Сергей Медовый
Железный Гулаг
Япония, Испания и Италия; Индия, Пакистан и Афганистан; Саудовская Аравия, Сирия и Иран, Норвегия, Финляндия и Австралия, – страны, которые пополнили за эти годы клуб потенциальных жертв Советского Союза. Там работы уже закончились. Проложили дорогу, дальше от Вашингтона на запад. И уже больше года, как стали работать в «Сан-Франциско» и «Сиэтле». Одновременно начали строить новую трассу на восток через Тихий океан к Аляске. В стратегическом значении, минирование всего северо-западного побережья США защищало нашу страну от нападения с востока.
Неудавшийся побег, вспоминали, как приключенческий роман с трагическим концом. Новый организовывать никто не пытался в силу невозможности. Я успокоился, всё чаще поглядывал на транспарант в столовой, который, конечно обновили за эти годы, и читался он так: «Твой приговор приведён в исполнение! Помни об этом!» Смена первого предложения никого не задела, и ни один подземелец не стал её даже осмысливать. Жизнь шла своим чередом. Все прекрасно понимали, что встретят старость и умрут именно здесь, и никто и ничто в этом мире не спасёт их от предназначенной судьбы. Я, естественно, не был исключением и мыслил так же.
Но раз уж упомянули судьбу, то считаю, недооценивать её, просто, преступно. Она обязательно преподнесёт когда-нибудь сюрприз, роковой или счастливый, и в её власти в один миг перевернуть жизнь человека с ног на голову или наоборот.
Глава 39.
Новый 1989 год запомнился общим собранием. Тридцать первое декабря и первое января объявили праздничными днями. На «Ленстали» появились все подземельцы и заполнили полностью два барака. Такого здесь ещё не было. Станция походила на базарную площадь. Пёс по кличке «Цербер», подаренный щенком Сергею, и непривыкший к такому количеству людей, то носился и облаивал всех, то прятался за новогодней ёлкой, установленной около клуба.
Накануне всех бригадиров собрал «Максимыч» и приказал организовать полную явку контингента для прослушивания очень важного объявления. Интрига витала в воздухе. Не столько ждали праздника, сколько выступления начальника. В стране уже четыре года, как шла «перестройка». Мы, не отрываясь, следили по телевизору за выступлениями Ельцина, Сахарова; за всеми дебатами, проходящими в Верховном Совете депутатов СССР. Казалось, вот-вот что-то случится: поменяется конституция, уголовный кодекс, наступит демократия, в западном смысле этого слова. И, конечно, каждый рисовал себе в мыслях мечты о реабилитации или хотя бы о смягчении участи пожизненно заключённого в подземелье.
И вот, наконец, объявили по громкой связи, что праздничное поздравление начнётся в семь часов вечера на площади «Ленстали». На перекрёстке трёх дорог поставили трибуну, позаимствованную в клубе, повесили на столбы колонки, вынесли кресла, стулья из столовой и бараков. Всем сидячих мест не хватало, поэтому посадили оставшихся стариков из «Иерусалима» и бригадиров. Основная толпа заняла все свободное пространство от бараков до цеха.
Ровно в назначенное время появился «Максимыч». Он тоже постарел. Появилась сутулость, исчезла живость в глазах. Но резкая и бодрая походка говорили о ещё оставшейся энергии. Комендант взошёл на трибуну, попробовал микрофон на звук и заговорил:
– Граждане осуждённые, товарищи, друзья! От лица руководства и, конечно, от меня лично поздравляю вас с наступающим Новым тысяча девятьсот восемьдесят девятым годом. Желаю вам крепкого здоровья, богатырского терпения и, самое главное, смирения. А так же желаю вам счастья в личной жизни!
По толпе прокатился смех. Николай Максимович выдержал паузу и продолжил:
– Смешно. Согласен. Пока смешно…. Мы с вами живём здесь очень долго, некоторые из нас перевалили уже за тридцатилетний рубеж, а сам проект существует больше пятидесяти лет. Многие умерли своей смертью, и были похоронены на земле достойно, согласно вероисповеданию каждого. Сделано немало. Честно скажу, проведена планетарная по объёму работа. И это не только моё мнение, но и всего вышестоящего начальства. Поэтому мы все благодарим вас от чистого сердца.
