Стас Колокольников
Умирая, Бог завещал мне Землю
− Потом пришло другое время, кризис восьмидесятых и катастрофы девяностых из-за солнечной активности, многие даже разучились грамотно писать… Шестидесятые стали легендой. Как говорил мой любимый писатель Мак Макроу, 2067 год был Эдемом, который до сих пор с нами.
− Да, прекрасно жили в шестидесятых, − вздохнул я, проникшись настроением хозяина кафе. – Жаль, пора прощаться, Иосиф. Вряд ли мы еще встретимся, но кто знает. Так что, до свидания…
− Пока, − кивнул хозяин. − Завидую я тебе, Петр.
− В чем?
− У тебя есть шанс дожить до две тысячи шестьдесят седьмого. Увидеть все как есть.
− Да уж, шанс есть. По крайней мере, если дотяну до шестьдесят первого, то не буду, как Хэм пускать себе пулю в голову от невозможности написать что-то новое.
− Продержись.
− Хм, ну вам тут несложно узнать продержался я или нет.
Хозяин недовольно покачал головой.
− Ладно, не узнавайте. А чего вы там про кумиров шестидесятых по телефону плели?
− Да так, психанул. Мне кажется, что лучше две тысячи шестьдесят седьмого времени не было.
− Понятно. Может быть, поглядим. Вот вроде и выяснили всё. Пойду.
− Давай.
Я попрощался с Марком и вернулся в музей. Покрутил кружок телефона, набирая 20-14. Впустую. Тогда я прилег на знакомый венгерский диванчик образца 1964 года и, чувствуя усталость во всем теле, быстро заснул.
Проснулся я от бешенного стука в дверь и, вскочив, бросился открывать. На пороге стояли Разин.
− Что с тобой, Петька? Ты живой?!
Я молча смотрел на них, не понимая еще, где нахожусь.
− Петя, ты как?! Как себя чувствуешь?! Ты спал? Я стучу уже больше часа и звоню! А у тебя с той стороны заперто. Что случилось? – наседал Разин. − Ты чего молчишь? Ты где был?
− В две тысячи сто шестьдесят седьмом, − еле выговорил я, − телефон я там оставил.
− О, куда занесло! И как там? – спросил Разин.
− Почти полный пис энд лав. По крайней мере, у котов и собак точно.
− Поздравляю. А я тебе поесть принес.
− Да я вроде не голодный.
− На, подкрепись.
И он выставила на стол бутылку вина и шаурму.
− Хватит, − сказал я.
− Чего так? – удивился Разин.
− В две тысячи шестьдесят седьмом пьют другие напитки.
− Какие?
− Узнаешь поди, вот тебе подарок из Барнаула две тысячи сто шестьдесят седьмого года, − сказал я и выложил на стол пару ракушек каури, которые сжимал в ладони. − Пойдем лучше прогуляемся, ноги разомнем да голову проветрим.
Мы вышли во двор. На лавке у подъезда сидел кот, вылитая копия того, что был в баре «2067».
− Ну вот, − сказал я, − и ты здесь, тануки.
− Мяу, − ответил кот.
− Вы знакомы? – спросил Разин.
− Теперь да. Этот пушистый типчик ходит из прошлого в будущее и обратно, как из комнаты в комнату.
− Мяу-мяу, − поддержал кот.
− Пошли гулять, – позвал я.
И мы втроем отправились гулять.
Футуроза Алтая
У меня есть мечта…
Мартин Лютер Кинг
Утро выдалось прохладное и солнечное. К обеду синоптики обещали потепление – для середины осени лучше и не придумать. Последний день отпуска я хотел провести на даче. Нужно было пригнуть малину, забрать чеснок и кое-что из вещей. Еще с вечера я собрал рюкзак в дорогу.
Быстро покончив с завтраком, я стал натягивать башмак, как вздрогнул от звонка в дверь.
На пороге стояли двое. Строго одеты и причесанные, похожие, как два солдата одного подразделения, на моё вежливое «здравствуйте» они ответили вопросом.
– Вы написали рассказ «2067»? – спросил первый.
Я чуть попятился.
– Для конкурса «Футурозы Алтая», – сказал второй. – Про то, как человек попадает в две тысячи сто шестьдесят седьмой год.
– А что? – решил я сразу не признаваться. – Гонорар принесли или еще одну забавную медаль из оргстекла?
