Сергей Прокофьевич Пылёв
А за окном – человечество…
– Я так хочу тебя любить… – раз за разом шептала впервые за все время «датая» Луиза. – Хотя сама же первая буду в душе осуждать тебя, что поспешил отказаться от траура по жене. Держись, мужик! Эх, никто меня не тискает, кто по душе. А я дико старею. Сорок шестой год пошёл… Страшно…
Я тупо молчал.
– Мужики, у меня особый тост! – вдруг проникновенно улыбнулся наш гвардии майор. – Давайте, того, без дураков, выпьем за нашего Ботаника!.. Чтоб он в Раю стал садовником вместо выбывшего на Землю Адама!
Мы усердно поминали далеко за полночь – с завтрашнего дня никого из нас работа не ждала: Элеонора Павловна распорядилась закрыть нашу АЗС как неперспективную.
– У меня такое чувство, что мы с тобой больше не увидимся… – вдруг напряглась Луиза. – И что нас вообще связывает? Только чёртов Монтень! Зачем я тогда заговорила с тобой о нем?
Я спохватился:
– Слушай, у меня действительно нет номера твоего телефона.
– Ну и что? Зачем он тебе? Захочешь увидеться – дорогу знаешь.
11
Оставшись без работы и без Луизы, я первую неделю запойно провалялся на диване. Это было как возвращение в самого себя. Примерно такое состояние переживают люди, которые в состоянии клинической смерти достигают через тоннель ворот некоего Града Солнца и вдруг слышат чей-то сочувственный вздох: «Этому ещё рано. Верните его назад»…
Меня вернул банальный звонок в дверь.
На незваном визитёре был отменный костюм, каких я не видывал вблизи ни на ком. От всемирно известной бельгийской фирмы Scabal.
Я понял, кто передо мной. Костюмчик выдал.
Мы машинально пожали друг другу руки.
– Андрей, – строго назвался гость.
Так я впервые узнал земное имя Великого Учредителя нашей топливно-энергетической системы «Октановый рай».
– Я приехал принести извинения за горячность Элеоноры Павловны. В круг обязанностей моей мамы кадровые вопросы не входят. Кстати, я распорядился установить на могиле Андрея Арнольдовича бронзовый бюст.
– Вон как… – вздохнул я и чуть было не ляпнул нечто по поводу белого саксаула в качестве альтернативного материала.
– Так что прошу Вас завтра выйти в ночную смену. Ваш вынужденный прогул я покрою из своего личного премиального фонда.
– А как остальные мужики?
– Статус кво полностью восстановлен.
– Ну да, ну да… Только вот все равно не могу, – сказал я с таким болезненным напряжением, точно нечаянно порезался. – Какая досада! Извините, что подведу вас всех. Вы, кстати, сегодня в Интернет лазали?
– Само собой.
– Значит, не там… – вдохновенно понесло меня. – На ленте новостей опубликован указ, чтобы отныне вновь считать литераторов государевыми людьми за особую важность их труда для нынешних и будущих поколений. Там, наверху, наконец, поняли, что мы – товар штучный, и к нам следует относиться как к национальному достоянию. Так что сейчас мне срочно переоформляют пенсию. Сами понимаете, каких отныне она будет масштабов. Не меньше депутатской.
– Поздравляю! Кстати, я как бы несколько ваш коллега. Историк. Пед оканчивал. И знаю, что 3 марта профессиональный праздник писателей. Так сказать, всемирного масштаба. Нобелевского!
– Спасибо, спасибо… – уныло вздохнул я.
– Я обязательно поделюсь вашей заслуженной радостью со всем трудовым коллективом АЗС.
– Луизе, простите за наглость, об этом сообщать не обязательно.
– Не волнуйтесь. Ей сейчас все до фени. Дама в улётном запое. Хорошего вам дня и новых творческих успехов в деле литературизации нашей непростой эпохи. Может быть, и историю моей топливной корпорации отразите на своих страницах?
– Всенепременнейше.
– Ловлю на слове.