Начальник прокашлялся, налил стакан воды из графина и, сделав пару глотков продолжил:
– Не только вы, но и я сам задавался естественным вопросом: А что дальше? Ну, построим мы все шахты, выполним поставленную перед нами задачу. А после, что будет после? У нас впереди ещё три объекта: незаконченные «Сан-Франциско» с «Сиэтлом» и «Аляска». Последнюю, самую дальнюю точку с запада и самую близкую с востока от «Ленстали» решили сделать заключительной, но дорогу продлим, и будем замыкать в «Сиэтле». То есть, опоясываем весь железный земной шар. Поэтому все бригады, кроме четырёх брошены на дорожные работы.
Начальник снова отглотнул воды из стакана. Люди стояли в безмолвии затаив дыхание, предчувствуя какую-то неординарную развязку в речи Николая Максимовича.
– И, наконец, скажу о подарке, который подготовило вам наше руководство. По завершении всех проектов весь контингент переезжает жить на землю….
Взрыв гранаты, прорыв дамбы, цунами, – не знаю, с чем сравнить по эмоциональности то, что началось на «Ленстали». Обычно спокойные, горделиво-рассудительные мужики, стали орать, как какие-нибудь фанаты на финале чемпионата мира по футболу или хоккею. Кто-то аплодировал, кто-то плакал, кто-то просто кричал, как сумасшедший. Обнимались, пританцовывали, насколько позволяло место. У меня навернулись слёзы на глаза. Мы сидели в первых рядах, и было неудобно, да и не солидно присоединиться к возбуждённой толпе. «Максимыч» улыбался и тоже прослезился, поддавшись всеобщей радости. Он был прав: каждый из нас задумывался о неизбежном завершении работ под землёй. И о своей судьбе в дальнейшем. Большинство сходилось во мнении, что логическим концом всего будет приведение смертного приговора в исполнение. С точки зрения экономики, политики и безопасности для государства, безусловно, являлась полная нейтрализация такого большого количества нежелательных свидетелей. Но власть решила поступить гуманно. Если, конечно, всё это – правда.
Николай Максимович поднял руку, жестом прося всех успокоиться. Толпа покорилась. Постепенно наступила тишина. Начальник снова заговорил:
– Так радоваться совсем ни к чему. Я же не сказал, что вас освободят, и вы можете рвануть куда угодно. Это не так. Наверху, недалеко от «Тунгуски» сейчас строится городок специально для нас. Подчеркну: городок, но не зона. Вы будете иметь статус, приближенный к вольному поселению, получать зарплату, отовариваться в магазине и так далее. Общение с внешним миром любыми средствами, выезд за пределы городка все также исключены. Трудоустройство остаётся прежним: поддержка на должном уровне всего того, что мы здесь натворили. Плюс, может возникнуть необходимость в постройке дополнительных шахт, не обязательно «закладных», а типа «Турецкой». В общем, меняется быт, а работа остаётся прежней. Я считаю подобную перемену хорошим началом для всех нас, а какой будет конец одному Богу известно. И напоследок порадую вас ещё одним секретом, – Николай Максимович хитро прищурился, – Обслуживать городок будут вольнонаёмные местные жители, так скажем… разнополые. И для них – новые рабочие места, и вам не так скучно будет. Ещё раз всех поздравляю с Новым Годом!
«Ленсталь» аплодировала. Снова. Второй раз за историю своего существования. Дружно, сильно, все без исключения, устроили овацию начальнику «Тунгуски». Он спустился с трибуны, и сквозь ошеломляющий шум прокричал в сторону сидячих мест:
– Бригадиры, ко мне в кабинет!
Глава 40.
Тринадцать человек с трудом уместились в комнате начальника. Многие приспособились на корточках вдоль стен и встроенных шкафов. Я один остался стоять у входа, облокотившись на косяк. Планировка и мебель здесь оставались неизменными все эти годы. На столе, на переднем плане выстроились пирамидкой небольшие, в два спичечных коробка, футлярчики, обтянутые красным бархатом, явно приготовленные для нас.
