Стас Колокольников
Умирая, Бог завещал мне Землю
− С детства боюсь дантистов. Я делаю сайты. Сейчас, между прочим, для Кутикова из «Машины Времени».
− «Машина Времени» меня не цепляет, − признался я, − тем более Кутиков, поет противно.
− Да уж, − деликатно замял тему Стоматолог.
Дюся был навеселе и легок в общении. Он приобнял нас с девицей за плечи и стал рассказывать авантюрную историю о поездке в Париж.
− Началась всё с того, что я занял денег у знакомых японок. Они неожиданно разбогатели и не знали куда баксы девать. Я знал на что хочу потратить и поехал в Париж. Там баксы очень быстро кончились, и я поехал в Испанию на заработки. Три месяца я слонялись от Барселоны до Наварры, отработал у половины помещиков вдоль трассы.
Стоматолог наполнил три стопки, девица отказалась.
− И вот, наконец, перевязанный поясом из франков я вернулся в Москву на следующий день после путча, − продолжал Стоматолог. − Кругом неразбериха, баррикады, выстрелы, а я хожу обмотанный валютой и ничего не понимаю. Потом захожу к одному знакомому на Павелецком, чтоб уточнить, что происходит, а знакомый в трусах сидит на кухне у пятидесятилитровой фляги спирта. На вопросы не отвечает, глушит спирт и твердит только одно «Вот, трофейный!». Так я у него и отсиживался, пока у него все не закончилось, и у меня. Выхожу, а там уже новая жизнь. И я как будто никуда не уезжал.
Я слушал Стоматолога и думал, какого лешего мы встречаем столько людей, слушаем их истории, рассказываем свои, а потом остаемся ни с чем. Ну можно, конечно, их запомнить, обдумать, сделать выводы, но только все равно − почему их так много? Может потому, что это всё одна история, и у неё нет конца. И никакой писатель с ней не справится. Ну если только… Хотя нет.
− Мы идем к скульпторам, − заглянул в литературную комнату один из тех ребят, с кем я сидел за пивом. – Ты с нами?
− Мы с вами, − поднялся Стоматолог.
Девица ехать отказалась.
Собралась большая компания, на футбольную команду с запасными. Люди были между собой незнакомы, как они все сошлись, я не мог понять. Вся команда еле стояла на ногах, будто сошла с корабля на берег неделю назад после кругосветного плавания.
На трех машинах мы приехали в мастерскую скульпторов. Я запомнил только одного сутулого в очках. Где мы и что за мастерская в полумраке сложно было понять, всё кругом наполнилось шумом гулянки. Было ощущение, что мы в древних погребах Диониса, он откупорил свои бочки и струи плескались прямо в большой зал с высокими сводами и арками, где мы сидели за длинным столом. Еще не покидало ощущение, что кроме нас здесь кто-то есть. Сквозь дым различались смутные силуэты у стены. Казалось, там шла целая процессия.
Под утро гости разбрелись. Стоматолог, продолжая заботиться обо мне, вывел куда-то за Курский вокзал в старомосковские дворы на квартиру молодой фотохудожницы из «Плэйбоя». Выглядела она презабавно, вылитая Пэппи Длинный Чулок, длинная, нескладная и чудаковатая. Наш измотанный вид её не шокировал, но она категорично заявила:
− Вас в таком виде с вашими бутылками здесь не оставлю. Отдохните, пока я собираюсь на работу, и вместе выходим.
Это было разумно, особенно для Пэппи. Полчаса мы сидели и делали вид, что нам все ни по чем. Хотя я еще прикидывал − вдруг повезет, останусь и женюсь на Пэппи.
− Тебе есть куда идти? – спросил Стоматолог.
− Найду.
− Я тебя провожу.
На свою кухню я вполз к вечеру.
− Это всё издержки жизни известного писателя, − объяснил я друзьям.
Через пару дней я пришел в себя и отправился на поиски мастерской скульптора. Там остался отличный складной ножик со штопором и ручкой из красного дерева. Я нашел его в горах, он был дорог как память.
Я кружил по переулкам, смутно вспоминая, что был проходной двор и арка, а внутри арки дверь в стене. Находил одно и то же похожее место и звонил туда, за пару часов я сделал несколько кругов. Волосатый детина, открывавший дверь, сначала смотрел участливо и делал вид, что хочет помочь.
