Сергей Прокофьевич Пылёв
А за окном – человечество…
Кирилл неловко, оскользнувшись, подал ей деньги, сжимая их в комок обеими руками, – всё, что в эту минуту нашлось в его карманах благодаря лихорадочному, горячечному сыску.
Он даже запыхался через такой неожиданный срочный поиск денег. Болезненный холодный пот объявился на его лице, как предутренняя роса, выстилающая пойменный луг.
– Считать будете?! – нервно-строго хмыкнул Кирилл.
– И не подумаю… – побледнела Ефросинья.
– Тогда – я сам. Деньги счёт любят…
Вышло одиннадцать тысяч с хвостиком.
– Я могу снять с карточки! – заполошно вскрикнул Кирилл.
– Обойдусь… – поморщилась Ефросинья.
Он, как отгоняют от лица назойливого азартного комара, точно таким же порывистым взмахом ладони с облегчением согнал с лица самую настоящую болезненную судорогу.
– Почему вы не спрашиваете, когда я их вам отдам?! – напряжённо, чуть ли не язвительно вскрикнула Ефросинья.
– Потому что я женщинам деньги в долг не даю…
– Вы потомок рыцарей Круглого стола? Или даже сам король Артур из Камелота?
– Не уверен.
– Пока-пока-пока… – дёрнулась Ефросинья. – Возможно, я всё-таки их вам верну. А более возможно, что нет…
Последнюю фразу она убыстрённо проговорила уже из вдруг подскочившей к ним на раз-два изъеденной ржавью вазовской «пятёрки» без одной двери – некий вариант провинциального андеграунда. Кто был за рулём такого раритета, Кирилл не разглядел благодаря живописной грязи автомобильных стёкол.
Странно, как Ефросинья смогла поместиться в салоне этого разваливающего на глазах автомобиля, в котором во всяких положениях, включая «вверх ногами», набились некие молодые люди явно студенческого происхождения: только от обучающихся могли исходит одновременно ароматы пива и горячего шоколада.
– Садись с нами, дедок!.. – сдавленно прорычала одна из тамошних салонных девушек с мощными губами, похожими на большую ярко сияющую кровавую розу.
– Передавай привет Анаксагору… – тупо улыбнулся Кирилл.
У него почему-то внезапно заныли все зубы: и верхние, и нижние, и даже те, с которыми он давно расстался по самым разным причинам.
Неделю Кирилл ходил с таким серым и гнусным выражением на лице, какое, извините, присуще разве что человеку с регулярными приступами острой диареи.
Днями достаточно поздно, в районе полуночи, вдруг раздался непредсказуемый, выскочивший, как чёрт из табакерки, телефонный звонок. Кирилл схватил трубку и тотчас с силой опустил обратно. Словно мстительно придавил всякую попытку нарушить его болезненное самолюбование своим идиотским положением.
Через минуту-другую телефонный звонок самоуверенно-дерзко повторился.
Кирилл как будто ждал этого. Он трижды выдохнул и взял трубку без каких-либо там выкрутасов:
– Ефросинья?!
И был на то ответ, произнесённый достаточно жизнерадостно, достаточно вдохновенно и как-то так ко всему потаённо многообещающе, то есть достаточно чувственно:
– Всего-навсего Валя…
– Валя?..
«Служба интимных услуг по телефону», – обречённо отреагировал Кирилл. В командировках такое с ним случалось не единожды: не успеешь заселиться, а девочки уже предлагают себя.
Тем не менее словно какой-то слепой зверёныш, настырно обитавший в формирующихся духовных глубинах Кирилла, вдруг озорно дёрнулся в нём, учуяв нечто ему вовсе не безразличное, насторожился радостно, притом шаловливо, но достаточно грубо царапнув по живому когтистыми, мышиными лапками , и ушки счастливо навострил.
– Имейте совесть… Вы на часы смотрели? – тупо проговорил Кирилл.
– Вы сейчас стоите? – словно растекающимся, плывущим голосом поинтересовалась «Валя».
– Да, стою. И что?.. – Кирилл с напрягом машинально приподнялся на цыпочках.
