Рахиль Гуревич
Болельщик на солнцепёке. Рассказы о любви и спорте
Полина стала пристально смотреть на себя дома в зеркало. Красивая, с большими глазами, смуглая, волосы собраны в хвостик. Она была худая, стройная, нет мощных как у других девчонок, плеч. Правда, у Саши тоже широких плеч не было. И у Князевой тоже. Широкие плечи, как правило, у невысоких. Полина и одевается лучше всех – родители покупали ей самые дорогие купальники, очки и шапочки. А когда Полина в бригаде судейства, её костюм самый белоснежный13, и брюки модные, красиво фалдят, а не такие как у других – белые леггинсы. Но почему она одна? Неужели потому, что раньше издевалась над некоторыми девчонками?! Но это было давно. Никто уже и не помнит. Правда, Князева с ней не разговаривает до сих пор. Может, это Князева всех подговаривает, и пацанов тоже? И Полина на судействе начала первая заговаривать с некоторыми девочками, ну понемножку общаться. Саша тренировалась в другом бассейне, но иногда появлялась и в их бассейне на тренировках. Полина всегда с нетерпением ждала Сашу – с Сашей ей было просто и спокойно, тренировочные дни с Сашей стали самыми лучшими днями в году.
Полина штурмовала время кандидата в мастера, и звание ей присвоили. Но после этого мало что поменялось. На городских соревнованиях Полина плелась в конце первой десятки. Только баттерфляй по-прежнему был её визитной карточкой – правда, без оглушительных побед. В родном бассейне, на внутренних соревнованиях, на награждения, она если и выходила, то с неохотой, не позировала для фотоотчёта, побыстрее спрыгивала с пьедестала: зачем эти церемонии, ей всё равно никто не хлопает. А вот Саше – хлопали всегда. И Князевой рукоплещут. Князева добрая, улыбчивая. Она уже мастер спорта! И почему ей раньше казалось, что Князева дура?
− Она не дура, просто у Князевой характер такой, открытый, − говорила Ксюша. – А тебя, Полин, до сих пор многие боятся.
Да. В бассейне были девочки, что называется «на позитиве». Они всегда ходили довольные, любили поболтать, пообщаться. Если плохо проплывали на соревнованиях, сильно не расстраивались. Полина заметила: все девочки в бассейне после заплыва делятся на рыдающих, просто хмурых и довольных несмотря ни на что. За этими «всегда довольными» Полина теперь внимательно следила. Она заметила, что многие старожилы, вроде неё, просто радовались соревнованиям в бассейне два раза в год, у всех было праздничное приподнятое настроение. Ну, и у всех, и у спортсменов, и у зрителей-родителей, был азарт болельщика. Все следили друг за другом много лет, все знали возможности друг друга, от этого смотреть соревнования, пусть и не самые быстрые, становилось в сто раз интереснее, чем Олимпиаду. Папы жали друг другу руки, интересовались:
− Ну как?
− Нормально. Всё по плану.
Папы никогда не показывали, что что-то пошло не по плану, даже, если план был обрушен. По виду пап нельзя было сказать, расстроены они или нет.
Мамы щебетали, не переставая: сплетничали, обсуждали поведение других мам и противных «звезданутых» чемпионок-девочек, советовались, где подешевле купить гидрокупальники, и, привычно, не переставая болтать, следили по секундомеру за своими детьми, считывая время по отрезкам, качали расстроено головами: дети, как правило, не укладывались в график мам. Если мамы ругались на детей, то сильно, с криками. Мамы по жизни ругаются больше, чем папы…
Полина заметила: тренироваться становилось всё скучнее. Всё как-то надоело. Скорее всего, она достигла своего предела в плавании, ждать результатов больше не стоило. Она ходила в бассейн по инерции, по привычке, тренировалась заученно, как робот, без всякого энтузиазма. Полина стала пропускать соревнования в родном бассейне: зачем они ей нужны? И её ставили контролировать прохождение поворотов. Тренер, он же директор спортшколы, заметив, что Полине нравится судейство, всячески поддерживал её, консультировал, хвалил, ставил в пример остальной старшей группе – все обычно от судейства отлынивали. Пять часов у бортика простоять, да даже два, и не просто простоять, внимательно следить! И докладывать главному судье! Показывать условными знаками ошибки или бежать к судейскому столу… Нет! Это и тяжело, и неприятно – родители разбираться лезут: почему это их чадо дисканули.