− Где здесь работают ваятели? − спрашивал я.
− Не можешь вспомнить, где веселился, − понимающе кивал парень. − Твоих здесь нет, тут другая контора.
Когда я позвонил в пятый раз, он не стал открывать, а изучал меня в дверной глазок и молчал.
− Где здесь ваятели? − пинал я дверь.
Плюнув в наблюдавший глазок, я пошел еще на один круг. Подустав, сбился с дороги и уже шел, куда ноги ведут. В незнакомом дворе я увидел сутулую спину, она показалось знакомой.
− Игорь, − окликнул я, пытаясь угадать имя.
Спина развернулась. Человека в очках с оплывшим от пьянки лицом смотрел с гримасой легкого ужаса.
− Мы недавно были у тебя в мастерской, − неуверенно напомнил я.
− В мастерской, − также неуверенно согласился Игорь.
И тут он вспомнил.
− Как же, старик, помню тебя, − обрадовался Игорь больше, наверное, тому, что помять еще не совсем переклинило. − Ты ведь был у меня в мастерской на днях! И еще целая толпа каких-то ребят. Ты еще про Селина что-то классно рассказывал.
− Был, и оставил ножик со штопором, − подтвердил я. − Кружу здесь весь день и не могу найти, где мастерская.
− Она не здесь, а в Армянском переулке. Я зашел сюда отлить. Пойдем, у меня как раз гости.
Гостей было немного, они тихо сидели за коньяком и беседовали об искусстве. Как только мы попали в мастерскую, я увидел у стены вхождение Иисуса в Иерусалим, которое в прошлый раз было смутным видением. Но это было не видение, а внушительная скульптурная композиция из тринадцати фигур, впереди Иисус на осле.
Что-то случилось в моей душе, я видел только святую процессию. Ученики шли, погруженные в себя, никто не улыбался. О чем они думали? Уж точно не о том, о чем думал я: как и почему нужные образы в нужное время рождаются в художнике, кто за этим стоит.
− Твоя работа? − спросил я Игоря.
− Моя.
Гости разбрелись, а я все сидел и смотрел на работы сутулого скульптора.
− Наш знаменитый боксер Саша Кошкин, − указывая на бюст, говорил Игорь. − А там Борис Николаевич.
− Ельцин? − удивился я.
− Балбес, − хлопнул меня по плечу Игорь, и с грустью и гордостью проговорил: − Греков Борис Николаевич мой второй отец и учитель. Заслуженный тренер России по боксу. Видел бы ты, как его хоронили.
− Ты извини, старик, я совсем не знаю историю нашего бокса. Недавно вот только узнал кто такой файтер. В детстве я классической борьбой занимался, а потом баскетболом.
− Ничего.
Я хотел поддержать беседу:
− А что стало с Кошкиным?
− Спился Саша. Заходил вот недавно, − Игорь достал журнал. – Смотри, его портрет на международном турнире в Праге.
С фотографии глядел удивительно симпатичный юноша эпохи Возрождения с одухотворенным лицом поэта, никак не боксер.
− Саня рассказывал, как недавно умудрился подрезать сразу четыре машины. И за пять секунд отключить пять человек, которые выскочили из тех машин, − рассказывал Игорь и как бы между прочим спросил: − Ты где живешь, чем занимаешься?
− У друзей на кухне. Пишу рассказы, хочу в литературный институт поступить, − озвучил я идею, прямо в этот момент пришедшую в голову.
− Можешь в мастерской пожить. Будешь вонючий коньяк допивать?
Мы допивали коньяк, каждый думал о своем. Казалось, о чем-то думают бюсты и гипсовые фигуры. Я думал о творчестве, о том, как боксер стал скульптором, поэт назвался файтером, о любви учителя к ученикам. Есть вещи, которые нам понятны сразу же, есть вещи, которых не понимаем, но можем понять. И есть вещи, которых мы не можем понять, как бы ни старались, пока не постигнем их тайную суть. Как писал один самурай, человек, который не понимает тайного и непостижимого, всё воспринимает поверхностно. Творчество и любовь таинственны и непостижимы, пока сомневаешься в их непререкаемой власти. Никаких сомнений, если любишь и способен творить! А иначе будет только нелепая толкотня со своими сомнениями, смешная, как поединок между Чарли Чаплином и Ханком Маном в «Огнях большого города».
