Рахиль Гуревич
Болельщик на солнцепёке. Рассказы о любви и спорте
Болельщик на солнцепёке
Мальчик-толстяк, случайно оказавшись на соревнованиях как зритель, тоскует. Болельщика замечает известный спортсмен. Он говорит толстяку всего несколько слов, но это очень важно для героя рассказа.
Самые лучшие мама и папа были у Славика и Настеньки Белокобыльских. За свои пятнадцать лет Славик видел великое множество родителей и каждый раз радовался: как хорошо, что у него родители не такие как у других − не грубые: мягкие, но не мягкотелые, тактичные, в трудных ситуациях шутят, всё и всегда спокойно объяснят – воспитанные культурные разносторонние люди, всегда готовы поддержать их с сестрой. Мама и папа Славика могли быть и требовательными, бывали и строги, но, в общем и целом, атмосфера в их семье была необыкновенная. Вся атмосфера вокруг Славика и Насти тоже была благостная: соседи – милые, воспитанные, из московской интеллигенции. Славик жил в прекрасном месте, в прекрасном доме, недалеко от спорткомплекса «Олимпийский», в котором на всех этажах продавались книги. Музеи неподалёку, театры способствовали, да и вся атмосфера старой Москвы настраивала на спокойный воспитанный размеренный лад. Правда, некоторые здания, построенные недавно, эту атмосферу не испортили, нет, но «исказили» − так сдержанно отзывались родители о новых постройках. Родители обо всём отзывались сдержанно, никогда не давали резких оценок, они говорили детям, что дипломатия – величайшее искусство и в жизни очень помогает.
Славик и его младшая − тремя годами− сестра учились в хорошей школе, ходили в неё пешком по бульвару до Садового кольца, а там − Кольцо перейти, и уже рукой подать. Это была длинная прогулка, можно было и на метро подъехать, и на троллейбусе, но родители настаивали, чтобы дети ходили пешком, чтобы двигались.
− Движение – это жизнь, − глубокомысленно изрекал папа.
И Славик с Настей привыкли к получасовым ежедневным прогулкам с рюкзаками за плечами. Им было иногда неохота идти пешком в школу, особенно зимой, по гололёду, но дети были уверены: родители лучше знают и никогда не жаловались, что им тяжело ходить по утрам.
Славик с Настенькой ходили в бассейн. Бассейн, как и всё, что находилось неподалёку от их дома, был самый лучший: широкий и глубокий, с вышками и мостками. С трибунами, высокими, широкими, глаза рябило от цветных квадратиков кресел. Славик плавал в абонементных группах. Иногда, когда он приходил на занятие, вдруг оказывалось, что занятий по плаванию нет, потому что – соревнования. Тренер не сообщил, а сам Славик бумажки, приплюснутые магнитами к доске объявлений не любил читать. Там, в этих объявлениях, шла сплошная похвальба – всё какие-то фото чемпионов, всё какие-то поздравления «с выполнением норматива мастера спорта»… Не нравился Славику стенд-хвальбушка, сестра же всегда у этого стенда «зависала», до школы, с трудом складывая буквы в слова, водила пальцем по бумажкам, на следующий год – прочитывала объявления быстро, уверенно, ещё через год просто по привычке подбегала узнаь «какие у них тут новости»… Славик не расстраивался, что тренировку отменили, скорее даже радовался. Он шёл, поднимался на трибуны и ждал сорок пять минут, даже иногда час, а потом шёл с сестрой домой – сестра занималась в этом же спорткомплексе, в мелком бассейне, в лягушатнике – там соревнования никогда не проводились.
На трибунах Славику нравилось: высоко, бассейн как на ладони, мостик на вышке колышется от сотрясений воздуха – красота. Он и дома по телевизору, если родителей не было, украдкой смотрел спортивный канал, больше всего любил биатлон. Ему нравилась непредсказуемость гонки − всё же зависит от стрельбы. Это как в школе – спросят-не спросят. А тут – промах-не промах, штрафной круг, штрафные минуты − неожиданность щекочет нервы.