– Ты чего, «Максимыч», решил нам золотые звезды героев соцтруда преподнести? – пошутил рыжий Витька, бригадир дорожников, кивая на выделяющиеся предметы.
Все дружно рассмеялись. Настроение было приподнятое. Николай Максимович улыбнулся и тут же ответил:
– Звезды «выбить» не удалось, а вот золотые часы первого московского завода «Полёт» с небьющимся стеклом, сделанные специально под заказ, государство дарит вам от чистого сердца. Просили особо отметить роль руководителей всех бригад. Кстати, за двадцать лет мы добыли для страны около тонны золота, только самородками. Один Магомет, сколько притащил, – «Максимыч» многозначительно посмотрел на меня.
Ребята снова засмеялись. Конечно, все помнили, как я отомстил Маге, разыграв его с золотом.
– Так что подарки заслуженные, – продолжил начальник, и, обратившись ко мне, попросил, – Соколов, раздайте всем, что б толкотни не было.
Подарок оказался королевским, в очередной раз, поразив меня отношением и вниманием к нам со стороны власти. Да и бригадиры перестали улыбаться, остолбенев от неожиданности, поняв, что шутка перестала быть шуткой и превратилась в реально дорогое подношение. Круглые, в меру большие, строго мужские, без излишеств, на коричневом кожаном ремешке, они ослепили своим блеском и тонкой работой неискушённую публику, едва открылась крышка коробки. На циферблате под цифрой «двенадцать» золотыми буквами, дугой красовалась надпись: «Железный лёд». В аккуратно вырезанном прямоугольнике сбоку вместо цифры «три», расположились сокращённый месяц и число. Мне, повидавшему за границей множество часов разных фирм, эти показались шедевром современной техники и дизайна. Даже с учётом длительной изоляции от внешнего мира, и отсутствием возможности смотреть на все с позиции сегодняшнего дня, я был уверен, что передо мной – очень дорогая вещь.
Ещё много разговаривали. Начальник признался, что перспектива переселения нас наверх появилась давно, сразу после неудачной попытки побега. Но, как обычно бывает в нашей стране, бюрократическая волокита затянулась на долгие годы. И только сейчас, в свете новых событий и смене руководства, получилось эту задачу начать реализовывать.
Через полтора часа стали заканчивать. Как говорится: «На моих золотых пробило девять часов». «Максимыч» напоследок пожал каждому руку, выслушал благодарности. Наказал проследить за поведением подчинённых в праздники, так как завёз в столовую семьдесят ящиков «советского шампанского». Затем неожиданно обратившись ко мне, попросил задержаться.
– Давай, Лёша, выпьем, – предложил он, когда дверь закрылась за последним бригадиром.
Обращение на «ты», да и само предложение насторожили меня. Николай Максимович достал из тумбочки стола непочатую бутылку армянского коньяка, две рюмки и коробку шоколадных конфет. Затем подошёл к стене, открыл потайную створку, за которой находился холодильник, и извлёк из него блюдце с нарезанным лимоном, обсыпанным сахаром. Нельзя сказать, что подобное мероприятие являлось из ряда вон выходящим. Порой подземельцы заказывали одну две бутылочки хорошего крепкого напитка на день рождения, и их просьбы удовлетворяли. Но здесь удивлял не сам факт распития коньяка с всегда строгим и лаконичным начальником, а именно моё присутствие, как собутыльника.
Заметив мою растерянность, «Максимыч» произнёс:
– Да ты, Лёш, не бойся, присаживайся. Понимаю, на первый взгляд, выглядит странно. Вроде мы и не друзья совсем, и пить нам, вроде бы, незачем вместе. А вот поверишь ли ты – не с кем больше. Все старые товарищи померли, новыми друзьями не обзавёлся, да и не хочу. А ты мне симпатичен с самого начала. Наверное, потому, что и я попал сюда почти в таком же возрасте, немного постарше. Я когда прочитал твоё дело, у меня внутри все перевернулось. Тридцать четыре года, вся жизнь ещё впереди. Не убил никого, не съел никого. Ну, украл у государства миллионы, не справился с искушением, но вернул же почти всё. И за это молодого парня лишать жизни! Дико. Глупо. Жестоко и нецивилизованно. Не военное же время было.
