные погодные условия, настоящий всемирный потом, Лиля прошла своим быстрым пёхом за сутки сто тридцать шесть километров и стала первой в городе и третьей среди ветеранов России. Лиля подумала, что она выиграла у себя целых восемнадцать километров, а если бы не дождь выиграла бы больше. «Время работает на меня, − решила Лиля, − надо будет сообщить об этом сестре, она любит фэнтези-идеи, фэнтези-пророчества, фэнтези-изречения».
Цель достигнута. Лиля стала чемпионкой города. На душе чемпионской медалью лежало спокойствие. Лиля отказалась от предложений суточников «подвезти», она шла домой, еле передвигаясь, под руку с бегуном, который уже целый год провожал Лилю, встречал с работы, но на большее пока так и не решился: марафонцы ужасно стеснительные, у них не очень хорошо получается ухаживать за девушками, да и девушки марафонцев обходят стороной – кому нужны люди, которые целыми днями бегают и все деньги тратят на кроссовки, экипировку и поездки. Таких мужчин могут понять только женщины, которые сутки напролёт могут ходить быстрым пёхом.
Разрешение на выезд
Родители Олеси в разводе. Папа живёт на Украине, а мама – в России. Папа отказывается оформить у нотариуса разрешение на выезд дочери в Словакию. Из-за этого Олеся не едет с командой на сборы. Она ненавидит отца. Следующим летом отец приезжает в семью
, опасаясь всеобщей украинской мобилизации.
− Никогда не звони сюда, дрянь, − по-русски, даже без говорка, ну абсолютно без акцента, отчеканила ей бабушка и бросила трубку.
− Ну вот, − расстроилась Олеся. − Поговорили десять секунд, а счёт придёт на минуту.
Она уже знала тариф, почём минута на Украину. Месяц назад позвонила бабушке, так вообще секунду проговорили, точнее – бабушка, услышав её голос, бросила трубку, и тоже – 70 рублей. Ещё сбербанк процент за услугу берёт. Итого – девяность рэ платить придётся. Чёртова телефонная компания. Монополист – как их учат на обществознании. Лучше бы по мобиле звякнула, там хотя бы 50 рублей. Но по стационарному телефону счёт нескоро придёт, через неделю-две, а с мобильника сразу спишут. А ей, Олесе Денисёнок, мобильник нужен.
Ненавидела она сейчас бабушку? Наверное, да. Если бы не бабушка, мама с папой не разошлись бы, не развелись. Тренер по волейболу всегда их учит не выходить из зоны, защищать свою зону. Бабушка вторглась не в свою зону – Олеся это понимала. Бабушка – активная, хозяйка отличная. Живёт недалеко от моря, в Очакове, маленьком городе недалеко от Николаева, о котором вскользь упоминается в каком-то рассказе про парус одинокий – им по внекласске задавали ещё в старой школе, в обычной, не спортивной. Бабушка летом сдала все комнаты отдыхающим, вот и отказала ей, Олесе, брату-погодку Олежке и маме приехать к ней «в сезон». Олеся не очень расстроилась, расстроилась мама. У младшего брата аденоиды и отиты – ему морской воздух нужен, море, тепло. На самом деле, там скучно и кое-кто во дворе «москалями» их обзывал. Олеся своими ушами слышала как на пляже к одной девочке женщина обратилась:
− Как тебя зовут?
− Лена.
− Лена − плохое имя, москальское. Ты, девочка, с моей Галкой не дружи.
И женщина пнула девочкины формочки шлёпкой. Шлёпки здесь все упорно называли «сланцами».
Олеся спросила у мамы, москальское или не москальское имя «Олеся», мама успокоила, что Олеся нормальное имя.
− Тут ещё ничего, − сказала мама. – Тут русских много. А вот на Западе…
Олеся тогда не поняла, какой Запад. Учительница в школе говорила, что есть Восток, есть Запад. Олеся тогда особенно не заморачивалась. Она побежала играть с Леной. А от Галки весь месяц на пляже шарахалась – у неё мама злая.