Я позвонил друзьям и сказал, что кухня в их распоряжении. В мастерской, как в большой келье, было хоть не особо уютно, но спокойно и позитивно. Хотелось засучить рукава и что-нибудь сваять.
Утром я вышел прогуляться по Садовому кольцу в сторону Рогожской слободы. Солнце поймало меня на Школьной улице. Со своими разноцветными двухэтажными домами в лучах света она походила на корзину с пасхальными яйцами. По лицам прохожих чувствовалось, что хоть до весны далеко, настроение весеннее не только у меня. Как собака ультразвуки, я улавливал будущее свободное от мусора и лжи. И если не доползу до него, то если кто-нибудь там просто вспомнит обо мне, я появлюсь. Личный мир исчезнет, растает и почти неуловимо перейдет в другое бытие. А пока мы здесь, нужно согласиться с известным писателем Килгором Траутом, утверждавшим до последнего дня своей жизни, что мы здесь, на земле, для того, чтобы бродить, где хотим, и, не забывая при этом, как следует пернуть. Грубо? Вряд ли. Мы здесь, и правда, для того, чтобы быть свободными от условностей.
Чувствуя, что иду не один, я свернул к Абельмановской заставе, дошел до храма Матроны. От дневного солнца совсем потеплело. Во мне зарождались еще далекие, но радостные образы, шествовавшие со мной как весенняя процессия в Иерусалим. Глупо улыбаясь не существующему здесь миру, не чувствуя усталости, я шел через Крутицкое подворье и Москва-реку по Новоспасскому мосту к Павелецкому вокзалу. И дальше по Крымскому валу вышел к ЦДХ.
Книжная ярмарка «Non/Fiction» работала второй день. Не сбавляя темпа, я проник внутрь. Потолкался среди интеллектуалов, осведомился об интересующих книгах.
− Не издали ли еще чего нового Тадеуша Ружевича? – спросил я у симпатичной женщины у стенда издательства польской литературы. − Очень хочу его почитать.
− Последний раз его печатали в «Иностранной литературе» в конце восьмидесятых, и вот недавно вышло небольшим тиражом двуязычное издание «На поверхности поэмы и внутри», но здесь вы его вряд ли найдете.
Довольный разговором я прошел дальше. И вдруг увидел другого известного писателя, от чтения его текстов у меня тоже порой мурашки пробегали. Юрий Мамлеев отстраненно сидел за письменным столом и раздавал автографы. В зеленых очках он выглядел, как Гудвин из Изумрудного города, очень волшебно. Обрадовавшись встрече, я не мог устоять − отдал всю имевшуюся наличность за небольшой сборник рассказов и подошел к известному писателю. Он ко всем бравшим автографы относился отстраненно, смотрел куда-то сквозь стену и лишь спрашивал, занося ручку над книгой:
− Для кого?
− Для Пети, − сказал я, когда подошла моя очередь.
Тут известный писатель вернулся из отстраненного бытия и посмотрел на меня.
− Мы с вами где-то встречались, Петр, − полувопросительно и добродушно произнес Гудвин Мамлеев.
Я точно знал, что мы нигде не встречались, но такой уровень общения был приятен, и я легко поддержал беседу:
− Возможно.
− На каком-нибудь литературном вечере, − предположил Гудвин.
− Да, или еще где, − загадочно покачал головой я, глядя в зеленые очки.
Мамлеев хотел еще что-то сказать, но со всех сторон тянулись руки с книгами, он придвинул к себе мою и размашисто написал: «Дорогому Петру от Юрия!». Вручая экземпляр, он тепло пожал мне руку.
С подписанной книгой меня быстро оттеснили от стола, но я чувствовал, как еще несколько мгновений мой образ держался перед мысленным взором писателя, возможно, он даже успел подумать: «Где же я все-таки видел этого Петю… Наверное, тоже известный писатель…»
Я вышел на улицу, вдохнул свежего воздуха. Солнце исчезало за домами, стало морозно. Но настроение было по-прежнему весеннее. Можно и еще прогуляться. Как написал известный писатель Голявкин − дальше вперед пешком.