Николай Максимович разлил коньяк по рюмкам и тяжело уселся в кресло.
– Давай, с наступающим Новым годом.
Мы выпили. Крепкий напиток приятно обжог горло. Я молчал. Неожиданность и разница в субординации лишили меня возможности завести какую-нибудь тему для разговора. Выпили ещё. Начальник снова заговорил:
– Устал я, Лёша, очень устал! Больше тридцати лет здесь, как и многие из вас.
– Так что ж на пенсию не уходите? – слегка охмелев, спросил я.
«Максимыч» махнул рукой в мою сторону, мол «ничего ты не понимаешь» и снова разлил коньяк. Выпили.
– Моя пенсия – могила. Работа или смерть. Другого варианта не дано тем, кто связан с этим проектом. Я ведь такой же, как и вы. «Казнили» меня в пятьдесят пятом. Сразу поставили сюда комендантом, но позволили жить наверху с любимой женщиной. Почему такие привилегии? Много друзей было в самых высших эшелонах власти. Пожалели, оценили мой талант руководителя. А самое главное: посредник им такой нужен был, который и здесь мог находить общий язык, и с ними на заседаниях общаться.
Начальник снова взялся за бутылку. Воспользовавшись паузой, я спросил:
– Николай Максимович, за что же Вас «расстреляли»?
– Мошенничал я, Лёша. Сегодня в стране подобных мне людей называют коммерсантами. А тогда в войну и после войны это было преступление. Хотя вреда государству я никакого не нанёс, наоборот лишь пользу.
– Разве расстреливают за мошенничество?
– Я был не просто мошенником, а чересчур крупным. В войну командовал собственной военно-строительной частью. Мы ремонтировали мосты, дороги и многое другое. Вступали в бой с фашистами. Дошли до самого Берлина. Одна была проблема – эта воинская часть нигде не значилась. Все делалось по поддельным документам. Естественно, и большая часть доходов от работы шла к нам в карман. Слышал про своего однофамильца, директора Елисеевского магазина, Юрия Соколова? Вот, то чем он крутил – одна тысячная моего дела. Так и его не пожалели, в расход пустили, не взирая на военные заслуги. Понимаешь? Кстати, я ходатайствовал за него, хотел к нам забрать. Не дали. Старый он уже, сказали, бесполезный в нашем деле.
Я не слышал о Соколове, но промолчал. Начальнику нужно было выговориться, устал держать все в себе. А в моем лице, наверное, он увидел безопасного и покорного слушателя, подобного священнику. Мы выпили ещё, закусили лимоном и конфетами. «Максимыч», захмелевший, продолжал исповедоваться:
– Ты знаешь, как мне всё это претит? Все, что мы здесь строим. Ведь я дружил со Львом Васильевичем, знал его позицию по отношению к нашей работе. И отчасти с ним соглашался. Ужасным делом мы занимаемся. А сейчас стало ещё страшнее. Вся власть сосредоточилась в руках силовиков. ЦК вообще ничего не решает…. Ты знаешь, Алексей, что кроме, вот его, – Николай Максимович указал пальцем на портрет Сталина, – и Андропова ни один Генеральный Секретарь не был в курсе происходящего здесь? Да-да! Все в руках министра обороны и КГБ. Сразу после Сталина пришёл Хрущёв; ему не доверяли, слишком не предсказуемым был. Нет, что-то докладывали, конечно, мол, проводим испытание нового подземного ядерного взрыва, а подробности опускали. Потом Брежнев у власти встал; так тому вообще всё до лампочки было. А сейчас – Горбачёв; и тоже не в курсе. Боятся, что раскроет всю секретность, продастся америкосам и европейцам за кредиты, лишь бы угодить им. Да у нас скоро военная хунта произойдёт, как в Чили! Не знаю, как прожить остаток жизни.