Однажды на соревнованиях, когда Полина следила, чтобы младшаки правильно делали повороты, пришлось дисквалифицировать одного мальчишку. Между заплывами к ней подошёл этот самый младшак, зарёванный, с распухшими глазами и взъёрошенным ёжиком жёстких волос… Какое-то смутное чувство возникло у Полины, когда она увидела этого мальчика, какое-то дежавю, ей казалось, что когда-то давно она уже видела и его лицо, и его распухшие от слёз глаза… С мальчишкой подошёл к Полине красивый парень с дорогой камерой:
− Почему вы дисквалифицировали? Всё же было нормально. Я всё заснял.
Полина хотела надменно ответить, что если «нормально», то никто не дисканёт, но грустное лицо мальчишки тронуло её, у неё самой ни с того ни с сего комок подкатил к горлу, она сказала ему ласково:
− Ты на повороте коснулся одной рукой, а на брассе надо двумя руками касаться – вот так, − она выставила ладони перед собой, показала как.
− Я двумя коснулся, − запротестовал маленький пловец.
Стали смотреть видео. Камера в руках у большого парня дрожала, так он волновался.
− Остановите! – сказала Полина. – Видите? Одной рукой коснулся, а второй просто проехал, а надо всю ладонь положить. Вот так! – Полина опять выставила перед собой ладони. − Поворот должен быть чёткий. Нет! Я бы могла не говорить, но нас тоже ругают, если мы ошибки пропускаем, за нами тоже тренеры следят. Маленьким надо нарабатывать опыт, нельзя жалеть их за ошибки.
− Ну вот. Понял ошибку? − заулыбался парень, поняв, что ошибка всё-таки была и дисквалификация правильная. – Вы извините, что мы вас отвлекаем от судейства.
Тут как раз пловцы нового заплыва доплыли до поворота и окатили всех троих водой.
− Ой! – сказала Полина. – Подальше надо встать. Слабые заплывы на «комплексе» начались. Сейчас вы мокрые до нитки будете, и камера ваша накроется. Парень улыбнулся ей:
− Вы – удивительная. – и зачем-то добавил: − Я тут с братом сегодня.
Она стояла, следила за поворотами и думала: какой хороший этот парень, улыбчивый, и мелкий этот, его брат, прикольный, расстраивается так, она тоже в мелком возрасте так расстраивалась… Ух, как она ненавидела на соревнованиях тех, кто у неё выигрывал. А как её бесили те, кто плыли слабо, а те, кто рыдали, уткнувшись в мамины животы, её просто выбешивали. А тех, кто стоял на поворотах и следил за техникой, она готова была убить, она считала их стукачами. Да. Много всего было в детстве, классно было, весело. А сейчас – грустно. На полу, под ногами плескалось целое море, плыли ручьи: чем слабее были заплывы, тем больше было брызг – такое «наводнение» бывает только на баттерфляе. Она стояла в прилипших к телу белых штанах, а майка к телу не прилипала, она и без этого была в обтяжку, и в сухом виде прилипшая…
Когда после соревнований Полина переоделась в сухое и вышла из бассейна, фойе было пусто: соревнующиеся разошлись, а те, кого должны были наградить, ждали церемонии. Под лавкой стояли ряды обуви, она наклонилась, стала искать свои кроссовки…
− Вы что-то потеряли?
Парень, брат того мелкого, которого она дисканула, стоял и улыбался. Камеры у него в руках не было, а был только маленький пакет
− Я уже всё нашла, − сердце Полины ёкнуло, заколотилось как на финише.
− Брат шлёпки забыл, я и вернулся.
− Аааа… − разочарованно сказала Полина. – А я-то думала… − она решила схохмить. Она вообще по натуре была очень язвительная, любила колкости и приколы. − Я думала, ты меня проводить до дома хочешь.
− Хочу, − вдруг сказал парень.
Она уже застёгивала парку и удивлённо смотрела на него. Она испугалась. Так давно этого ждала, а теперь боялась.
– Там как, в смысле на улице?