Вечный зов
Неделю я постился. Питался одним вареным овсом, горохом да черным хлебом. Это было частью творческого процесса. Без устали я исписывал каракулями ни в чем неповинные листы бумаги. Строчил, как после допроса с пристрастием. Хотел написать рассказ о том, как живется в здоровом теле здоровому духу.
Чувствовал я себя отлично. Мог еще пару недель так продержаться – лопать овес и горошницу. Факультативное отшельничество тоже влияло благоприятно. От избытка энергии я начинал обливаться холодной водой и делать гимнастику. Нутро восторженно просыпалось и по-доброму зверело. Однако надолго меня не хватало. Начинало мерещиться, что я на полпути к небесам, теряю плотность и взлетаю. Ощущение приятное, но невыносимое в общении с людьми – хотелось прыгать, кувыркаться и громко петь в ответ на их глупости.
Осознав, что в состоянии бодхисатвы мне пока нет места среди обычных людей, я возвращался на землю на поиски приключений.
Добровольная ссылка проходила в подмосковном Пущино. Друзья дали ключи от пустующей квартиры, где можно было вволю бодаться со свободой выбора. Один в маленьком городке и в такой же малюсенькой приплюснутой квартирке я чувствовал себя спокойно, пока не возникло желание активно поучаствовать в жизни и с удовольствием оскоромиться. Оно появилось, как только я об этом написал.
Я отложил ручку и вышел в прихожую. Прислушался. Тишина. Выглянул. Никого. Квартиры были расположены в длинном коридоре, постоянно кто-то ходил и что-то делали. А сейчас никого. Я натянул вязаную шапочку, делавшей меня похожим на неунывающего бродягу из артхаусного фильма, и вышел во двор. Ни души. Не с кем даже парой фраз переброситься.
– Кто ищет, вынужден блуждать, − подбодрил я себя словами из «Фауста».
До моего слуха донеслись звуки шагов, кто-то быстро спускался по лестнице. Я оживился. Вышел мелкий подросток, деловито спросил огня, подкурил и исчез в темноте.
– Приключений на сегодня маловато, – проговорил я. – Надо же, ведь и сходить не к кому.
Я вздохнул. Уже год как я перебрался из Сибири в столицу, обтирая боками чужие углы. Но и в городе мне дышалось через раз. В его суете я видел мелькание спиц огромного колеса бхавачакры, летевшего с горы в пропасть. Разве в городах есть настоящая свобода? В них люди скрываются от свободы как должники. Как говорил мой деревенский приятель, большой город – плохое место для того, чтобы быть хорошим парнем. Иногда от переутомления быть перекати-поле я начинал думать, что пора обзавестись собственным домом. Но представив, как из года в год смотрю в одно и то же окно, гадая кто постучит в дверь, я срывался с насиженного места в поисках того, что получше, и не находил.
С Оки подул холодный ветер, я поднял ворот. Ветер подул сильнее, на крыше печально загудели, качаясь, антенны. Глядя на них, я вспомнил чьи-то строчки: «И плавают среди тумана реи, как черные могильные кресты». Надо сниматься с якоря, подумал я, приключения здесь не светят.
Только я вернулся и уставился в зеркало прихожей, любуясь на небритую рожу и бродяжью шапочку, как в дверь постучали.
На пороге стояла миловидная девушка.
– А Оли Персиковой здесь нет? – спросила она.
«Сама ты, как персик, – подумал я, – так бы и съел тебя, малышка».
Но вслух многозначительно произнёс:
– Нет, пока что..
Девушка на мгновение задумалась.
– Проходи, подождем её вместе, – предложил я.
– Спасибо, не могу, – смутилась девица и спешно отступила.
Я не стал её удерживать. Но увидев на столе ручку и раскрытую тетрадь, решил, что Оля Персикова – подходящее имя для героини веселого рассказа, и стал записывать рождавшиеся в голове образы.
Камамбер для Оли Персиковой
Все началось с того вечера, когда Антону стали мерещиться два самурая, следивших за ним по улицам города. Они мелькали в толпе где-то за спиной и не подходили ближе. Они таскались за ним всюду и не спускались только в метро, но, стоило Антону выйти наверх, самураи появлялись вновь.
