Рахиль Гуревич
Болельщик на солнцепёке. Рассказы о любви и спорте
Настюшка бежала себе потихоньку, ни на кого не смотрела. Отстала почти на круг, но ничего: бежала и даже махала болельщикам рукой. Настюшка была в топике, в шортиках, в ярких кроссовках. Она чувствовала себя королевой – все же на неё смотрели и поддерживали, больше даже, чем лидеров. А Славик стоял несчастный, пришибленный, украдкой любовался девчонками-бегуньями, стройными, высокими, восхищался, как математическим маятником качаются от бега их косы, собранные на затылке: туда-сюда-тик-так… Почему родители не выбрали для него спортивную секцию, почему не объяснили, что мужчина должен быть сильным и спортивным, а не только умным. Мужчина должен дать отпор врагу, а не скрываться от обидчика, не прятаться. Славику было ужасно обидно, разочарование в родителях выросло за этот год катастрофично. Ему стало пресно с родителями, было душно дома от «идиллии» и хороших манер. Он хотел бы завести друзей или девушку – с кем можно поговорить об этом по душам, но кому он нужен – толстяк. Хотя бы Настюшка у него есть, есть с кем поболтать, но всё ей рассказать нельзя – она тут же маме «по секрету» выложит.
Он стоял около финишной арки и ждал. Сейчас побегут мужчины-ветераны, потом молодёжь до восемнадцати, потом взрослые-любители, а потом уже члены сборной и мастера. Славик ждал Шабуна. Сейчас Шабун отбегает, его наградят, и Славик обязательно подойдёт к нему после награждений, спросит, как ему быть, с чего надо начать, чтобы перестать быть неуклюжим толстяком, и где ещё можно его увидеть, на каких соревнованиях.
Ориентир на валторну
Филипп – нервный ребёнок, но хороший спортсмен. На соревнованиях по спортивному ориентированию он сомневается: куда бежать? Кто-то лесной, сказочный, потусторонний помогает Филиппу.
Когда Филипп родился, невропатолог, пожилая, знающая дама в черепашьих очках-лупах, сказала:
− На срочный массаж назначаю.
Мама Филиппа, Лена, стала благодарить: на массаж в поликлинике очередь на полгода, а тут – срочно назначают. В ответ на радостное мам-ленино «спасибо-спасибо» невропатолог сняла очки, очень пристально, сочувственно, с грустью и тоской в маленьких черепашьих глазках посмотрела на маму Лену, на грудничка Филиппа, вздохнула и добавила:
− И, мамочка, дорогая, забудьте о работе на ближайшее десятилетие, занимайтесь только ребёнком, исключительно малышом. Больше гуляйте. Поселитесь на свежем воздухе.
Мама Лена любила гулять, это её всегда успокаивало. Теперь же гулять в парке стала с утра до вечера, на прогулке она отдыхала от истошного визга долгожданного мальчика, первенца, наследника, продолжателя рода – на улице Филипп спал как убитый; дома же Филипп вообще не спал: ёрзал, дрыгался, бесился, пинетки стягивал и носки, пелёнки жевал, плевался, хрюкал, скалился. Визжал, как стадо рождественских поросят перед бойней. Маму Лену все вокруг уверяли, что скоро эти «фокусы» грудничка пройдут:
− Подрастёт и поумнеет, станет как все.
Но не тут-то было. Филипп рос нервным, временами психованным и очень недобрым, злым. Он любил доводить всех. Это ему доставляло необъяснимую радость. Если девочка– ровесница собирала по весне лютики в букет, то Филипп моментально оказывался рядом, собирал три букета, вырывая цветы с корнем прямо у девочки из-под ног, то есть из-под рук. Девочка обижалась, плакала, хлестала своим букетом Филиппа, Филипп демонически хохотал, отбирал у девочки и её лысый букет, кричал: «Ещё цвет!», убегал, только его и видели – догнать трёхлетку, худенького, не по годам высокого, юркого и стремительного, не мог никто. Спустя час Филипп обычно «находился», в случае с лютиками нашёлся раньше, с рёвом стал жаловаться маме на нестерпимый кожный зуд, потому что лютики очень агрессивные, агрессивнее даже Филиппа. Лютики аллергичны. Ещё три дня Филипп ходил весь в зелёнке – расчесывал раздражение до крови, а мама Лена объясняла многочисленным знакомым:
− С горки упал.