– Так вот прилягте… – аккуратно шепнула Валя, и в трубке реально послышался как будто шёлковый звук медленно раскидывающегося на уютной постели её ловкого тела. Словно раскрылся некий сокровенный тропический цветок достаточно внушительных размеров. – Я буду читать вам рубаи Омара Хайяма… Вы знакомы с его творчеством?
Кирилл болезненно напрягся.
– Знаете, куда я вас сейчас пошлю с вашим омаром! – вдруг нарастающе взрыкнул он, точно обретая голос после многих лет болезненного молчания. Вернее, после немой бесконечности времени.
Увы, не много дней нам здесь побыть дано,
Прожить их без любви и без вина – грешно.
Не стоит размышлять, мир этот – стар иль молод:
Коль суждено уйти – не всё ли нам равно?
– Вам это понравилось?.. – вздох Вали был словно исполнен на той самой флейте Любви, или пимак, которая как никакой другой инструмент позволяет душевно передать настроение.
Кирилл настороженно уловил в себе начатки зыбкого интереса ко всему сейчас происходящему.
– Можно соблазнить мужчину, у которого есть жена.
Можно соблазнить мужчину, у которого есть любовница.
Но нельзя соблазнить мужчину,
У которого есть любимая женщина.
Через некоторое время, вовсе не продолжительное, стало понятно, что Омар Хайям написал достаточное количество рубаи, чтобы Валентина могла ночь за ночью читать их Кириллу своим особым флейтовым голосом. Их даже хватило, чтобы он, в конце концов, в прямом смысле слова подсел на эти самые рубаи. А видел ли кто-нибудь человека, способного оставаться к ним равнодушным? По крайней мере, это стало для него самой настоящей мистической традицией: полночь и Омар Хайям. Традицией, которая материализовывалась в одно и то же время. Минута в минуту.
– Нет другого рая,
Кроме рая – жить.
Так умейте, люди,
Этот рай любить!
Однажды по неизвестной причине, в которой, кстати, Валентина так и не призналась, она почти на час задержалась с чтением Омара Хайяма, и Кирилл по-настоящему остро ощутил их всё возрастающую потребность для себя. Но ещё более день ото дня его доставало желание определённо выяснить, кто такая эта женщина и зачем она настойчиво, старательно и аккуратно ткёт из рубаи орнаменты загадочного голографического персидского ковра.
Он не раз задавал ей вопросы о её настоящем имени, возрасте и прочем, что может как-то интересовать нормального молодого мужчину в женщине. Хотя пару раз Кирилл пусть и бережно, но, тем не менее, с эдакой глухой нервозной аккуратностью предпринимал попытки наверняка выяснить именно пол автора звонков на тему «рубаи от Хайяма». Несколько сомневался в реальности всего этого. То есть его случай был, как ни суди, совершенно особенный. Ни от кого и никогда Кирилл не слышал о подобных ночных поэтических закидонах. Так что это действо вполне подходило под разряд некоего забавного розыгрыша. Чтобы потом, как говорится, вместе с подружками от души «поржать» под пиво с солёными кальмарами.
Он на прошлой неделе чуть ли не самый настоящий следственный эксперимент устроил этой будто бы Валентине с разными хитрыми вопросами, вдруг эдак болезненно, обострённо заподозрив в авторе омаровой эпопеи своего прикольно перевоплотившегося друга Володьку Шамарина, последнее время уже несколько подуставшего от безоблачности своей счастливой семейной жизни с прекрасной «селянкой», непонятно каким образом основательно и безоглядно втюрившуюся в его сытую, щекастую физиономию с редкими рыженькими усиками. Не исключено, что это они даже вдвоём на пару организовали такой доморощенный выпендрёж.
Как бы там ни было, в этом тишайшем, почти на уровне чувственного сладкоголосья Валентины Кирилл всё чаще стал настораживающе замечать некие отдельные срывы на явные мужские интонации. Хотя, судя по наполненной, ёмкой густоте её голоса, такие подозрения можно было истолковать проще: сокровенным знакомством Валентины с сигаретами, не обязательно даже дамскими, и достаточно крепким девятнадцатиградусным белым крымским хересом, – ценителям и знатокам Хайяма просто неприлично вести здоровый образ жизни.