Он рассказал об этом своей подруге Оле Персиковой, когда они гуляли по Смоленской набережной, она долго смеялась и посоветовала не засиживаться перед компьютером и пораньше ложиться спать. Антон вернулся домой и лег спать раньше обычного. Ему приснилось, что они с Олей в отеле «Золотое кольцо» сидят в ресторане «МОМОЯМА», что в переводе с японского Персиковая гора, пьют темное пиво «Кирин», едят лапшу ширатаки из конняку и смотрят на ручей с золотыми рыбками.
– К вашим услугам также татами рум и тэппанъяки, – улыбаясь, предлагал узкоглазый официант.
На утро по дороге на работу, листая журнал в метро, Антону наткнулся на статью о традиционной японской эстрадной песне в стиле энка, когда исполнитель использует определенные мелодические ходы и у него обязательно должен быть гортанный, чуть вибрирующий вокал.
«Наверное, как у Игги Попа после уроков горлового пения», – подумал Антон, с трудом представляя, что из этого может получиться.
Также говорилось, что энка невероятна популярна в Японии, как шансон во Франции, как романсы в России.
«Разве у нас популярны романсы, нет, наверное энка – это типа наших блатных песен», – решил Антон.
На выходе в кармане завибрировал мобильник, звонил приятель и сообщил, что сегодня в клубе «Китайский летчик Джао Да» будет выступать группа «Два японца».
– Они что, правда, японцы? – спросил Антон, переваривая такие совпадения.
– Нет, что ты, русские. Откуда-то из Владивостока.
– А, понятно, – сказал Антон, хотя ему было ничего не понятно.
– Пойдешь?
– Наверно.
– Окей, тогда полседьмого у выхода из метро.
– Ладно.
Выйдя на улицу, Антон прошел два квартала и оглянулся. Самураи толклись где-то сзади, и вид у них был смурной, словно они вчера пили весь день сакэ и в конце застолья не поели отядзукэ.
«У самурая вид смурной, потому что он бухой», – невесело подумал Антон и прибавил шагу.
Потом резко свернул на перекрестке и притормозил. Постоял. Никого. Выглянул. Тоже никого. Тогда он позвонил Оле.
– Привет, Оль, пойдешь на концерт?
Когда они обо всем договорились и решили, где встретятся, Антон не выдержал и признался:
– Я опять их видел.
– Кого?
– Самураев этих. В толпе маячили за спиной.
Оля ничего не ответила и положила трубку. Послушав гудки, Антон осмотрелся и пошел дальше.
Рабочий день пролетел быстро, и чуть раньше обычного Антон улизнул из офиса. Надо было перекусить. Он вошел в кафе, где они договорились встретиться, и решил, не дожидаясь Оли, чего-нибудь съесть. Почему-то в меню ему больше всего приглянулся сыр камамбер, порезанный ломтиками с веточками свежего розмарина, Антон слышал от кого-то, что это вкусно.
– А у вас ничего из японской кухни нет? – на всякий случай спросил Антон.
Официант принял это за попытку быть оригинальным и лишь покачал головой.
Не успел Антон попробовать, что же ему принесли, как за окном увидел самураев. Они стояли на противоположенной стороне улицы и делали какие-то знаки. Антон даже сначала и не понял, что знаки адресуются ему. Разинув рот, он смотрел на мужиков в больших конусных соломенных шляпах, скрывавших их лица, как на чудо света, пока до него ни стал доходить смысл знаков – самураи его подзывают.
С опаской Антон вышел.
– Вам чего? – крикнул он прямо через дорогу.
Самураи закивали и даже пару раз поклонились до самой земли.
«Да что там, ладно, подойду, – решил Антон, – не съедят же они меня, может у них важное дело ко мне. Не зря же они ходят по пятам».
– Вам чего? – повторил вопрос Антон, приблизившись к самураям, но сохраняя порядочную дистанцию.
– Мы с братом выиграли ваше покровительство в маджонг, – на отличном русском доложил самурай.
– Во что?
– Эта такая игра в кости.
– Аа. И что?
– Мы с братом ронины.
– Кто?
– Самураи без сюзерена.
– Без кого?