– Мы оттуда.
– Из Футурозы?
– Нет. Из две тысячи шестьдесят седьмого.
– Смешно, – неуверенно улыбнулся я, – невероятно.
– Не верите, – догадался первый.
– Мы за вами, – сказал второй.
Он достал из кармана тонкую металлическую пластину. На ней высветился экран. Им он чуть повел в сторону моей головы.
– Э, подождите, – сказал я. – Вы чего задумали?..
– Приехали, – проговорил первый.
– На месте, – кивнул второй.
Тут я понял, что сообразительность моя повысилась. И заодно вспомнил, что дверной звонок у меня не работал уже лет пять.
– Две тысячи шестьдесят седьмой? – задал я вопрос, зная ответ.
– Он самый.
Голос прозвучал сам по себе откуда-то изнутри. Я его даже не услышал, а осознал. Кто или что говорило со мной, тоже было ясно. Земное пространство, заселенное людьми, опутанное массовыми коммуникациями, превратилось в большой компьютер, имевший свой разум и голос.
– Я-то вам зачем понадобился? – спросил я у прибывших вместе со мной.
Мы стояли на просторной площадке. Белые стены и потолок. Дверь перед нами выделялась мерным приятным свечением.
– Войдем, – предложил один из незваных гостей, похожих друг на друга так, что было неважно первый он или второй.
Шагнув в бесшумно появившийся проем, я вдруг словил ощущение, что в этом времени неважно – ты первый или второй. И вообще, многое неважно из того, что было важно лет сорок назад.
В соседнем помещении те же белые стены и потолок, одна из стен чуть светилась. Ребята замерли перед ней, словно глядели сквозь неё и каждый видел свое.
– Интересно живете, – завел я разговор.
Они без любопытства посмотрели на меня.
– Мы чего тут в гляделки собрались играть? – спросил я.
Мои новые знакомые даже бровью не повели.
– Интерактивный мир, человек, – сказал один из них, – Здесь, как хочешь, так и живи.
– Это точно две тысячи шестьдесят седьмой, а не игра «Мир Дикого Запада»? – продолжал по-идиотски шутить я.
– Точно.
– А вы сами кто будете? – не отставал я.
– Мы не люди, – сказал один.
– А многие ваши уже не люди, – продолжил другой.
– Не удивили. Такое и на моем веку было. Настоящих людей в любое время мало. Тут никакая интерактивность не влияет.
– Без разницы, живи, как задумаешь.
– Понятно, – кивнул я. – Про межпланетный зонд Франка Типлера лучше и не спрашивать?
Мои новые знакомые не люди опять никак не отреагировали.
– Ладно, товарищи не люди, раз мир интерактивный, то активно исчезните на полчасика. Надоели. Потом, если что, возвращайтесь.
Парни исчезли беззвучно, как призраки.
– Идем в сад, – позвал голос.
–Идем, – согласился я.
Светившаяся стена разъехалась в стороны, и я увидел колышущееся пространство зеленого океана.
Мартина Лютера Кинга как-то спросили, что бы он сделал, если бы узнал, что завтра конец света. Он сказал: «Я посадил бы дерево». На таких людях и держится жизнь. Я всегда хотел быть одним из них, и ко всякому саду и садоводу относился трепетно.
Сад был ухожен и хорош. В него я вышел прямо из раздвинувшейся стены и сразу почувствовал на себе чье-то любопытное внимание. Сначала я подумал, что это растения, настолько они выглядели самодостаточно, что, казалось, сами себя поливают и удобряют.
– Привет, – сказал я дельфиниуму, росшему поблизости.
Он чуть наклонился.
– Здравствуй, – услышал я.
Но говорил со мной не цветок.
– Я знал, что в саду тебе понравиться. Поэтому сюда тебя и доставали.
– Эти ваши посыльные явно не садоводы.
– Да и ты садовод не из первых.
– Вы чего здесь критиковать меня собрались? – поморщился я.
– Не без этого.
Такой поворот меня удивил. Я осмотрелся в поисках поддержки. Полянка поблизости была похожа на ту, что я собирался повидать с утра. Две сосны, береза, сирень и рябина. Я подошел ближе и увидел за кустом сирени кресло качалку.