Детский сад Филипп посещал недолго. Другие родители подписали бумагу против Филиппа, и его из сада отчислили. Надо сказать, что было за что. Филипп ломал игрушки. Игрушки сейчас такие, китайской всё национальности, долго не живут, ломаются без посторонней помощи сами по себе; при Филиппе игротеку в саду приходилось обновлять полностью раз в неделю. Краны, колёса, разные винтики и пластмассовые шестерёнки от машин воспитатели находили в самых неожиданных местах, например у себя в тарелке с супом. На творческих занятиях Филипп пил воду из баночек-непроливаек, в которых полоскали кисточки, а ещё − ел пластилин. И многие дети, вслед за Филиппом, пили из баночек и глотали пластилин, особенно красный и зелёный цвета пользовались у группы популярностью. Филипп всем объяснил, что красная и зелёная вода – это клюква-кола или гранат-кола, а пластилин − это такой шоколад и его скоро рекламировать начнут, и тогда уже в наборы с пластилином ни за что не положат.
− Просто у них обёртки ещё не готовы, − говорил Филипп, откусывая пластилин маленькими кусочками, чтобы растянуть удовольствие, – как будет готова упаковка, так и появится новый шоколад в магазе.
Согруппники говорили Филиппу: почему красная вода – клюква, понятно, но почему зелёная вода − гранат, непонятно. Тут Филипп вёл себя как-то странно: он спрашивал: где зелёный, а где красный.
− Ты что сам не видишь?
Филипп молчал глубокомысленно, запивал «шоколад» «колой», а потом воспитательница всё портила: громко крича, отнимала «шоколад» и запирала его в шкаф.
– Видите, как воспа накинулась, − зло ухмылялся Филипп.
Все видели, как жадничает воспитательница, и ещё больше начинали доверять Филиппу, и ещё долго рассказывали родителям о новом шоколаде, который вот-вот появится в продаже. Но родители только делали вид, что слушали. Родители кивали, а думали о своём, пока одна бабушка, самая интеллигентная и профессорская, не прислушалась к шепелявой внучкиной речи. На занятиях по лепке за Филиппом стала следить нянечка. Пришлось Филиппу перестать питаться пластилином, зато он потихоньку стал пластилин подворовывать.
На прогулке Филипп не сразу, но убегал с детсадовской веранды к подвалу здания садика, там жили кошки. Кошек кормили объедками из столовой. Филипп насыпал в бумажные тарелки с едой пластилиновые колбаски. Скоро все кошки подвала стали бегать с кусочками пластилина в шерсти и истошно орать. Это было очень некрасиво, неэстетично и чрезвычайно громко. Пластилин в кошачьей шерсти заведующая перенести не смогла, у неё, выдержанной и спокойной, вдруг скакнуло давление. Филиппа направили на обследование. Врачи не нашли у Филиппа ни один из страшных психических диагнозов. Тогда заведующая подключила родителей, и Филиппа отчислили с доморощенной характеристикой «некоммутативный гиперактивный расторможенный ребёнок в пограничном состоянии» − профессорская бабушка составила петицию, а родительский комитет подписал.
Во дворе и на детской площадке у Филиппа редко, но появлялись друзья. Если же на друга нападали недруги, Филипп вместе с недругами начинал своего друга бить. Мама Лена старалась Филиппа останавливать, делала ему замечания, старалась найти ему занятие, устраивала на детской площадке игры в вышибалы и футбол, в салки и в «собачку» – чтобы Филипп учился общаться без драк. В салках Филипп всегда хотел быть водой, он выбирал себе жертву, кого-нибудь поменьше ростом, помладше, и гнался, но не салил, гонял и гонял кругами, как борзая зайца, пока несчастный мальчик не ложился без сил на землю и не начинал выть, часто вдыхая и выдыхая.