Начальник разлил коньяк в рюмки и задумался. А я, вновь используя паузу, задал вопрос:
– Николай Максимович, почему нас в живых оставляют после закрытия проекта? Ведь никому это не выгодно. Намного практичнее… как говорится, концы в воду. Может Вас руководство в заблуждение вводит, что бы мы ни бунтовали раньше времени?
– Не болтай глупости. Я и есть, по большому счёту, руководство. Без меня ни одно собрание не проходит. Раз. А во вторых: зачем посвящать в тайны государства новых людей, когда всех устраивают старые. Да и вообще, никогда подобный вопрос не поднимался. Мы – «ручные животные» в клетке, если так можно выразиться. Мы осознаем, что живём в кредит. Мы – привилегированные рабы. Где ещё они наберут такую подконтрольную во всех отношениях, и дешёвую рабочую силу? Нигде. Ясно?
– Ясно. – В голове уже шумело, как следует. Всё же коньяк это не пиво и даже не шампанское.
«Максимыч» держался стойко, не смотря на свой возраст.
– Ладно. Давай на посошок. Тебя уже друзья заждались, наверное. Спасибо, Лёша, что компанию составил. А то тяжко одному здесь в кабинете пьянствовать. Надеюсь, наш разговор останется между нами. Да и вообще, болтай поменьше, дольше проживёшь. – Он залпом выпил рюмку и закусил лимоном.
– И Вам спасибо за подарки и потрясающие новости.
– Кстати, о подарках, вот, передай Магомету, – начальник достал из ящика стола ещё один точно такой же футлярчик с часами, – Я думаю, он больше всех заслуживает его.
Мы попрощались, пожав друг другу руки.
Я шёл в секцию совершенно пьяный, любуясь своими золотыми часами и радовался. Настроение было по-настоящему новогоднее.
Глава 41.
Прошло почти десять месяцев. Моя бригада трудилась на станции «Сан-Франциско». Мы уже заканчивали тоннели. Тупики трёх ответвлений были заложены кирпичной кладкой, колеса демонтированы и спущены вниз. Осталось зацементировать и скрепить металлическими пластинами кольца, образовав тем самым сплошную трубу в два с половиной метра в диаметре.
Хотя самая тяжёлая и пыльная работа осталась позади, всем не терпелось закончить эти два объекта быстрее и перейти на строительство восточной дороги. У нас же теперь появился смысл жизни, лучик света в конце тоннеля, как бы не было смешно это сравнение. Вообще, после Новогоднего поздравления, жизнь в подземелье изменилась. Люди стали более добродушными, отзывчивыми. На лицах всё чаще можно было увидеть улыбки. Вновь появилось чувство надежды и, как по волшебству, раскрасило черно-серое наше существование в разноцветные тона.
«Не верьте данайцам дары приносящим», – эту древнегреческую фразу, связанную с Троянским конём, не редко можно было услышать в «Иерусалиме». – «Кто нас выпустит отсюда? Дураки наивные. Коммунистам нет веры».
Мужики кивали в ответ, вроде как, соглашаясь, но не воспринимали всерьёз скептицизм старых евреев, списывая их пророчества на возрастной маразм.
***
Вечерняя смена 17 октября 1989 года начиналась, как и все остальные рабочие будни, не предвещая ничего необычного. Я чистил зубы, готовясь к очередному подъёму наверх, когда в душ забежал Ванька и прокричал:
– Лёха! Какой-то гул стоит вокруг. Пошли, послушаешь.
Я спокойно, как и положено бригадиру, умылся, вытер лицо полотенцем, вышел на станцию и прислушался.
– Какой гул? Не слышу ничего.
– Бери рюкзак. Пойдём. – Иван был не в меру возбуждён.
Мы перешагнули порог брезентовых ворот и прошли вперёд метров сто. И тут я отчётливо почувствовал еле заметную вибрацию пола, создающую имитацию гула. По логике шума никакого не могло быть из-за отсутствия полноценной атмосферы, но микроскопическая дрожь «железного льда» как-то передавалась через ноги в голову, и в ушах появлялся низкочастотный звук, подобный гулу. Было похоже на стук кровяного пульса, отражающегося в каком-нибудь ухе, только он шёл сплошным потоком. И это не походило на тряску земли, когда мимо проходит товарный поезд, все было во много раз тоньше, но глобальнее.