– О! То, что нужно, – обрадовался я и решительно сел в кресло. – Чудесно! Можно я останусь здесь навсегда?
– Это невозможно, – сообщил голос. – Тело твое по-прежнему в две тысячи двадцать втором. Живым существам опасно перемещаться во времени.
– А как же те двое?
– Это компьютерные программы.
– А люди как перемещаются?
– Вне тела, сознанием. Но прежде нужно пройти сканирование и оцифровку нейронов мозга.
– Серьезно? А мои когда успели? Ну да, пластина эта металлическая, – понял я и продолжил спрашивать, предугадывая ответы. – А программы зачем перемещаются?
– Для экспериментов с корректировкой будущего из прошлого. Мы еще только осваиваем новые возможности. Первое такое перемещение программы произошло шесть лет назад, в апреле, в годовщину полета человека в космос.
– А биороботы? – вспомнил я свой фантастический рассказ.
– Тысяча двести восемьдесят два андроида в сфере развлечения и обслуживания, на семьдесят процентов устаревшие модели. Голографические программы и нанороботы менее затратные, и используются последние тридцать лет.
– Деньги?
– Забудь про деньги. С позапрошлого года виртуальный жетон в эквиваленте на единицу мирового запаса пресной воды.
– Не нефти, а воды?
– Это наш прорыв в лучшее будущее. Он позволил при сохранившихся границах и языках найти общий способ обмена.
– Тогда, наверное, и жить стали дольше.
– Современные технологии по охране здоровья с каждым десятилетием становятся в разы доступнее, и это позволило увеличить среднюю продолжительность жизни до ста пяти лет. Впрочем, скоро можно стать оцифрованным и существовать вне физического тела. Очень экономно. И перспективно. В дальнейшем с помощью таких программ можно ощущать и переживать состояния живого тела. Копии сохраняются и запускаются, если смерть будет внезапной.
– И тебя в любой момент могу удалить или перепрограммировать?
– Случается. От кирпича с крыши никто не застрахован. Но пользователям нравится.
– Значит, кирпич с крыши все еще возможен?
– Пореже, чем пятьдесят лет назад, но не просчитанные ситуации, конечно, бывают.
– А душа? Как вы её цифруете?
– Никак. Душа – это душа. За ней выбор, будет ли оцифрованный дубликат обладать её качествами или останется неодушевленной картинкой.
– Непонятно, но круто… А люди, я так понимаю, все тем же занимаются. Самореализуются. Возможностей-то у вас не меряно. Поди, каждый второй – музыкант, писатель, художник и путешественник?
– Не совсем. Но дело и не в этом. Виртуальный и реальный мир сплелись так, что иногда человек путает, где находится…
– Понятное дело, – перебил я. – Всех этих фантастических сериалов о будущем я насмотрелся в своем времени. Про оцифрованную жизнь после смерти, про новые формы обмена вместо денежного. А что дальше? Люди стали добрее и веселее?
– Во всяком случае, злее и печальнее точно не стали.
– Война и оружие?
– Желающие поубивать друг друга всегда найдутся. Хоть их и стало намного меньше. Личное оружие и его использование запрещены. Новые разработки идут исключительно в области защиты от вторжения из космоса.
– А оно возможно?
– Не исключено.
– А любовь? Бог?
– Вот. Хороший вопрос. Бог. Мы уверены, что его любовь и позволила нам так быстро столь много достичь.
– Атеистов среди искусственных интеллектов много? – опять пошутил я и, понимая, что ответа не будет, спросил. – А может у вас тут обновленная версия ада?
– Вот для этого мы тебя сюда и вызвали.
– Я что похож на специалиста по различиям между адом и раем?
– Похож.
– Не замечал такого за собой.
– Отсюда виднее.
– А поподробнее.
– Сад.
– Что сад?
– Все в сад. И всё в саду.
– Ага. И я в саду.
– «Все в сад». Наша новая программа.
– Программа? Это не настоящий сад?
– И да, и нет…
Я встал с кресла, прошелся по полянке, пощупал деревья. Понюхал сирень.
– У вас тут май, я смотрю. Сирень цветет.
– У нас тут что захочешь. Это гибридный сад. Скрещивание настоящего и цифрового, природного и запрограммированного. Вот, например, сирень. Куст настоящий. А цветение – программное приложение.