− Что на улице?
− Ну, вроде, солнце, а не греет.
− Норм. Не ветрено. – профессионально, как пловец, ответил парень. − Правда, я пока мелкого домой вёл, подстыл. Эти дельфинисты всех обмокрили.
− Обмокрили, − она рассмеялась. – Бабочки порхают в воде – брызги летят.
В фойе вышла Князева, скромно запихивая грамоту и медаль в рюкзак
− Ну всё. Пошли. – Полина схватила улыбчивого парня под руку и торжествующе вышла из фойе на улицу.
Она шла под руку с парнем, и ей, наконец, впервые за последний год, не было одиноко.
− А ты знаешь, − сказал он вдруг. – Я ведь из-за тебя плавание бросил.
− Почему?
− Ты меня травила, на дорожке толкала, на соревнованиях обзывала.
− Я?
− Ну да. Ты. Не помнишь? Это давно было.
− Нет. Я тебя не могла… − Полина осеклась, покраснела.
− Ну я был такой плотный, даже толстый.
Полина мучительно вспоминала: когда она наезжала на плотного, почти толстого. Их было много этих толстяков. Обиженных ею в лагерях она помнила всех, а вот в бассейне. Их было так много, кому она говорила что-то обидное… Нет, каждого конкретно вспомнить нереально.
− Ты мне говорила: «Ты меня бесишь!»
− Ну, − усмехнулась Полина (она уже успела натянуть на лицо маску надменности, превосходства и пренебрежения). – Это самое безобидное, что я могла тебе сказать. Это ерундень.
Парень молчал, Полина украдкой посмотрела на него, скосила глаза. Она прекрасно теперь понимала, что «ерундень» для неё могло стать трагедией для него, но она никогда бы не смогла вслух признаться в этом.
− А я газету тогда давно с твоей фоткой отсканировал, − вздохнул парень. – Твой портрет у меня на ноуте, вместо обоев. Помню, мне понравилось название «Порхают ли бабочки в воде». Ты смотришь на меня с ноутбука такая смирная…
− Я тогда сильно устала, − Полина чувствовала, что теперь не просто краснеет, а покрывается нервными пятнами.
− Я тогда очень переживал, что из бассейна ушёл, а увидел твою фотку в газете и сначала хотел газету разорвать и выбросить, а потом решил оставить. Я подумал: ты можешь быть противной и грубой, но не можешь быть подлой. И перестал на тебя обижаться. Тем более, что я по-любому ушёл бы. Я на пятиборье теперь. Я там и стреляю и бегаю. И плавание у нас – всего-то двести-кроль.
− Всего-то двести?
− Ну. Это ж пятиборье.
Она вынула руку из-под его локтя, остановилась. «Если он уйдёт, то и пусть уходит» − Полина чувствовала, что ей горько и больно, безумно стыдно перед этим парнем. Но он остановился спокойно:
− Ты что?
Тогда она подняла на него свои большие карие глаза и сказала тихо и серьёзно:
− Ты прости меня. Я дура была тогда.
А он сказал ей:
− Только не пойму. Зачем у тебя волосы длинные? Я ещё в бассейне смотрю: ты – не ты, что-то знакомое, а что – не пойму, другое лицо какое-то.
Она пожала плечами:
− Решила сменить причёску.
А он сказал:
− Ну… Это твоё дело.
Они дошли до её дома. Договорились, что она придёт к нему в конце мая на соревнования. Он предупредил, что соревнования долгие. Сначала фехтование, потом бег, дальше плавание, потом стрельба. Она сказала, что нормально, пропустит школу и треньку, ничего страшного.
На следующий день она пошла в парикмахерскую, подстриглась и с нетерпением стала ждать встречи.
