Сергей Прокофьевич Пылёв
А за окном – человечество…
– рядовые народные пенсионеры;
– придурки.
Последние составляют самый значительный контингент людей, которым Родина доверила держать в руках наперевес бензиновый пистолет. Таких до 40 % . И с ними вполне можно работать! Ещё как! Даже легче, надёжней, чем с разными там пришибленными умниками, способными на всякие неожиданные выкрутасы. Придурки дисциплинированы, старательны, исполняют с рвением всякое порученное дело, даже самое, казалось бы, неподъёмное или унизительное. А на разные их странности можно рукой махнуть и виду не подавать, что заметил какой-нибудь эдакий идиотский выверт: один всегда с поклоном к тебе выскакивает и подаёт руку, придерживая её другой для надёжности; иной говорит, стоя перед тобой на коленях, будто бы из удобства ему такой позы… А вот ещё был у него заправщик, которому нарочно шепнули, что Коржаков надумал уходить. Так тот три недели ходил в головной офис проситься на место управляющего. А когда его прикольно назначили и даже выдали ему на руки приказ, так он от счастья незамедлительно повесился, чтобы, не дай Бог, не успели развеяться счастливые грёзы.
– Я ещё много такого тебе расскажу, что на десять романов хватит! – побледнел от вдохновенного азарта Коржаков. – Напишешь?
– Поглядеть будем…
– Тут у нас через день такие закидоны, что никакие «юрмалы» после них тебя не развеселят. Как сейчас помню: бежит молодой заправщик за водителем-бабой, не найдя отверстия бензобака, и кричит отчаянно: «Женщина! Женщина!!! Куда вам вставить?!» Ничего удивительного. Машина на машину не похожа. Так что некоторые из новичков вставляли пистолет даже в выхлопную трубу. А один умудрился до горловины бака дотянуться через салон автомобиля.
С первого дня Анатолий Александрович был ко мне участливо добр и внимателен. Как настоящий батяня-комбат. Бывало, выглянет гвардии майор в форточку своего кабинетика и кричит: «Сергей Владимирович! Хватит брушить снег (пылюгу мести)! Идите чайку попейте, покурите!» Или вот еще для всех окружающих небывалое, замудрёное: вынесет наружу свое кособокое пластиковое креслице и поставит мне: «Посидите немного. Вам персонально разрешаю. Душа у меня болит, на вас глядя… В ваши годы вдовцом стать. Берегите себя. Мужики, которые в возрасте одни остаются, кони нарезают только так. Вот что: приглядитесь повнимательней к нашим девкам. Про Ирку, старшего оператора, мне уже доложили, что она по вам сохнет. Сам заметил: заикается, когда с вами говорит. Хорошая девочка. Не обжимается ни с кем. Всегда что-то читает. Да только она замужем. А вот тогда Луиза? Свободная. При квартире. Как она вам?» – «Не знаю…» – «Да, да, да… Вроде и молода, и рожица хорошая… Книжки какие-то читает особенные… Умница! Но все равно не ровня вам. Зато кофе, зараза, умеет такой, эх-ма, сварганить…» Вот такая дружеская искра между нами иногда проскакивала.
В общем, со всех сторон место моей новой работы оказалось исключительно достопримечательным. Воронеж гордится своей причастностью к созданию первого военно-морского флота, нобелевским Буниным и народным Кольцовым, но при этом по какому-то непростительному недогляду не в курсе относительно нашей АЗС в проулке с ветхосоветским названием «Тупик Героев Труда». Бензоколонка эта обладает особой сакральной значимостью благодаря своему особому соседству: во-первых, да будет вам известно, что рядом с бензином всегда оседает сообщество глюколовов – автомобильным горючим они при варке маковой соломки заменяют ставший дефицитным ацетон, во-вторых, справа от моей АЗС – туберкулёзный диспансер, слева – морг, единственная структура в государстве, которая напрямую подчиняется Господу Богу, а на задворках – развалины подстанции высокого напряжения: на её косой, будто пьяной двери, улыбался симпатяга-череп с красной молнией в зубах. Таким был наш всероссийский Дом отдыха бомжей «Город Солнца имени Томмазо Кампанеллы». Это имя дал сей воронежской агрегации бездомных скитальцев олигарх местного розлива Илюша Рыбкин, миллиардер чуть ли не мальчишеского возраста с лицом осетрового малька. Он регулярно каждую пятницу приезжал на АЗС по ночам напиться вдрызг и палить из роскошного «Магнума-44» по черепу на дверях. А ещё тут невыносимо пахнет серой. Известно, какой типаж усиленно издаёт подобную вонь, но в нашем случае мистика исключалась. Просто вместо дизтоплива на АЗС продавали печное, в котором превышение нормы по сере зашкаливало за 500 процентов. Иначе и быть не может в стране, в которой бензин дорожает, даже когда на мировом рынке цены на нефть катастрофически падают.