Филипп был не только очень быстрый, но и очень ловкий. На все железные турники-конструкции он залезал первым, занимал самое удобное место и дразнил сверху не самых удачливых и ловких: строил презрительные, пренебрежительные, уничижительные рожи – такие рожи он видел на лицах воспитательниц и родителей в садике, и у соседей по подъезду. Ещё скалился Филипп страшно до ужаса. Это у них с мамой называлось «улыбкой Арлекина». Дети обижались, пугались – Филипп торжествовал. Торжество, когда другому плохо, было главной чертой в характере Филиппа.
В первой школе Филипп «протянул» почти два года, дальше школу пришлось сменить. Мама Лена объясняла: Филипп поссорился с учительницей английского и с «физкультурой».
− С физкультурой? – удивлялись собеседники. – Он же у вас такой спортивный мальчик, такой быстрый и бегает как Электроник.
Тогда мама Лена краснела и говорила, что она уже сама забыла, с кем ссорился Филипп, легче перечислить, с кем он не ссорился.
На детской площадке была хоккейная коробка. Коробка подчинялась центру досуга. На ней зимой в хоккей играли, просто катались на коньках, или бегали без коньков с клюшками, летом гоняли в футбол. На хоккейной коробке проводились праздники двора. Отвечал за хоккейную коробку Владимир Игоревич. Он за эту коробку зарплату получал. Он и лёд заливал, и ребят неприкаянных организовывал, записывал в центр досуга и тренировал.
У Владимира Игоревича была очень хорошая память на лица. И он Филиппа с маленького возраста запомнил, и гонял его нещадно с крыш раздевалок, пристроек, с только что залитого и ещё не застывшего льда, останавливал, если Филипп кого-то загонял.
− Ты чего, фокусник? На сердце же нагрузка! Ребёнок помрёт, а твою мать посадят. Я на суде засвидетельствую, что это ты загнал.
Филипп зло ухмылялся, он ненавидел Владимира Игоревича. Когда на площадке был этот тренер, все дети бежали к нему, а Филиппу бегать становилось не с кем. Как-то Владимир Игоревич и Филипп сцепились из-за снега. Снега около коробки была целая гора: маленькая плюющаяся машинка чистила каток, перекидывая за ограду рассыпчатый белый шлейф. Трактор освобождал хоккейную коробку снаружи: счищал снег возле ограды в одну большую кучу − так появилась снежная гора. Филипп восседал на этой горе час, восседал два… Пришёл Владимир Игоревич и приказал Филиппу слезть.
− Слушай, фокусник. Слезай давай. Сейчас придёт изо-студия, будет лепить из этого снега скульптуры и расписывать, а внутри лабиринт прокопают.
− Я вам всё сломаю, все ваши скульптуры, и крышу лабиринту проломлю! − окрысился Филипп и со снежной горы не слез.
Тогда Владимир Игоревич пошёл в раздевалку, взял лопату, которой каток чистят, подцепил лопатой Филиппа, как Иванушка Бабу-Ягу, и перенёс его на землю-матушку.
Мама Лена уже неслась к своему сыну (она давно уже из спокойной и доброжелательной превратилась в нервно-психованную защитницу сына).
− Вы вот что, − сказал Владимир Игоревич разъярённой маме-Лене. – Хватит уже фокусничать. Пусть, что ли, бегает он у вас. У нас в центре досуга «спортивное ориентирование» есть.
− Нас оттуда после первого занятия отчислили, − сказала мама Лена, она вдруг успокоилась, стала прежней, как когда-то, и густо покраснела.
− Обратно примут, я договорюсь, постараюсь договориться. Там фокусники такие быстро фокусничать перестают. А пока у меня, что ли, бегайте, в ОФП-группе. На кроссах. Дайте ваш телефон.
− Ой, ну что вы! − зарделась мама Лена.
− Да-да, рост у вас хороший, комплекция худосочная, очень хорошие данные для длинных дистанций. А голову спорт вылечит быстро. И не таких фокусников видывали.
