Сергей Юрьевич Катканов
Священные камни Европы
Рыцарский менталитет.
О рыцарстве мы меньше всего узнаем от рыцарей. Конечно, мы очень многое можем узнать от них о боевой тактике, образе жизни и кодексе чести рыцарства. Но то особое мироощущение, которое присуще только рыцарям, исключительно им одним во всей мировой истории, рыцари словами выразить не могли.
Средневековое мышление было совершенно внеисторично, рыцари даже и не догадывались, что в другие эпохи жили принципиально другие, не похожие на них воины. Автор «Песни о Роланде», писавший в XIIвеке, спокойно приписывает Роланду, жившему в VIIIвеке, все те свойства и качества, которые присущи его столетию. Ему не известно, что между VIIIи XIIвеками – пропасть, что души воинов за это время сильно изменились, а потому исторический Роланд не мог так думать, так говорить, так реагировать на происходящее.
Да что там Роланд, рыцари и Гектора Троянского считали самым что ни на есть настоящим рыцарем, таким же, как они, даже ещё лучше. Гийом из Нанжи (1230) писал: «Изучение словесности и философии пришло вместе с понятием рыцарства сначала из Греции в Рим, а из Рима во Францию вслед за святым Дионисием». Ну вот что с них возьмешь, если они искренне полагали, что «понятие рыцарства» существовало и в Древней Греции, и в Древнем Риме, а французы его только заимствовали.
Любой человек – это то, чем он отличается от других людей, так же как и любой народ – это то, чем он не похож на другие народы. Если народ ни чем не отличается от других народов, значит такого народа не существует. И суть рыцарства именно в том, чем оно отличается от других военных элит – в другие эпохи и у других цивилизаций. Боюсь, что сами рыцари просто не поняли бы такой постановки вопроса.
Что же касается современных нам «демократических веков», то сейчас тем более не понимают рыцарства, уже хотя бы потому, что христианина может понять только христианин, а где вы найдете христиан среди мудрецов века сего? Для наших мудрецов Средние века – это мрачная и жуткая эпоха, темный провал в истории человечества. Такой негативный стереотип, мягко говоря, не способствует серьезному, вдумчивому, объективному отношению к главным персонажам средневековья – рыцарям.
Вряд ли вы сможете найти серьезную работу о ментальности рыцарей, о характерных особенностях рыцарского мировосприятия, о том, что такое рыцарский психотип. Мне на многое тоже не дерзнуть, постараюсь лишь пунктиром прочертить некоторые направления, по которым можно было бы разрабатывать эту тему.
Родина рыцарей – Церковь.
Почти все работы о рыцарстве подчеркивают космополитизм рыцарского мировосприятия. Т.Н. Грановский ещё в 1851 году писал: «Барон редко унижал себя сознанием, что в городе живут его соотечественники. Он стоял неизмеримо выше их и едва ли не с большим высокомерием смотрел на бесправного и беззащитного виллана. При таких особенностях быта у каждого сословия должно было развиться собственное воззрение на все жизненные отношения и высказаться в литературе. Рыцарские эпопеи проникнуты этим исключительным духом. Возьмите любой роман каролингского или прочих циклов: вы увидите, что в нем нет и не может быть места героям другого сословия, кроме феодального. То же самое можно сказать о рыцарской лирике. Она поет не простую, доступную каждому человеческому сердцу любовь, а условное чувство, развивающееся среди искусственного быта, понятное только рыцарю… Среди городского населения процветала своя, неприязненная феодализму литература. Здесь родилась сказка, в которой язвительный и сухой ум горожанина осмеивал не одни только доблести и идеи составляющие как бы исключительную принадлежность рыцаря, но вообще все идеалы, все поэтические стороны Средних веков».