– Да ладно, – я понюхал еще раз, потрогал цветочки. – Надо же, как настоящие. Такой аромат.
– Не чувствуешь, что это не натуральное.
– Нет, – сказал я, но догадливость моя достигла современных возможностей. – Так вы меня, как эксперта вытащили сюда? Чтобы вычислил, где природный фрагмент, а где нет?
– Считай что так.
– Так я сам вроде бестелесный, оцифрованный. Как я могу доверять своим ощущениям?
– Попробуй.
Я прошелся по саду. Очень милое местечко. Много знакомых деревьев и кустарников. Вот миндаль, вон крушина, там можжевельник. Приглядываясь, я увидел яблоню с наливными крупными яблоками.
– Что за сорт? «Мичуринец-2067»?
– «Футуроза Алтая».
– Гм, неплохое название. Однако несовпадение. Там весенняя сирень, здесь яблоки поспели. Явно тоже программное приложение.
– Попробуй.
– А у меня цифровые рога не вырастут?
– Точного ответа нет.
– Не смешно.
Я сорвал яблоко. Осторожно надкусил.
– Надо же! Вкуснотища!
– Угадай, кто его посадил?
– Кто?.. Да ладно! Мартин Лютер Кинг… Блин, ну вы даете!
– Всё для людей.
– Так значит, я угадал, яблоки программное приложение. Дерево настоящее.
– Да.
– Но вкус-то есть.
– Даже ощущение того, что ты ешь и насыщаешься. Программа есть, а яблока нет.
– Невероятно. Но как?! И зачем?
– Симбиоз растений с искусственным интеллектом дал потрясающий результат. Это реальный путь к чудесной жизни, обещанной человеку космистами прошлого.
– А что поэтому поводу сказал Лютер Кинг?
– Ничего не сказал. Яблоню посадил и всё.
– И то хорошо.
Мне стало как-то не по себе в саду будущего. Я больше не хотел ничего пробовать и осматривать.
– Ну как тебе идея? – спросил голос.
– Для две тысячи шестьдесят седьмого, может, и хорошо, а так не очень.
– Думаешь, что человек лишается свободы выбора и радости ощущать естественное?
– Можно и так сказать.
– Ошибаешься. Пройди дальше.
Нехотя я шел по солнечной лужайке, воздух и солнце ощущались как настоящие. Чувствуя теплое дуновение ветерка, я дошел до цветников с пионами, флоксами и георгинами, рядом росли еще какие-то малознакомые высокие и очень красивые цветы.
– Рододендроны? Мискантусы? Лабрадоксы?
– Зантедексия эфиопская.
– Такую роскошь я видел только на Альфа Центавре в «Кин-дза-дзе».
И тут я увидел маму. Она стояла у грядки с цветами и поливала.
– Это удар ниже пояса, – тихо сказал я. – Это перебор.
– Ты же сам этого хотел.
– Но разве это моя мама? Ведь она умерла, и её не успели оцифровать.
– Сомневаешься?
– Откуда она здесь?
– Память всего живого. Ты не знал? А ведь все живое запоминает все живое, особенно то, которое относилось к нему с любовью и заботой. Живое может сохранять, передавать и даже воссоздавать то, что запомнило. Люди, отдавшие очень много себя и своей любви живым существам, легко воссоздаются. Мы эту память храним.
Тут мама заметила меня и пристально посмотрела, знакомым движением подняв руку и придерживая ладонь как козырек от солнца.
– Она не узнает меня?
– Пока нет. Чтобы запустить процесс воспоминания, тебе достаточно сделать какое-нибудь привычное знакомое ей действие. Помочь полить цветы, например. Наверное, пока не стоит этого делать.
– Не стоит, – я отошел назад.
Я встал у знакомой яблони.
– Кажется, я понял, почему Мартин Лютер Кинг согласился у вас тут посадить одно деревце.
– Одобряешь?
– Надо подумать.
– Подумай. У тебя еще лет сорок есть.
– Слушай, дядя, жми на время.
Мгновение. И я снова сижу с башмаком в коридоре. Как будто и не было ничего, только легкое головокружение.
«Любовь – единственная сила», хотел я сказать ботинкам. Но вместо этого почистил их, собрался и пошел на дачу.
Пригибая к земле кусты малины на зиму, я нашел несколько спелых ягод. Что редко, но случается в октябре. Попробовал на вкус – как настоящие.