И Филипп в этот день не разбил скульптуры, которые налепили ребята изо-студии, и вместе с ребятами-хоккеистами сидел тихо в узких холодных тупиках лабиринта, смеялся и в шутку показывал «улыбку Арлекина», но никто не пугался: святки же на дворе. Скульптуры были замечательные: киты (спина – горка для малявок), гигантские дымковские красавицы в кокошниках, и бараны с рогами-завитушками. Владимир Игоревич после того как скульптуры расписали красками облил их из шланга. Ночью скульптуры заледенели и всю зиму, до первой оттепели, радовали детей и взрослых. Филиппа скульптуры по-прежнему не радовали, но и разрушать Филиппу расхотелось. Снежные напоминали ему о добре Владимира Игоревича, Филипп стал ждать, считать дни и часы до тренировок. Ему казалось, что не станет снежных – прекратятся и тренировки, и с каким-то священным архаичным ужасом боялся, что кто-нибудь другой разрушить лабиринт, или бабу, или барана… китов-то малышня давно сломала, но не нарочно, постепенно, в процессе скатываний с китовых спин.
Кросс, – объяснил Владимир Игоревич, когда снег растаял, − это когда долго бежать. Если долго – это супер, он всех загонит, решил Филипп. Но на первом же весеннем кроссе оказалось, что загнали его, Филиппа. Филипп чуть отдышавшись, захлёбываясь в утреннем морозном воздухе, держась за правый бок, рассказал маме, как его толкнули на дистанции, как сделали подножку.
− Ну! Поплатится у меня кто-то! – грозил Филипп луже на асфальте и зло разбивал тонкую ледовую корочку.
Мама Филиппа соглашалась: поплатится, обязательно поплатится, хотя прекрасно видела, что споткнулся Филипп сам, когда отстал от группы, когда бежал один. Впервые Филипп не пошёл в этот день на площадку – ему было стыдно перед тренером, он же с треском проиграл кросс.
− Ноги что-то фокусничают, − простонал Филипп, лёг раскорякой в кровать и закрыл глаза.
Но на следующем кроссе Филипп выступил удачнее. А после третьего безумно длинного июньского бега Филипп занял четвёртое место.
− Ну вот видишь, Филиппчик, − радовалась мама Лена. – Всего-то надо было послушаться Владимира Игоревича и быстро не начинать!
− Эт точно. Главное в длинном беге − на старте не загнаться! Владимир Игоревич говорит: стратегия бега! – Филипп вспомнил, как на финише обошёл двух ровесников и впервые почувствовал спокойствие. Не от того, что кого-то обидел, обхитрил, ударил, а от того, что «сделал» соперника в честном поединке, в поединке на равных.
− А ещё Владимир Игоревич говорит: главное – не умереть на финише! – нервничала мама Лена.
− Да ну тебя, − отозвался Филипп. – Это для слабаков прибаутка.
Осенью тренер по спортивному ориентированию согласился принять «фокусника» обратно в клуб – ведь Филипп обогнал на июньском кроссе всех ориентировщиков.
В октябре опять проводили кросс. Крупный пробег, международный, по лесным тропинкам. На старте Филиппа поразил духовой оркестр. Оркестр «трубадуров» расположился недалеко от стартовых ворот. На музыкантов, на их инструменты, на газон пикировали листья, ветер мотал их, укачивал, обещал мягкую посадку. Дети бросались за красными осиновыми и нежно-жёлтыми кленовыми листьями. Ветер шумел, приговаривая Филиппу на ухо: быстрого старта, быстрого финиша. Филипп раздражённо достал из кармана шапочку, стал отмахиваться от листьев, как персонажи его любимой книжки о Человеке-Невидимке. Филипп забыл, что надо настраиваться на бег, собираться с силами, концентрироваться, он не разминался, как его злейшие соперники, стопу не крутил, вышагивания не делал, на многоскоки тоже забил, и на все остальные беговые упражнения. Филипп стоял и смотрел на оркестр. Именно смотрел, звуки Филиппа не очень трогали. Музыканты были в одинаковых куртках. Лица их были немолоды, неспортивны, серы, помяты, с мешками под глазами-щёлочками, толстыми обвислыми щеками и тремя подбородками. Но Филипп этого не замечал. Ему казалось, что произошло волшебство. Ярко-голубое небо, жёлтые липы, коричневые осины, оранжевые клёны, куртки-беж настоящих воинов-красавцев; оркестр на жёлто-коричневом ковролине из листьев, золото солнца отражается в трубах, а в трубе-улитке, золотой поток прячется, бежит по улитке как по лабиринту и исчезает. Труба, похожая на улитку, Филиппа заворожила. Ещё был большой барабан. Барабан Филиппу тоже понравился.