Ведь что интересно: если барон не был готов рыдать на груди у горожан и крестьян, так это уже обязательно высокомерие. Если для него ничего не значило то, что они – его соотечественники, так это лишь потому, что он, такой гордый, не хотел себя унижать. Но ведь ощущение того, что вот эти люди для тебя – чужие, вовсе не обязательно должно быть вызвано высокомерием. Это возможно, но не обязательно. И ведь автор говорит, что сухой и язвительный ум горожанина осмеивал вообще все идеалы. Если человек смеется над всем, что вам дорого, то разве гордыня побуждает вас считать такого человека чужим, хотя он и говорит на одном с вами языке? В принципе г-н Грановский точно обозначает то обстоятельство, которое вызвало эту сословную пропасть: с одной стороны – наличие высших идеалов, а с другой стороны – отсутствие идеалов и презрительное к ним отношение.
Пусть русский православный человек спросит себя, кто ему ближе и роднее: православный грек или русский безбожник? Что дороже: вера или почва? Что драгоценнее: земное отечество или отечество небесное? И вот когда вы будете отвечать на эти вопросы, тогда вы, может быть, поймете рыцаря, которому иностранные рыцари были ближе и роднее, чем отечественные горожане.
Спустя полтора столетия после Т.Н. Грановского, Наталья Басовская писала: «Феодалы с большим трудом отрешались от космополитической в своей основе рыцарской морали. Идеалы рыцарства представляли собой кодекс военной касты. Кастовая солидарность рыцарства была чужда зарождающимся элементам национального чувства. Феодалы постепенно вырабатывали особую систему нравственных ценностей, призванных утвердить моральное превосходство рыцарства над другими сословиями. Наличие этого кодекса способствовало сближению феодалов различных стран. На протяжении веков рыцари ощущали связь с собратьями по классу гораздо отчетливее, чем с людьми, связанными общностью территории и языка. Рыцарская мораль признавала высшей добродетелью верность сюзерену, а им мог быть феодал любой страны».
Всё так, но надо уточнить: в рыцарскую эпоху таких понятий, как «родина», «отечество», «нация», «народ» ещё не существовало вообще, то есть с рыцарей затруднительно было спрашивать, чтобы они служили своей стране и своему народу, когда никто и не слыхал, что это такое. Мы сейчас порою думаем, что «патриотизм» был всегда, что «Родина» – из разряда вечных ценностей, а это совсем не так. «Патриотизм» – порождение буржуазной эпохи, он в полный голос заявил о себе лишь во времена Великой Французской революции, когда, разрушив трон и храм, французы больше не знали, кому и чему служить, и решили служить Родине, что в переводе означало – национальной буржуазии.
Если помнить об этом, то ругательное для каждого патриота понятие «космополитизм» в применении к рыцарству теряет смысл, а утверждение г-жи Басовской о том, что рыцарская мораль была космополитична звучит странновато. Любая мораль по определению космополитична. Не может быть немецкой или французской морали. Мораль может быть религиозной или корпоративной, но ни когда не национальной. И то, что рыцарская мораль была корпоративной, то, что это была некая кастовая система нравственных ценностей, не надо преувеличивать. Г-жа Басовская, как и большинство современных авторов, в этом вопросе недооценивает религиозный фактор. Рыцарская мораль в основе своей была христианской – с некоторым специфическим оттенком, присущим военной касте.
Собственно, этот оттенок и отличал рыцарей от других сословий, которые тоже ведь объединяли христиан. Но идеи жертвенности, защиты слабых, верности долгу – в основе своей чисто христианские, а отнюдь не военно-корпоративные, получили максимальное развитие именно в рыцарстве, потому что это отвечало его социальной функции.
В национальных государствах тогда никто не жил, потому что их не было. Христианская Европа жила в Церкви, а рыцари, горожане и крестьяне жили на разных этажах Церкви. Естественно, английский рыцарь был ближе французскому рыцарю, чем французский крестьянин. Рыцари разных национальностей были с одного церковного этажа.
Специфичность собственно рыцарского восприятия христианства проявилась, например, в удивительном слиянии аскетизма военного и аскетизма христианского. Ценности, порожденные военной психологией, вдруг оказались очень хорошо сочетаемы с ценностями чисто христианскими. Марк Блок писал: «Из светской морали рыцарство позаимствовало наиболее приемлемые для религиозной мысли принципы: щедрость, презрение к отдыху, страданию и смерти». Немецкий поэт Томазин говорит: «Не желает быть рыцарем тот, кто хочет жить спокойно».