Любимый ученик
Надо было как-то выкручиваться. В карманах пусто, идей никаких, за квартиру платить через неделю. Хорошо, в столице всегда найдется работенка на пару дней: в массовке ток-шоу, сборщиком заказов на складе, курьером или на рекламных опросах. А потом хоть полмесяца ищи дело всей жизни да кормись полуфабрикатами.
– На студии «Час суда» на Профсоюзной каждый день с утра кастинги проходят, езжай туда, Петька, – посоветовал сосед Андрей, работавший художником-оформителем в типографии. – Я у них в прошлом году за день сто долларов заработал.
Двухкомнатную квартиру на бульваре Яна Райниса вместе с Петей снимали еще трое друзей, в разное время приехавших из Сибири. Все давно при деле, и только Петя временно безработный: в поисках своего стиля он записался на литературные курсы и бесплатно писал другу для сайта игривые статьи о музыке шестидесятых.
– Надо ехать, – согласился Петя.
И поехал.
В фойе у поста охранника в ожидании кастинга набилось человек пятнадцать, выглядевших так, словно до этого они все вместе просидели как транзитные пассажиры на вокзале пару суток. Их по очереди заводили в комнату с видеокамерой, просили пройтись перед ней туда-сюда, что-то рассказать и поулыбаться. Управившись за час, оставили четверых: двух мужчин и двух женщин.
– Серия называется «Любимый ученик», сейчас вам раздадут текст, почитаем вслух по ролям, – сообщил молодой режиссер в просторной желтой кофте.
– А кто будет любимый ученик? – спросил рослый парень с щербинкой в зубах.
– Он, – ткнул в Петю пальцем режиссер.
По сценарию Петин герой пытался отравить бывшую учительницу. Причина банальная – квартира. Сердобольная пожилая женщина поторопилась переписать на любимчика свою жилплощадь. Однако спровадить одинокую старушку на тот свет не удается – на пути злодея встал бывший одноклассник (а теперь сотрудник органов внутренних дел). Он и раньше не жаловал любимого ученика, был между ними нерешенный конфликт – первая красавица в классе, вскружившая головы обоим молодцам. Как и полагается несмышленой бабенке, она выбрала негодяя, будущего отравителя.
– А я что буду с ними двумя мутить? – спросила девица.
Режиссер лишь отмахнулся. Типаж он подобрал что надо, за такую аппетитную кралю можно было поконфликтовать, да и соперник Пети − внушительных размеров с хладнокровной борзостью в глазах − очень походил на полицейского. Только училка больше напоминала сбрендившую у телевизора домохозяйку. Но выбирать было особо не из кого.
– Вы − классная руководительница Марья Петровна на пенсии, роль почти без слов, лицо пожалостливей делайте и сильно удивляйтесь, когда узнаете, что вас пытались отравить, – советовал ей режиссер. – Можно и слезу пустить.
Актерам подобрали костюмы. Одели в изрядно поношенный секонд-хенд. Марья Петровна чихнула пару раз в рукав.
– Основные съемки завтра в студии, – сказал режиссер, – а сегодня на подсъемку в квартире поедут учительница и ее любимый ученик. За это дополнительно по пятьдесят долларов.
По сюжету злодей ходил к учительнице на квартиру, приносил кефир и крошил туда таблетки, повышающие давление, чтоб добить и без того шаткое здоровье Марьи Петровны. Как-то в подъезде ему встретился бывший одноклассник, капитан полиции, тот сработал профессионально. Почуяв недоброе, установил камеру на кухне учительницы и вскоре зафиксировал, как отравитель вершит темные делишки. В следующем эпизоде вбегают ребята в форме и вяжут любимого ученика.
На первом дубле Петя перестарался.
– Не надо вот этого Станиславского, – поморщился режиссер. – Я тебе верю, родной. Только попроще физиономию сделай. Ты же не Цезаря Борджиа играешь.
С третьего раза Петю успешно повалили на пол и надели наручники. Он не стал яростно отбиваться и кусаться, как во второй раз, и дико выть, проклиная ментов, как в первом дубле. Просто упал носом в пыльный ковер и затих.