– Без хозяина-покровителя.
– И что?
– Теперь наш покровитель это вы? – сказал самурай.
А тот, который молчал, закивал, что есть силы, пугая прохожих.
– Почему это я? – не зная, как объяснить самураям, что они ошиблись, спрашивал Антон.
– Потому что мы выиграли ваше покровительство.
– У кого?
Самурай назвал незнакомое имя.
– Мне это имя ничего не говорит, – пожал плечами Антон. – В чем дело? Это что розыгрыш? Вас прислал кто-то из моих друзей?
– Никакой ошибки, сэнсэй. Приказывайте.
– Что приказывать?
– Что угодно, мы все выполним. Найдем вам невесту и убьем ваших врагов.
– Зачем? – испугался Антон.
– Любое ваше желание для нас закон! – хором и грубо, словно обещая убить его самого, проорали самураи.
От чего один прохожий, соскочив с тротуара, чуть не попал под машину.
– Так, тише, тише, я все понял, – стал успокаивать самураев Антон, хотя ничего не понимал. – Вы это, пока ничего не предпринимайте без меня, встретимся завтра и решим, чем вам заняться. У меня сейчас встреча с девушкой. Завтра, а?
– Сайко! – воскликнули хором самураи и исчезли, словно их и не было.
Антон глупо уставился на то место, где только что видел двух мужиков в просторных халатах и шароварах.
– Антон! – услышал он голос Оли.
Она стояла возле входа в кафе. Не понимая, что происходит, Антон подошел к подружке. Вместе они вернулись за столик, и тут только он понял, что Оля с ним разговаривает.
– А? Что? – ошалело воскликнул Антон.
– Что это в тарелке? В третий раз спрашиваю я тебя, – говорила Оля. – Ты в порядке?
– Да.. в порядке. Это сыр, камамбер… для тебя.
– Мм, вкусняшка! – пробуя, хвалила Оля. – А ты чего не ешь?
– Думаю.
– О чем?
– О самураях.
– Слушай, это уже не смешно, – серьезно сказала Оля. – Еще одно слово о них, и я обижусь.
– Хорошо, но… А как же концерт?
– Что концерт?
– Ну концерт. Сегодня выступают два…
– Что два?
– Два… два… Забыл. Ладно, пошли, уже пора.
– Пошли. Сейчас только съем еще кусочек сыра.
Оля доела, и они пошли на концерт.
Первая часть рассказа была написана. Отложив ручку, я посмотрелся в зеркало и покрутил пальцем у виска.
– Будешь сочинять такие рассказы, никто за тебя, как за писателя, и гроша ломаного не даст, – сурово сказал я отражению.
– Это почему же? – удивилось оно.
Но я лишь пожал плечами в ответ, мол, само разбирайся.
– А мне и не надо ломанных грошей, – обиделось отражение и отвернулось.
Было поздно, я включил на проигрыватель диск «Camembert Electrique» Gong и лег спать. У меня была давняя привычка – ставить на ночь на реверс негромкую психоделическую или этническую музыку, и ночь проходила в астральных путешествиях. Под утро приснилась Оля Персикова, она нещадно ругала за то, что я дал ей еще одну жизнь, и теперь ей придется жить с каким-то Антоном, которого она никогда не знала и знать бы не хотела. «Вот глупая, - подумал я во сне, - чего ей надо от меня». Но она упорно повторяла мое имя:
– Петя… Петя…
Я открыл глаза и увидел Анчу Баранову. Она прилетела из Америки, хотя по моим расчетам это должно было произойти завтра. Квартира была её. До меня здесь дежурил какой-то малец, судя по всему, растяпа, потому что в аквариуме сварились рыбки, а в горшке завяло не политое вовремя молодое деревце граната. Я был ни в чем не виноват. Ну если только в том, что родился без царя в голове и порылся, как в своей, в богатой Анчиной библиотеке.
Анча поохала над катастрофами в квартире и принялась рассказывать о Балтиморе, где проводила опыты на мышах в лаборатории по микробиологии. Она вспомнила, что в Балтиморе есть знакомая в издательстве иммигрантов, и можно попробовать отдать мою книгу о моряках.
– Кому она там нужна? – сомневался я.