Это уникальное взаимопроникновение военного и церковного аскетизма, разумеется, было не только не близко ремесленнику или крестьянину, но и вообще им не понятно, хотя они тоже были добрыми христианами, но Христос хотел от них другого. В итоге рыцарь только с рыцарем мог разговаривать на одном языке. И это осознание рыцарями своей исключительности вовсе не обязательно порождало в них высокомерие по отношению к другим сословиям. Настоящий рыцарь, как хороший христианин, всегда понимал, что Бог любит всех, и каждый, занимаясь своим делом, служит Богу. И крестьяне, и ремесленники, тоже исключительны в своем смысле, потому что занимают свои этажи в архитектуре Церкви.
Так в чем же, собственно состоял рыцарский космополитизм? Да в том, что рыцари служили вечным, надмирным ценностям и в силу этого не были слишком привязаны к почве.
Кретьен де Труа писал: «Самый высший орден, который Бог создал и которым командовал, есть орден рыцарства». Итак, рыцари служат непосредственно Богу, самые лучшие из них скачут, уже не касаясь земли.
Гийом Дюран привел в своем «Понтификале» благородную рыцарскую молитву: «Святейший Господь, Отец всемогущий, Ты, Который позволил использование на земле меча, чтобы бороться с хитростью злых и защищать справедливость, кто для защиты народа создал орден рыцарства… Сделай так, что бы раб Твой никогда никого не поразил этим мечом несправедливо, но чтобы служил им всегда для защиты справедливости и права». Так мог молиться только рыцарь.
Внутреннее ощущение того, что они, рыцари, служат вечным, космическим ценностям постепенно нарастало в рыцарстве. Жан Флори писал, что рыцари короля Артура «совершают подвиги, которые предполагают вызов силам оккультным, силам мирового зла. Они выполняют миссию космического масштаба, миссию противостояния мировому хаосу и поддержания мирового порядка, то есть космоса, как такового. Эти идеи составили самую сердцевину рыцарской идеологии… Прежний образ идеального рыцаря, верного своему сеньору в деле защиты его земель и безоружных подданных уступает место образу поборника Вселенского Добра в вечном противостоянии вселенскому злу».
Рыцарско-христианский идеал достиг своей мистической вершины.
Царственное воинство
Е. Ефимова писала: «Рыцарь привык полагаться в защите самого себя только на собственную силу, только на стены своего замка. Всеми правами, всей властью рыцарь обязан только самому себе. Везде и всегда он действовал от своего лица, от собственного имени. Над ним не было внешней власти, которая могла бы преградить его волю, не было сильного, общего для всех закона. Он подчинялся только добровольно… Его верность – свободный дар, залог его верности – его честь. Как сильно должно было быть влияние подобного положения на того, кто занимал его!…»
Это один из самых принципиальных моментов в понимании рыцарского психотипа. Замок и его окрестности – это маленький изолированный самодостаточный мир, и рыцарь в этом мире – полноправный суверен, едва ли не абсолютный монарх. У такого человека формируется чувство полной ответственности за всё. Нет той спины, за которой он может спрятаться, почти никогда он не имеет возможности позвать кого-либо на помощь. Все последствия каждого его решения ложатся на него и только не него. Так из поколения в поколение в рыцарях всё больше утверждалось, всё больше проникало в их кровь обостренное чувство ответственности.