2
Моя жизнь на АЗС началась с самой длинной смены, что длится с шести вечера до восьми утра. Однако для новичка у неё есть одно существенное преимущество перед короткой дневной: после десяти часов вечера поток машин заметно спадает, а с часа ночи и до утра заправка практически пустует.
Первый человек, с которым я познакомился на заправке, была Луиза – уборщица лет сорока, стройная, высокая и почти красивая, если бы не вздёрнутый вверх по-утиному плоский кончик носа на вполне милом, дымчато-смуглом личике. Как позже выяснилось – загар тут был ни при чем. Мать Луизы русская, а вот отец – этнический грузинский мегрел. Отсюда её удивительные волосы – словно металлически-плотные, литые. Ко всему ярко, дерзко черные. Вкупе с ртутно-серыми, почти белёсыми глазами и русалочьи-бледным лицом, они придавали ей какое-то болезненно-ведьмовское выражение. И хотя каждая черта её лица в отдельности была приятной, даже милой, но складываясь воедино, они странным образом производили впечатление отчаянного внутреннего перенапряжения. Возможно, этому способствовали две ранние грубые морщины, резко отходившие от носа на скулы.
Я открыл дверь – мы с ней едва не столкнулись. Она практически не видела дорогу впереди себя: Луиза натруженно несла в обнимку чёрный пакет с мусором. Был он какой-то странный – в рост человека. Потом меня просветили, что эта тара называется патологоанатомическим мешком. Она применяется в соседнем морге для перевозки трупов. После одноразового использования эти мешки попадают по обоюдной договорённости на бензоколонку под мусор.
– Вы к нам устраиваться на работу? – аккуратно спросила Луиза.
– Если все сложится нормально, то да… – был мой уклончивый ответ.
– Как хорошо! – вдохновенно обрадовалась она, показав мне все свои красивые ядрёные зубы, слегка задетые табачным и кофейным налётом. – Наконец настоящий интеллигент будет с нами работать!
Мне ничего не оставалось, как реально смутиться.
– С какой стати вы составили обо мне такое лестное мнение?
– По тому, как дверь открыли. По тому, как вокруг посмотрели. Из вас интеллигентность просто прёт. А голос какой! Обалдеть. Кстати, вы любите читать философские произведения?! – вдруг порывисто проговорила она и, не дожидаясь моего ответа, сокровенно призналась: – Я очень люблю Канта, Ницше, Ильина и этого, как его, Гегеля. А вот Монтеня не читала, но очень хочу! Его «Опыты». Только никак не могу их найти. А в библиотеку записываться нежелательно. Возраст не тот. Не студенческий. Да и люблю читать только лёжа, с кофе, чтобы настольная лампа горела. У вас, случайно, что-нибудь Монтеня есть?
– Случайно есть. Именно ваши «Опыты». Если примут на работу – завтра принесу.
– Ой, как жаль! Завтра я выходная…
– Полежат…
– А я тут рядом живу! Забегу. Дома все равно одной скучно.
– Луиза, не пыли… – с ленцой усмехнулся сквозь густые грязно-серые усы некто вальяжно-полный в фирменном зимнем комбинезоне автозаправщика и валенках-раструбах. Почти космонавт в скафандре перед выходом с МКС в открытый Космос. Через полчаса он станет моим наставником и напарником.