Перед каждым заплывом, Славик загадывал, кто приплывёт первым, и сорок пять минут, даже час, пролетали незаметно. Иногда Славика отвлекали от просмотра родители пловцов. Они кричали, болели за своих детей, ругались страшными словами, били в какие-то надувные палки-колотушки. Славик не мог понять: зачем они это делают? Ведь дети их всё равно не слышат. Отплававшие дети поднимались наверх, на трибуны. Славик редко видел, чтобы родители хвалили своих детей. В знак одобрения папы хлопали по плечу. Иногда папы хвалили девочек. Мамы же никогда не хвалили дочек, всегда были чем-то недовольны. Мамы всегда всё записывали на видео, и тут же его включали детям, объясняли ошибки. Дальше спортсмены усаживались рядом со своими родителями или дедушками (бабушек почти не наблюдалось), и как будто и не было заплыва. Спортсмены пили из термоса, смотрели соревнования вместе со всеми, перекидываясь с родителями односложными непонятными ему, Славику, словами.
Однажды в фойе произошёл такой случай. Были какие-то соревнования, самые важные, финал «кубка всех кубков», как шутил Славик про себя. Славик отсидел на трибунах ровно час, спустился в фойе, протянул номерки гардеробщику, забрал пуховики, и стал ждать сестрёнку. Она всё не выходила – мама всегда ругала, если Настя волосы не до конца досушивала, вот Настя и стояла в очереди на фен – свой фен они никогда не брали, родители не разрешали, говорили, что свой фен можно только взрослому в розетки включать, потому что розетки – это опасно, а они, родители, не могут их провожать, у них, у родителей, − работа до шести вечера. Мама как раз с работы приходила, а они из бассейна – и мама первым делам щупала Настины волосы. Славик думал: как хорошо, что он мальчик и стрижётся коротко. Значит, сидел он, Славик, в фойе, где гардероб, окошечки по продаже абонементов, буфет, злополучная доска объявлений да и много ещё чего. И тут он услышал визг. Администратор выбежала из будки, бросила своё окошечко, побежала куда-то, в направлении буфета.
− Не смейте бить ребёнка! Я на вас в полицию!
Мимо Славика прошли женщина и мальчик в плавках, женщина тащила мальчика за ухо. Но Славик не успел как-то оценить ситуацию, среагировать на неё, обмозговать. Администратор уже гналась за злой матерью. Тут кто-то рядом сказал: мол, мать, такая-сякая-ехидна, в мужскую раздевалку вошла и сына вывела оттуда. Славик встал, аккуратно положил пуховики на сидение стула и решил прогуляться в направлении, куда побежала администратор – ему стало интересно. Он прошёл фойе, двинулся по коридору – администратор с видом победительницы цокала каблуками навстречу.
− Безобразие! – сказала она Славику.
Славик кивнул в знак поддержки, но пошёл дальше, вглубь коридора. У туалетов он увидел женщину, молодую красивую, в чёрной водолазке, как у его сестры, и этого парня лет двенадцати, а может и младше – этих пловцов не разобрать, они встречаются просто огромные. В общем, плюс-минус, его ровесник был этот парень с красным распухшим ухом.
− Я же нервничаю, ты пойми, − говорила женщина. – Я тебя потеряла. И проплыл безобразно, и час из раздевалки не выходишь… − увидев Славика, она осеклась.
Парень молчал, красное ухо контрастировало со вторым, не красным, это было видно и при плохом освещении. Славик встретился с парнем глазами, и аккуратно шагнул в туалет, неплотно прикрыв дверь. Встал у сушки для рук, прислушался.
− Почему ты не выходил?
− Потому что ты злая, − всхлипывал парень.
− А почему я злая? Ты понимаешь, почему я злая? Я упрашиваю начальника, ухожу с работы, чтобы посмотреть на тебя, поболеть за тебя. Я переживаю, нервничаю за тебя. А ты позоришься!
− У меня настроения не было, − рыдания.
− Так нельзя, пойми, сын, нельзя. Надо настроиться. Ты должен улучшать время на Кубке, а ты на две секунды хуже проплыл!
− На секунду и девять десятых! − взвизгнул парень и забежал в туалет. Парень заметил Славика и шарахнулся обратно. Славик зашёл в кабинку, спрятался, притаился – неудобно получилось. Парень всё понял.