Проводив гостя, я набрал Коржакова: Луиза не просыхала; а вчера в пьяном виде так и вовсе голая ходила вокруг АЗС и предлагала себя всем встречным мужикам. Мужики разбегались от неё кто куда. И тогда она, гневно разочарованная, направилась в морг, чтобы проверить, может ли быть какой толк в смысле её разыгравшейся потребности от покойников мужского рода? В этом ей и помешал мой гвардии майор. Он только что сдал дела на АЗС временному управляющему и понуро шёл в никуда: то есть опять начинать жизнь с чистого листа. Кстати, Луиза и ему дерзко предложила себя. Коржаков молча подхватил её на руки и понёс домой – недалеко, через квартал он жил. У его супруги как раз был День рождения. Так вот он, типа, с подарком явился. Само собой, чуть ли не до дыр зацелованный Луизой по дороге. С тех пор Луиза целую неделю возвращалась у них в светлую реальность под присмотром жены Коржакова.
Все вдруг разом обрыдло мне в жизни второго варианта человечества, послепотопного. Как есть заныла во мне реальная депрессуха.
С этим настроением я и поднялся к Луизиной квартире. Поначалу мне показалось, что я ошибся дверью. По крайней мере, такой я еёне помнил. Сейчас она была старательно украшена магнитиками со свадебными картинками и фотографиями, как в некоторых семьях дверца холодильника. На одних – восторженные пухлые ангелочки, на других – невеста и жених сидят на облаке, под которым даже стихи есть: «Вдвоём решили мы навечно свою судьбу соединить, и приглашаем вас сердечно, чтобы нашу радость разделить. Спасибо, что были на нашей свадьбе! Луиза и Пётр».
Я человек в некоторой степени понятливый. Так что молча зашагал вниз, мимоходом отметив, что суставы почему-то не очень слушаются меня. И мой возраст явно был тому не самой основной причиной.
Луиза окликнула меня с балкона. Я так и не понял: она вышла на него случайно или экстрасенсорно почувствовала моё появление? Скорее всего, ни то и ни другое.
– Приветик, милый!..
Я смутился так, словно она стояла на балконе голой.
– Ты пришёл по мою падшую душу?
– Скорее всего, спасти свою.
– До тебя уже дошли высоконравственные разговоры про мою развратную охоту на мужиков?
– Что-то вроде этого.
– В ту ночь человек десять меня оприходовали. Только Петя на все это сурово начхал. Ты бы так смог?
– Не знаю.
– Только не переживай за меня. Мы заделаем с Петей семью круче, чем пушкинская Ларина со своим знатным генералом. Из проституток получаются самые верные жены! Как писал Монтень, «нередко сам порок толкает нас на добрые дела». Ты-то куда теперь? Только не в запой. Хорошо?..
– Обещаю. Будь счастлива.
– Черта с два. Да это и не главное…
12
В мой двор надо входить через длинную узкую арку. В её сумеречной глубине стоял большой пёс. Я этих животных никогда не боялся. И они это знали. Возможно, в прошлой жизни я сам был ещё тем кобелём. Или все-таки сукой?.. Без разницы.
Пёс повернул ко мне большую, матерую голову. Движение, исполненное королевского достоинства, но оно, тем не менее, выдало его старость. По крайней мере, если судить по собачьим слезящимся, угрюмым глазам. Таких больших псов в Воронеже я ещё не видел. Это был классический английский мастифф.
– Ты что приуныл, зверюга? Где твой хозяин? – вырвалось у меня. И еще я ляпнул: – Жрать хочешь?
Само собой, псина смолчала.
– Ладно, бывай.
Через полчаса я вышел в магазин. Вернее, выскочил. За мной роем заполошно летели те самые свадебные ангелочки с праздничной двери Луизы и шумно кричали: «Не смей!!! Ты же обещал ей не пить!!!» На лице у меня явно было выражение человека, только что пережившего психологическую катастрофу.
Пёс торчал на том же месте. Вернее, теперь он обессиленно лежал во всю свою двухметровую длину. Он словно бы терял силы с каждой минутой. Так действует затяжное одиночество даже на собак.