В самом начале зимы, а именно 4-го декабря, Валентина, наконец, предложила им встретиться. Повод был самый, что ни на есть, знаковый: почти мистическое 888-летие лёгкой покойной смерти великого вольнодумца Хайяма. Не исключено, с серебряным древнегреческим кубком в благословенно слабеющей руке, наполненном, само собой, достойным пурпурным напитком.
– Может быть обойдёмся скайпом или вайбером? – несколько озадаченно предложил Кирилл.
– Только личная встреча… – напряжённо проговорила Валентина. – Иных вариантов мой персидский сценарий не предусматривал изначально.
Она даже всхлипнула.
– Моё предложение вас чем-то обидело?.. – глухо уточнил Кирилл.
– Вовсе нет… – затяжно вздохнула Валентина. – Просто приближается та неизбежная кульминация, которая сделает меня окончательно несчастной. Но так должно быть. Бегать более от этого уже невозможно.
– Так всё без вариантов? – насторожился Кирилл.
– Однозначно.
– Тогда я пас.
– Отступать больше некуда и незачем… – тише тихого выдохнула Валентина. – Не подведи меня. Не комплексуй.
– Говорите ваш адрес… – напрягся Валентин.
– Нет… – уныло усмехнулась Валентина и, кажется, сделала глоток. По его торопливости, некоторой повышенной энергичности можно было почти уверенно предположить – это ни в коем случае не чай или кофе, даже не крымский херес, а только она, беленькая.
Дальнейшая напряжённая пауза только подтвердила суровую характеристику этой жёсткоградусной жидкости.
– Я буду тебя вести по телефону… – глухо вздохнула Валентина.
– Как это так?
– Ты выходишь на улицу. Я звоню тебе и называю точку, куда тебе надо идти. Там называю другую, потом третью и так далее. Пока ты не окажешься перед дверью моего дома.
– Какой-то шпионский вариант… – несколько мрачно хмыкнул Кирилл. – Ладно, быть по сему.
Его встретила на улице классическая вёрткая позёмка, точно кто-то метлой резво раскидывал налево и направо недавно выпавший снег. Позёмка, судорожно изворачиваясь, петляя, словно норовила запутать Кирилла, сбить его с пути. Иногда её снежные спирали взвихрено, метельно поднималась в человеческий рост и выше, словно это клубился тот самый волшебный дым, густо истекающий из лампы Алладина.
На входе во двор у входных гранитных колонн по-прежнему стоял, скукожившись, Толян со свежим шрамом на лбу. Вряд ли это было боевым ранением, хотя он по-прежнему мрачно вслушивался в гулкий треск пороховых ружей и гулкий бой орудий из очередной смартфоновской «войнушки». Похожие на застенчивых смиренных девиц ангелы робко смотрели на электронного полководца.
– Ты уже на улице? Теперь иди в сторону гастронома «Утюжок». Такой тебе известен?– уточнила Валентина тихим от перенапряжения голосом.
– Я купил в нём не одну тонну моих любимых «шпикачек».
– Это вредная еда.
– Не вредней, чем жизнь.
Отсюда Валентина повела Кирилла в сторону безлюдного нынче Кольцовского сквера. Только вездесущая позёмка заворожённо танцевала вокруг бюста печального поэта. «Для веселия планета наша мало оборудована» – невольно вспомнились Кириллу чьи-то строчки. В любом случае, они были для него сейчас достаточно актуальны.
– Ты достаточно проникся поэтическим настроением? – почти бодро уточнила Валентина.
– Я готов играть в снежки с Алексеем Кольцовым.
Она усмехнулась и направила Кирилла к кинотеатру «Спартак», оттуда захороводила его к Каменному мосту и, наконец, остановила неподалеку от Воскресенского храма.
– Кажется, ты на месте. Видишь перед собой пятиэтажную «сталинку» с маленькими балконами? Остановись у третьего подъезда…
– Остановился.
– Второй этаж, пятая квартира. И ты – пришёл. Дверь не заперта.
Почему-то многие воронежские дома имеют специфические запахи в зависимости от времени их постройки. Именно этот был явно нагущён ароматами середины пятидесятых прошлого века, поныне представленными во всей своей отчётливости букетом из мышиных ароматов старых валенок, резкой вонючести резиновых мячей, драных изжелтевших ватных матрацев и прокисшего сусла под ягодный самогон.