– Что, Андрюша?! – дёрнулась Луиза, вытянув красивую шейку.
– Раз человек пришёл сюда вместе с нами за гроши травиться парами бензина, выходит, он такой же жлоб, как я и ты. Как все мы тут… – Он медленно подал мне маленькую, аккуратную руку. – Здорово, интеллигенция. Андрей Арнольдович Медведев.
Я не успел ответно назваться (Афанасьев, мол, Сергей Владимирович) как Луиза виновато и чрезмерно оглушительно вскрикнула:
– Наш Андрюша, между прочим, кандидат наук! Папа у него – академик! Они беженцы из Казахстана!
В это время из своего кабинета с солдатской алюминиевой миской уже почти «умятого» кроваво-красного борща, щедро заправленного по особому рецепту толчёным старым салом-«желтяком» с чесноком, бдительно вышел управляющий АЗС, отставной гвардии майор Коржаков:
– Луиза! Не ори, дура.
Он вгляделся в меня, наклонив голову:
– Вы – Афанасьев?
– Так точно, – по-солдатски ответил я, услышав командирские интонации бывалого кадрового офицера.
– Сейчас мне звонил наш генеральный. Вопрос по вам решён положительно. На самом высшем уровне. Будем оформляться? Стоп. Запойно не пьёте?
– Пока нет, – не нашёл я сказать ничего лучшего.
– Отлично! – облегчённо вздохнул Коржаков.
Когда я отправился в бытовку переодеваться, кандидат биологических наук, потянувшись, как тюлень на лёжке, откровенно высказался мне вслед:
– С нами шеф на «ты» да матом, а перед этим что-то задёргался… Форму ему новенькую выдал, с иголочки. Видела?
Он высморкался и было хотел лениво погладить уборщицу по красивой, курносой выпуклости внизу спины.
– Не смей! – строго, но как бы даже несколько виновато сказала Луиза.
– А ты не вешайся на него с разбегу… – вяло поморщился Медведев. – Ему уже скоро доложат, что твоя мать была известной на весь район шлюхой, что ты пошла по её стопам, пила до одури, а недавно как умом тронулась: Монтеня теперь тебе подавай. Ницше она у нас читает на ночь с французской настольной лампой! Хоть название книги помнишь?
– Да, Андрюша, – тихо сказала Луиза. – Но произносить мне его боязно. Я все-таки крещёная… «Смерть богов»…
– Круто. Ладно, пойдём, что ли, перепихнёмся? У меня двадцатиминутный перерыв. Водочки налью.
– Ты же знаешь, что я давно не пью… От одного слова «водка» меня мутит… – судорожно поморщилась Луиза и натруженно поволокла дальше переполненный мусором трупный мешок.
3
Мой первый трудовой день оказался во всех отношениях особенным. Во-первых, Крещение Господне, во-вторых, – на дворе минус 29. В-третьих, я познакомился с уборщицей, мечтающей прочитать «Опыты» Монтеня, а моим напарником стал кандидат биологических наук, который в советской Алма-Ате до бегства в Россию специализировался на изучении белого пустынного саксаула, а его ныне покойный отец-академик – чёрного. Не знаю, насколько они продвинулись в своих научно-биологических изысканиях, но по жизни, как позже выяснилось, Андрей Арнольдович не мог отличить даже галку от вороны. Как бы там ни было, но после налаженной, перспективной жизни в Алма-Ате, он в Воронеже так и не поднялся выше автозаправщика. Ещё и прирабатывал на полставки садовником в морге, чтобы жена из дома не выгнала. Там в его задачу входило поливать и подстригать декоративные розы, которые огненно-ало окантовывали смертные пути-дорожки в этом особом заведении. В общем, наши девушки-операторы никогда не уходили с работы без нежного букета. Иногда, по случаю, не брезговал розами из морга и сам Коржаков. Но, беря их, мудро морщился: «Смертушкой, кажется, не пахнут. Лады, сойдут».