И тут во мне заговорила совесть. Или что? Толком не знаю. Ангелочки не возымели успеха в своём праведном устремлении, а старая псина… В общем, я вернулся в магазин, сдал водку и купил десять килограммов замороженных куриных желудков, похожих на груду смёрзшихся маленьких морских ракушек. Самое оно для кормления более чем немолодой собаки. Я кое-что знал по этой части. В моей жизни уже были легавый пёс Джек, немецкая овчарка Альма, пудель Фэри и сенбернар Аманда.
Старина мастифф с благородной аккуратностью лизнул мое приобретение и вздохнул: мол, сойдёт, чего уж там…
Англичанин трудно, оскальзываясь, встал и пошёл за мной. Ещё бы. Кажется, он понял, что это конец его блудных странствий и вынужденного голодания. Так что протяжно вздохнул. Совсем по-человечески.
И мне полегчало. Возможно, моему одиночеству тоже пришёл конец. Пусть и не такой, как мне хотелось.
Я невольно подумал, что мы, вполне возможно, не случайно встретились. Эта псина могла сделать свой выбор относительно меня даже раньше, чем мы вживую увидели друг друга. Он набрёл на мой запах и по нему получил от Разума Вселенной все необходимые сведения относительно моего характера, привычек, а также про мою странную философскую дружбу с Луизой и заочно – Монтенем. Возможно, он даже на каком-то особом энергетическом уровне обсудил мою кандидатуру на должность его Хозяина с душами Джека, Альмы, Фэри и Аманды.
Оставалось дать собаке имя. Долго искать его мне не пришлось. Я с ходу решил, что назову псину Монтенем. И вовсе не назло французскому мыслителю.
Пока мы шли к моему подъезду, я меланхолически размышлял, а не могла ли душа реального господина Монтеня в её вселенских блужданиях, в конце концов, действительно переселиться в эту собаку?.. Нет ли в его глубинных «Опытах» каких-то явных или неявных намёков на возможность подобной метаморфозы?
Мне невольно захотелось поделиться с Луизой таким моим любопытным предположением. Но как отреагируют на это свадебные ангелочки, что сладострастно облепили её дверь, точно мухи рыбью голову не первой свежести?
– Лорд!! Лорд!!! – вдруг услышал я за спиной заполошное женское взывание. – Мужик!!! Отпусти мою собаку! Держите вора!!!
Я всем опытом своей нескладной жизни понял, что эта кутерьма имеет ко мне прямое отношение.
И остановился. Никто меня пока не держал, как требовала того невысокая, но очень даже широкая во всех своих пропорциях женщина, стремительно надвигавшаяся на меня. Вообще мы были с ней во дворе одни. При одном взгляде на Монтеня люди избирали для своей дальнейшей дороги обходные пути.
Обессилев, задохнувшаяся женщина как упала мне на руки. Английский мастифф словно дворняжка завертел хвостом. Мне даже показалось, что этот Lord сейчас плебейски завизжит-заскулит и начнёт восторженно барабанить лапами по асфальту.
– Простите… Наш Лорд уже неделю как потерялся. Бросился за сучкой – и с концами! Мы с мужем сходим с ума…
Я отпустил ошейник. При этом мне явно хотелось дать псине пинка на прощание. Гуляка хренов, в которого на старости, как видно, переселилась поныне мятущаяся душа сэра Роберта Ловеласа. И что мне теперь прикажете делать с собачьей едой? Конечно, с помощью перца и лаврушечки ее вполне можно превратить в самую что ни на есть человеческую, но их вкус уже на языке у господина Лорда-Монтеня. Пришлось сунуть «мяску» вместе с сумкой его хозяйке. Типа гуманитарной помощи. Это, кажется, подействовало на нее успокаивающе. По крайней мере, она улыбнулась.
Все мои гештальты остались при мне. В целости и сохранности. При таком жизненном раскладе русскому человеку самое оно спиться, застрелиться или уйти в монастырь. Первое и второе почему-то не вдохновляли моё неиссякаемое любопытство к жизни: начиная от бодрого высвиста малиновки на мокрой от крупной росы яблоневой ветке и до глубокого Космоса, увенчанного словно бы ржущей туманностью Конская Голова.