Валентина сидела в таком длинном широком коридоре, по которому хоть на «велике» катайся. В здешней большой мутной и запаутиненной хрустальной люстре образца шестидесятых прошлого века, зависшей на почти пятиметровой высоте, горела лишь одна лампочка. Как-то робко и беспомощно. Если напрячь фантазию, медная с едкой прозеленью люстра напоминала некий инопланетный корабль.
Валентина полулежала в раскидистом кожаном порепанном кресле, словно покрытом белесой паутиной, – маленькая, хрупкая, и лет неопределённых, но не менее семидесяти пяти, с лицом, благородно помеченным печатью родовой интеллигентности эдак четвёртого и даже пятого поколения, достойные черты которой были явственно виднычерез её нынешние множественные рубцеватые и словно бы тяжёлые морщины. С первого взгляда могло показаться, что перед тобой вовсе и не лицо человека, а, что тут миндальничать, во всей своей открытости ни мало, ни много человеческий мозг, с которого слетела черепная коробка.
Само собой, у хозяйки квартиры в обязательном порядке присутствовали – вяло раскинувшийся на её слегка трясущихся тонких коленях шерстяной плед, во многих местах старательно и умело заштопанный, трость с инкрустацией тёмно-красного янтаря, починенная недавно свежими витками чёрной изоляционной ленты и под рукой большой, разлохматившийся веер с явно японским пейзажем: сквозь туман размыто проступает зелень гор.
Неподалёку лежал позолоченный театральный бинокль с длинным петлистым шнурком – хозяйка дома медленно навела его на Кирилла непослушной, словно бы чужой рукой.
– Прости… – тихо, покаянно проговорила женщина и аккуратно всхлипнула. – Я не Валентина. На самом деле меня зовут Прасковья Аполлинарьевна. Фамилия моя тебе не нужна. Она слишком известна в определённых кругах. В прошлом я была костюмером театра оперы и балета. Как-то с месяц назад мы с тобой стояли с тобой в «Утюжке» в очереди в кассу – оба со шпикачками. Ты мне тогда весьма понравился. По-хорошему современный, достаточно красивый. Одним словом, блистательный князь Алексей Вронский! Ты так уважительно поблагодарил кассиршу, что у меня дух перехватило. И я решила, что именно ты станешь последним мужчиной в череде всех моих былых страстных увлечений. Ах, сколько славных глупостей я натворила!
Прасковья Аполлинарьевна дерзко толкнула боковую дверь тростью, точно некоей шпагой с мушкетёрским азартом и напористостью расчистила дорогу им с Кириллом: открылся большой зал с потолком, отяжелённым лепниной под античность, но с пятнами явно от недавнего потопа благодаря соседям сверху.
Длинный матёрый дубовый стол, разрезавший напополам зальную комнату, был изысканно уставлен поварскими ретро-шедеврами: лаково-смуглый холодный поросёнок с хреном, тонкомордая шипастная осетрина с морковью и солёными огурцами и так далее в том же духе. Вся эта празднично-кулинарная архитектура была явно заимствована с обложки магического бессмертного фолианта «О вкусной и здоровой пище» с предисловием товарища Иосифа Сталина, которая, как известно, скоро век как есть заветная библия истинных гурманов, с помощью которой можно хотя бы вприглядку совершить самое страстное аппетитное путешествие в ныне забытые россиянами чревоугоднические пространства.
Ничего нельзя узнать, ничему нельзя научиться, ни в чем нельзя удостовериться: чувства ограниченны, разум слаб, жизнь коротка (Анаксагор из Клазомен).
Кирилл напрягся: судорожно, почти до задыха.
За пределами здешней настольной гастрономической Вселенной образца 1953 года в самой дальней и тёмной части зала оцепенело стояло некое массивное масштабное сооружение, потаённо блиставшее золочёными царственными грядушками, многоцветными шелками и накрытое огромным абажуром, который словно только что прибыл сюда из поднебесья, исполнив роль некоего парашюта, правда, не без помощи весёлых розовых ангелочков из племени амуров с не знающими промаха стрелами.
– Это наша с тобой брачная кровать, милый Кирюша… – глухо проговорила Прасковья Аполлинарьевна. – Она ждёт. Она такая шалунья.