Я пожал плечами в знак непонимания ситуации, и мы вернулись на станцию. Бригада потихонечку подтягивалась к площадке остановки «челнока». Захватив в палатке куртку и каску, я зашёл в операторскую будку.
– Толик, соедини меня с «Максимычем».
– Он только вечером будет. Чего случилось-то? – спросил он, заметив моё задумчивое лицо.
– Не знаю. Вибрация пола какая-то за станцией. Еле ощутимая дрожь, но в ушах эхом отражается.
– Я не чувствую ничего.
– Здесь нет…, а там чуть подальше…, – мне вдруг ясно представилось моё глупое положение со стороны: пытаюсь объяснить то, чего сам не понимаю. «Ещё подумает, будто смену сорвать хочу». – Ладно, не заморачивайся. Поехали мы работать, – я махнул рукой, и вышел из будки.
– Лёх, постой! – окликнул меня Толик. – Такое бывает, когда у «трамволёта» колесо спустит. Им менять его лень, или нет запаски, и он на ободе едет до ближайшей станции.
– Понятно.
Мужики собрались около лифта. Никто ничего не слышал и не чувствовал. Ванька ждал меня внизу.
– Ну чего там? – нервно спросил он.
– «Трамволёт» на ободе едет. И дрожит весь «железный лёд».
– Какой, на хрен, «трамволёт». Ты глупый что ли?
– Не паникуй, Вань. Учёные разберутся. Поехали, закончим эти «норы крысиные».
Всю дорогу наверх Иван изредка поглядывал в мою сторону. То с укором, то с каким-то сожалением, а однажды мне показалось, будто он прощается со мной. У меня даже мурашки проступили от его взгляда. «Дурак старый»! – выругал я его в мыслях. Гипотеза с «трамволётом», конечно, не выдерживала никакой критики, но другого в голову ничего не приходило. Мы находились в неизведанной до конца части планеты, и здесь могло случиться всё, что угодно, даже вопреки законам физики.
День проходил в обычном режиме, и к обеду мы с Ванькой уже забыли об утреннем инциденте. На перерыв вся бригада собралась в кессоне. Рассказывали анекдоты под тушёнку с хлебом и чаем, много смеялись. Затронули тему переезда на землю. Я снова, уже в который раз, приводил доводы, услышанные от «Максимыча» о том, что проект не закрывают, что его придётся обслуживать, и что замены нам, с точки зрения экономики и безопасности, просто не существует. «Мы же не «Янтарную комнату» зарыли и спрятали, где, естественно, избавляются от ненужных свидетелей. Мы построили объект, на котором надо работать всё время, пока он существует», – говорил я. И со мной соглашались все мужики без исключения. Наверное, им приятно было слушать то, что они хотели услышать.
Все началось под конец смены. Время на моих золотых подходило к семи часам утра. Бригада растянулась вдоль всего стометрового ответвления по два человека. Мы с Ванькой были почти в самом тупике. Он прикручивал пластины, стягивая и закрепляя кольца, а я цементировал стыки. Иван опережал, так как мне постоянно приходилось делать раствор. Сначала раздался грохот, где-то в районе шахты и «челнока». Очень сильный. Следом за ним – удар. Снизу. Как будто проснувшийся великан стукнулся головой об наш тоннель. Лампочки и вентиляторы упали на пол, но продолжали работать. Я бессознательно накинул на себя рюкзак и вцепился в ручку из арматуры, торчащую из кольца. Мы переглянулись. Последнее, что осталось в памяти о моем друге, это его взгляд, полный страха и непонимания. Дальше все происходило молниеносно. Шум, подобный «Иерихонской трубе» прокатился волной по тоннелю, оглушив нас. И в тот же миг мощное давление снизу, постепенно по нарастающей силе, стало поднимать все сооружение, ломая его на стыках соединения колец между нами. Если б была возможность видеть эту картину со стороны, то отдалённо походило бы на разведение мостов в Ленинграде, где мы оказались на разных половинах. Ванька исчез из вида. Следом исчезло всё остальное. Свет погас, и наступила смерть…. Нет, не в физическом смысле. Просто, было ощущение, что я свалился в преисподнюю. Точнее, почувствовал секундный провал куда-то вниз и в сторону, а затем резкий и мощный подъём. Ощущение, отдалённо напоминающее аттракцион «американские горки», но в разы быстрее и масштабнее. Испугаться я не успел. Помню отчётливо сравнительную мысль, пришедшую тогда мне в голову: будто огромный экскаватор роет траншею, а я – маленький жучок, случайно попавший в его ковш.