Стопа, стрельба и колобашка
Савелий Мальцев уходит из плавания после многочисленных проигрышей. Он начинает тренироваться в секции современного пятиборья. С плаванием на пятиборье у Савелия проблем нет, а с бегом и стрельбой – есть. Так случается, что он приглашает на соревнования девушку (Полину из предыдущего рассказа), которая, когда он ещё занимался плаванием, издевалась над ним. Савелий нервничает, но вдруг, на удивление, стрельба проходит очень метко…
Савелий нервничал. Да что там нервничал – психовал! Какой он дурак! Какой он идиот! Завтра первенство Москвы по четырёхборью. А он, вместо того, чтобы успокоиться, собраться, просиживает часами в соцсети. И с кем там «болтает»?! С Полиной! С девочкой, которая целых четыре года обзывала и унижала его. Да что там унижала − травила! Это было давно, но он ничего не забыл. Как он мог пригласить её к себе на соревнования?! Захотелось покрасоваться, показать себя сильным. Может, он влюбился?! Нет! Нет, и ещё раз нет! Совсем не влюбился, но как-то всё получилось так… само собой. Полина дисканула его младшего брата на соревнованиях, он пошёл разбираться с контролёром. Контролёром оказалась его давняя обидчица. И она его поразила. От былой наглости не осталось и следа, и как она доброжелательно с братом его поговорила, как просто объяснила ошибку. В книжках пишут и в фильмах говорят, что от женщин исходят волны, что женщины – чаровницы, и это сущая правда. Под чарами Полины его младший брательник, зануда ещё тот, любитель дня по три мусолить, пережёвывать, перетирать любой случай, вдруг перестал расстраиваться, забыл об этих злосчастных «двести-комплекс». С братом шли домой окрылённые оба. Это не смотря на дисквалификацию. Брательник сказал:
− Её фото у тебя на компе, да?
Савелий ответил:
− Не знаю. Это просто совпадение.
Дома обнаружилось, что брат забыл шлёпки: переобулся, а шлёпки забыл в рюкзак пихнуть.
− Я − обратно! − Савелий сообщил об этом радостно, даже празднично и побыстрее смылся из квартиры: надо ж шлёпки забрать, сейчас шлёпки тысячу рублей стоят, а то и полторы.
Он воспринял оставленные шлёпки как знак судьбы. Он летел обратно в бассейн , буквально парил на крыльях непонятного чувства: не любви, нет, и не влюблённости, а чувства какого-то необыкновенного счастья, лёгкости, свободы… Однажды на пятиборье, в тире, он отстрелял все девятки. Было такое же счастье, жаль, что это случилось всего раз, такая необыкновенная для него меткость. Полина как раз переобувалась в фойе, собиралась уходить. Он нашёл шлёпки брата, их уже затолкали под лавку. Он заговорил с ней, они вышли вместе из бассейна, они шли вместе. Полина казалась ему такой родной и такой красивой! Как всё поменялось за четыре года, как изменилась Полина. И он, дурак, взял и пригласил её на свои соревнования.
А чем он может похвастаться? Да ничем. Или почти ничем. Он пришёл на пятиборье, его сразу приняли. В группе был недобор. И плавать его учить не надо. Он плавал быстрее всех. Да и что там плыть-то? Сто или двести кроль – это разве дистанция? А вот с бегом оказались проблемы. Надо было бежать километр. Это было очень тяжело. Тренер Максим Владимирович всё кричал ему, всё объяснял:
− Надо на стопе держаться, а не шлёпать пяткой как в калошах, ты понял, Савелий?
Понять-то Савелий понял. А толку? Пока следил за техникой, бежал на стопе, как только уставал на дистанции, опускался на пятку, переходил на удобную технику – скорость сразу падала…
Тир все любили. И Савелию нравилось стрелять. Ружья в тире были старые, неудобные, косые. Он мазал. Родители купили ему собственное ружьё – он всё равно мазал. Максим Владимирович советовал тренировать руки, ну и настрою учил:
− Надо сосредоточиться, представь, что у тебя дуэль с обидчиком. Очень помогает.