Прасковья Аполлинарьевна глубоко, чуть ли не с клёкотом вздохнула.
– Да, в женщине, как в книге, мудрость есть.
Понять способен смысл её великий
Лишь грамотный.
И не сердись на книгу,
Коль неуч не сумел её прочесть.
Правда, последнюю строку Кирилл не слышал. Он уже бежал к выходу. Вернее, нёсся. При всём при том Кирилл не умел бегать. Какой может быть бегун из человека, который все молодые годы провёл за компьютером и экраном айфона. Однако сейчас Кирилл бежал хорошо, то есть достаточно быстро и вёртко. Как второе дыхание открылось в нём. И оно было сейчас ему особенно необходимо и спасительно полезно.
Оказалось, что Прасковья Аполлинарьевна умеет бегать нисколько не хуже Кирилла. А её инкрустированная тросточка с серебряной головой оскалившегося грифона на рукоятке оказалась в этом деле отличной помошницей.
Убыстряя прыжок за прыжком по щербатым ступеням железобетонной лестницы, Прасковья Аполлинарьевна уже явно достигала Кирилла. Умудряясь на бегу глухо, чувственно, но в то же время достаточно угрожающе взрыкивать.
У подъездной двери, защищённой домофоном, она хватко притиснула его.
– Вернись, сволочь… – пышно дохнула в лицо плотным ароматом явно неподдельного шотландского виски Макаллан. – У тебя всё будет! Всё…
– Нет… – прохрипел Кирилл, как можно вежливее отжимая от себя аккуратную старческую головку Прасковьи Аполлинарьевны, пышно пахнущую некоей эксклюзивной туалетной водой. Она же тряслась от напряжения, рьяно норовя то ли поцеловать, то ли укусить его. Может быть, даже до крови.
– Вампирша! – по-детски обиженным голосом вскрикнул Кирилл и вдруг навзничь выпал на присыпанную пуховым снегом площадку перед подъездом. Возможно, он надавил спиной или затылком кнопку, отпирающую здешний замок.
Кручёная-верченая позёмка с любопытством ёрзнула по нему и на прощание надавала Кириллу снежных пощёчин.
«Бред сивой кобылы…» – мрачно подумал Кирилл, медленно, тупо поднимаясь.
При всём при том ему вдруг стало как-то даже жаль Прасковью Аполлинарьевну, которая сейчас муторно плакала за металлической бронёй захлопнувшейся двери.
– Нажрался, дружок! – счастливо хихикнул какой-то мелкий, юркий старичок в ковбойской шляпе не по сезону и расклешённых джинсах.
«Все вещи были вперемешку, затем пришёл Разум и их упорядочил» (Анаксагор из Клазомен).
Кирилл почти побежал. И как-то с подскоком, словно перепрыгивая через зигзаги позёмки, норовившей поставить ему подножку.
У поворота он вдруг как-то нырком, нервно, лихорадочно обернулся. Нет, вовсе не вздыбившийся Медный всадник померещился ему за спиной на воронежских улицах, дымящихся снежными вихрями. И не отчаянно бегущая вослед чувственно распалённая Прасковья Аполлинарьевна.
С рекламного баннера, озарённого густой матовой подсветкой, на Кирилла наивно и как-то беззащитно смотрело девичье лицо, ненавязчиво, аккуратно предлагая интимные товары секс-шопа «Клеопатра». Лицо напомнило Ефросинью.
Секс-шоп был в шаговой доступности. Какой-то неказистый магазинчик в полутёмном сарайчике, наспех обшитом пластиком под светлую архангельскую берёзу. Входная дверь отвисла накосо. В целом же эта особая торговая точка создавала ощущение некоей глухой таинственности, подполья, места, где мрачно нагущаются порочные флюиды.
Кирилл ещё раз оглянулся на рекламную Ефросинью, и вошёл в заведение. Вернее, как бы протиснулся, несколько боком, – чуть ли не брезгливо.
При входе, стыдливо прячась в унылом полумраке, на бронзовой подставке стоял мраморный бюст Клеопатры: в лице с достаточно большим носом, обычно выдающим особую женскую чувственность, и по-мужски большими, напряжённо улыбающимися губами, была какая-то неземная насмешка над всем сущим.