− Пойдём, мам. Ещё завтра «спина»22, я в команде плыву первый этап, я обязательно улучшу.
− Да уж улучшай, пожалуйста, команду-то не подводи, – слышались удаляющиеся реплики, уже без надрыва и слёз.
Славик просидел в кабинке десять минут – он посчитал, что этого должно быть достаточно для одеваний. Он хотел, чтобы парень с мамой ушли. Он, Славик, в глазах этого парня просто «любопытный баб» и «сплетник», но ему надо было понять, что произошло. И вообще, − думал Славик, стоя в запертой на щеколду кабинке: почему родители на трибунах такие взвинченные, нервные, почему они орут, почему они таскают сыновей за уши. Он, между прочим, сидел и тихо-спокойно ждал сестру, а вот теперь приходится торчать здесь в туалете да ещё волноваться: как там пуховики, не украли? Почему нельзя жить мирно, вести себя достойно, реагировать на всё иронично и улыбаться приветливо окружающим? Как смеют эти люди разрушать своей агрессией, своей невоспитанностью (да что там, и матюгами) этот замечательный мир, эту приятную атмосферу бассейна, его отдушину, его релакс. Почему эти люди такие грубые, такие наглые, такие хамы?! Почему грубияны-родители ждут чего-то от детей, требуют, угрожают, таскают за уши, не дают спуску. Тот парень схоронился от мамы в раздевалке − и Славик, вот, прячется. Неприятного разговора боялся тот пловец, трусливо оттягивая его, как расстрел хотя бы на секунду, хотя бы ещё на мгновение, на минуту-другую − что называется, надышаться перед смертью. Славик сам так иногда делал в школе, когда знал, что его на улице дожидаются, чтобы толкнуть, «наехать», побить – были у них в классе отморозки. Славик тянул время в школе, дожидался учителя, выходил из школы с кем-то из взрослых, и обидчики его не трогали. Ещё бы! Они же трусы. Иногда Славик так же позорно, как сейчас в бассейне, отсиживался в школьном туалете, прятался от противных девчонок. Девчонки тоже любили «наехать» на него ни за что-ни про что, обозвать. На перемене, когда он видел обидчиц, то сразу бежал в туалет. Нежелательной встречи не происходило, и оскорбления не случалось…
Когда Славик с сестрой шли из бассейна, он думал в сотый, в тысячный раз: какие же золотые у него родители. На абонементе, пока он был мелким, как сейчас сестра, в конце года тоже проводились соревнования, спортшкола высматривала перспективных и приглашала к себе. Плыли всегда пятьдесят «кроликом» – как говорил папа. «Пятьдесят – вольный стиль – мальчики младшая возрастная группа», − так объявляли в микрофон. Славику всегда нравилось, что объявляют в микрофон – это сразу придавало значительность соревнованию. Родители говорили: зачем нужны эти соревнования? Но как люди обязательные и ответственные, считали малодушием не пойти.
− Может, с тренера отчёт требуют, − предполагал папа.
− Да какие отчёты?
− Подушные.
− Да какие подушные, − мягко не соглашалась мама. – Группы-то за деньги. Тренер процент от количества абонементов получает, а не за качество работы.
− В смысле?
− В смысле от тренера на абонементе не ждут результатов.
− Ты права. Но, может, учитывается, сколько детей из абонемента в спортсекцию переведут. Может, там премии.
− Вряд ли, − не соглашалась мама. − Секция нас не касается. Это для тупых. Что называется «сила есть – ума не надо»… − мама не любила и не уважала спортсменов.
До одиннадцати лет Славику приходилось пыхтеть на этих соревнованиях. И всегда его хвалили, просто захваливали родители: какой он молодец, какой он силач, как технично он плыл, как грамотно сделал кувырок (это когда сто метров вместо пятидесяти последний год плыл).
− Ты смотри, Славочка! В том году на полтиннике, − папа успел перенять бассейновский жаргон, − у тебя было время пятьдесят четыре и две, а сейчас уже пятьдесят три, ноль-ноль. Только…
Но мама перебивала:
− Вот насколько быстрее! На целую секунду и две десятых!