Савелий представлял Полину, но её «расстреливать» почему-то совсем не выходило, были выстрелы и в молоко. Тогда он стал представлять школьных обидчиков. Пошли семёрки – это не плохо, но и не хорошо. Когда Савелий вырос, родители купили пневмопистолет, дорогой немецкий, но меткости это не сильно прибавило. Савелий проигрывал стрельбу очень многим. Плавание спасало Савелия от низких мест. За плавание ему начисляли много очков. За счёт плавания Савелий не опускался ниже десятого места14. А когда в юниорах началось фехтование, Савелий полюбил пятиборье безумно. Фехтовал он хорошо. С детства у него была хорошая реакция, это гены, это в отца. Савелий на ОБЖ быстрее всех разбирал-собирал автомат. 24 секунды – рекорд школы. Быстрее всех надевал Савелий и душный маскхалат под глупые смешки увальней-одноклассников. Соревнования начинались со «шпаги». На фехтовании Савелий чаще всего выжидал. И наносил свой укол в контратаке. Именно его укол был результативным. Он опережал противника, он был молниеносен. Савелий тренировался и сам, приходил на бег раньше всех и отрабатывал выпады с шпагой в зале. Он верил, что в пятиборье у него всё впереди. Фехтование и плавание – его виды. С бегом и стрельбой дела обстоят похуже. Но не надо сдаваться. Максим Владимирович поддерживал, объяснял, что рано или поздно в беге количество перейдёт в качество, а стрельба – это «чисто нервы», так говорил тренер, уточняя:
– Зрение хорошее?
– Не жалуюсь.
– И отлично. А в беге… На стопу не опускайся, и скорость вырастет. − Почувствуешь тогда сам, станет легко бежать.
Хорошо, когда есть цель, когда ты надеешься, веришь в лучшее. А вот Лера, кажется, больше ни на что не надеялась. Когда Савелий пришёл в пятиборскую спортшколу, она смерила его презрительным взглядом, сморщила носик:
– Фууу… Опять жирный приполз.
Лера тогда была звездой, сто метров плыла за минуту-ноль три. Бегала быстрее всех, стреляла метко. И уже ходила к лошадке, приручала её, приучала к себе. Лера, да и все вокруг, думали, что растёт будущая чемпионка, и целеустремлённая какая: до коней ещё шесть лет, а она уже сама занимается конкуром15.
Папа Леры всегда приходил на тренировки, стоял на трибунах в бассейне, прогуливался по стипль-чезу, где разминались конники и пятиборцы. В тир папа Леры не ходил, просто гулял, удовлетворённо попыхивая ароматной сигаретой.
Савелий видел, как Лера гнобит других девочек, особенно слабым доставалась. Он тогда заканчивал тренироваться первый год. В мае были внутренние соревнования, внутришкольные. У девочек забеги даже не распределялись. Просто разбили девочек на два забега. Савелий разминался на полянке под берёзой, недалеко от линии старта. Савелий делал махи, как учил Максим Владимирович – дальней ногой от опоры махал. И тут он услышал как Лера говорит самой слабой девочке:
− Не надо в нашем забеге бежать. Иди к другим.
Савелий продолжал по инерции делать махи, потом развернулся, стал махать другой ногой. Но он был возмущён. Эти слова Леры напомнили ему Полину, чемпионку бассейна. Она точно так же наглела, прогоняла с дорожки тех, кто её «бесил». Больно кольнуло воспоминание: Савелий припомнил, как унижала его Полина. Например, скажет тренер взять колобашки16, и все берут колобашки, но оставляют их у бортика, на суше. А Полина никогда не вылезала из воды, никогда колобашку перед тренировкой на бортик не клала. А когда тренер давал задание, она всегда брала чужую колобашку, всё равно чью. Когда она забрала колобашку Савелия, он сказал:
− Это моя!
− Была твоя − стала моя, − коротко ответила Полина, зажала колобашку ногами и поплыла «на руках». А ему ничего не оставалось, как вылезти из бассейна, по второму разу идти к полкам… и, бррр, мёрзнуть. Из-за этого Савелий не успевал выполнить задание, а тренер ругался. Настроение было испорчено, не было никакого желания плавать. Полина ничуть не мучилась из-за своей вероломности, она не замечала Савелия до следующей колобашки…
И тут, на пятиборье, − подумал тогда Савелий, – то же самое. Лера – это клон Полины. Савелий оторвался от берёзы, подошёл к растерянной девочке, сказал:
− Не слушай ты её. Максим Владимирович сказал тебе в этом забеге бежать, вот и беги.
Лера посмотрела на Савелия безразлично – точь-в-точь как Полина когда-то, и пошла делать беговые упражнения – вроде как ничего и никому не говорила. Теперь и на пятиборье, как когда-то на плавании у Савелия появился враг. Лера, как и Полина, строила презрительные мины, за глаза, за его спиной шутила, язвила, обзывала – что называется, дубль два.