– А девушка с рекламного щита не у вас работает? – как можно равнодушней, отстранённей проговорил Кирилл, словно в никуда.
Ему показалось, что он говорит с темнотой. С Великой темнотой, завораживающей. По крайней мере, он толком не смог рассмотреть объявившуюся из неё продавщицу. Словно из того самого «никуда» лишь виртуозно выпорхнули её большие сияюще-алые губы. Очень алые. По земным меркам они напоминали бабочку из семейства нимфалид, краснокрылый вид АдмиралаVanessa atalanta. Это сравнение стало ещё зримей, когда продавщица заговорила, и её губы-крыла словно бы вальяжно вспорхнули.
– Я тебе не справочная. А раз зашёл, так купи у нас чё нибудь…
– Да-да… – тихо, тупо согласился Кирилл. – А что вы можете предложить?
– Есть классные резиновые девки… Такие щас в тренде! Новая партия… – встрепенулись светящиеся губы-бабочки, замельтешили. – С ними можно и заплывы устраивать, и на балкон их выставить от воров, когда уходите или уезжаете надолго. Чтобы на всякий случай создать видимость хозяйского присутствия. Классно срабатывает! А ещё с ними лялякать интересно на любые темы. В сто раз лучше, чем с этой дурой смартфоновской Алиской. Если алкаш, чокаться с ней можешь. Отпад! И всего за семь тысяч девятьсот девяносто девять рублей… Акция у нас такая!
Кирилл лихорадочно понял, что он находится в каком-то надмирном пространстве и всё здесь сейчас происходящее судорожно вбирает его в себя, как некая чёрная дыра, которая своим цепкими гравитационными челюстями некую приблудную звезду.
Ничего нельзя узнать, ничему нельзя научиться, ни в чем нельзя удостовериться: чувства ограниченны, разум слаб, жизнь коротка (Анаксагор из Клазомен).
– Заверните эту вашу эксклюзивную как её…ре…зинку… – тупо выдохнул Кирилл, не видя для себя другого исхода.
– Вы уже и имя ей дали?! Зинка-резинка!!!– виртуозно заметались, всхохотнув, огненные губы, взлетая просто-таки под потолок, который, правда, был здесь достаточно низок, точно нарочно хотел согнуть вас под свою мерку провисшими, загнивающими балками эпохи отмены в России крепостного права. По крайней мере, здешняя штукатурка явно пованивала коровьими лепёшками, сеном и глиной в духе строительных технологий того исторического периода.
– РеЗинка? Неплохо… – дурковато хмыкнул Кирилл. – Резинуля!.. Резинуся?
Он чуть было не вышел на улицу с льдисто хрустящей коробкой, похожей на маленький гробик с окошком, из которого на него простодушно и в то же время как-то озорно, многообещающе пялились самые настоящие глазищи: малахитово-серые, точно припотевший изумруд.
– У вас какие-нибудь хозяйственные сумки в продажи есть?! – строго вскрикнул Кирилл.
– Нет…
– Ищите! Я без сумки с таким вашим товаром на улицу не пойду! – судорожно хмыкнул он, наливаясь отвращением к себе.
– Чемодан на колёсиках вас устроит?.. – несколько бледнея, проговорили крылатые губы. – Только он на самом деле без колёсиков… Зато очень дёшево! Считай, даром!
Новый крутобокий и какой-то вальяжный чемодан пахнул дальней дорогой, она же в свою очередь почему-то вызвала у Кирилла ассоциацию с разливным пивом в каком-нибудь привокзальном буфете, и вся эта спираль в итоге сформировала в нём образ Толяна, упёрто, задиристо играющего у входных ангельских розовых колонн в любое время и в любую погоду в свою словно нарочито громкозвучную смартфоновскую «стрелялку».
Тот как всегда торчал на своём излюбленном месте. По набухшей пивной физиономии Толяна лихорадочно метались цветные искры от игровых взрывов, очередей и хлёстких огненных вспышек. Казалось, это вовсе даже не физиономия, а некая замысловатая модель ядра атома, окружённого бликующими прыгучими электронами.