И Слава, немного расстроенный, что другие плыли быстрее, тут же верил маме: мама знает лучше.
Как только Славик перешёл в среднюю возрастную группу, никакие соревнования уже не проводились. А этой осенью Славику вообще отказали в групповом абонементе:
− Группы обучения плаванию до четырнадцати.
− А как же теперь? – испугалась мама. Она знала, что до четырнадцати, но надеялась, что её воспитанный тихий Славик сможет ещё год походить в старшую группу.
− А теперь покупаете взрослый абонемент. И плаваете сами.
− Да как же это сами? – испугалась мама. – Славочка, сынок, ты хочешь плавать один?
− Нет, мама, − сказал Славик. – Там бабушки злые.
− Такие уж и злые?
− На наших ребят ругались. И мужики наглые, брызгаются на бабушек, а бабушки визжат.
− Но у нас и молодёжь ходит, − обиделась администратор. – Девушки помешанные на финтесе, красавицы.
− Нам помешанные не нужны, − снисходительно улыбнулась мама.
Через две недели им перезвонили:
− Группу открываем для подростков. Но занятия будут подороже. Придёте?
− Конечно придём! − обрадовалась мама. – Спасибо, что не забыли.
День для подростков был удобный − суббота, но время позднее: сеанс начинался в девять вечера!
Приходилось возвращаться домой в темноте. Иногда папа встречал, они шли вместе по пустынным улицам, фонари и лампочки светили, искрились повсюду, они радовались осенним заморозкам, за лето соскучились по длинным вечерам. Славик с раннего детства знал: уличные фонари, лампочки, гирлянды ненавидят лето – летом темнеет не раньше девяти.
Папа говорил:
− Ну как там в школе дела?
Славик рассказывал, как дела в школе, рассказывал, как готовится к ОГЭ и ГИА, спрашивал непонятное по химии, по массовой доли вещества. Он допустил ошибку в задаче… Решал у доски эту задачу: «массовая доля вещества в соли натрия составляет…» и услышал, как захихикали девочки, кажется Рябкова:
− Хи-хи, массовая доля жира, хи-хи…
Парни часто обзывали его толстяком. Но у них в школе толстяков было много. Толстяк и толстяк – Славик никогда не переживал из-за внешности. Отморозки, оскорблявшие, травившие его, давно остались в прошлом – их всех отчислили из-за тупости, даже подарки родителей не помогли. Но девочки! Это хихикание! Девочки травят по-своему, на полутонах, на интонациях, это похуже пинка под зад или подножки, от девочек он скрывался в туалете до сих пор…
Глупый смешок выбил его из колеи. Может, это случилось потому, что подруга Рябковой, Ира Лифанова, ему нравилась. Он вдруг подумал, что Рябкова наверняка смеётся над ним и за спиной, когда болтает с Лифановой. Его это расстроило. Сначала казалось, что расстройство скоро пройдёт. Но нет, не проходило. Глодало, напоминало о том, что он с массовой долей жира, что он не нравится девочкам, они смеются над ним. И папе он не мог рассказать об этом. Об оскорблениях родители говорили:
− Не обращай внимания. Эти люди − невоспитанные. Это люди не твоего круга. Не замечай их.
Да всё верно – невоспитанные. Но они на каждом шагу встречаются, от них не скроешься, и все они норовят откомментить твою внешность. Не начнёшь же им лекцию читать о волновой теории света и звука – лекцию они не оценят, а вот внешность и новые кроссовки − это пожалуйста, это − сколько угодно.
Сестра давно плавала в большом бассейне. Но он по-прежнему провожал её, дожидался – ему никогда не было скучно с Настей. Настя – единственный его друг и родной человек. Настя – смешливая, наивная, что думает, то и говорит. Пока ждал в фойе, он читал внимательно доску объявлений, он ждал теперь соревнований. В день соревнований Настя не говорила родителям, что сеанс в бассейне отменяется. Славик вёл Настю как бы на плавание. С сестрой он сидел на трибунах – хотя бы не один. Он привык на трибунах один, но с сестрой по-любому комфортнее. Ему не нравилось, что сестра, как и Рябкова из класса, любит пообсуждать, посплетничать:
− Ужас! Какие у пловчих плечи огромные! Уродство какое.