Оставалось примерить рясу?
Дома я внимательно посмотрел на себя в зеркало и не увидел в нем ничего, хотя бы отдаленно напоминающего батюшку или монаха.
Зато вспомнилось, как ездил я с год назад в Задонск писать статью по истории Рождество-Богородицкого монастыря, как решил заодно заказать Сорокоуст по моей покойной Марине… Записывая в тетрадь её имя, молодая монастырская служка, безрезультатно прятавшая красоту своего лица за надвинутым черным платком, за смиренным выражением и постолюбивой бледностью, искоса взглянула на меня.
– Господи, разве можно с такой мукой наедине быть! – скорбно вскрикнула она, высунувшись чуть ли не до пояса из киоска: блескучие брови судорожно сошлись на переносице, враз распылавшиеся щёчки тревожно приподнялись.
Она взволнованно, будто врач, заметивший опасный симптом, принялась убеждать меня пожить при монастыре, дать молитвенный роздых душе. А коли та возжелает, так и посильное послушание принять: убираться в храме, сподручно помогать в трапезной, в саду или на пчельне к общему делу приладиться. Мол, есть трудники, что годами радуются послушанию и даже обретают монашеский постриг.
…Я человек невоцерковлённый, но слышал – существует такой жребий, чтобы в крайних безвыходных случаях раскрыть наугад Евангелие или Псалтирь, и что в них глаза твои без выбора прочтут, – вот тебе и Воля Божья сокровенно объявлена.
Усмехнувшись, я взял с полки «Новый Завет» и мне выпала глава 7 от Матфея со словами: «Входите чрез узкие врата»…
За парком в квартале от моего дома на колокольне бревенчатого Христовознесенского храма вдруг мерно ударил колокол: звон отошёл бережный, вдумчивый… Вечерняя суточная служба окончилась смиренно, кротко.
13
Утром я первым автобусом выехал в Задонск. Только в качестве кого: трудника, паломника?.. Не знаю. Ну, не знаю, ей-Богу!..
Моя недавняя жизнь, где были, пусть и недолго, мудрый знаток саксаула Андрей Арнольдович, героический гвардии майор Коржаков, некогда державший в руках ядерный щит Родины, и замечательно раскованная Луиза вкупе со славным Монтенем, для меня перестала быть в одночасье. Какую по счёту я начну с этого дня? В чью дверь постучусь?..
«Здравствуй, новая жизнь!..»
Эту фразу я украл у Чехова или Данте с его «Vita nova»? Пусть простят. Тем более что для меня в ней нет и следа от их вдохновенного оптимизма. Давным-давно не то время на дворе.
Сине-антизёленый глюон
Квантовая повесть
Уже нетрудно думать о поре,
зовущей нас к Божественному Свету –
взойти к Нему на утренней заре,
иль на вечерней … в полудрёме ветра…
Зоя Колесникова
Нильс Бор, да, да, тот самый Niels Henrik David Bohr, как-то сказал: «Тот, кто не был потрясен при первом знакомстве с квантовой теорией, скорее всего, просто ничего не понял».
Наше погружение с Верой в квантовый мир началось в мае этого года. До того мы благополучно жили ни мало ни много по законам общечеловеческой ньютоновской механики. Пока из Москвы в провинциальный педуниверситет, в котором Вера заведовала гуманитарным факультетом, в ауре столичных божественных энергий не прибыла московская комиссия с особыми полномочиями. Настоящий десант атакующе высадился во всех стратегически важных кабинетах «педа», включая ректорский. Их было человек около двадцати, но от них строго веяло революционной решимостью былых энкавэдэшных троек. Министр образования так-таки принял решение об укрупнении вузов, о котором уже почти год по стране ходили недобрые слухи. Само собой, было это сделано с вдохновенной оглядкой на Запад. Скажем, на тот же Калифорнийский университет. Как логичное продолжение реформ ЕГЭ или сокращение времени на изучение русской литературы и языка.