− Что это? – спросил Филипп у мамы.
− Барабан! Ты что, Филиппчик? Слово забыл? – испуганно как на логопедических занятиях засуетилась мама.
− Нет. Вон то что?
− Так, трубы!
− Нет! Вон та, дудка с закруткой?
− Тоже труба!
− Нет! Трубы – те, − Филипп указал на самую большую трубу. − А это что?
Мама не знала, что. Из духовых маме Лене был хорошо известен только пионерский горн. Но мама Филиппа была общительная, ей ничего не стоило и в школе в актовом зале на общем собрании вопрос директору задать, а уж трубочистам… то есть трубадурам, то есть… трубистам-горнистам, то есть трубачам, мама Лена могла задать сто вопросов сразу и не задумываясь: как жизнь, как семья, много ли получают, и так далее. В перерыве между маршами она подошла к оркестру, встала рядом с барабаном и обратилась сразу к двум трубам:
− Сыну понравилось. Спрашивает − что это?
− Валторна, − хором ответили трубы-не-улитки и барабан. Казалось, они привыкли к таким вопросам. А валторнист стал почему-то хмурым и продудел на своей улитке что-то грубое, хриплое.
Духовой оркестр начал знакомую маме Лене песню «Сигнальщики, горнисты». Мама Лена объяснила Филиппу, что та закрученная – валторна, а песня сейчас − про воинов, погибших на войне. Филипп успокоился, стал слушать музыку − он её наконец-то расслышал! – и даже подпевал вслед за мамой припев:
Сигнальщики-горнисты
Сигнальщики-горнисты
Мы двери открываем
В года и города23
Филипп бежал по лесной трассе. Он впервые слышал осень. Услышал, а не увидел, осень Филипп сто раз видел. Ну, не сто, а десять. Вообще-то, он не очень понимал эти разговоры об осени. Жёлтого цвета листья он видел и летом, но почему-то летом жёлтый все называли зелёным. Конфузы с цветами проходили и на уроках рисования – он путал зелёный и красный, но не заморачивался, старался рисовать всё в любимых коричнево-жёлтых тонах. Филиппу и в голову не могло прийти, что он неверно, не так как все, видит цвета. В цветах осени Филипп не путался, поэтому осень стала его любимым временем года – ведь, все кругом называли цвета так же, как он. Филипп бежал, а в голове у него шумела музыка… Ветер и музыка. А ещё голоса! Голоса слышались откуда-то издалека, из-за деревьев… Филипп притормаживал, оборачивался, дышал воздухом прелой листвы, прибитой вчерашним дождём. Филипп забыл о соревновании. Вспомнил, когда его начали обгонять девочки. Пробежал плохо. Финишировал с каким-то новым просветлённым, а не напряжённым, как обыкновенно, лицом. Филипп не стал оправдываться, рассказывать маме небылицы о том, как его толкали на трассе и делали подножки, а дома Филипп, перестав злиться на «позорный» результат, сказал:
− Пробег – ерунда, я теперь вообще ориентировщик. Я не по тропинкам, а по дремучим лесам буду бегать… Мама! Я хочу играть на такой трубе.
И, как ни странно, Филиппа приняли в музыкалку. Десятилетнего, в октябре-месяце, да на бюджет. Настоящие чудеса продолжались! У педагога ушёл ученик, и произошёл, что называется, добор – Филипп оказался в нужном месте в нужном кабинете в нужное время.