Ему не нравилось, что сестра так говорит, он не видел никакого уродства, наоборот: спортсменки все были симпатичные, и в шапочках очень похожие друг на друга. Эти девочки-пловчихи в купальниках-шортах по колено казались ему чем-то божественным, из другого мира.
− Знаешь, сколько такой купальник стоит? – не унималась Настя. – Двадцать тысяч.
Он пожимал плечами: двадцать и двадцать, ну и что. Он мягко говорил сестре:
− Давай, Настён, больше не будем обсуждать внешность, давай болеть за наших. Ты кого-нибудь из нашего бассета узнаёшь? – он тоже перенял жаргон пловцов.
***
Совершенно случайно он узнал, что 12 июня, в День России рядом с ними, на Олимпийском проспекте, состоятся забеги «Кремлёвская миля». Он писал ОГЭ. Смотрящие, учительницы разговаривали между собой о том, что Олимпийский проспект будет перекрыт из-за соревнований. Дома Славик вбил в поисковик запрос, так и узнал о «миле». А что? Выходной! Из-за его экзаменов вся семья в сборе, все его поддерживают, всячески настраивают на «позитивный» лад.
− Мама! – сказал он, когда мама вернулась с работы. – Мама! В День России по проспекту бегать будут, можно сходить посмотреть соревнования. Мама обернулась – на лице её не было обычной радости, даже приветливости не было, даже оживления. Но она спокойно сказала:
− Сходим, Славик, обязательно, сходим.
И они пришли на «милю». Бегуны на огромной скорости проносились по дистанции. 1612 метров − это два круга по проспекту. Кичливо и надменно рыжели пластмассовые конусы на виражах (судьи называли их «буратинами»), дрыгались от ветра шарики, прикреплённые к надувной стартовой арке. Мама и папа предусмотрительно привезли с дачи складные пленэрные табуреточки – в их семье всё старались запланировать заранее. «Девочки», сестра и мама, сели, а они с папой, «мальчики», стояли перед низенькой оградкой, границей между тротуаром и шоссе, наблюдали за спортсменами среди других зрителей – загорелых мускулистых мужчин и немолодых бледных испуганных женщин. С каждым последующим, забеги становились всё более захватывающими, всё больше болельщиков собирали они. Наконец, диктор сочным поставленным голосом объявил о «гвозде программы»: заключительных забегах мастеров. Стартовали женщины. Они неслись по бесцветному полуденному асфальту, лёгкие как лани, стремительные как пузыри воздуха в реактиве, ну… как водород в реакции замещения. Славику хорошо было виден дальний вираж. Его проходили два раза. То есть четыре виража, четыре прямые и потом – финишная полоса. Но на линии финиша, у бордюра, стояло много людей, и судья грубо ругался, если кто-то выходил к его столику или на трассу. Поэтому семья Белокобыльских выбрала место за тридцать метров до финиша, у виража, чтобы не слышать брань.
− Вираж – самое опасное место. Всегда драка идёт за короткую дугу, – выдал вдруг папа.
− А ты откуда знаешь? – рассмеялась мама. Смех её был каким-то уж чрезмерно-неестественно-натянутым.
− Ну, предполагаю, − пожал плечами папа.
− Так вот в кого у Славика такая страсть к спорту, − вздохнула мама, но постаралась сыграть, что вздохнула специально, для комедии − просто всех развеселить, разыграть…
Среди болельщиков пронеслось:
− Славик! Славик! – Слава обернулся: кто его зовёт?
Но звали не его, а кого-то из бегунов. У их виража, за оградкой, теперь тоже не осталось свободных мест. Уже вставали вторым рядом и за Славиком, и за папой, цокали недовольно, ударяясь о табуретки мамы и Насти. Мама цокания стерпела, но потом за ней стал кричать и улюлюкать болельщик, не молодой и не старый, лицо в морщинах, а всё равно нестарым кажется – мужчина без возраста.
− А что это за Славик? – обернулась на него мама.
− Славка Шабун. Полторашку бежит, трёху, пятак. Не знаете?