Привыкнув полагаться только на самого себя и полностью отвечать за свой маленький мир, рыцарь, попадая в большой мир, тут же готов был взять на себя полную ответственность и за него. Он уже так устроен, его не переделать, поколения его предков ощущали себя полноправными суверенами. И при дворе короля, и при дворе самого могучего в мире императора рыцарь держит себя, как суверен. Здесь уже очень много спин, за которые можно спрятаться, но у рыцаря нет такой привычки. Здесь таких, как он, много, и, казалось бы, каждый из них – лишь винтик большой государственной машины. Но рыцарь не способен чувствовать себя винтиком, он и есть машина. При дворе могучего монарха очень выгодно гнуть спину, льстить и заискивать, так чтобы всех растолкать и приблизиться к трону. Но рыцарь этого не умеет. Нет навыков. И получать их он не собирается. У него самоощущение центра власти. Он привык склоняться только перед Богом, и никогда – перед людьми. Поэтому самый незначительный рыцарь, имеющий лишь тощую клячу, ржавую кольчугу и зазубренный меч, смотрит на императора, как на равного. Как монарх на монарха. А императору другие воины и не нужны, он ведь не восточный деспот, который правит рабами.
Итак, при дворе императора, короля или герцога собирались государи. Только государи. Других здесь не было. Рыцарь, многие поколения предков которого на своем клочке земли правили полновластно, имел царственное достоинство. Царственность вдруг не возникает. Каждое поколение предков рыцаря добавляло что-то новое к этому самоощущению и постепенно формировались благородный взгляд, благородная осанка, благородство мыслей и слов, благородство поступков, достойных государя. Так являлось на свет царственное воинство, воинство из одних только царей, какого мировая история не знала ни до ни после.
Царственное достоинство каждого рыцаря, которое делало его равным королям, опиралось на две составляющих. Рыцарь равен королю, потому что они оба воины, и оба – христиане. Кто из них лучший воин – покажет поле боя, и не факт, что это будет король. Кто из них лучший христианин, рассудит Бог, и не факт, что это будет король. У рыцаря-шателена и короля лишь разные функции, разные задачи, но они равны по достоинству и в военном, и в религиозном смысле. Это уникальное преломление христианства через призму военной психологии, причем христианство от такого преломления отнюдь не искажалось, некоторыми своими гранями Евангелие засверкало в рыцарстве, как никогда ранее.
Здесь всё было совершенно не так, как в Риме. Г. Дельбрюк писал: «В Риме патриции правят благодаря политическим силам и политическим организациям. Римские консулы не передовые бойцы на поле боя, как германские герцоги и графы. Полководцы, по их понятиям, продолжали оставаться не воинами, а чиновниками (магистратами) Германские же короли и чиновники были наоборот прежде всего воинами и сохраняли этот характер даже тогда, когда управляли всей государственной жизнью. Императоры и короли средних веков – рыцари, весь их двор состоял из рыцарей. Герцоги и графы, правящие областями, так же являются рыцарями, даже епископы и аббаты достаточно часто брались за оружие. Кто в этих кругах не рыцарь, тот клирик, там кроме этих двух иного звания не существовало. Если король или какой-нибудь дворянин снимет рыцарский пояс, то это означает, что он готовится уйти в монастырь. Римская знать могла довольствоваться гражданскими должностями, ибо она могла держать массы в повиновении, опираясь на дисциплинированное войско, аристократы романо-германского средневековья не располагали обученными манипулами и когортами, вождями народа они могли быть только в том случае, если были самыми неустрашимыми бойцами».
Нам сегодня ближе римское понимание власти. В нашем понимании власть работает, как машина, состоящая из деталей, каждая из которых сама по себе ничего не значит, но машине, состоящей их этих деталей, ничто не может противостоять. То есть если грамотно и продуманно расставит по местам сумму ничтожеств, мы получаем необоримую силу. В рыцарском понимании, власть – это личность. Если личность обладает высокими достоинствами – она получает власть. Нет личности – нет власти. А власть в целом формулируется, как союз равноправных личностей, которые могут действовать как вместе, так и по отдельности.
Неслиянно и нераздельно
Если ничего не создавать, то возникает феодализм. Именно феодализм является естественной, органичной системой самоорганизации, которая вырастает буквально из почвы. Мы знаем много государственных систем, искусственных и надуманных, внедряемых единой централизованной волей. При помощи мощной государственной машины можно выстроить жизнь по какой угодно схеме, изобретенной кабинетными мудрецами. Только феодализм возникает сам по себе, поэтому в нем – мудрость самой жизни, мудрость Бога.