С какими-то неимоверными обрывистыми импульсами скорости, часть земли с моим отрезком тоннеля из нескольких колец носило в разные стороны, то поднимая вверх, то резко уводя в бок. Камни били по ногам, рукам, по каске, по рюкзаку, но боли не чувствовалось. Я тонул, полностью погружаясь в, не пойми, откуда взявшуюся ледяную воду. Потом снова удары грунтом и камнями. Подобно космонавту в аэродинамической трубе, меня мотало из стороны в сторону, только вместо воздуха летели камни и вода. Мои руки вцепились в арматуру мёртвой хваткой.
Прошло несколько секунд или минут, и все быстро успокоилось. Вокруг кромешная темнота и тишина. Самое время появиться ангелу смерти и отвести меня в ад. Вскоре я понял, что не могу дышать. Практически, мои ноги и зад находились на мокром грунте в устойчивом положении, рюкзак тоже упирался во что-то твёрдое. Впереди ещё было какое-то свободное пространство. Я с трудом выпустил из рук железную ручку, наклонился, снял рюкзак и достал маску. Первые глотки воздуха привели меня в чувство. Вспомнил про фонарь, вынул его и включил. От тоннеля, каким-то чудом не расколовшегося полностью, осталось пять секций, две над головой и две внизу. Земля заполняла его где-то на две трети всего диаметра. Наверное, из-за ощущения силы притяжения, мне стало понятно, что он стоит по диагонали. Внезапно обозначилась боль во всех частях тела, но её быстро притупил, охвативший меня, страх. «Это – конец!» – пронеслось в мыслях. – «Похоронен заживо. Осталось три часа жизни – настолько хватит воздуха в баллоне и всё». Я посмотрел на часы: «18 окт.» семь часов три минуты. Время как будто остановилось.
– Есть, кто живой! – крикнул я, оттянув маску. Но звук моего голоса распространяться не пожелал, захлебнувшись в тридцати сантиметрах вокруг. Я лёг на спину на грунт и потушил фонарь.
То, что наши военные взорвали бомбу, у меня в тот момент не было никаких сомнений. Случайно ли, нет – только им известно. В голове вырисовывалась картинка: «Трамволёт» на ободе, везёт мины, создавая тем самым вибрацию «железного льда». И, в конце концов, колесо отваливается, прицеп валится на бок и заряды детонируют. «Всё сходится. Но почему их везли вне положенного срока? У нас работы оставалось ещё на пару недель. Решили заранее доставить? Такого не было никогда. Ждать помощи не откуда. Если станция взорвалась, то никого и не осталось. Может, Ванька ещё жив? Лежит, как и я в бетонном гробу и ждёт конца». – Мысли бегали в хаотичном порядке. – «Надо начинать рыть вверх! Руками…. У меня же молоточек есть! Вода была, вон я весь мокрый, значит и поверхность близко. Мои кольца, насколько я помню, толкало в основном только вверх и в сторону, но не вниз. Если метров пятьдесят до поверхности, то могу успеть. Не сдаваться! Только не сдаваться!» Я снова включил фонарь, надел рюкзак и пополз к верхней секции. По пути попадались крупные округлые камни, каким-то чудом не убившие меня сразу. Все тело ныло, особенно болели руки выше локтя и ноги. Но я полз, осознавая, что время неумолимо крадёт мою жизнь.