− Да вы понимаете, − пожал плечами папа, и вытер пот с лица (припекать начинало сильно). – Мы как-то не в курсе… Мы тут рядом гуляли… Живём неподалёку…
− Славка Шабун на трёх олимпиадах выступал, чемпион России, заслуженный мастер спорта.
− А под каким он номером?
− Да это… не вижу номера без очочков. Зрение от айфона село. Вона: в синей майке.
Папа поблагодарил, мама еле заметно усмехнулась после слова «вона». Больше Славик не смотрел на родителей. Бегуны подбежали к стартовой линии. Раздался выстрел. Плотная толпа разноцветных маек промелькнула и улетела вперёд. Смотрели внимательно, молча. Когда бегуны пошли на второй круг, раздались редкие крики:
− Петя давай!
− Ваня жми!
− Не приседай! Свободнее! Свободнее набегай!
После первого круга Слава Шабун шёл седьмым, и даже не в спину за лидерами, чуть отставая. Он был невысок по сравнению с остальными, сильно сутуловат, худой, поджарый, какой-то серый, помятый, старый.
Славик пожалел, что не взял бинокля, он вытягивал шею, вставал на цыпочки, сейчас за головами тот дальний второй поворот был почти не виден. Вот лидеры стали приближаться к их виражу, болельщики закричали: «Слава!». Но Слава шёл седьмым, дышал в спину плотной группе лидеров.
− Та-ак, последний вираж, − разнервничался папа.
Но и вираж Слава прошёл, никого не обгоняя, по внешнему неудобному радиусу. И вот − тридцать метров до финиша. Летят шесть человек, и Слава Шабун за ними. Двадцать метров – Слава Шабун всё ещё седьмой. Десять метров… Бегуны идут плотно: трое впереди, за ними следом ещё трое, но Слава Шабун находит вдруг лазейку, выстреливает рывком… На последних метрах он обходит соперников! Славик смотрел со спины – не мог видеть прямую проекцию, но увидел ясно: Слава Шабун победил.
Когда все перестали аплодировать, папа спросил у мужчины без возраста:
− Просто блестяще! Как это он так?
− Да вы что! – прицокнул довольно болельщик, махнул мускулистой рукой. – Опыт-то какой. Хитрость на финише нужна, ну и сил у соперников не осталось. Они ж держатся на морально-волевых, за любую скорость сразу цепляются, а Славка Шабун – сильный финишёр, ну и конечно всё просчитывает, в зависимости от обстановки, он хитрец, большой хитрее-ец.
− На то он и Славик Шабун, – поддакнул загорелый до черноты дядька с бесцветными глазами, в невнятной, под цвет глаз, застиранной футболке: – Славка − гений!
− Ну что? – мама сложила табуреточку. Она явно скучала на забеге мастеров. – Домой?
− Мам! Давай награждений дождёмся, ну, пожалуйста! – Славик знал, что мама ему не откажет, у него же завтра ОГЭ по английскому, аудирование. Надо поддерживать позитивный настрой.
− Жарко, сынок.
− А там воду бесплатно раздают. Пойдём попросим, – предложила Настя.
− Но это же участникам! Славочка! Это неприлично.
Всё-таки они с Настюшкой побежали и попросили воду. Им выдали не две, а четыре бутылки. Мама поправила свою шляпу, оттянула пошире поля – эту шляпу она купили в Египте, поля могли становиться широкими, а могли закрутиться трубочками – в этом случае шляпа становилась панамой… Мама отыскала небольшую тень у стены с лестницей и уселась там. Наверху, на площадке, куда вели лестницы, был пьедестал. Играла музыка, какие-то старинные песни про птицу счастья завтрашнего дня.
− Это из фильма «О спорт, ты мир», − сказал папа. – Надо будет на ютюбе посмотреть: есть ли в интернете этот фильм?
− Да есть – отмахнулась Настя. – Она давно выдула воду и теперь пожирала энергетический батончик из сухофруктов, который ей дала красотка у рекламного стенда спортивной еды.
