Татьяна Николаева
Рваные судьбы
9.
Прошла неделя. Лёня не возвращался, и даже не появлялся. Нюра решила, что он совсем уехал, вернулся на родину в Полтаву. Но, впрочем, ей это было безразлично. Нюра вовсе о нём не думала и не жалела. Всеми мыслями она была с Андреем. Она ждала, что когда-нибудь он сможет забрать её и детей. А сейчас она отсчитывала дни, складывая их в недели, до следующей встречи с любимым.
Прошла ещё неделя. Нюра вышла на работу в продуктовый магазин. Она понимала, что тех денег, которые ей удалось скопить, надолго не хватит. А мальчишкам надо было покупать обувь на зиму. Ведь неизвестно, сколько времени пройдёт, прежде чем она переберётся к Андрею.
Прошёл уже почти месяц с того самого дня, как Нюра осталась одна. Бабы-сплетницы да завистницы злорадствовали, скалились. Вот, мол, была при двух мужиках, а теперь одна-одинёшенька, не смогла удержать ни одного. Нюра не обращала на них никакого внимания. Но как-то к ней в магазин зашла злополучная баба Паша. Не могла она удержаться, чтобы лично не сообщить Нюре то, что было известно ещё немногим, но было бы интересно для самой Нюры.
– Ну что, Нюрка, допрыгалась? – ехидно произнесла она, подойдя к Нюре на безопасное расстояние. – Растеряла обоих своих мужиков-то? А я ведь говорила тебе – угомонись, чертовка. Я ведь не зря болтала, как лучше хотела.
– Конечно, как лучше, – в тон ей ответила Нюра. – Ты же у нас известная благодетельница. Говори, чего пришла, сплетница? Тебе сюда не ближний свет в мой магазин топать, да и не по пути. Пришла опять сплетни разводить, да?
– Ну, почему же сплетни? – Паша хитро прищурилась. Она еле сдерживала злорадную улыбку в предвкушении того, что сейчас поведает. – Вовсе это не сплетни, а чистая правда. Тебя, кстати, касается. Так что ты не ругайся, а послушай.
– Нечего мне тебя слушать. Проваливай, старая ехидна! – грубо сказала Нюра и отвернулась от неё.
– А зря, – протянула Паша и стала подвигаться к выходу. – Зря не хочешь слушать. А я всё одно скажу. Вот ты думала, что одна здесь такая красивая да потребная. Ан нет, вон как жизнь-то распорядилась справедливо. Полюбовничек твой распрекрасный сбежал от тебя, и муж тоже. Ты теперь одна тут бьёшься, а Лёнька твой пристроился. Ну и правильно. Чего одному бобылём ходить, когда вокруг столько баб молодых? Вот и прижился. И ничего, даст бог, всё путём будет, и заживёт счастливо, не то, что с тобой.
Нюра слушала и закипала. Ей хотелось сейчас броситься на бабу Пашу и вцепиться ей в лицо, выцарапать глаза и оттягать её за волосы. Паша увидела настроение Нюры и поспешила уйти. Но в самых дверях обернулась:
– А знаешь, кто твоего Леонида пригрел? – спросила она, противно оскалившись. – Ульяна. Да. А чего нет? Девка она дородная, молодая. Как раз под стать ему. Даже года на два моложе. Не то, что… – она презрительно скривилась. – Ни стыда, ни совести у тебя нет. Сначала пацана молодого совратила, а потом сгубила да выгнала. Сучка ты блудливая. Вот тебя бог и наказал.
– Убью! – крикнула Нюра и рванулась из-за прилавка.
Паша с визгом выскочила из магазина и долго ещё бежала, не оборачиваясь. Ей всё казалось, что Нюра бежит за нею по пятам и вот-вот настигнет. Пробежав шагов сто, она оглянулась и увидела, что за ней никто не гонится. Тогда она остановилась, отдышалась, поправила сбившуюся одежду, плюнула и погрозила кулаком в сторону магазина, и потом уже не спеша пошла домой.
Нюра, оставшись одна, места себе не находила. Она ходила за прилавком, как зверь по клетке, и никак не могла успокоиться. Лёня с Улькой, с этой сучкой завистливой? Этого Нюра никак не ожидала. Она терпеть не могла эту молодую бабу, бесстыжую и настырную. Та никогда не была замужем, детей у неё не было, и она всегда завидовала Нюре. Иногда с Ульяной подживали какие-то парни, но никто не оставался насовсем. Вот и смотрела она по сторонам, кого бы захомутать. Да нередко на Лёню поглядывала, говорила всегда так сладко, приторно, что даже противно. Нюра никогда не ревновала, даже внимания не обращала. Но сейчас… Почему Лёня сошёлся именно с ней? Нюра всегда презирала Ульяну, а сейчас в особенности.