Все элементарные частицы превращаются друг в друга, и эти взаимные превращения – главный факт их существования.
В нашем провинциальном городке реформаторский выбор пал на «пед» и на «политех». В связи с этим многим вспомнились строки Александра Сергеевича о том, что «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань». Хотя, если уж быть точным, лань и саму по себе никак не подрядить тащить телегу. Конюха такого ловкого вам отродясь не сыскать, чтобы её обрядить в сбрую. Потом же правильнее говорить, что коня седлают, а запрягают – лошадь.
Как бы там ни было, с первых дней приказного слияния самым распространённым словом между сотрудниками «педа» стало: «Не истерить!». Оно влёт заменило все прочие. Им теперь и преподаватели, и сотрудники, включая сантехника пенсионера Вяземского, приветствовали друг друга у дверей вуза, его говорили, расставаясь под вечер. Правда, старик Вяземский к этому нервозному интеллигентному выражению для выразительности добавлял ёмкое словцо на букву «м».
С первого дня исторического воссоединения все сообщения о перекраивании образовательных структур «педа» и «политеха» воспринимались как сводки с фронта. Кстати, заодно было велено по новой московской традиции слово «студент» отложить в архив прошлой жизни, заменив современным чётким понятием «обучающийся», «обучаемые», «обучающаяся».
Почти половина сотрудников немедленно обзавелись бюллетенями и торжественно заняли позицию стороннего наблюдателя за ходом реформ. Старейшего профессора педуниверситета Михаила Евграфовича Пантелеевского прямо с лекции о языке поэзии Михаила Ломоносова и Василия Тредиаковского увезли «по скорой» с микроинсультом. В больнице он ко всему ещё умудрился сломать ногу, что-то отчаянно доказывая относительно вспыхнувшего костра реформ. А проректор по учебной работе с вузовским стажем в почтенные 60 лет Илья Николаевич Иконников попал под машину, в вакуумной забывчивости шагнув на проезжую часть при красном свете пешеходного светофора.
В итоге вечный полемист всех заседаний и совещаний почётный профессор физик Сергей Дмитриевич Феофанов на внеочередном учёном совете с гневом объявил, что слияние двух галактик во Вселенной происходит менее болезненно, чем в нашей многострадальной России объединение двух высших учебных заведений. В тон ему Роман Игоревич Поддубный, декан физкультурного факультета и тоже «штатный» бойцовский искатель истины, взволнованно сравнил происходящее с той роковой ошибкой, когда больному по ошибке переливают кровь другой несовместимой группы.
По километровым коридорам университета, являющегося издавна охраняемым памятником архитектуры всероссийского значения, неуловимой тёмной материей стали перетекать слухи о возможной забастовке коллектива.
А как, прикажете, иначе реагировать людям, когда у них на глазах почти вековой истории кафедры и факультеты исчезают в никуда или эволюционируют в некое непонятное новообразование? Кстати, даже диффузия различных металлов происходит естественней и гармоничней, нежели соединение человеческих коллективов.
Конкретно мою Веру в связи с аннулированием гуманитарного факультета переместили с должности декана в кресло директора Научной библиотеки. С мудрёной хитренькой приставкой «врио».
Лес рубят, щепки летят. То есть, мы.
Ежесекундно только в видимой части Вселенной рождаются и умирают миллионы звёзд.
Вера не устраивала истерик, не проливала невидимые и видимые миру слёзы. Она просто как бы перестала быть. Даже забыла о том, что через неделю у нас начинается отпуск. Такой долгожданный ещё месяц назад. Никогда в жизни нам не было так безразлично, что у нас появилась возможность вдвоём почти надолго забыть о работе.
…В тот день, вернее, утро, наша с Верой активная фаза жизни началась с раннего телефонного звонка. Вернее, его подобия – некое обессиленное дребезжание моего доисторического домашнего аппарата проводной связи: подлинное детище начала пятидесятых прошлого века: массивный чёрный телефон с цифро-буквенным дисковым номеронабирателем, вида солидного, начальственного, но со звонком уже сиплым, нервно стенающим, просто-таки болезненно дребезжащим.