Начались награждения. После выпитой воды папа стал сильно потеть. Рубашка со спины стала мокрая как у бегунов-ветеранов, которые смешно перебирали ногами в своём ветеранском забеге. Славик впервые почувствовал какое-то непонятное чувство неудобства за своих родителей и чувство раздражения на них. Он видел, что они еле переносят эту жару, этот раскочегаренный каменный мешок, но не бросали его, не уходили. Он чувствовал себя виноватым.
− Вы идите домой! А я попозже подойду.
Мама посмотрела на него так, что он тут же понял: сморозил что-то идиотическое. Они же всегда семьёй, всегда вместе. Вот и сейчас они договорились после соревнований пойти где-нибудь поесть, в фаст-фудной у метро, там кондиционеры, и народу на втором этаже немного – все ж на дачах: выходной, лето и такая жара.
Славик даже не допускал мысли, что он откажется от того, чтобы посмотреть награждения. Он хотел ещё раз увидеть великого бегуна. Как он на финише! Славик был в восторге, в полном восторге от стратегии великого стайера. Его так и объявили «великий стайер». Надели медаль, вручили кубок, какие-то яркие пакеты, целых три мешка. К тому времени, когда стали награждать мастеров, зрителей почти не осталось. Но мама посвежела. Тётка, мороженщица, торгующая тут же, на лестнице, давно пустила маму под свой зонтик, к своему морозильнику на колёсиках. И мама под зонтом ожила. Не сразу, но ожила. И совсем пришла в себя, когда слопала два мороженых.
Награждение великого стайера Славик снял на телефон. Когда Шабун спрыгнул с пьедестала, к нему подбежала женщина, невысокая, не худая и не толстая, вся какая-то плотная, мышечная. Женщина вела под руку девочку лет шести, у девочки болталась по спине тонюсенькая косичка. Шабун поцеловал и женщину, и девочку.
− Жена его, − сказала мороженщица.
− Откуда вы знаете? – спросила мама.
− Вижу. Девчонка на него похожа. Не на неё.
− Такая у этого чемпиона жена мужеподобная. Прилизанная, с хвостиком. Сделала бы стрижку. А то так её хвостик старит.
Славик гневно посмотрел на маму. Стрижки был мамин бзик. Она считала, что голова должна быть аккуратненькая, волосок к волоску, очень следила за причёской, и всегда первым делом смотрела человеку поверх лба: как он пострижен… Славик возмутился: почему мама прилюдно позволяет себе такие высказывания? Это же невоспитанно, невоспитанно в высшей степени! Что случилось с мамой? Перегрелась? Или это торговка на маму так подействовала. Нет: чтобы на маму влияла мороженщица, такого ещё не было!
Шабун с женой и дочкой тем временем спускался по лестнице, чемпион шёл прямо на них – на него, Настюшку и папу. Славик захлопал в ладоши.
Шабун подошёл к Славику:
− Не жарко?
− Нет, что вы!
− Ты любишь бег?
− Очень!
− А чего сам не бегаешь?
− Времени нет.
− А-ааа, − рассмеялся вдруг Шабун по-мальчишески, почти по-детски. – А звать-то тебя как?
− Так же, как и вас.
− О-оо! Тёзка, − и Шабун пожал Славику и папе руку, а Насте руку поцеловал. – Не моё дело, Вячеслав, но я бы на твоём месте бегом занялся. Очень полезно. Тем более смотри: ты такой, можно сказать, фанат бега. В такую жару остался.
− Да, уж. Болельщик на солнцепёке! – вставила свои злобные «десять копеек» мама.
− А на моём месте, − вдруг спросила Настя. – Вы бы занялись бегом?
Шабун посмотрел на жену. Она поправила выбившуюся из гладкой причёски прядь и сказала:
− Обязательно бегай. Или плавай.
− Я плаваю, − сказала Настюшка. – Я вот в этом бассейне и плаваю, – и махнула в сторону бассейна.
− Ну, молодцы, гвардейцы,− сказал Шабун. – Пока, брат! – он обнял Славика, похлопал по спине и пошёл вверх по Олимпийскому проспекту, в сторону Театра Армии.
− Нет! Это безобразная фамильярность! – сказала мама. Сказала − как бы пошутила. И Славик ответил маме в тон:
− Нет! Это благодарность чемпиона самому преданному болельщику, − тоже как бы пошутил.