Январская смена на АЗС – такое не забывается. Напористая, наглая метель. Снежные галактики вихрем носятся вокруг нас. Мороз высокого напряжения – ты физически чувствуешь, как внутри тебя в каждом сосуде и костях медленно, но неотвратимо идёт процесс кристаллизации всех форм жидкости. Плюс жёсткая, вёрткая позёмка как бы демонстрирует в бытовой реальности квантовый эффект сверхтекучести. Она с лёгкостью безматериальной сущности проникает везде и всюду. Наши куртки, валенки, железная бытовка, в которой на глазах растут свежие затулины, не обращая никакого внимания на жалкие попытки европейского калорифера перемочь нашу зимушку.
Мы с Андреем Арнольдовичем усердно работаем лопатами, ожидая из растанцевавшегося буранного кавардака очередной самодвижущийся сугроб. В короткие минуты передышки Медведев глухо, невнятно, точно борясь с желанием впасть в спячку, объясняет мне секреты заправочного пистолета, особенности капризов крышек бензобака и приметы хамоватых водил. Людей этой породы, лениво учит он меня, особенно раздражает, если бензин при заправке попадёт на роскошную гладь их автомобилей.
Однако самыми-самыми принципами, которые мне предстояло усвоить в работе как «Отче наш», было так называемое «Фирменное приветствие и напутствие клиенту». Его текст разрабатывали на самом верху совместно с какими-то выдающимися столичными психологами, и отступление от него хотя бы в одном слове или его безрадостное произнесение наказывалось большим штрафом. Для контроля над нашей исполнительностью, кругом стояли камеры и записывающие устройства.
Вот содержание этой священной мантры в исполнении знатока белого саксаула:
– Когда водитель выходит из машины, ты обязан громко, счастливо произнести: «Здравствуйте! Благодарим Вас за выбор нашей компании! Номер колонки такой-то!» Когда он вернётся, его следует душевно напутствовать: «Счастливого пути! Приезжайте к нам ещё!» Если водила шустрый и отъехал, пока ты не успел рот открыть, эти слова полагается озвучить ему вслед для контрольной записи, потом поступающей на прослушку в соответствующую службу центрального офиса.
В эту долгую ночь, после которой моя кровь приобрела все полезные свойства талой воды, Андрюша научил меня многому. Как-никак у него был солидный академический опыт преподавания в высшей школе. Копилку моих знаний, во-первых, пополнили сведения о расположении видеокамер, чтобы я, к примеру, имел возможность безнаказанно покурить или пронести ведро с левым бензином для полуночных нариков (уже полтешок к зарплате). Во-вторых, так как спать ночью нам возбранялось, а чаёвничать – нет, я получил практический совет, как дремать за столом, обманно поставив перед собой бокал с чаем.
В третьем часу ночи из метели возникла Луиза. В первое мгновение мне показалось, что она не одна. Такой эффект создал взвихренный снег, который словно сделал с неё слепок и озорно заставил его танцевать по насту в зыбком человеческом облике. В её явлении было нечто магическое и очаровательное – Луиза вдохновенно улыбалась, как человек, которому открылся, наконец, смысл жизни.
– Ребята, я принесла вам горячие пирожки и свой фирменный кофе!
Мой наставник лениво вздохнул:
– До сих пор такое адресное милосердие за тобой не водилось.
Прокряхтев ещё что-то невнятное, он ушёл спать, даже не заглянув в сумку Луизы. Ушёл вразвалочку, неторопливо, с головы до ног исполненный особого академического достоинства.
Даже на морозе пирожки Луизы трогательно пахли рукотворной домашней снедью, словно олицетворяя утраченный мной семейный уют. Я внимательно всмотрелся в её лицо. И сейчас оно вдруг показалось мне достаточно нежным.
– С чем пирожки, Красная Шапочка?
– С ливером.
– Честное слово, это самые мои любимые.
– А я могу тебе понравиться?.. – тихо, точно от самой себя таясь, проговорила Луиза.
– Жизнь сложнее всяких схем… – улыбнулся я. Достаточно невесело и даже несколько туповато.
– Пирожки наворачивай, остынут! – прощаясь, грустно наказала Луиза.
И вдруг резко остановилась на грани исчезновения в искривлённом пространстве метели. Точно какая-то боль внезапно тормознула её:
– А вообще я во всем за справедливость! Чтобы никто никого не унижал. Но нас сделали бессловесными рабами. Ладно, про Монтеня не забудь!