Разумеется, феодализм не был земным раем, потому что человеческая природа несовершенна. Но сама его идея почти безупречна. Оценивая феодализм, мы, как правило, оцениваем бесконечное множество извращений его принципов. Но не пора ли оценить сами принципы? Надо четко разделить отношение к идеям и к методам их реализации. Понятно, что на практике всё шло косо и криво. Но давайте рассмотрим саму идею, ту самую феодальную схему власти, которая и породила рыцарство.
Если каждый рыцарь осознает себя центром власти и является носителем достоинства, которое аналогично царскому, значит для того, чтобы выбраться из хаоса, между этой суммой суверенов должна существовать определенная система отношений. И эти отношения должны быть таковы, чтобы каждый суверен сохранял свою царственность, но чтобы при этом существовал общий для всех порядок. И этот порядок был создан при помощи феодальных присяг – оммажей.
Феодальный договор был по сути своей актом свободной воли полноправного и полноценного суверена. Оммаж устанавливал взаимные обязательства между вассалом и сеньором, сохраняя полную независимость вассала. Возникла удивительная и уникальная модель взаимоотношений при которой все абсолютно самостоятельны, но при этом все должны всем. Каждый отдельный суверен-феодал становится частью феодальной иерархии, в которой он занимает строго определенное место, что возлагает на него строго определенные обязанности, но при этом он не перестает быть сувереном, самостоятельным центром власти. Так оказалась решена проблема совмещения в рамках одной системы идеи личной свободы (а значит и личного достоинства) с идеей долга, ответственности, подчиненности. Все от всех свободны, но никто ни от кого не свободен. В рамках той системы отношений в такой постановке вопроса не было ни чего парадоксального.
Барон, являясь сеньором своих рыцарей-вассалов, сам был вассалом графа, который в свою очередь был вассалом короля, а вершиной этой феодальной иерархии был Господь Вседержитель – Верховный Сеньор.
В рамках феодальной иерархии действовало правило: «Вассал моего вассала – не мой вассал». Рыцарь приносил феодальную присягу барону и только ему, а потому ни чем не был обязан графу – сеньору барона. Но из этого правила было одно исключение – Богу, как Верховному Сеньору, все подчинялись непосредственно, напрямую, без субординации. На этом и строилась рыцарская честь. Барон не мог приказать рыцарю то, что противоречит воле Бога, как Верховного Сеньора, а воля Бога известна нам из Евангелия. Власть сеньора над вассалом ограничивалась не только перечнем пунктов феодальной присяги, но и Евангелием – главным источником представлений о рыцарской чести. Если барон приказывал рыцарю пойти и умереть, рыцарь должен был пойти и умереть – он помнил свой долг. В известных случаях сеньор был распорядителем его жизни, но он не был распорядителем его чести. Рыцарю нельзя отдать приказ, который противоречит его представлениям о чести. Рыцарь такой приказ не выполнит. И он будет прав с точки зрения феодальной морали.
Отношения между сеньором и вассалом строились согласно евангельским заповедям. Подчеркивалось, что сеньор и вассал должны любить друг друга. А отношения, которые строятся на взаимной любви, всегда равноправны. Один из них стоял в иерархии выше другого, но ни один из них не должен был позволять себе враждебного поступка по отношению к другому. Сеньора это касалось так же, как и вассала. Сеньор не должен был ни нападать на своего вассала, ни оскорблять его. Если сеньор это делал, вассал имел право порвать с ним связь и при этом сохранить феод.
Эта удивительная система строилась на подчеркнутом уважении к достоинству каждого, кто стоял в иерархии на ступеньку ниже. Как это непривычно для нас, когда мы сплошь и рядом видим, что каждый маленький начальник на каждом шагу позволяет себе унижать своих подчиненных, полагая, что власть дает ему такое право, но куда страшнее то, что и подчиненные согласны с тем, что начальник имеет право их унижать.