Старый ворчун, одним словом, глухо подал свой надорванный голос. Этот тяжёлый аппарат был похож на огромного угольного жука-рогача, на котором с женской эротичной гибкостью возлежала трубка, замотанная на месте трещины синей изоляционной лентой. Отец как-то говорил мне, что у этого торжественно-парадного аппарата до нас имела место быть весьма непростая, запутанная биография с выходом на самые высшие политические этажи СССР. Не исключено, что он когда-то принадлежал к когорте номенклатурных кремлёвских телефонов, и по нему вполне мог говорить Иосиф Сталин. А при Никите Хрущёве этот символ времени уже жил у нас. Несколько раз любители антиквариата из новых русских предлагали нам за него хорошие деньги, но мы не спешили расстаться со своим историческим телефоном. Вернее, доисторическим.
Вообще я дома после работы и тем более по выходным предпочитаю отключать все устройства для контактов с большим миром, но сегодня в связи опять-таки со слиянием вузов я, как говорится, потерял бдительность и забыл исполнить это. Ещё могло сказаться мистическое влияние на русского человека такого особого фактора, каким, несомненно, является первый день отпуска. А это был именно он. Я и моя Вера Константиновна сегодня проснулись отпускниками.
Когда наш ретро-телефон подал голос, мы с ней как раз намеревались начать сборы для поездки на дачу. Само собой, шашлык в этой демонстративно счастливой программе был центральным событием. И я уже благоговейно бредил летучим запахом дымка, насыщенного мясными пряными ароматами.
Я демонстративно небрежно извлёк трубку из лона рогатин.
Нам, вернее Верочке, звонил её новый начальник, лет двадцати восьми некий Аркадий Большов, назначенный в «пед» со вчерашнего дня проректором по социально-воспитательной работе. Новый малоизвестный кадр из политеха прежде руководил тамошним Центром культуры и творчества, и был выдвинут таинственными тектоническими подвижками реформаторских структур. Он как вулканический островок внезапно появился среди океанской безбрежности. Я недавно видел фотографию Большова в уже соединённой вузовской газете с новым общим названием «Физики-лирики» и отчётливо запомнил его вдохновенно-деловое лицо, светящееся верой в новые успехи на поприще формирования достойного облика современного «обучающегося». Правда, для меня осталось загадкой, в действенную силу чего он больше верит с высоты своих юных лет: плановых митингов, торжественных собраний, круглых столов или Аркадий в глубине души особенно расположен к массовым запускам в небеса обетованные тематических шариков и патриотических флэшмобов вкупе с социально-заострёнными автопробегами. Тонкий такой, стройный активист. Высокенький. В зауженных модных брючках с приоткрытыми голыми глянцевыми щиколотками. Со взглядом как у комсомольского вожака прошлого века, но манерами сегодняшнего видеоблогера из YouTube.
Разница между неживой и живой материей на атомном уровне полностью исчезает.
Большов заговорил со мной тем формирующимся у него аккуратно-тихим руководящим голосом, которому подчинённым желательно трепетно внимать. Не скажу, что я вовсе, до самозабвения, поддался их магической силе, но когда мы с ним начали беседу, я невольно слушал его, напрягшись, почти как солдат в строю.
– Мне Веру Константиновну. Это с работы. Большов… – внушительно представился он.
Мой многоуровневый трудовой стаж выработал у меня инстинктивную самозащиту от служебных звонков во время отпуска. Тем более, в его первый день. Щенячью радость которого мы с Верой ещё даже не успели прочувствовать: всем хорошо известно, что из двадцати восьми дней отпуска пятнадцать вы тратите на осознание, что он, наконец, состоялся, три дня отдыхаете, а оставшиеся десять неврастенически готовитесь выйти на работу.
– Её сейчас нет, – с неизвестно откуда взявшимся нахальным достоинством почти хладнокровно соврал я.
Вера сделала страшное лицо, чем-то похожее на кляксу.
Аркадий Большов строго молчал. Это было похоже на подготовку взрыва некоей психологической вакуумной бомбы.