Вместо полагающихся двух часов сна, мой строгий наставник мстительно проспал до утра. Мне это не понравилось, но вида я не подал.
4
Моя следующая ночная смена началась романтично. С поцелуя Луизы – я не забыл «Опыты» Монтеня. И хотя меня поцеловали в щеку, но достаточно плотно и… почти возле губ. Не знаю, что мне помешало, но был миг, когда я вдруг почувствовал лукавое желание чуть-чуть повернуть лицо и вдохновенно перевести благодарственный поцелуй Луизы в более серьёзную плоскость. Хотя его даже в этом виде нельзя было однозначно рассматривать лишь как выражение признательности с её стороны. Скорее всего, Луиза как бы попыталась через свой поцелуй типа «чмоки-чмоки» понять в себе что-то новое, серьёзное и, возможно, уже смутно тревожащее её. Не знаю зачем, только потом она ещё приложила к губам глянцевую обложку «Опытов», насыщенную бытовыми премудростями Мишеля Экем де Монтеня пятисотлетней давности. О нем принято писать как о человеке, книги которого «ярко отразили гуманистические идеалы и вольнолюбивые идеи передовой культуры французского Возрождения». Только что мог он сказать живущей в доме под снос возле морга и туберкулёзного диспансера уборщице окраинной бензоколонки эпохи черт знает как далёкого от него долбаного XXI века? И все же, все же… Быть сему. Их долгожданная встреча наконец состоялась.
«Всякий, кто долго мучается, виноват в этом сам», – возможно именно с этой фразы Луизе стоило начать знакомство с господином Монтенем.
В полутьме заледеневшей бытовки на домашнем коврике, некогда меховом, а нынче откровенно лысом, не спеша переодевался наш бригадир Володька. При деловом контакте – Бугор, за глаза – Клоун. Он ещё когда-то давно выступал в местном цирке, только был акробатом. Пока его не заворожил богемный алкоголизм. Из «культуры» он был вычеркнут после того, как побил директора цирка, отказавшегося оплатить Володьке выступление в пьяном виде. Очевидцы утверждали, что оно было лучшим, самым радостно-рисковым в репертуаре Клоуна. Он в том номере ярко превзошёл себя. Такого динамичного владения телом и таких изысканных, смелых сальто, перекатов и пируэтов под куполом этого цирка не видели отродясь. Говорят, директор, сам бывший акробат, второразрядный эквилибрист с першами, попросту жердями, несносно позавидовал сумасшедшим аплодисментам в адрес своего хмельного коллеги.
Ныне Бугор-Клоун – здешняя легенда. Все его любят. Работа в руках у Володьки горит. Устроившись на АЗС, он первым делом выбросил из вагончика гнилую мебель, принёс коврики, плакаты повесил с Михайловым и Аллегровой, чашки сервизные позолочёные выставил, пусть и со сколами, постелил красивую клеёнку с древнеегипетским орнаментом. Ещё до цирка работал он на Байконуре электриком, потом на вышке в Тюмени. Оттуда большие бабки пересылал сестре в Воронеж… У Володи золотые зубы, печатка золотая. Одет по моде городского фраера шестидесятых прошлого века. Озорной, самолюбивый человек, но как все мы тут – прибитый жизнью. Все его нефтяные деньги сестрица профуговала на мужиков из породы «погань захребетная». Других её тело не заводило. Теперь уже лет пятнадцать брат и сестра не общаются. Вот такой он, Клоун.