Это всё Олеся вспомнила сейчас, когда от папы потребовалось разрешение, заверенное нотариусом. Он, мол, папа, Марко Маркович Денисёнок, разрешает своей дочке Олесе Денисёнок выезд в Словакию под присмотром тренеров. Мама такое разрешение уже взяла. Тысячу стоило разрешение на выезд. Но визу в словацком посольстве не дали.
− Их не поймёшь, − переживала тренер Елена Ивановна. (Олеся вспомнила вдруг, что Елена – москальское имя). – В Болгарию в том году дали, а в Словакию – придрались. Нужно, Олесь, от папы разрешение. Он же у тебя – иностранец.
Так в 13 лет Олеся узнала, что Украина, где многие говорят по-русски, − иностранное государство.
У Мишель, девочки из их волейбольной команды, папа был совсем не иностранец, жил от бывшей семьи совсем недалеко, но он тоже отказался взять дочке разрешение. Бабушка Мишель, разговорчивая, активная, рассказала Олесе, что он жадный, удавится за тысячу рублей – столько стоило разрешение.
− Он, представляете девчонки, − хлюпала носом, ссылаясь на весеннюю аллергию, бабушка Мишель. – Мишель в коляске, а он у моей дочки отчёта требует, куда она двадцать рублей дела. А она, доча моя, на мороженое эти деньги потратила! Вот жадный какой. Пришлось развестись. Жить со скрягой молодой женщине невозможно.
О том, как невозможно жить с папой, Олеся догадывалась. То, что стало происходить у них дома, когда бабушка отказала принять внуков летом, можно назвать «адом». Отит и аденоиды брата надо было профилактически лечить. Поликлиника путёвку так и не дала, хотя обещала, в собесе маму послали открытым текстом. За огромные деньги пришлось отправлять Олежека в санаторий в Анапе, там брата избили, всю смену он пролежал в местной больнице с сотрясением. Маме пришлось самой перевозить Олежку домой, опять за свои деньги. Мама сильно переживала, похудела, стала похожа на тень, и − отказалась продлить временную регистрацию папе в их квартире. Регистрация была временная, срок её заканчивался, а российского гражданства у папы не было, он принципиально его не оформлял. Что тут началось. Крики! Ругань. Но мама была непреклонна, она возненавидела «свекруню», считала во всех «бедах» виноватыми её и папу. У папы на работе случилась проверка – начальник папы заплатил штраф. Папа потерял работу, хорошую работу, богатую. Он напился (хотя не пил даже пива, но много курил), избил маму. Родители быстро развелись, суд пошёл маме навстречу, развели заочно. Теперь папа жил у себя дома, в Очакове, а они – у себя. Мама жалела об одном: надо было сходить в травмапункт, тогда бы папу лишили родительских прав, и не нужно бы было теперь никакого разрешения.
− Умна задним умом, − вздыхала мама…
Брат Олежка после неудавшегося отдыха сказал маме:
− Записывай меня на борьбу, мне врач так сказал в больнице, хороший дядька!
− Но у тебя освобождение на год!
− Записывай, − брат был непреклонен.
− Упрямый как осёл. Весь в отца, − расплакалась мама.
Олеся привыкла к маминым слезам. Сначала во время семейного ада, потом, когда ад закончился, мама плакала, что денег стало катастрофически не хватать. И на секцию борьбы денег не было. Но маме подсказал интернет. Нашлись бесплатные занятия! После школы брат на автобусе ехал в другую школу. Никогда не платил за проезд. Если ловили контролёры, убегал от них или зубы заговаривал. Школа была с пятого класса. А с первого класса там можно было заниматься борьбой и волейболом бесплатно.
Время шло. Брат поступил в пятый борцовский класс. И Олесе пришлось тоже перейти в эту школу – мама попросила.
− Олесь! Там и завтраки и обеды бесплатные!
Олесю это поразило. В школе их кормили бесплатными завтраками только в началке. А дальше, весь пятый класс, Олеся натурально в школе голодала. Уроков стало больше, а завтрак и обед Олесе не был положен. Олесе очень захотелось в школу, где питание бесплатное для всех, а не только для тех, малообеспеченных и многодетных. Мама Олеси получала хорошую зарплату, но выплачивала ипотеку и поэтому под категорию малообеспеченных её дети не попадали.