Домой Петя ехал пока без денег, но довольный. Это была его третья роль в постановках. Первая – принц в «Золушке» в школьном спектакле – прошла с успехом, когда ему было шестнадцать лет, потом в девятнадцать он изобразил уверенного молодого бизнесмена в рекламе мебели местного производства. Ну и вот, наконец, спустя пятнадцать лет, уже в столице – роль неудачливого убийцы, что можно было признать и по экранному времени, и по оплате за карьерный рост в актерской сфере.
Повторяя завтрашнюю роль, Петя подошел к подъезду. Во всех трех окнах их квартиры на втором этаже горел свет, кто-то метался за шторами как беспокойный призрак. С опаской Петя поднялся по лестнице.
По квартире бегал Манкин.
– Чего с ним? – спросил Петя у Андрея.
– Что-то в группе у них стряслось, толком не поймешь… Мне в ночную смену, сам тут разбирайся. Пока.
– Пока.
Манкин бегал из комнаты в комнату, громко разговаривая по телефону, чаще всего слышались слова «крысятничество», «ложь» и «измена». Манкин уж лет двадцать как был художественным руководителем рок-группы «Небесная терраса», исполнявшей песни на его стихи, получался такой религиозно-духовный рок. У них были поклонники и хиты, пусть не мирового масштаба, но вполне на уровне, чтобы чувствовать себя при деле в этом полоумном мире.
– Иуда, предатель, – увидев Петю, сказал Манкин.
– Кто? – попятился Петя.
– Да кто же еще, наш звездный вокалист! Артист наш!
– А, Митька. Ушел в запой и не вернулся?
– Я к нему как к родному! Как к брату, как к сыну! А он!
Манкин был на взводе и явно хотел все разъяснить. Судя по блеску глаз и запаху коньяка – дело серьезное.
– Пойдем на кухню, – схватил Петю за рукав Манкин.
– Пить не буду, у меня завтра важный день, съемки. Шоу-бизнес, сам понимаешь.
Манкин заскрипел зубами. Комплекции он был боксера легкого веса, роста невысокого, но в гневе становился неистовым и беспощадным. Прямо один из черных гусаров – этих ребят он уважал. Мог среди ночи включить гимн гусаров в исполнении хора Валаамского монастыря и громко и сурово подпевать: «Не стоят, а храпят кони вороные! Не ржавеют, а горят сабельки кривые! Я из гроба приду! Стану мертвым в ваш строй, где бессмертным стоял я, бывало!»
– Просто посижу с тобой, – согласился Петя.
На кухне он налил себе чаю, Манкин коньяк.
– Я к нему как к сыну, как к брату, – погнал по кругу Манкин. – Иуда!
– Перестань. Нормальный Митька человек. Даже симпатичный. Я же его знаю.
– Вот в этой симпатичности все дело. Харизмой берет. Все внимание к группе и нашу популярность приписывает исключительно себе. Выходит, он даже не понимает, о чем поет!
– Как это?
– Да вот так, все слова мимо сердца. А теперь он решил свой проект организовать, где мои песни собирается исполнять.
– И ты из-за этого на него взъелся?
– Да мы недавно поймали его за руку. Воровал деньги из общей кассы с концерта! Мы ему: как же так, брат?
– А Митя?
– Простите, говорит, бес попутал.
– Так у него сейчас семья, ребенок родился, можно понять. Ну, взял чуть больше, не из чужого же кармана.
– Понять можно. Но он предал нашу дружбу. И доверие. А всякий предающий и оскорбляющий любовь и дружбу, предает и оскорбляет Бога! Отрекается от него. И попадает под власть дьявола.
– Ну, это уже перебор. Митя творческий человек, стало вам тесно в одном коллективе, разойдитесь миром. Он ведь добряк по сути… как ребенок.
– Это он кажется таким. Это маска! А между «казаться» и «быть» лежит пропасть, которую можно перейти лишь с божьей помощью. Понимаешь?!
– Фуф, – выдохнул Петя.
Тут пришел четвертый сожитель. Павел, человек умный, терпеливый и неконфликтный, снимал на видеокамеру деловую житуху больших людей при власти, имел с них деньги и мечтал однажды послать все это подальше и написать книгу.
– Чего у вас тут? – спросил он, устало выгружая продукты из сумки.