Никому не ведома истинная природа русского прозвища. Порой оно блистает, порой настораживает, а то и некий высший приговор своему носителю выносит. В любом случае всякое прозвание поучительней, по сути реальней, нежели имя, которое навскидку сочиняют родители младенцу. Бывает, что иной человек за всю свою богатую, многоступенчатую жизнь в зависимости от направления ее извилистого русла да силы течения этих прозвищ несколько поменяет. С первых дней на АЗС мой нынешний наставник, как проговорился про селекцию и генетику белого саксаула, так и стал Ботаником. Как ни отбрыкивался, как физиономию ни кривил. А несколько позже его ещё и в Садовники возвели – так аукнулись Андрюше розы областного морга. В нищие 90-е ему было присвоено звание Самогонщика: загибаясь от бедности после бегства из Казахстана, он худо-бедно выжил на сбыте собственного рецепта славной самогонки. Потом же он ещё и Кролик, ибо одно время разводил это зверье усердно, но безуспешно. Передохли как один. Так что его жена осталась без обещанной кроличьей шубы, и после этого они начали спать в разных комнатах. Ко всему водилось за ним ещё одно, не совсем забытое погоняло – Окорочок. Было, да, коптил, сбывал по магазинам, соседям, пока напарник его не надул и не оставил без гроша.
Переодевшись, Бугор разрешил себе вдохновенно выпить на дорожку. Откашлялся, нежно взял «гранчак». Увидев меня, дерзко улыбнулся: его редкие зубы породисто, самостийно замерцали золотым напылением.
– Ты мешаешь мне переодеваться… – изысканно-нагло проговорил Клоун. – Выйдешь сам или мне тебя выставить голяком на мороз?
Некогда в годы оные на шинном заводе, в эпоху развитого социализма, я впервые ощутил на себе такое истинно-пролетарское чувство, как «классовая ненависть». Меня тогда из здешней многотиражной газеты привела в сборочный цех необходимость зарабатывать на хлеб с маслом для беременной Марины. А добиться этого, не выезжая из Воронежа на лесоповал в Сибирь или Дальневосточную путину, можно было лишь здесь. Большие деньги, офигенные рублей 500–800, в те брежневские годы получали у нас только исчерневшие от сажи сборщики шинного завода. Мне едва удалось, через партком, протиснуться в плотно сплочённые ряды пролетариата – тогда человеку, получившему высшее образование, обратного пути к станку или сохе не было.
Однако я скоро заметил, что в бригаде меня, мягко говоря, обходят стороной. Я везде напряжённо чувствовал себя чужаком. Хотя в первый же день, как полагалось, накрыл народу «поляну». В темных от сажи кустах, на пустыре неподалеку от завода, моей бригаде были щедро выставлены с последних денег коньяк «Плиска» болгарский, тонкогорлая водка «Столичная», колбаса «Краковская» душистая с отменным жирком, сочный окорок «Воронежский» и салат «Оливье» от Марины, с её секретным добавлением в общий рецепт жареных грибов и популярной в те годы сельди «иваси». Может быть, я с коньяком перегнул? Его тогда в магазинах отродясь не было. Да и пили коньяк ребята неохотно, усмехаясь. Когда их повело, первым (правда, и последним) обозначил своё настоящее отношение ко мне сборщик по прозвищу… Волчара – невысокий, скуластый крепыш, с волосами агрессивно-рыжего цвета.
Я попросил у него прикурить.
– Жалко мне тебя, фраерок! – туго улыбнулся Волчара на блатарский манер. – Учился, учился, да к нам и скатился… Мамка таланта не дала?
Сборщики активно безмолвствовали.
Я рос не в инкубаторе. О какой-то там аффилиации ведать не ведал. Самодостаточности во мне было с избытком. В общем, я уложил Волчару подсечкой на пол и безжалостно выполнил удущающий захват. Правда, вполсилы. Тем не менее, он серьёзно испугался, увидев на мгновение над собой вместо закопчённого сажей неба ярко-серебристую бесконечность, огненный блеск которой обычно предшествует обмороку.
– Самбо?.. – с уважением прохрипел Волчара, как бы спасая своё renommee.
– Боевое… – уточнил я.
– Я заценил… – усмехнулся он.
Мы как ни в чем не бывало продолжили обмывать моё вступление в ряды передового рабочего класса. Кстати, оно произошло на фоне вчерашнего ввода в Афганистан ограниченного контингента наших войск. Тогда это ещё не было событием. По крайней мере, ни патриотических, ни диссидентских тостов по этому поводу не прозвучало. Не вызрели они ещё в народе.
Теперь передо мной через долгие десятилетия вновь стоял некий вариант Волчары, только теперь постперестроечной эпохи. И звали его соответственно новому времени – Клоун.