– Все-таки Балтимор стоит на побережье, их должна прельстит морская тематика твоей книги, – уверенно подытожила Анча.
– Да… но море у меня из вина…
– Ерунда, корабли как настоящие, моряки на них плывут к далеким берегам. Все выдержано в морской эстетике. Ведь так?
– Так-то так, но… – неуверенно согласился я.
– Всё, устала, устала, просто валюсь с ног, – пожаловалась Анча. – Сорок восемь часов на ногах, аэропорт, самолет, таможня. Мы еще с подругой сходили перед вылетом на дискотеку.
– Куда?
– На дискотеку.
– И как там дискотеки?
– Молодежи, тинэйджеров мало, тусят в основном от тридцати и старше.
– Наверное, скоро тоже начну ходить на дискотеки, – только и нашел я что сказать.
Анча закрыла глаза. Я пошел на кухню посмотреть, что можно съесть без вреда для здоровья. Только заглянул в пустой холодильник, как рядом появилась Анча.
– Как у тебя с работой? – спросила она.
– Уволился со стройки, кидалово началось.
– Ты бы устроился давно в какой-нибудь журнал, статьи писать или редактором.
– Пробовал. Пишите, говорят, неформат, много ошибок и отсебятины.
– Еще попробуй, не на стройке же зимой работать.
– Понятное дело.
– На, пусть будут, у тебя же их все равно нет, – протянула Анча пятисотрублевую банкноту.
Я взял – правда, пусть будут.
Анча тихо посапывала во сне, я оделся и пошел в магазин. Купил сыра, орехов и маленькую бутылочку мартини, похожую на соску. Вернувшись, я до сумерек цедил из неё и листал «Новеллистику эпохи Эдо».
Вечером я уже был в пути, и клевал носом. Темные теплые внутренности большого автобуса были, как утроба миролюбивого животного, и все вокруг, проплывая во мраке, было тоже частью полусна. Но вот небо впереди засветилось. Огни города, точно посадочные маяки космодрома, указывали на окончание полета. Навстречу, зазывая рекламными плакатами и обещая забвение, выскакивал разноцветный, похожий на балаган, мир.
Отзвонив по знакомым телефонам, я понял, что домашнее тепло в ближайшие часы не улыбается, и отправился в центр города.
В конце сверкающего зала Елисеевского магазина в буфете, в одном из последних оплотов советской эпохи, за кофе и пирожными я представлял мир, где мое желание управляет происходящим. А что тут невозможного? Русский психиатр Павел Ковалевский без шуток рассказывал о воспитании «неведомых способностей» путем уравновешивания духа. Главное, соблюдать гигиену и строгую диететику тела и духа. Чем я собственно и занимался последнюю неделю, балансируя на грани «esse oportet, ut vivas, non vivere, ut edas» (нужно есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть).
Глянув на вход, я сморгнул, сетуя на зрение. Из двенадцати миллионов человек, поселившихся в этом городе, на зов откликнулись мои друзья, кому я названивал час назад.
– Вот ты где! – тоже удивились Стёпа и Вера. – А мы только что гуляли по бульвару и тебя вспоминали, а ты рядом в Елисеевском сидишь.
Они недавно вступили в законный брак и светились от счастья.
– Разговелся малость, – не скрывал радость и я. – Присоединяйтесь, друзья! Сегодня праздник, в Японии отмечают день благодарности труду.
– Ха-ха, мы свое наотмечали.
Молодожены взяли зеленый чай и по куску черничного пирога.
– Пойдешь на концерт в Китайский летчик?
– На какой еще концерт? – насторожился я.
– Сергей и Егор Летовы.
– Хм, почти как два японца, – улыбнулся я.
– Чего? – не поняли молодожены.
– Круто, говорю, но я в режиме экономии. Ездил на неделю в Пущино, пока вы в Барнауле были. Как там, как всё прошло?
– Нормально, зима в Сибири давно, сугробы. Чуть не окоченели на мосту, пока замок цепляли.
Молодоженов переполнял позитив, с ними было легко говорить. Не хотелось вторгаться в их идиллию вопросами о ночлеге и брать в долг. Они предлагали занять денег на концерт, но я молча покачал головой. Я дозвонился до приятеля, у него можно было переночевать, и стал прощаться.