– Возможно, Вера скоро будет… – снизил я напор своего интуитивного диссидентского отношения к власти на любом её уровне.
– Я уже пришла… – прошептала Вера, аккуратно помахивая мне ладошками, словно гладила воздух.
– В общем-то, она мне и не нужна! – Большов при всей своей почти мальчуковой изящности как вдавил меня в стену деятельным социально-воспитательным напором. – Передайте Вере Константиновне… В рамках непростых процессов по слиянию вузов нами принято решение о качественном повышении уровня заботы о здоровье сотрудников. В соответствии с приказом ректора всем необходимо срочно пройти профосмотр. Речь идёт о многоплановой лечебно-профилактической акции! Для работников она полностью бесплатная. Все затраты, а это очень даже немалая сумма, взяло на себя Министерство образования! В общем, на всё про всё вам неделя. Мы ценим способности Веры Константиновны и уверены что в новой должности директора Научной библиотеки она будет работать с прежней эффективностью. Но незаменимых людей нет. Кто не пройдёт медицинское обследование, до работы допущен не будет! Вплоть до увольнения! В новом укрупнённом вузе должны трудиться эффективно здоровые люди!
Не знаю, что испытывал, Большов, произнося эту речь, но мы с Верой однозначно почувствовали, что со времён первобытнообщинного строя человечество ни на шаг не придвинулось к реальной демократии.
Элементарные частицы живут по законам квантового микромира. А раз человек, как часть Всеобщего вещества, тоже состоит из них, поэтому о каждом из нас можно сказать, что мы в основании своём тоже есть явление квантовое.
– Вера Константиновна с сегодняшнего дня в отпуске, – тупо, безнадёжно проговорил я. При этом у меня, как позже вспомнила Вера, от осознания собственной наглости слегка зарозовели мои далеко не юношеские щёки. Но этот их запоздалый румянец не имел ничего близкого с тем алым сиянием, которое в молодости, рождённое свежим, ухарским морозцем или счастливым восторгом, пусть и на пустом месте, вдруг блистательно окружает сверкающей аурой юное лицо. Мой румянец скорее напоминал синевато красную сетку на щеках, похожую на последствия подкожного кровоизлияния.
– Причём тут её отпуск? Это ничего не меняет. Распоряжение распространяется на всех работников поголовно … – почти лениво уточнил Большов. – Или Вы думаете иначе?
Он сдержанно усмехнулся. Возможно, при этом даже поправил свою особенную высокую причёску. Кажется, с крохотной косичкой на затылке, похожей то ли на головастика, то ли на кукиш.
Кстати, влёт произнесённое им слово «поголовно» отозвалось во мне догадкой, что проректор возможно по образованию ветеринар. Может быть, даже очень хороший. Однако представить его на ферме среди коров (ферма и коровы – самые современные, по лучшим западным стандартам) мне так и не удалось. Да я особенно и не напрягался.
– Я очень не рекомендую Вашей супруге искать варианты, как ей уклониться от профосмотра. Теперь она у меня на особом контроле! – сказал Большов таким голосом, словно он при этом мужественно улыбнулся. Что-то явно было в нём ещё и от административного варианта рыцаря без страха и упрёка.
В Библии в первой главе после каждого нового акта творения света, тверди, трав, рыб и так далее стоят слова: «И увидел Бог, что это хорошо». И только после сотворения человеческой пары этих слов насчёт «хорошо» почему-то нет…
В трубке зависла дерзкая ёмкая тишина. Пытаясь понять, окончен ли наш разговор или нет, я минуту-другую как настоящий экспериментатор то прикладывал её к уху, то встряхивал, на тот случай, если вдруг в ней отпаялся за множеством лет какой-никакой важный проводок.
Большов исчез так, словно его и не было вовсе.
Любая квантовая частица находится одновременно в разных точках пространства.
– Ты очень сердишься на меня, Витенька? – робко сказала Вера.
– Нисколько, – усиленно поморщился я. – Подумаешь, какой-то там отпуск двух простых граждан накрылся медным тазом. И вообще забота о здоровье работника должна быть на первом месте у работодателя.