Размышляя об особенностях феодальной иерархии, я поневоле вспомнил про халкидонский догмат, из которого следует, что две природы Христа, божественная и человеческая, сосуществовали в Нем неслиянно и нераздельно. Вот так же точно и звенья феодальной иерархии сосуществовали неслиянно и нераздельно. Каждое звено иерархии было совершенно самостоятельно и не сливалось с другими, и всё-таки эти звенья составляли единую нераздельную цепь.
Рыцари строем не ходят
Г. Дельбрюк пишет: «Традиции дисциплины у рыцарства не было… При ознакомлении со способом ведения войны рыцарством становится понятно, почему средневековье не создало действительной воинской дисциплины. Непосредственно для военных целей она бы ничего не дала. Исход сражения всегда зависел от рыцарей, там где они были стойки и пока они были стойки, они были опорой, жизненным нервом, костяком для других родов войск. Основой же рыцарства было высокоразвитое личное чувство чести, для проявления которого строгая дисциплина являлась бы, может быть, только помехой. Личная слава есть та несовместимая с дисциплиной идея, которой рыцарь живет, и которая заставляет его в бою искать поединка… В Средние века исход сражения решался не так, как у римских легионов – сплоченностью, ловким маневрированием и совместным натиском хорошо дисциплинированных тактических единиц, а личной храбростью и сноровкой отдельных воинов».
Современная армия держится исключительно на железной дисциплине. Армия хороша настолько, насколько она дисциплинирована. Отсутствие дисциплины или её слабость – недостаток для современной армии губительный. Поэтому, когда у нас говорят об отсутствии в рыцарской армии дисциплины, это понимают как неразвитость, незрелость военного мышления, дескать рыцари ещё не доросли до дисциплины, не преодолели анархических тенденций в своей среде. Но это принципиально неправильный взгляд. Дельбрюк справедливо замечает, что рыцарям дисциплина была не только не нужна, она бы им даже мешала, потому что на поле боя всё зависело от личности, а дисциплина препятствует максимальному проявлению возможностей личности.
Рыцарское войско – это войско такого типа, который нам сейчас совершенно непонятен, поэтому мы склонны потешаться над его недостатками и не видим его огромных преимуществ. Да, рыцари на поле боя сражались в основном каждый сам по себе. Повседневная жизнь рыцаря не только не вынуждала его к кем-либо сливаться, но и принципиально этому препятствовала. Рыцарь, привыкший нести личную ответственность за всё, увидев вражеское войско, понимал дело так, что ему сейчас предстоит это войско уничтожить. Он воспринимал это, как личную задачу, потому что все задачи в его жизни всегда были исключительно личными, возложенными только на него одного. Никогда рыцарь не видел перед собой спины, за которую может спрятаться. Рыцарь мог и в одиночку броситься на целое войско, как это не раз делал Ричард Львиное Сердце, но чаще всего рядом с ним были другие рыцари и каждый из них ставил перед собой такую же личную задачу. Конечно, они желали общей победы, но каждый из них работал на эту победу в одиночку.
Разумеется, рыцари никогда не были отшельниками и, являясь частью феодальной иерархии, имели определенные навыки согласованных действий. Первый натиск рыцарской конницы страшен был тем, что на противника летела именно шеренга рыцарей, напоминающих конную фалангу. Византийский император Лев говорил, что натиск франков в конном строю неистов, противостоять ему невозможно. Но дальше каждый действовал сам по себе.
В современном мире таких бойцов практически нет. А ведь каждому полководцу хотелось бы иметь бойцов, каждый из которых готов в одиночку взвалить на себя судьбу сражения. Но вместе с рыцарством мы потеряли то, о чем сейчас можем лишь беспомощно мечтать. Вот вам и «отсутствие дисциплины».
Странная тенденция характеризует демократическую эпоху: чем больше у нас говорят о «приоритете интересов личности», тем меньше у нас личностей. И это не случайный побочный эффект процесса демократизации, а напротив – результат целенаправленной селекционной работы по выведению человека без личности. Когда под треск демократических лозунгов к власти в Европе пришли торгаши, главную для себя опасность они видели в ярких личностях, в героях, каждый из которых способен к самостоятельным действиям. И начался процесс стирания личностей, и появились солдатские армии.