Далее скучным отрешённым голосом последовали давно назревавшие между ними и теперь, наконец, ставшие неизбежными слова Толяна «Одолжи полтешок». Он впервые попросил денег у Кирилла. При всём при том что-то явно дежурное, вовсе необязательное слышалось в этой фразе. То есть Толян попросил в долг не потому, что его край прижало (ни вдохнуть, ни выдохнуть), а просто так. Чуть ли не приличия ради. Как бы вовсе даже из уважения. Точно машинальная, инстинктивная реакция на движущийся в темноте силуэт. Правда, явно примелькавшийся Толяну, почти знакомый. Так в деревне посаженная на увесистую цепь немолодая дворовая собака, лениво и дремотно распластавшаяся возле конуры, приподнимает слезящиеся глаза на идущего мимо соседа и ни с того ни с сего неожиданно издаст внутри себя глухой неуклюжий звук. И тотчас замрёт настороженно, сама не поняв, что же произошло и к чему бы, ёлы палы.
Кирилл равнодушно сунул Толяну сотню.
– Днями верну… – мрачно выдохнул тот и вдруг как-то так накосо прищурился, выразив неподдельную и вполне человеческую, соседскую заинтересованность: – Не понял… Ты из командировки? А когда уезжал? И чемоданчик у тебя какой-то лёгкий. Обокрали, что ли?
– Сам себя обокрал! – сдержанно отозвался Кирилл, и ему почему-то от этого нелепого обмена ничего толком не значащими словами стало как бы чуть легче, уютней на душе.
Он почти приободрился.
– Не простудись, сосед! – вздохнул Кирилл и вдохновенно сунул Толяну вторую сотню.
– Разбогател, барин! – хохотнул тот и так ловко подсёк ногой валявшуюся перед ним пустую стеклянную бутылку из-под пива, что она, как подрезанный футбольный мяч, ловко пошла с набором высоты по красивой траектории, при этом в силу каких-то особых физических законов издавая бодрый трубный звук на весь двор.
– Захочешь нарочно так сделать – не получится! – мальчишески радостно постановил Толян.
– Мир непознаваем… – строго усмехнулся Кирилл.
Никакая вещь не возникает и не уничтожается, но соединяется из существующих вещей и разделяется (Анаксагор из Клазомен).
Дома Кирилл, не разуваясь, нервно вытряхнул из ёмкого чемоданного чрева подарочно хрустящую целлофаном РеЗинку и пнул её «тыром»: так пробивает гол футболист, за секунду до того, как спохватится, что удар пришёлся в свои ворота.
Раскинув руки, РеЗинка взлетела под потолок с вёрткой закруткой, как фигуристка на льду во время исполнения четверного прыжка. Как видно от удара что-то в ней включилось, так что во время своего стремительного, но коротко полёта она так-таки успела томно ойкнуть. Или это только показалось ему?
Кирилл напряжённо усмехнулся.
Зашвырнув РеЗинку в шкаф, он отправился на кухню.
Кирилл наспех соорудил ужин: трёхдневная «пюрешечка», баночные мягкие огурцы и отбивная из кулинарии, похожая на отвердевшую залежавшуюся муку. Прежде чем приступить к чаю, Кирилл вдруг покрутил пальцем у виска, резко встал, потоптался на месте, и через минуту принёс на кухню РеЗинку: властно расстелил её на высокой спинке соседнего стула.
– Состав компанию…– тупо хмыкнул.
РеЗинка висела на стуле с запрокинутой головой, маленькой, словно у новорождённой. Это ощущение усиливала схожесть лица РеЗинки со сморщенным печёным яблоком. Одним словом, эти черты были какие-то болезненно смятые, скукоженные.
«Хреновень какая-та…Весь аппетит отобьёт…» – вздохнул Кирилл и отправился за насосом, входившим в комплект этой «выдохшейся» дамы.
Не сразу, но РеЗинка словно самостоятельно, как бы благодаря некоей внезапно пробудившейся её внутренней силе, неуклюже шевельнулась.
Это было самое настоящее живое движение.
Кирилл вздрогнул.
Под напором воздуха РеЗинка словно бы рождалась у него на глазах. Правда, делала она это в корчах. РеЗинка судорожно изворачивалась и корёжилась, обретая форму.