Вера неумело изобразила на лице интеллигентный протест, более похожий на приготовление к тихому плачу.
– Почему мы должны идти у них на поводу?.. – судорожно вздохнула она. – Ты знаешь, когда у нас был последний профосмотр? Лет десять назад! Я тогда только защитила свою кандидатскую. Помнишь, «Лев Толстой и Владимир Короленко о смертной казни»? Почему сегодня началась такая административная лихорадка?
Что мне следовало ответить?
– Возможно, скоро в наш город прибудет Путин. А ваш укрупняющийся в духе времени вуз наверняка включён в программу его посещений. Вот и подчищают углы.
– Бросить всё, уехать в Урюпинск! – Вера подняла глаза к потолку. – Или на дачу. Навсегда! Как-нибудь проживём на две пенсии. Огородик вскопаем. Много ли нам надо? Свобода того стоит.
Квантовые истины об окружающем нас мире способны кого угодно привести в замешательство.
Я сделал такое лицо, словно мне стало почти весело:
– Неужели бюрократический профосмотр «галочки ради» может стать поводом к тому, чтобы мы в один день сломали нашу замечательную привычную жизнь? С шашлыком пролетели? Так я всё равно чаще всего превращаю его в уголь.
– А я на крыльях твоего оптимизма за день обегу всех врачей, и мы всё равно смоемся в отпуск! И волки сыты, и овцы целы!
На уровне атома, ядра и элементарной частицы материя имеет двойственный аспект – она и частица, и волна. При этом в первом случае материя имеет более или менее определённое местоположение, а во втором одновременно с состоянием покоя распространяется во все стороны мирового пространства.
Не откладывая, ровно в полдень мы выехали в направлении поликлиники на моей полувековой раритетной «копейке». Это была одна из самых лучших поликлиник города. Просто так с улицы туда не попасть. До развала СССР в ней лечились партийные чиновники, делавшие вид, что руководят строительством светлого коммунистического будущего. Сейчас в ней лечатся от тех же болезней во всём похожие на них чиновники, руководящие строительством не менее светлого капитализма.
У всех частиц есть античастицы. При контакте происходит их аннигиляция. Обе частицы исчезают, превращаясь в кванты излучения или другие частицы.
Я хорошо знал дорогу к этому образцовому лечебному заведению из двух дворцовой архитектуры корпусов, спрятавшихся в глубине пряно горьковатой, раскидистой Нагорной дубравы. Когда-то до перестройки я тоже состоял там на учёте. Никаким боком не принадлежа к клану партийной номенклатуры. Просто в обкоме КПСС считали писателей, к каковым я вроде как принадлежу, идеологическим подспорьем партии. Поэтому наше здоровье оберегали в иерархической спецклинике. Только во втором её корпусе со своим отдельным входом. В городе для этих двух корпусов среди простого народа издавна прижилось название первого корпуса поликлиникой для «старших дворян», второго – для «младших». Это различие было явлено уже фасоном входных дверей: таким как я – стеклянные, номенклатурным – матёрые, из морёного дуба с эдаким генеральским, а то и выше бери шармом. Входишь как в райские кущи. Какая-то вокруг светлость во всём и ко всякой твоей болезненной слабости уважительная благорасположенность, доходящая до восторга и самой настоящей нежности.
Так и Веру встретили. На входе бахилы голубенькие подали за бесплатно с такой уважительностью, словно едва сдерживались, чтобы их ей не надеть со счастливой торопливой любезностью. В регистратуре торжественно, точно некий поздравительный юбилейный адрес, вручили алую кожаную папку с «Картой здоровья», украшенную теснёнными золотистыми вензелями. У меня от такой торжественности приёма даже несколько как бы дыхание участилось. То есть, не совсем ещё выветрилось значение горьковских слов насчёт того, что «человек – это звучит гордо!» И даже несмотря на всякие там санкции против нашей страны, дело Скрипалей, трагедию в Кемерово и ночную ракетную атаку по суверенной Сирии.