О бесполезности своей затеи, я догадался сразу, когда попытался копнуть почву молоточком. Это была глина. Спрессованная влажная порода, вперемешку с известняком, совсем не шедшая в сравнение с нашим рыхлым подземным грунтом. Даже если до поверхности десять метров, у меня ничего не получилось бы. Я машинально спустился на старое место и сел на землю, осознавая глупость лишних движений – какая разница, где помирать. Вариантов не оставалось. Вспомнились слухи, ходившие в моем детстве о смерти писателя Гоголя. Говорили, будто его по ошибке похоронили заживо. А узнали об этом, когда через несколько дней зачем-то вскрыли могилу и увидели, что он от голода съел свои губы. Чушь конечно; но мы тогда верили. Теперь я знаю точно, как умирают погребённые заживо – они просто задыхаются.
Во рту пересохло. Я достал термос и, пересиливая наступившую апатию ко всему, напился чаю. «Это – конец! – снова и снова звучало в голове, – Чего я жду! Попрощаюсь сейчас с родными, друзьями, поплачу и выключу баллон с воздухом. Сразу станет легче. Может, откроется доступ к моей бессмертной памяти, и мне повезёт испытать неописуемое наслаждение от мига смерти. Если, конечно, верить гипотезе «Фёдорыча». Сидеть в темноте три часа в ожидании конца мучительно и страшно». Время подходило к семи тридцати утра. Я уселся удобнее, облокотился на стенку бетонного кольца и мысленно перенёсся в свою квартиру на свободе. Увидел маму, отца, жену с дочкой. Слёзы не нужно было выжимать, они сами полились ручьями. Затем перед глазами встали друзья: Ванька, Вовка, Жора, Серёга, Мага. Покойные Саня, Иосиф Фёдорович, Лев Васильевич …, плач усилился, переходя в настоящее рыдание. Я вытирал глаза грязными от прилипшей земли руками и снова ревел, как маленький ребёнок.
Незаметно плавно пришло облегчение. Блаженное спокойствие наступило в душе. Как будто весь негатив, накопившийся за эти долгие годы, вылился вместе со слезами. Глаза щипало от грязи, но мне они уже были не нужны. Решение принято. Я наклонился вперёд, что бы снять рюкзак и повернуть вентиль, как вдруг почувствовал новую вибрацию почвы. Какая-то сила подкрадывалась из глубины. Все мои внутренности, будто поддались вверх. И в тот же миг мощный толчок снизу потащил кольца в сторону, переворачивая, ломая целостность конструкции, и захватывая дух от скорости. «Вторая бомба сдетонировала, – пронеслось в голове. – Господи! Вытащи меня отсюда! Умоляю! Я же сполна заплатил за своё преступление! Прости меня!» – о Боге, к сожалению, мы вспоминаем в последнюю очередь. Я даже не успел схватиться за ручку, как всё прекратилось. Нижние два кольца оказались сверху, и встали в вертикальное положение, создав пустое пространство внутри, похожее на колодец, а верхние отвалились и исчезли совсем. Тело находилось по пояс в земле. Апатию, как рукой смахнуло. «Может здесь грунт мягче», – промелькнула идея. Я выкарабкался, воткнул фонарь в землю и полез наверх по ручкам из арматуры. Да, почва поддавалась легко. А ещё перед маской свисали белые гладкие отростки корневой системы. Мысль не успела сформироваться по поводу увиденного, как вдруг, вся верхняя масса обвалилась, утаскивая меня на дно. Я лежал лицом вниз, полностью накрытый землёй и боялся пошевельнуться. В самый последний момент перед падением, мне увиделась или померещилась яркая вспышка, и теперь страшно было встать и узнать, что это всего лишь галлюцинация. Наконец решимость вернулась ко мне. Я вытолкал руками своё туловище, оставаясь на коленях, вновь по пояс в земле, и не поднимая головы, открыл глаза. Колодец освещался, и явно не фонарём. Сердце застучало барабанной дробью. За мокрый шиворот веяло прохладным ветерком. Я развернулся и посмотрел вверх. Надо мной диаметром в два с половиной метра красовалось голубое небо без единого облачка. Слёзы опять потекли из глаз, то ли с непривычки к ослепительно яркому свету, то ли от счастья.