В музыкалке Филиппу понравилось. Место много в фойе, и все давние враги по детской площадке в этой музыкалке обитают – можно им сполна за всё отомстить, за все годы сразу. Оказалось, что футляром от валторны удобно драться. Но другие мальчики футляры расстёгивали и дрались скрипками, гитарист угрожал «сделать испанский воротник». Но Филипп не стал открывал свой футляр, он берёг инструмент. Он так долго мечтал о нём. Первые полгода он только дудел в мундштук, мама копила на инструмент деньги. Филипп дождался своего часа: мама скопила, и его допустили до инструмента. Преподаватель очень беспокоился, что встанет дыхание – всё-таки Филипп был худой, а для духовых больше подходят пловцы или борцы − нужна мощь, нужны лёгкие. Но у Филиппа, несмотря на костлявость, дыхание «не встало» – недаром же он с рождения днями напролёт гулял на свежем воздухе, а теперь ещё и бегал. Преподаватель был скуп на похвалы, но в общем и целом был учеником доволен. Он всё сравнивал Филиппа с предыдущим учеником, который испортил себе прикус валторной, резцы у ученика стали кривые, как у вампира, и предыдущая мама в срочном порядке забрала горе-вампириста-валторниста, тут как раз Филипп и подвернулся.
− Это надо же! Променять валторну на ортодонта и бреккеты! – возмущался валторнист. – Ты-то меня на спортивное ориентирование не променяешь?
− Нет, − сказал Филипп. – Никогда. Я на ориентирование тут рядом хожу, в лесопарк. А соревнования у меня только по выходным, я только в выходные не могу.
− В выходные и я на дачу уезжаю, − успокаивался преподаватель. – Ты молодец.
Все заметили: Филипп изменился. Он стал меньше гулять, а если гулял, то ни за кем не гонялся, никуда не лазил, спокойно общался. Стал почти примерным. И даже очередную школу, которую собирались менять, не сменил. Филипп прижился и в классе, учителя больше не таскали Филиппа к директору, перестали вызывать маму Лену, и она перестала трястись от испуга и стыда на собраниях.
− Не только валторна Филиппу помогла, тут и бег помог, − говорила мама Лена другим мамам на детской площадке.– Только вот с ориентированием у Филиппчика проблемы: бежит быстро, а на местности теряется. Даже в парке может потеряться, а уж в лесу…
Мама Лена теперь была в авторитете на всех ближайших детских площадках, её все уважали, все с ней советовались по поводу «нервности» детей. Мама Лена радовалась: сын при деле, на валторне играет, в музыкальной школе, где всё люди интеллигентные, воспитанные, сын и спортсмен: уже первый юношеский заслужил на ориентировании, и каждые выходные ездит на соревнования, сын и гладкие дистанции у Владимира Игоревича не бросает, бегает, и раз от разу быстрее и быстрее. «Всё-таки помог свежий воздух, − размышляла мама Филиппа. – Двенадцать лет на это ушло и масса нервов и стыда, но помог же. Права была невропатолог».
Филипп взрослел. Он вырос, окреп, иногда брал призовые места на беге, но на ориентировании − почти никогда. С картой Филипп «тупил», как, впрочем, и с математикой, особенно с геометрией. Филипп любил карты-маршруты спортивного ориентирования, ему нравилось смотреть на них, изучать знаки24, легенды25, ему нравилось идти по компасу, но не понимал Филипп, хоть убей, карты. Каждый по отдельности знак был ему известен, а на соревнованиях знаки смешивались в голове. Забывались. Не мог он найти и всех КП26. На соревнованиях, изучая карту на бегу, путался ещё сильнее – пропускал, пробегал мимо контрольные точки, выбирал не то что не оптимальный маршрут, а иногда самый длинный, не рациональный – бегал кругами как ищейка в поисках подстреленной утки. Результаты вкупе с бегом были высокие и с плохим ориентированием, но не призовые. А хотелось медали. Просто хотелось медали. Почему на кроссах он иногда получает медаль, а на ориентировании – нет? Ведь на ориентировании тяжелее бежать: по корягам, корням, кочкам, горам, крутым спускам, оврагам. И он, Филипп, рискует, бежит напрямик, преодолевает упавшие деревья как профессиональный бегун с препятствиями, Филипп и болот не боится; все болото стараются оббежать, а Филипп и тут рискует: чав-чав по болотцу, ноги по колено в иле, но минуту да сэкономит. Да что там болото, разве можно пересказать лесную трассу, с её буреломами, скользючей грязью на спусках, бесконечными лугами с пожухлой колющейся прошлогодней травой и настырным прилипчивым репьём, грязными вонючими лужами и чистыми ледяными ключами − всего и не перечислишь!