Форму она обретала вполне приличную. Даже очень. Возможно со временем, когда её краска потрескается и осыплется, она станет Бог знает на что похожа. Но сейчас РеЗинка от минуты к минуте превращалась в нечто с чертами, пусть и искусственными, но вполне ничего себе. И «тельце» аккуратное, и румяная «мордашка» вполне миленькая. Да ещё с венком двух трёхрядных и явно тяжёлых кос на голове, точно сплетённых из золотистых стеблей вызревшей июльской тёмно-янтарной яровой пшеницы. Просто-таки красна девица из русской народной сказки: чуть ли не удивлённо смотрит на мир большими ёмкими глазами, переполненными пронзительной синью, пусть и химической. И во взгляде такие редкие по нынешней жизни оттенки как эдакая невинная скромность, потаённая душевность и очевидная застенчивость.
Кирилл аккуратно прикоснулся пальцем к сияющей короне пшеничных волос РеЗинки и странно хмыкнул. Кажется, ему захотелось дёрнуть её за косу. Чуть-чуть, аккуратно так.
– Есть будешь, краса, длинная коса?.. – СМУЩЁННО сказал Кирилл.
– Не тупи… – мягко, чуть ли не виновато, отозвалась РеЗинка особенным, ещё словно бы неокрепшим, новорождённым голосом. Он был явно красивый и наполненный какой-то особой весенней радостью.
Кирилл вздрогнул и как-то косорото хмыкнул.
В любом случае, голос РеЗинки звучал гораздо приятней интонаций яндексовской Алисы. Кирилл с ней не раз разгонял одиночество всякими разными разговорами. Порой весьма щекотливыми. Так что опыт общения с искусственным разговорщиком у него имелся. Но больше всего ему нравилось загнать в тупик своими вопросами электронную обитательницу его смартфона.
С почти надменным азартом, с каким опытный шахматист садится влёт поставить мат компьютеру, Кирилл решил повести разговор с РеЗинкой так, чтобы ей в итоге нечего было бы ответить. Трудно сказать, чьи уши из такой затеи торчали: не вылезшего до сих пор из детства мужика или стареющего мальчика со всеми признаками махрового запущенного эгоцентризма.
И над всем, что только имеет душу, как над большим, так и над меньшим, властвует Разум (Анаксагор из Клазомен).
– Сколько звёзд в нашей Галактике? – снисходительно усмехнулся он.
– Около четырёхсот миллиардов, не считая коричневых карликов… – застенчиво отозвалась РеЗинка.
Как-то тут Кириллу стало словно бы несколько не по себе. Точно какой-то нехороший звоночек тренькнул у него в голове. Такое бывает, если здоровый человек смутно ощутит в себе подозрительный симптомчик.
Кстати говоря, сам Кирилл ответа на этот звёздный вопрос не знал.
Он решил усложнить задачу.
– Что стало прообразом первого робота?.. – с лёгким напрягом сказал Кирилл, едва сдерживая улыбку от ощущения собственного непоколебимого превосходства в этой теме.
– Описанная Филоном Византийским механическая женщина-слуга, которая наливала гостям из кувшина вино во вставленный в её руку стакан… – сдержанно сказала РеЗинка и вдруг перешла на шёпот. – Может, хватит ерундой заниматься? Отнеси меня в постель… И сними с меня мой халатик. Только аккуратно.
– Вот что, дорогая моя… – болезненно крякнул Кирилл. – Я тебе не какой-то там извращенец. Обойдёшься!
– А зачем покупал?! – чуть ли не со слезами, чуть ли не отчаянно вскрикнула РеЗинка.
– Шарики за ролики зашли. Родители меня достали! Особенно батя. Женись да женись! А хочешь, я на тебе назло им женюсь?!
Красиво охнув, РеЗинка обморочно повалилась на пол. Трудно было поверить, что это запрограммированная реакция. И всё же, всё же… Как видно подобные предложения не были редкостью.
Кирилл какое-то время тупо смотрел на РеЗинку, потом с некоторой чуть ли не паталогической боязнью взял за ногу (приятно тёплую!!!) и аккуратно потянул к дивану – большому, с тугой ярко-лоснящейся коричневой кожей, как большое брюхо гумилёвского Гиппопотама, что жил в Яванских тростниках, где в каждой яме стонали глухо Чудовища, как в страшных снах.