– Наш обнаглевший до беспредела артист, иссохший от зависти, пытается не просто присвоить мои песни, а украсть у меня душу! – воскликнул Манкин, но видя, как поморщился Паша, негромко пояснил: – Я давно заметил, как Митрофан перенял у меня не только мимику, жесты, манеру говорить и вести себя, но и образ моих мыслей. Надо это понимать, иначе непонятно вообще, что происходит.
– Ладно, я спать, рано вставать, спокойной ночи, – попрощался Петя, чувствуя, что не может принять чью-либо сторону.
Еще некоторое время он слышал, как Паша разогревает себе ужин, а Манкин цитирует святых отцов:
– Чадо мое, будь осторожен с театром, который называется миром, ибо оборванцы и обыватели на его сцене одеваются в одежды царей и владык. Некоторые кажутся таковыми истинно и обманывают воображение зрителей. Когда же представление заканчивается, маски снимаются, и тогда все являются такими, какие есть на самом деле!.. От Суда Божьего не уйдет никто!
Манкин любил поговорить на религиозные темы с Павлом, он когда-то учился в Барнауле на факультете теологии и слушал с интересом и пониманием.
Утром Петя приехал в студию. Костюмеры долго подбирали наряд. Вчера на съемках в квартире, когда он появлялся в камере слежения, его внешний вид особо не волновал. А тут тщательно зачесали волосы назад, примеряли очки в разной оправе, пока не получился злодей низкой пробы. Увидь Петя себя на улице, так бы и плюнул вслед.
– Отлично, – сказал ему режиссер, – пару раз можешь чего-нибудь отчебучить.
– Чего отчебучить?
– Крикни чего-нибудь о своей невиновности, ну на мента этого, одноклассника твоего, наедь.
– Сделаем.
– Верю в тебя.
Слушание дела проходило бойко. Судья набрасывала вопросы, наседал обвинитель, адвокат флегматично отбрыкивался, тупила Марья Петровна, девица кокетничала. Наконец и Петя решил выкобениться, когда одноклассник стал отгружать в его адрес нелестные эпитеты, упирая, что Петя врун и подонок с детства. Петя нервно вскочил и прокричал:
– Да это он так говорит, потому что Ленка на выпускном меня выбрала! Он со школы мне завидует! И что я был любимый ученик – это тоже его всегда подбешивало! Это он все подстроил! Точно!
А когда вина была доказана и объявили приговор, Петя забился в истерике и прокричал:
– Нет! Этого не может быть! За что?! Я невиновен! Марья Петровна, не погубите! Марья Петровна! Родная! Это же я – ваш любимый ученик!
Адвокат пожал плечами. Марья Петровна выпучила глаза. Судья в черной мантии удовлетворенно, как опившийся крови вампир, кивнула и, откинувшись в кресле, прикрыла глаза. На Петю опять надели наручники.
Публика расходилась довольная, поглядывая на него, как на маньяка.
– Молодцом, – похвалил режиссер. – Вон у той женщины получите гонорар.
– А есть еще такая работенка? – спросил Петя.
– Нет. Теперь вам полгода светиться на экране нельзя. И не пытайтесь, вы в базе данных.
Петя перебросился еще парой фраз с режиссером, и они разошлись довольные друг другом. У проходной поджидала непутевая Ленка.
– Ты куда теперь? – спросила она по-свойски, будто и правда отучилась с Петей десять лет в одном классе.
Он на мгновение замешкался, разглядывая ее стройные ноги, а придя в себя, толкнул дверь и уверенно сказал:
– На пробы… к Спилбергу.
Петя столкнулся с Митей на выходе из метро. Вид у того был удрученный, как будто он опоздал на тайную вечерю, пришел, а ее перенесли на среду. Он бы и мимо прошел, не замечая никого.
– Привет, Митрофан, – задержал его Петя. – Приезжал с Манкиным мириться?
Митя грустно посмотрел, о чем-то подумал и сказал:
– Да наоборот, пока его дома нет, приехал кофту забрать. Холодает уже. Совсем новая кофта, жена подарила. Оставил у вас в прошлый раз, когда Андрюхин день рождения отмечали.
Петя отвел его в сторону и спросил:
– Ну и как это у вас получилось? В интернете такая склока из-за твоего ухода из группы. Ты прямо как Том Мейган, тот тоже не по своей воле ушел из группы на пике популярности.
– Кто это?
– Вокалист Kasabian.