***
После лета, в первую же сентябрьскую субботу группа центра досуга ехала на электричке в город Мирошев на Тужилов перешеек. Тренер Александр Юрьевич говорил:
− Это святые места, владимирские земли. Тут и возвышенности. Тут археологи копают, студенты, культурные пласты. Говорят, здесь и святые до сих пор по лесам бродят.
− Что: как призраки? – хохотали ребята, и угрюмые грибники переходили в другой вагон «прочь от этого галдежа».
− Зря смеётесь. Конечно, не как призраки. Они же преподобные. Косьма и Сергий. Мне ребята рассказывали, эти святые лису могут пустить, или зайца для ориентира – спортсмен сразу КП и найдёт, и дальше бежит. Птицы кричат, коршуны особенно − прислушивайтесь, если дорога плохая, «духи» тут всегда предупреждают. Я сам здесь когда-то соревновался. И вот бегу… Сыро, дождь, и вдруг кто-то меня по имени окликнул, прям так певуче: «Алекса-андр!» с растяжкой на «а-а-а». Я обернулся, испугаться даже не успел. И в этот момент берёза рухнула – она уже мёртвая была, без листьев, и вот стояла, гнила, дождь за лето размочил, и берёза рухнула. Если бы меня не окликнули, я бы с вами сейчас не сидел. В лучшем случае на кресле-каталке. Это в лучшем.
− А кто окрикнул-то?
− Не знаю, − лицо тренера было серьёзно.
− Грибник, наверное.
− Не думаю, − как-то медленно, туманно расплылся в детской улыбке Александр Юрьевич. – Алеса-аандр!
Все посмеивались, хихикали, повторяли на разные лады «Алекса-ааандр». Филипп − нет. Он верил в злых и добрых сущностей, как их ни назови – тролли, домовые, барабашки. Ему в детстве казалось, что тролли – пушистые комочки, как куклы из детской телепередачи – мягкие и юркие. Эти тролли откуда-то появлялись, когда Филипп злился, и лапами ему махали. Филиппу иногда чудились они в лесопарке, и на площадке, и на пробегах. И потом, в лесах, на трассе, когда становилось страшно, и начиналась паника, что он заблудился, ему в деревьях кто-то мерещился, вроде силуэт. Филипп шёл на силуэт, и всегда выходил на правильный маршрут. И голоса… Голоса в лесу он слышал постоянно, и тихую музыку. Когда Филипп играл дома на валторне, ему казалось, что в воздухе, в атмосфере, появляется какая-то паутина, почти невидимая, и мерцает, и переливается… в такт композиции. Филипп был уверен, что это паук, прислужник домового, плетёт паутину звуков, глубоких, тяжёлых, зычных… Филипп один оставался серьёзен, и тренер Александр Юрьевич заметил это.
− Филипп! Зуб даю! Окликнул меня кто-то, какой-то дух. Веришь?
Филипп уверенно кивнул.
Ночевали в поселковой школе, в спортивном зале, на матах. Это было привычно, они часто ездили на соревнования с ночёвками в местных школах, у всех были спальники. Филипп всегда спал чутко, страдал бессоницами, дома мог заснуть только под утро, а тут вообще глаз сомкнуть не мог, слушал храп, хрюкание, сип и свист товарищей и думал: как завтра всё сложится. Хорошо хоть тут лосей нет. В Лосином острове в прошлом году лоси носились как ошпаренные – их грибники пугали. Чернушки в тот год были − шляпка с крышку кастрюли, море чернушек, много грибников. Лоси по кустам хоронились. Ориентировщик идёт по лесу, а из куста – громадина рогатая, страшно! Филипп и кабана один раз видел. Кабан − не сохатый, не пугается, говорят, убить может. Кабаны нападучие – это все знают. Но Филиппу кабан попался пугливый – шарахнулся почище лося.