Олесю приняли в шестой волейбольный класс «А», хотя она в волейбол играть вообще не умела, даже не знала, что это за игра. Но тренер просмотрела её в зале, и дала «добро». В новую школу Олеся первого сентября ехала с радостью. Пусть, пусть ездить надо. Нормально: Олеся рано вставала. В старой школе Олеся чувствовала себя ущербной. Бедной-пребедной. Ей было стыдно за свои мужские кроссовки (мама старалась покупать унисекс, чтобы Олежка донашивал), застиранные футболки, самые дешёвые джинсы; за простенький мобильник было стыдно до невозможности. Удивительно, но брат совсем из-за этого не переживал. Но у мальчишек всё по-другому. У них крут тот, кто сильнее. Последний год Олеся чувствовала себя в классе затюкано, пришибленно, она считала себя ничтожеством. Хуже быть просто не могло. С ней дружили девчонки, никто её не обижал, но она сама, в душе, считала себя лузером. Поэтому ушла, не задумываясь.
В новой школе тоже пришлось несладко. Олеся была к этому готова. Некоторые девчонки пять лет отзанимались волейболом. Некоторые были очень богатые. Родители многих девочек были в прошлом волейболистами, они ходили на все игры, и даже на тренировки!
Классная руководительница упрекала Олесю, что мама не ходит на родительские собрания.
− Она ходит, просто опаздывает, вот вы её и не отмечаете! – протестовала Олеся. – Она у брата сначала на собрании, она не может разорваться!
Родительский комитет требовал с мамы деньги на форму и подарки тренеру. Мама сдавала только на форму. Приходилось Олесе объяснять родительскому комитету об ипотеке и о том, что папа с ними не живёт и не помогает.
В старой бы школе Олеся не посмела и рта раскрыть, а тут – вякала, сама не знала почему. Может, потому, что тренер иногда стала выпускать Олесю играть первым составом. Олеся стала распасовщицей, связующей. Связка – это талант, это не всем даётся. Тренироваться ей очень нравилось, а уж на площадку выходить Олеся на турнирах Олеся обожала. Команда на первенстве города четвёртая стала. А команд в городе всего двенадцать. Жалко, что не в призах. Проиграли в игре за третье место. Во всём приём виноват, нет у команды сильного либеро. После либеро тяжелее только связке. Надо доигровщику пасовать удобно. Связка привыкает к одному доигровщику, к его росту. А если доигровщик другой, то связке заново приспосабливаться приходится. Тут уж не до первого темпа, тут бы со вторым темпом не промахнуться.34 Хорошая школа. Всем еда бесплатная, и завтраки и обеды, и лагерь зимний почти бесплатный, и Болгария прошлым летом обошлась всего в семь тысяч вместе с перелётом. Нет! Ну почему в Болгарию достаточно было только от мамы разрешение, а в Словакию требуют и от отца?!
С марта-месяца писали папе по соцсетям, стучали клавишами допотопной клавиатуры и она, и брат, и даже мама – папа занёс их всех троих в чёрный список. Отправили папе письмо, и бабушке письмо – заказные с уведомлениями, дорогие письма. Ответа не последовало. А уведомление почему-то вернулось только одно – от бабушки.
− Я спрашиваю на почте: «А второе-то где?» – рассказывала мама и трясущимися руками чиркала зажигалкой, закуривала (курила дома теперь часто). – Почтальонша мне отвечает: «Что вы хотите – адрес же на письмах одинаковый. Это ж Хохляндия. У них и письма заказные, и бандероли пачками теряются. А мы – компенсации ещё выплачиваем с формулировкой «утеряно на территории Украинского государства»…
И вот бабушка бросила телефонную трубку. Это всё. Это, конечно же, не конец, но это точно Олеся в первом составе играть больше не сможет. Перешла к ним с баскетбола Рита-Звёздочка (так тренер её называет) – для баскетбола она маленькая, а для связки – в самый раз. Та пока хуже Олеси, но – Олеся уверена! – летом её тренеры подтянут. Олеся чувствовала – это конец. Ну почему брат ездит всегда в лагеря по России?! А они, волейболисты, за границу?!