На счастье Савелия эра Леры через два года закончилась. Вика Новикова, худая и угловатая, смахивающая на насекомое-палочника, вдруг проиграла на беге Лере всего-то две секунды. Плавала Вика намного хуже Леры – за минуту-семнадцать, поэтому оставалась второй. Потом Вика стала на беге обходить Леру. Сначала на немного, а потом всё больше. Когда двоеборье сменилось троеборьем, Вика стала постоянным лидером – стреляла она не лучше Леры, но стабильнее. Савелий злорадствовал на стадионе − Лера, когда давали старт, еле начинала бежать – он понимал, что это от подавленности и злости, но он нисколько не жалел Леру. Если бы Лера чемпионила по-прежнему, то другие, в том числе и он, продолжали бы страдать от её оскорбительных ужимок и ранящих слов. Но, надо отдать ей должное, Леру не сломили поражения, она не бросила заниматься. Папа Леры давно уже не показывался на тренировках, к лошадке Лера больше не ходила, но тренировалась со всеми. Лера знала себе цену. У неё была тонкая талия, длинная шея, она, так говорили тренеры, немного отяжелела для пятиборья, но на взгляд Савелия Лера была очень и очень стройной – это если сравнивать с девчонками из бассейна, которых он видел, когда приходил к брату на соревнования. За Лерой ухаживали почти все парни. «Странно, − думал Савелий: − почему за Викой никто не ухаживает…» Вика была уже чемпионкой страны в командном зачёте.
«Эй! Ты где?» − мигало сообщение Полины. Шесть утра. Она уже бомбит его. Он ответил: «Я здесь. Встречаемся через час в метро». Ехать с Полиной на соревнования – последнее дело. Ехать далеко. На самый север города, а там ещё на маршрутке. Савелия всегда успокаивала эта дорога. Метро, где миллионы людей, но на самом деле ты всегда один. До тебя никому нет дела. Не то, что на дорогах. Когда папа раньше возил Савелия, их всегда подрезали, раздражённо сигналили. А всё потому, что у папы – дешёвый «кореец». В метро никто не знает, бедный ты или богатый. В метро все несут свои проблемы обречённо, покорно, молча. Савелий чувствовал себя умиротворённо в метро. Он был с собой один на один. А тут – надо ехать с Полиной, надо с ней говорить. А что говорить, когда он знает, что через три часа опозорится в её глазах: фехтование даётся ему, но он промажет на стрельбище, сдохнет на беговом финише, да и проплывёт по меркам чистого плавания неважнецки. Это на пятиборье он звезда в бассейне, а Полина-то, небось, быстрее его двести-кроль плывёт, а уж как там у них сейчас парни плавают, нетрудно догадаться.
Он как зомби встретился с ней. О чём-то говорили, он не помнил о чём, он нервничал, волновался. Все эти дни он бесился, вспоминая, какая Полина была, он её почти ненавидел. Сейчас в вагоне метро, он грустил, что первый и последний раз едет с ней. Она увидит его выступление и больше никогда не захочет с ним знаться, не то что общаться. «Ну и пусть», − решил Савелий в душной маршрутке, когда передавал чью-то мелочь водителю. Маршрутка неслась, маршрутка подскакивала, его мутило, от нервов, от загазованности, от того, сколько людей вокруг. Он отключился, закрыл глаза. Полина пока молчит, она и в метро помалкивала, в толкучке стояла с ним под руку, держалась за него, чтобы не упасть. Накатилось тяжкое мучительное воспоминание. Как раз после того случая он ушёл из плавания.
…В лагере с оригинальным названием «Смена» цены в кафе были зашибись. Справедливости ради, во всех лагерях, где бывал Савелий, и от плавания и от пятиборья, цены в буфетах были высокие. И вот − «Смена», он перешёл в пятый класс. Неделя до конца смены, до конца изнуряющих тренировок, зарядок и пробежек, это не считая обязательной, два раза в день, «воды»17. Вечером, после скудного ужина, он не идёт, как многие, в буфет. Он идёт в корпус, он поднимается в свой номер. У него в тумбочке лежат печенюшки – купил накануне, пачка 80 рублей, печенюшки с абрикосовой начинкой. Но в номере − парни жуют его печенья, сидят на кровати и отхлёбывают чай из его кружки.