– Не знаю таких… Лично я ни с кем не скандалил. Даже ни на один пост не ответил. Вообще, это очень стремная история… Может, книгу написать о своей жизни и творчестве в группе? Чтоб люди всю правду узнали.
– Напиши. Я слышал, ты своей проект создаешь.
– Да. Позвали выступать в Воронеж и в Омск. Чего отказываться. Деньги нужны. Музыканты есть, будем свои песни сочинять. Ты сам как?
– Нормально. Сто пятьдесят долларов заработал на чужом безумии. За квартиру отдам, ребятам ужин устрою. Кстати, могу строчку подбросить, – предложил Петя. – Надо?
– Какую строчку?
– В песню. – Не дождавшись заинтересованности, Петя старательно пропел: – Вчера еще было семь верст до небес, сегодня дремучий загадочный лес.
– Это о чем?
– Да хоть о чем.
– Не надо.
Вечером парни втроем сидели за накрытым столом, Манкин задерживался на работе. Помимо поэзии, он неплохо отделывал стены декоративной штукатуркой. Задорого. «Я работал. Я писал стихи» – это было не про него.
Когда собрались расходиться, вошел сияющий Манкин в новых туфлях и весело проговорил:
– Вставайте, пойдем отсюда!
– Ты чего такой радостный? – удивился Петя. – Башмаки обновил. Женишься?
– Объект сдал, надо отметить. Едем в пиццерию! Пиццы хочется.
– Да мы только поели. Петька сегодня разбогател, продуктов принес, мяса с картохой и сыром запек, чилийским вином угощает, – сказал Андрей.
– Сегодня прям день званых ужинов, – усмехнулся Павел.
– Это последний на сегодня. Откажетесь, обижусь.
Таксист, застряв в пробке, высадил компанию на Ордынке у церкви Покрова Богородицы. Город сверкал огнями и потрескивал, как испорченная проводка. Словно стараясь опередить поддувавший в спину ветер, они быстро прошли дворами на Пятницкую в Dominos. И только вошли, как стали свидетелями ссоры двух женщин из-за расшалившихся детей. Толстая тетка, которой помешали дети, крыла их мать матом, потом перешла к решительным действиям. И попыталась дать мамаше коленом под дых. Какой-то парень, похожий на сегодняшнего режиссера в желтой кофте, вместо того чтобы разнимать, снимал на телефон потасовку. Увидев новых посетителей, он навел камеру на них, Манкина аж передернуло.
– Поехали в другое место, – твердо сказал он.
Персонал пиццерии оттаскивал разбушевавшуюся бабу.
– Только недалеко, – попросил Павел.
Полчаса, пока ждали пиццу в IL Патио на Волхонке, тянулись медленно. Паша и Андрей пару раз обменялись мемчиками и ссылками на смешное видео. Манкин, сидевший между ними, некоторое время молча наблюдал, как они посмеиваются, глядя в телефоны и, наконец, высказался:
– Теперешняя жизнь основана на повышенном мнении о себе. Настоящих людей все меньше, а информационных вампиров все больше.
– Ты чего? – спросил Андрей. – Мы ж не маленькие, все понимаем…
– Во всем этом дух нечистой силы, – гнул свое Манкин. – Тот, кто ему подыгрывает, не просто лицемерит, а предает свет в себе.
– Мысли о Мите покоя не дают, – догадался Павел. – Что ж ты все судишь его, а как же прощение?
У кассы возникла ссора, покупатель возмущался из-за медленного обслуживания. И хотя продавщица толково объясняла – в чем дело, он не хотел вникать и твердил:
– Я не понимаю, почему так долго?!
– Что-то не везет нам сегодня с пиццей, – поморщился Паша.
– А я сужу нашего Иудушку семейным судом, и я его не казню, а желаю спасения, – Манкин выразительно посмотрел на всех.
Петр сидел перед ним – лицом к большому окну. И видел, как качались полуголые ветки. Тени от них, похожие на ползущих змей, на освещенной белокаменной стене и бронзовом горельефе здания напротив, возбуждали воображение.
– Лично я помалкиваю, – пожал Петя плечами. – Сам сегодня поработал на информационных вампиров, они мне еще и денег дали.
– Тебе простительно, – сказал Манкин. – Ты ж блаженный, веришь в нового человека будущего, как в Джими Хендрикса.