− Ничего. – сказала мама. – Пусть папе пусто будет, пусть горит в аду, пусть жарится на сковородке. А ты, Олесь, пойдёшь летом со мной работать. Нам как раз сезонный продавец требуется.
Как и предполагала, после лета Олеся вылетела из первого состава. Время её прошло. Рита-Звёздочка была лучше. Но всё-таки год Олеся за честь команды выступала – тоже неплохо. Обидно конечно. Многие девчонки на тренера обижаются, но молча, тренироваться не прекращает. Хорошо, что Олесю всё-таки на турнир приглашают. Всё-таки она во втором составе, а не в третьем, как некоторые, как например Мишель. Мишель-то в Словакию съездила, ей визу дали. У неё ж папа здесь живёт, недалеко. Мама Мишель сходила в милицию, и там выдали справку, о том, что папа разыскивается как злостный неплательщик алиментов. В общем, справка эта помогла. Олеся с братом тоже алиментов не получают. Но папа – далеко, папа – иностранец.
В марте Крым стал нашим, мама сказала:
− Как бы войны не было. У нас на работе все переругались. Многие ж с Украины.
И скоро началась война.
− Бабушка звонила, − поморщилась мама вначале июня.
− И ты с ней говорила?
− Ну.
− Мам! Ты чего?
− Ну поговорила. Они боятся, что зимой горячей воды не будет.
− Пусть под холодной плещутся, гады, − отмахнулась Олеся.
− Ещё они боятся всеобщей мобилизации.
− Это что?
− Это папу на войну пошлют.
− Пусть шлют, − зло сказала Олеся.
Тут брат встрял. Он возмужал за последний год. Теперь все думали, что он – старший, а Олеся младшая, теперь Олеся за ним кроссовки донашивала.
− Ты чё, Олесь! Это ж значит, он западенцев защищать будет. А он же русский.
− Да. Там русских много, там же рядом Николаев, там корабли строили. Там пророссийски настроены, − сказала мама.
− И что вы предлагаете? – Олеся вспомнила почему-то злую тётю с пляжа и обидное слово «москали».
− Папу обратно принять.
− Как? – Олеся опешила. – Мама, ты что забыла, что он с тобой сделал?
− Знаешь, Олесь. Я, честно, теперь жалею, что я ему регистрацию не продлила тогда…
− Но бабушка! Ведь бабушка отказала нам тем летом! Вот и ты отказала – синхрон-ответ.
− Это всё так, − согласилась мама и закурила. – Я тогда на нервах была. Олежке голову пробили. За такие деньги покалечили. Я переживала. Ещё неизвестно, как это всё в будущем отзовётся.
− Да ладно тебе, мам, − пробасил Олежка. – У меня уже нос перебит, уши тоже, и трещина в позвонке, а ты всё о том сотрясении…
− Вот и я говорю… Что теперь вспоминать. Нам папа нужен живой. Но, в принципе, он готов идти в ополчение. «Отмаливать грехи» – он так сказал. Я запретила. Я сказала: «Ты детям нужен! Не думаешь о себе, подумай о детях!»
− Мне не нужен, − медленно проговорила Олеся. – Пусть его там убивают.
Никто не ответил ей. Мама зажгла сигарету о сигарету… Затянулась. Брат сидел и молчал… Лучше б заорали, она бы тогда тоже в ответ высказала всё, что она о папе и бабушке думает! А сколько денег на звонки и на письма ушло год назад. Олеся всё подсчитала, в сумме восемьсот рублей получилось. Может, для кого восемьсот рублей и не деньги, а она бы могла себе хорошие капельки– наушники на них купить. И так на каждом углу обман: то фарш тухлый подсунут, то у новых кед подошва после первого же дождя отклеивается, а тут ещё эти звонки с письмами. А унижений сколько было, а нервов! И – самое главное! – только зря унижалась перед бабушкой. Всё равно она теперь во втором составе!
− Да ладно. Пусть приезжает. – выдавила из себя Олеся. – А то прям приуныли. Но учтите: я с ним разговаривать не буду!