− Не ссы, Сав, – сказал Матвей, мы взяли по полтора печенья, Андрюха − шесть.
Савелию неприятно, он так ждал вечера, хотел взять из тренерской чайник, заварить пакетик чая, сам вскрыть пачку, хотел похрустеть, пожевать, конечно же угостить, почаёвничать – живут-то вместе. Ужасно неприятно, что без спросу взяли, противно…
− У нас денег нет, а ты богатенький… − хихикнул Андрюха.
Савелий молчал, не лезть же бить по морде. Начнётся разбирательство, спросят: за что? За печенье! Получится, что он жадный. Он полез вглубь тумбочки – там у него лежала ещё пачка печенья, с шоколадной начинкой. Но печенья не было! Он обшарил всю тумбочку – пачки не было. Он подбежал к Матвею, выбил из его рук пластмассовую кружку – чай измочил шорты Матвея и одеяло.
− Ну ты − покойник! – Матвей с вызовом забросил в рот кругляшок печенья целиком.
Савелий был так зол, что забыл о том, что Матвей – из крутых, а он, Савелий, − из отстойных и плавает последний на дорожке. Савелию сейчас было плевать, что Андрюха, например, ещё занимается борьбой. Он готов был прибить своих соседей по номеру, заодно и тренера, который поселил его с этими зазвездившимися идиотами. Он всегда делился едой, всегда. Не то, что Андрюха или Матвей: халявщики никогда не с кем не делится.
– Сволочи! Сожрали всё до крошки, мне вообще ничего не оставили.
В ответ – гогот.
Наверное, именно тогда Савелий рассвирепел впервые. До животного рыка, до поднявшегося к горлу комка, до звериного желания уничтожить врага. Но драки не случилось. Они попинались с Матвеем, потолкались: чё ты − а чё ты. Андрюха между тем сидел с открытым ртом, в слюнявом месиве застыла полупережёванная кашица… Матвей и Андрей испугались того же, что и Савелий – разбирательства. Но по указке Матвея Андрей стал мстить Савелию. Он подкарауливал его на лестнице, и стягивал с него шорты вместе с трусами. Савелий носился за Андрюхой по всему корпусу, но догнать не мог – он был тяжелее, Андрей − худой, юркий, стремительный. На следующий день после несостоявшейся драки Андрей переселился в другую комнату, поменялся, а к Савелию подселили нового соседа:
− Андрей сказал: ты – псих, убить можешь, − и новый сосед, тоже слабак на дорожке, грустно, очень грустно улыбнулся.
Дня через два Савелий увидел, проходя мимо беседки, как Полина сидит с его пачкой печенья. Пачка круглая, цилиндрическая, Полина держала её как морожку и с наслаждением хрустела.
− Так это ты у меня печенье украла? – подошёл он.
− Я в буфете купила, − с вызовом, чересчур уверенно сказала Полина.
− Не надо врать. Эти печенья я последние забрал, с витрины. И больше в буфет их не привозили.
− Да ладно. Мне мама ещё в Москве их в чемодан сунула. Это мои! – презрительно усмехнулась Полина и стрельнула в него карими глазами. Она сидела загорелая, худая, сверкая локтями, коленками, костями ключицы –очень красивая.
− Воровка. − плюнул ей под ноги, развернулся и ушёл. Значит, она. А он думал на Матвея – ему стало совсем паршиво на душе. Но Савелий всё равно не жалел, что чуть не сцепился с Матвеем – Матвей больше его не трогал.
Полина грязно выругалась ему в спину. Тут в лагере все просто сошли с ума. Полина никогда раньше не ругалась матом, во всяком случае, он не слышал.
В лагере он дошёл до предела, дал себе слово, что больше никогда не пойдёт в этот противный бассейн. Тут нет друзей, тут одни твари. Заносчивые, грязные душой, подлые. Сейчас, спустя пять лет, он знал, как называются такие, кто лазает по тумбочкам – крысятники. А тогда не знал. Если бы знал, то бросил бы это слово Полине. Говорил бы до конца смены:
− Крысятница…
− Что? Что ты сказал ?