Вроде не спал, а встал бодрячком. Выпили крепкого чаю в столовой, закусили хлебом – перед соревнованиями не надо много есть. Потрусили на старт. Старт на озере. За минуту до старта раздали маршрутные листы. Филипп стоял в очереди на раздельный старт. Он никогда не понимал: как так? Маршруты у всех одни и те же, и всегда видно впереди бегущих, а потом – раз! – и ты один. И сразу думаешь, что раз один, значит, неправильно бежишь. Но три раза случилось, что именно Филипп по интуиции выбирал самый удобный маршрут. «Только бы не перепутать знаки, − думал Филипп на бегу, не перепутать, где бурелом, а где просто кочки как в прошлый раз». Уже были пройдены пять КП. И тут как в сказке стало маячить разветвление: не веток и стволов, а дорог. Камня с надписью «прямо пойдёшь», и далее по иван-царевичу, не наблюдалось. Вместо камня валялась пустая пивная банка – оставалось только удивляться, откуда в почти дремучем лесу пивные банки, пакеты и другие признаки цивилизации. Или это лешие пиво теперь пьют? Филипп всё-таки считал, что это птицы приносят, типа стрекучих сорок. Филипп точно видел по карте, что прямо − яма, болото или овраг. Он пригляделся к земле, он так часто делал, чтобы понять по следам: бежали тут его соперники или не бежали. Так и есть – следы от бутс27. Значит, соперник прямо побежал. Налево в карте значились запрещённая для перехода граница, и отверстия прохода на карте не было. Проход был как раз справа. Именно так показалось Филиппу. Метров через тридцать Филипп притормозил, сверился с картой и компасом и понял, что перепутал значок прохода с обозначением легко пробегаемой растительности. «Тьфу ты, ёжик пьяный», − ругнулся Филипп. Но, так как ошибался он часто, привык возвращаться, и тут, нисколько не расстраиваясь, повернул и побежал обратно к тропинке, к развилке, чтобы свернуть налево. В принципе, соревнования ещё не были проиграны. Потому что на карте слева тоже был КП. Филипп прикинул, что если найти тот последующий КП, а потом побежать к КП предыдущему, то вполне можно побороться за высокое место. Филипп быстро по легендам нашёл КП на углу леса, сфотографировал ленту разметки, поставил на маршрутный лист штампик и, мысленно проложив маршрут к пропущенному контрольному пункту, решил бежать по кратчайшему расстоянию, невзирая на труднопроходимый участок – если не рискнуть, соревнования проиграны. Филипп бежал и думал: соперники, по идее, должны бежать сейчас на угол леса. Ещё Филипп размышлял: почему ему намного легче с легендами, чем с условными знаками? Легенды – чёрно-белые, а условные знаки – цветные. Может, в этом всё дело? Все говорят, что дорога обозначается розовым, а зелёным обозначена растительность, а он, Филипп всё видит в своей родной осенней гамме. Он видит коричневый цвет, много оттенков хаки тоже. Наверное, это у принтера чернила заканчивались, вот он и печатал так неразборчиво – обычно так объяснял Филиппу Александр Юрьевич.
Труднопроходимый лесной участок оказался не труден для Филиппа: сосны, ели, берёзы – обычный лес средней заполненности. Бурелом конечно присутствует, надо через стволы упавших деревьев перешагивать… Лес всё не кончался. Филипп бежал строго по компасу, но лес не кончался. Тогда Филипп понял, что соревнование проиграно окончательно и бесповоротно и решил спокойно, «без психов», в третий раз вернуться обратно, к тому месту, где пивная банка на развилке разделила лидеров, начать сначала, найти злосчастный КП. Ветки хрустели под ногами, лес стал темнее и дремучее. Солнце не пробивалось через листву, до листопада ещё неделя, а то и две. Филипп снизил скорость, да что там говорить: почти перешёл на шаг. Встал растерянный. Его достал звонкий хруст валежника под ногами. Хворост злорадствовал, что Филипп снова заблудился, в очередной раз проиграл. В метрах десяти от Филиппа лежала старая упавшая разлапистая облысевшая ель, с зелёными лишайниками на морщинистой коре, ель напомнила Филиппу мёртвого удава. По растрескавшемуся стволу пробежало что-то пушистое с хвостом, белым на кончике. «Лиса! – подумал Филипп. – Не бешеная ли?» Филипп боялся грызунов – мама постоянно предупреждала о бешеных енотах, лисах, хорьках и белках. Филиппа даже водили на укол от бешенства, когда его в лесопарке белка укусила – Филипп её кормил солёными орешками.