С папой она ни разу не заговорила. Вопросы сначала игнорировала, потом начала односложно отвечать – папа не обижался, и всё подлизывался, подлизывался… С Олежкой он сразу подружился, да и мама выглядела довольной, даже счастливой – она вышла за папу вторично и зарегистрировала его не временно, а просто зарегистрировала, прописала навсегда. А ещё папа подал документы на получение российского гражданства.
По закону подлости теперь никакого разрешения на выезд от папы не требовалось. Никто в спортшколе больше за границу не ездил. Их команда отчаливала в Алушту. Крым же теперь – наш.
− Олесь! В Алушту от мамы разрешение достаточно, − сказала тренер.
Олеся кивнула. Не будет же она рассказывать, что мама второй раз за «этого осла» вышла, и что он теперь готов каждый день разрешения у нотариуса оформлять.
Разрешение на выезд было оформлено через неделю, от имени и папы и мамы. Но тренер посмотрела только на сроки и даты, быстро сунула разрешение в папку.
Чемодан набрался тяжеленный.
− Это из-за гирь, утяжелителей и набивнушечек , − объяснила Олеся, краснея.
− Утяжелетили – это мешки с песком? – подлизывался папа.
− Ну да. – нехотя ответила Олеся. – На ноги надеваются, на руки. Знаешь, как тяжело!
− А набивнушечка – это мяч?
− Ну да. Они раньше по килограмму были, а теперь мы старшие, положен набивной мяч в два кило… − Олеся осеклась: что это она папе отвечает?
Олесе «подфартило» как всегда: за сетку (гигантскую авоську) с волейбольными мячами отвечали связующие. Рита-Звёздочка и она разделили между собой мячи поровну. То есть, кроме чемодана, у Олеси ещё и мячи в огромном мешке-сетке!
− Я помогу, Олесь, − суетился папа. – Я провожу тебя… − папа запнулся. – Можно?
И Олеся выдавила сухое «да».
Она появилась во дворе спортшколы. Папа катил чемодан, она – шла, перекинув через плечо сетку с семью мячиками, пока добирались до школы, в автобусе все на эти мячики пялились. Тренер, родители девчонок, уставились на них с папой. Три года Олеся всегда приходила к автобусу одна. Всех девчонок провожали родители. Чужие мамы промакивали глаза, махали на прощание. Чужие папы хохотали, жали друг другу руки, шутили, курили в сторонке. Крупные папы, крупные мамы, все бывшие волейболисты, азартные волейбольные болельщики. И только Олеся приходила одна.
Подкатили автобусы. Папа помог загрузить все чемоданы. Мускулы, бицепсы и трицепсы, перекатывались у него по напряжённым рукам. Девчонки залезли в автобус. Родители стали расходиться, они привыкли к частым лагерям дочек, не очень переживали, не очень волновались. Но папа стоял у автобуса. Стучал ей в окно. Она делала вид, что не замечает. Он набрал её мобильный. Олеся вспоминила, как бросала трубку бабушка и… решила принять вызов
− Ну что?
− Не забудь заранее взвесить чемодан. Двадцать-три-двести на контроле ещё пропустят, больше нет.
Он стоял тут рядом за стеклом, и звонил ей по мобильному – вот чудик.
− Да знаю я, − сказала Олеся в трубку. – Мама же дома взвесила – двадцать-два-восемьсот. – Олеся нажала «отбой».
Папа вошёл в автобус:
− Ну а вдруг у них весы другие?
Тьфу ты, чёрт! Заело!
− Хорошо, взвешу! – с каменным лицом выдавила Олеся. Все девчонки смотрели на неё.
− Родители! Через минуту стартуем! – объявил водитель! – Посторонние покинули автобус!
− Ну всё, Олесечка, − папа нервничал, губы его тряслись. Он стоял перед ней высокий, жилистый, сильный, широкоплечий, загорелый, и нервничал как она когда-то в старой школе. Она поняла, что ему надо ей сказать что-то важное, настоящее. Олеся почувствовала, что комок подкатывает к горлу, что она краснеет и сейчас расплачется. Она резко обняла папу и сказала:
− Ну всё папочка, выходить тебе надо!
Автобус тронулся. Она припала лицом к стеклу. Но папы среди немногочисленных родителей не было видно…