– Ты какой-то задумчивый сегодня, – пожимая руку, сказал молодой муж.
– Может, влюбился, – улыбнулась его жена.
– Или рассказ новый сочиняешь, – набросил версию Стёпа.
Каждый день мы расстаемся с теми, кого любим, чтобы встретиться вновь. И для того, чтобы наступила новая встреча нам не нужно договариваться и назначать её, записывать номера телефонов и адреса. Мы вплетены в судьбы друг друга, оплавлены общей жизнью, и стоит лишь послать зов, встреча сама нас найдет.
Вечно что-то зовет. Сегодня дорога, завтра море или горы, послезавтра любимый человек. И во сне слышен далекий шепот, зовут не прочитанные книги, не увиденные страны, не написанные истории, не рожденные дети, не разбуженные миры, забытые родители и друзья. Надо слушать и откликаться. Жизнь зовет, предлагая себя и никому и ничего не обещая взамен.
Расставшись с друзьями, я еще прошелся вниз по Тверской, постоял у спуска в метро, прислушиваясь, не зовет ли кто или что. А ведь звало…
Концерт был так себе. «Два японца» походили на богатых клоунов, взявшихся за инструменты. Скучая, Оля Персикова лениво пресекала попытки Антона напиться. Но тот держался за приятеля, и к полуночи они напробовались «Заводного мандарина» и «Абрикосового Джао» так, что еле держались на ногах. После концерта поймали машину и поехали по домам. Оля решила заночевать у Антона.
Когда такси подъезжало к дому на Воробьевых горах, Оля заметила две странных фигуры в тени каштана. Они шагнули к ней, лишь Оля стала помогать Антону выбираться из машины.
– Мы здесь, хозяин! – воскликнули два самурая.
Оля была сообразительной девушкой и с крепкими нервами.
– Это вы следили за Антоном? – спросила она.
– Он наш сюзерен! – громко сообщили самураи.
Таксист с тревожным подозрением рассматривал странную компанию в зеркало обзора.
– Несите сюзерена в дом! – скомандовала Оля.
Самураи взяли под руки Антона и понесли в дом. Когда Антона положили на кровать, он на мгновение приоткрыл глаза, расширил их, увидев грозные узкоглазые лица с жуткими бровями, что-то промычал и замер.
– Где же вы будете жить? – спросила Оля. – Однокомнатная квартира Антона будет маловата для вас.
– Мы ждём поручение от хозяина!
– Какое?
– Любое. Мы должны выполнить любое его поручение!
– И что он решил?
– Хозяин сказал, что даст его сегодня!
– Придётся вам подождать до утра. Куда же вас положить…
– Мы будем ждать за дверью!
Самураи исчезли так быстро, что Оля даже занервничала. Ночь она провела постоянно вздрагивая, рядом храпел и постанывал Антон.
Утром только Антон добрался до холодильника и налил сок, как в доме появились самураи. Оля слышала из комнаты, как они напугали Антона.
– Доброе утро, хозяин!
– А, ё… О, господи! Это вы… я что-то должен вам?
– Мы должны исполнить любое ваше поручение!
– У меня нет никаких поручений, можете отдыхать. Давайте, я запишу ваши телефоны, и позвоню на днях.
– Мы должны исполнить любое ваше поручение!
– Э…это, что ж с вами делать то, – мучился Антон, – у меня всё есть, мне ничего не надо…
– Мы должны выполнить любое ваше поручение! – рявкнули самураи.
– Ой, голова… Ладно, я сейчас что-нибудь придумаю.
Антон заглянул в комнату.
– Оль, тебе чего-нибудь надо?
Оля спряталась под одеяло.
– Понятно, – пробормотал Антон.
Он опять открыл холодильник, чего-то налил. «Вискарь хлещет», – догадалось Оля.
– Ну что же, друзья, – оживился Антон, – я вам вот, что могу предложить. Поезжайте на родину, в Японию, и привезите мне оттуда настоящий самурайский меч.
Самураи молча поклонились и исчезли.
– Буду их коллекционировать, – сказал Антон уже Оле, залезая в постель.
Через несколько дней Антон не то, что бы забыл о самураях. Просто произошедшее настолько не вписывалось в реальность, что могло казаться только сном.