Савелий понял: он давно не в маршрутке. Ветер, сильный порыв, многоэтажки, и стадион вдалеке. Маршрутка довезла их до конечной, он не помнит, как вышел. Интересно: подал ли он ей руку на выходе? Скорее всего, нет. Они с Полиной идут к стадиону.
− Очнулся? Ты настраивайся, молодец. Я на трибуны, ага?
− Да, Полин, иди. Куртку мою накинь, замёрзнешь, долго сидеть. Ветрило. – Нет, это невыносимо. Он её ненавидит, и так заботливо с ней говорит. Что странно: он, действительно, искренне переживает, чтобы она не простыла.
Судьи уже несли навесы для тира. Рабочие уже вбивали в землю конструкции-стержни, для того чтобы класть на них навесы и столешницы стрельбища.
Она стрельнула на него свои карие глаза, но надменности, превосходства, во взгляде не было. Было беспокойство, он уловил даже неуверенность.
– Чуть не забыл, – она протянула ему чехол со шпагой, она везла его шпагу. Он был так навьючен, рюкзак и сумка (у пятиборцев всегда много вещей, одна фехтовальная экипировка сколько места занимает), что шпагу она у него всё-таки отняла.
− Сначала поединки?
− Угу.
– Потом бег?
– Угу. Мы сначала. Потом мелкие. А мы к стрельбе готовимся. Нам тут на стадионе навес поставят. Мелкие в бассет. А мы стреляем. Плаваем мы в самом конце. Это часов до четырёх.
− Первый заплыв – сильнейший?
− Ну да. А толку. Девчонки перед нами. Мы тут иногда вообще без разминки плаваем, судьи не любят долго ждать.
− Я давно не разминаюсь на воде перед стартом. Мне в зале как-то проще: потянуться, разогреться, побегать. А ты же ещё и бежишь. Вот тебе и разминка.
− Да уж. Это да, − только и смог сказать Савелий, не будет же он объяснять, что после километра в районе трёх минут результат на воде не ахти. – Всё. Я пошёл. – Он реально не знал как бы от неё побыстрее отвязаться. Все торопятся на фехтование, он один стоит, болтает. Лера уже два раза проходила как бы мимо, как бы случайно.
− Подожди! – сказала Полина. – Дай пятюню.
Он дал ей пять − ладонь ударилась о ладонь.
− Всё. Беги! И знай – ты сильнейший!
Он ничего не ответил, усмехнулся небрежно. Вошёл в спорткомплекс, смешался с толпой, лица все знакомые, столько лет встречаются на первенстве. Рядом уже шипела Лера:
− Девушку свою привёл, кавалер.
− Чемпионка города на сто-баттерфляй. Не то что ты, − ответил он ей холодным презрением и тут же пожалел об этом: зачем он расходует силы, Лера же специально его провоцирует.
Лера побледнела, он понял, что задел её за живое.
Фехтование прошло удачно. Он проиграл только два поединка, да и то из-за самоуверенности, по глупости, короче. Иногда надо идти в атаку первым, иногда контратаки не спасают.
Теперь стадион. Он не жалел себя на разминке. Бежал быстрее обыкновенного, обгоняя недоумевающих соперников: ещё три вида, а он так шпарит. Обыкновенно на разминке перед бегом он доходил до состояния абсолютного сосредоточения, ведь дальше стрельба. А теперь – всё. Какое уж тут сосредоточение, когда Полина его обняла и поцеловала в щёку после фехтования у всех на виду. Год тренировок – псу под хвост. Опять отложится прорыв в беге, на таком нервозе и меткая стрельба убежит в страну Гудбай, как любит повторять Максим Владимирович. «Ветер как назло. Хоть бы шестёрки, хоть бы не пятёрки!» − молился Савелий на бегу, представляя мишени.
Максим Владимирович раздал номера. Вкривь-вкось прицепил Савелий номер спереди, сзади ему тоже кто-то приколол, он помнил только, что булавка вонзилась в спину, царапнула, но ничего не сказал: разве это сейчас важно. На старте он занял самую невыгодную позицию. Мама лидера их забегов, сама тренер, давала сыну последние указания. «Интересно, − всё так же несвязно думал Савелий. – А не запрещено ли это правилами?»