Мама засмеялась искренне, весело, она не уловила в ответе никакого раздражения, а может быть сделала вид, что не уловила.
Папа стоял почему-то печальный и не жаловался больше на жару, рубаха его высохла на спине и надувалась парашютом при порыве ветра. Мама сложила табуреточку, и, попрощавшись с мороженщицей мило, как только она одна умела, вышла из-под зонтика, обмахиваясь шляпой.
− Ну что, семья, в фастфудку двинули?
− В Макдошку! – стала размахивать сложенной табуреткой Настя. – В Макдошку.
А Славик шёл за родителями и сестрой, шёл… не шёл, а плёлся… Впервые он не хотел идти с ними рядом. Славику стало казаться, что его родители мало чем отличаются от тех людей, которых они называют «невоспитанными». А ещё Славик понял, что все дифирамбы, которые ему «пели» родители, особенно мама, когда он ещё плавал на соревнованиях – одно сплошное враньё. «Почему они не требовали с меня результатов тогда? Почему не говорили правду? Вот, учиться мама всегда требовала хорошо! С учёбой такие бы результаты, как в плавании, не прошли». Мама не ругалась, если он с чем-то не справлялся в школе, получал низкий бал, но как-то разъясняла, объясняла, говорила, что в нашей тяжёлой жизни только умный может чего-то добиться, грозила, что, если отчислят, то придётся ходить в школу «для невоспитанных». Почему же мама никогда не говорила, что если он не будет быстро плыть, и не научится подтягиваться, он вырастет слабаком и толстяком, массовой долей жира? А ведь он мог быстро плыть, тогда в детстве, но он не любил задыхаться, ему было лень терпеть, а на «миле» все бегуны терпели – Славик же слышал, как они дышали и даже стонали.
После мили, чем дальше, тем больше, стали раздражать его родители. Этой своей сдержанностью, своим участием, каким-то напускным, театрально-привычным лицедейством, лицемерием − как маску какую-то надевали. А Славик хотел вот такого мужского похлопывания по плечу, простых сильных слов, пусть грубых, но честных. Он вспоминал того парня из бассейна с красным ухом. Интересно: где он сейчас, как сложилась его спортивная судьба?
А Настюшка – вот молодчинка! − никогда ни о чём таком не думала, не мучилась. Взяла и стала бегать по Екатерининскому парку.
− Я на следующий год тоже милю побегу, − огорошила Настя родителей.
Мама схватилась за сердце:
− Настюша! Что ты!
− Ну, я потихоньку, мама. Сейчас фитнес в моде.
− Так фитнес, не миля.
− Нормально мамуль, всё нормально.
− Там шушера, одна шушера, и потные такие, − бормотала мама.
Маме впервые было стыдно за дочь. На улице её останавливали соседки из их «интеллигентного» дома, с удивлением интересовались, не влюбилась ли Настюшка? А почему тогда так помешалась на физкультуре? Мама смущённо улыбалась, пожимала плечами:
− Девочки. Они сейчас все гонятся за рекламой.
− Жертвы рекламы, − участливо кивали соседки и рассказывали страшные случаи о разрывах сердца у бегунов.
Но Настюшку было не отговорить! Куда там! По осени она и в школу, и из школы стала бегать. Оставляла школьный сарафан в раздевалке, в мешке со сменкой, а когда прибегала в школу, переодевалась в физкультурной раздевалке.
− Над тобой вся школа не смеётся?
− Ну что ты, мам. Кому какое дело, в чём я в школу забегаю.
– Славика хоть бы пожалела!
− Ну что ты, мам. Ему несложно. Наоборот подкачается.
Подкачается… Славик тащил теперь в школу два рюкзака! И из школы тоже. По гололёду! Однажды шлёпнулся, но два рюкзака − на спине, и на грудине − смягчили падение – как в воздушной подушке. Весной Настюшка стала бегать с рюкзаком. А летом, 12 июня, он уже стоял за оградкой у трассы и фотографировал Настюшку для соцсети.
− Видео мне ни к чему, − сказала Настюшка. – Тут, вон, какие девочки спортивные. А фотка – это хорошо. Не видно, на сколько я от них отстану.