Я дерзко взял у него из рук стакан, полный по славный Марусин поясок: выпил на раз. Объяснился, зычно выдохнув:
– Чтобы не замёрзнуть на морозе голышом.
Клоун засмеялся и подал мне руку. Больше проблем у нас с ним не было.
Лишь специалиста по генетике и селекции саксаула как загвоздило в отношении меня. Он подвижнически открыл в себе талант назойливого наставника. В армии Андрюша не служил по причине плоскостопия и чудовищной близорукости, но это не помешало вдохновенной мутации его генотипа, в результате которой он мужественно почувствовал себя старослужащим на фоне моего первичного положения новобранца.
Вот лучшие образцы его общения со мной, которые вполне могут претендовать на достойное включение в катехизис российского автозаправщика:
«Крышку бензобака не клади на автомобиль. Поцарапаешь – водилы морду набьют. Слушай бензин в баке! Как заклокочет – отсекай. Обольёшь машину – голову оторвут. Будешь часто делать возврат – девки-операторы тебя возненавидят. На смене сидеть нельзя – из-за тебя всех оштрафуют!»
– А на коленях стоять можно? – поморщился я, но ответа не получил.
Зато сменщикам он в первый же день дал на меня такую производственную характеристику: «Этот у нас не задержится. Нет в нем рабочей косточки. И чем он только Луизе глянулся?» Само собой, я передал его слова в старательной цензурной обработке, согласно запрета Госдумы на использование мата в искусстве. Только где оно, искусство? Ныне фиговым листком прикрыты его далеко не выдающиеся причиндалы…
5
Действительно, непростых тонкостей в моей новой работе оказалось предостаточно. Это лишь со стороны все просто. Самые неподходящие для заправки те машины, у которых так хитро изогнута горловина, чтобы воспрепятствовать несанкционированному отсосу бензина, что пистолет захлёбывается и прекращает работу – это Бехи, Мерины, Некси, Фиаты, Волги и Нивы, особенно Нивы Шевроле. Тут надо изловчиться… Пистолет вставлять чуть-чуть, фиксатор из трёх положений аккуратно переводить на первое – то есть на самую медленную подачу топлива. Но самое досадное – не услышать отстрел захлебнувшегося бензином пистолета. Если его тотчас не перезапустить, через 15 секунд колонка перестанет подавать топливо, а недолитое пойдёт в «возврат», за который малограмотные «егэшные» девушки-операторы потом вынужденно пишут подробные объяснительные, мысленно и даже вслух поминая нас такими матерными словами, какие не всякий мужик осилит. Или вот пристроился к нам ездить заправляться пацан на крутой американской тачке Mercedes SLS AMG, которая классно отличалась от других авто тем, что её двери откидывались вверх, – тогда она при своём черно-белом окрасе напоминала королевского пингвина, который отчаянно пытается взлетать. Так вот, у этой крылатой машины горловина бака была такая узкая, что наш отечественный пистолет в неё никоим образом не входил. Честное слово, один я научился так прижимать ствол, что заправлял этот Mercedes SLS AMG без веера брызг и лужи бензина под колёсами. Поэтому её водитель всегда ждал очередь ко мне.
При всем при том дня через три я вроде как освоился. И даже начал, несмотря на наличие записывающих устройств, щеголять подобием остроумия. Скажем, одну гламурную даму на внедорожнике я встретил такими далеко не фирменными словами: «Вам какой бензин? С ароматом французских духов или с феромонами?» В итоге почти все женщины стали заправляться только у меня. Одна из них так даже показалась мне «вполне ничего». Гибкие руки а-ля Плисецкая, трепетный шаг и элегантно любопытный, мерцающий бледно-синий взгляд.
Однажды Луиза перехватила его на мне:
– Не пялься, вдовец-молодец… Это – Шалавдия. Суперная девушка с выездом. У нас здесь целый квартал армянских миллионеров. Их она и обслуживает.
В качестве сатисфакции за испорченное мне настроение Луиза щедро приготовила кофе. Обычная арабика да ещё немного корицы, гвоздики и ванильки. Да пить с горьким шоколадом. Атас называется.