Идеальный солдат – это человек исполнительный и ограниченный, готовый выполнить любой приказ и не способный самостоятельно оценить его смысл. Он должен делать то, что ему говорят, слепо и не рассуждая. Как может воевать такой человек, который сам по себе ничего не стоит и ничего не значит? Только сливаясь с другими такими же, как он, в некую сверхличность. Сам по себе солдат – абсолютный ноль, но рота – это уже кое-что, а дивизия – это очень серьезно, если действует, как единая личность. Значит главный талант солдата – способность сливаться в единый организм с другими такими же, как он. Рыцарь действует, как личность, солдат – как органичная часть сверхличности. Почему в современных армиях такое большое значение уделяют «шагистике», строевой подготовке, которая, казалось бы, не имеет прямого отношения к боевому искусству? Да потому что, маршируя в ногу, синхронно выполняя общие команды, солдат приобретает навыки слияния в единый организм с другими солдатами. Это его главная способность, делающая солдата солдатом. Такое войско без дисциплины – это стадо баранов, оно не боеспособно в принципе. Рыцарское войско без дисциплины сражалось так, что мир дрожал.
В солдатском войске все солдаты – и офицеры, и генералы. У них так же, как и у рядовых, главный талант – способность действовать, как часть единого органичного целого, они так же не самодостаточны. И среди рядового, и среди командного состава любая яркая личность – по определению угроза общему целому. По большому счету, наличие любых индивидуальных черт мешает солдату, затрудняет его «слияние с абсолютом». Идеальный солдат – это зомби, робот, принципиально лишенный индивидуальности, а потому максимально способный к синхронным действиям с такими же, как он безликими единицами.
Художественное чутье давно уже открыло эту истину лучшим фантастам, например, Лукасу. В «Звездных войнах» действуют идеальные армии из дроидов и клонов. И вот в тот самый момент, когда развитие солдатских армий пришло к своему логическому завершению, когда наконец появились идеальные солдаты, вдруг так обостренно ощутилась нехватка рыцарей, невозможность дальнейшего без них существования, что тоже самое художественное чутьё просто вынудило Лукаса создать рыцарей джедаев. Это именно рыцари. У них ярко выражена индивидуальность. У них максимально развито чувство личного достоинства. Каждый из них стоит армии. Каждый готов в одиночку держать всю галактику на собственных плечах. Лукас не понял, что демократическая система, сторонником которой он является, принципиально не способна породить корпорацию героев. Вот как раз Император, который у Лукаса уничтожил орден джедаев, на самом деле и создал бы этот орден. Лукасу не дано всё это понять и всё же, как большой художник, он прекрасно почувствовал, что без рыцарей невозможно удерживать космические весы в равновесии.
Из сказанного вовсе не следует, что рыцарь – это хорошо, а солдат – это плохо. Мы сделали акцент на плюсах рыцаря и минусах солдата из соображений исключительно полемических, полагая важным развенчать миф о том, что рыцарская армия была слаба в силу неорганизованности. Нам важно понять, что за этой «неорганизованностью» скрывалась сила, которой мы сейчас можем только завидовать. Но силу солдатских армий тоже нелепо было бы отрицать. Они эффективны, в них есть своя красота. И человек, способный к слиянию с огромной и могучей сверхличностью, в душе своей может переживать это как причастность к подлинному величию. Тут уж кому что дано.
Итак, рыцарь и солдат – это два диаметрально противоположных психотипа. Они проявляют себя не только в военном деле, но и в сфере гражданского управления, да в общем-то и в любой другой сфере человеческой деятельности. Сильная стороны рыцарей – способность к самостоятельным действиям, слабая сторона – неспособность к слиянию с другими, к совместным синхронным действиям. Соответственно, у солдатского психотипа всё наоборот: сильная сторона – способность к образованию сверхличности, к тому чтобы играть роль органичной части единого целого, слабая сторона – приглушенная индивидуальность, не самодостаточность.