Так как мне следовало ежеминутно отслеживать ситуацию на бензоколонке, мы пили замечательный кофе неподалёку от заправочных колонок на свежем воздухе у обледеневшего мусорного бака, напоминавшего огарок огромной свечи с потёками желтоватого парафина. Тем не менее, его крышка отлично служила нам устойчивым просторным столиком, а щель в ней – бездонной пепельницей.
Мы пили эспрессо аккуратными глотками, собственно говоря, посасывали, чтобы дольше сохранялось послевкусие и всякие прочие приятные ощущения.
Именно здесь Луиза и сделала мне взволнованно неожиданное предложение:
– Давай про Монтеня что-нибудь поговорим? Я его книгу уже дочитываю.
– Что ему Гекуба, что он Гекубе?.. – скучно сказал я.
– Не принимай меня за дуру… – без всякого намёка на обиду наставительно проговорила Луиза. – Между прочим, по трудовой книжке я никакая не уборщица, а старший менеджер АЗС по клинингу и эстетике. И хочу тебе сказать, что Монтенем я зачитываюсь. Как будто про мою жизнь он пишет, а жил черт знает когда.
– Он самый обыкновенный брюзжащий моралист, – попытался я отмахнуться от неуместно умного разговора на фоне Андрея Арнольдовича, вальяжно, на слегка заплетающихся ногах собиравшего по территории разнокалиберные окурки. При этом он себе под нос, но достаточно громко крыл, на чем свет стоит, нашего Клоуна: оказывается, тот, вынося вчерашней ночью мусор в трупном мешке, в темноте налетел на выставленную возле баков кем-то из армянских миллионеров новую стиральную машину. Как видно, та была куплена без должного совета с бабушкой. Но не только в этом обретении нашему бригадиру свезло. Три дня назад Клоун там же счастливо разжился японской сборки микроволновкой в упаковке. Сегодня, сдавая нам смену, он продемонстрировал всем новую молодёжную норковую кепку с кожаным козырьком того же самого «мусорного» происхождения. Так что наш Ботаник сейчас в связи с этим с досады сердито прикладывался к улучшающей качество жизни чекушке. Само собой, в «мёртвых» для видеокамер зонах. А чтобы отбить запах, заедал водку растворимым кофе из пакетика. Мне уже шепнули, что кандидата биологических наук трижды выгоняли за пьянство, но каждый раз через два-три дня звали обратно: работать он умел один за всех.
Луиза вдруг взяла меня под руку и самозабвенно процитировала Монтеня:
– Мы никогда не бываем у себя дома, мы всегда пребываем где-то вовне. Опасения, желания, надежды влекут к будущему; они лишают нас способности воспринимать и понимать то, что есть, поглощая нас тем, что будет хотя бы даже тогда, когда нас самих больше не будет.
– Откуда у тебя такой интерес к заоблачным материям? Может быть, ты инопланетянка?
– Скорее, сумасшедшая. Но точно знаю лишь одно – я была здешней шлюхой… – Луиза зверски напрягла скулы. – Конечно, рангом пониже твоей прекрасной Шалавдии. Мной занимались водители и повара её клиентов. Пила по-чёрному. Но однажды попалась любопытная книжка – «Афоризмы жителей Древнего Двуречья». И знаешь где? На мусорке! Кто-то как специально для меня ее подбросил. Клоуну вот стиральная машина досталась, а мне тогда изречения мудрецов Месопотамии. Уже двадцать тысяч лет назад они рассуждали вполне современно: только боги живут вечно под солнцем, но дни человека сочтены, все дела его лишь ветер; поднимись на руины и пройдись по ним, посмотри на черепа простых и великих; какие из них принадлежали святым, а какие грешникам? Или вот ещё откровение, хорошо нам всем известное: кто роет другому яму, сам в неё попадёт; будь справедлив к своему врагу, делай добро, будь добр во все твои дни… А вот что говорили месопотамские мудрецы о нас с тобой: «Лучше с мудрым человеком носить камни, чем с глупым вино пить». Вот так, хороший мой…