«Вот дрянь, мелкая потаскушка! – думала Нюра, стараясь как можно вежливее обслуживать покупателей. – Это же надо, дождалась-таки удобного случая, подстерегла. Улучила момент, грязная завистница. Ну, ничего, я с тобой разберусь!»
Возвращаясь после работы домой, Нюра свернула к дому Ульяны. Зашла во двор, позвала:
– Ульяна! Ты дома? Выйди-ка на двор.
Через минуту в дверях показалась Ульяна. Вид у неё был растерянный. Нюру это позабавило. Гнев её немного поутих.
– Ты что же это, Улька, говорят, мужика себе заимела? – начала Нюра насмешливым тоном.
Ульяна ещё больше растерялась. Она знала, что рано или поздно Нюра всё узнает и, возможно, придёт ругаться. Но она не была готова к насмешкам соперницы. А та продолжала прежним тоном:
– Ну и как тебе мой Лёнька? Горячо любит или так себе? – Нюра засмеялась.
Ульяна покраснела.
– Нюра, уходи отсюда, – сказала она.
– А чего это мне уходить? – сказала Нюра, подняв бровь. – Я пришла проведать тебя, соседку, всё ж не чужие люди, а ты меня гонишь. Нехорошо. Может, в дом пустишь? С мужиком «твоим» повидаться, поболтать? Разрешишь?
Нюра снова засмеялась и сделала два шага по направлению к дому. Ульяна испугалась. Она загородила путь в дом и сказала:
– Уходи, слышишь? Нечего тебе тут делать. Не смогла удержать мужика, отступи, дай нам спокойно жить. Я давно люблю Лёню. И он меня полюбит. Отступи, слышишь.
Нюра подняла брови и весело рассмеялась.
– Любишь? Ха-ха-ха. Любишь?! Так ты, оказывается, уже давно к моему мужу присматривалась? Нет, вы видали такое? Вот дрянь. Как же, полюбит он тебя. И не мечтай! Он любил только меня, и любит до сих пор. А на тебя позарился только от отчаяния. Да и жить-то надо где-то. Ведь я же его прогнала. А ты думала, что он к тебе…? Ха-ха-ха! Вот умора, ей богу. Несчастная ты, Улька, жалкая. Я думала, ревновать к тебе буду. Да не ревнуется. Даже злость вся прошла.
– Замолчи! – Ульяна покраснела от злости. – Да, люблю. А ты никогда не любила его. Всё с жиру бесилась. Извела мужика совсем. Он с тобой несчастный был.
– Это он тебе сказал? – Нюра продолжала улыбаться.
– Нет, Лёня ничего такого не говорил. Да что я сама не знаю, не вижу? Тошно ему с тобой. Ты не ценила его никогда. А я…
– А ты, значит, оценила, да? – перебила её Нюра. – А с тобой, значит, он счастье своё найдёт? Да не бывать такому никогда. Он меня любит, слышишь, меня!
– Неправда! – крикнула Ульяна.
– Неправда? – переспросила Нюра спокойно. – А вот давай у него самого и спросим, где правда.
– Нюра, уходи, Христом богом тебя молю, – взмолилась Ульяна. – Уйди, оставь его. Дай жить спокойно.
Она уже почти плакала.
– Живи, – сказала Нюра. – Но только не с Лёнькой. Не бывать этому!
За спиной послышался звук открывающейся калитки. Нюра обернулась. Во двор вошёл Лёня. Увидев Нюру, он остановился и нахмурился.
– А вот и он, полюбуйтесь-ка на него, – произнесла насмешливо Нюра. – Гляньте-ка, идёт, как к себе домой. Заходит, не стучась, по-хозяйски. Что ж ты не здороваешься, муженёк? В дом позвал бы, чаем угостил. Иль ты онемел?
– Зачем ты пришла, Нюра? – спросил Лёня. – Я не вернусь к тебе.
– А я и не зову, – спокойно, с улыбкой ответила Нюра. – Зашла поглядеть на голубков. Вот как только узнала, так сразу и пришла. А пока тебя не было, у нас с тут спор завязался. Да, Улька? Ну, спроси у него, чего молчишь? Ладно, тогда я спрошу.
Ульяна выпростала руку вперёд, как бы желая помешать, но Нюра не обратила на неё никакого внимания.
– А скажи, Леонид, кого ты любишь? Ульку или меня? – спросила она, глядя прямо в глаза Леониду. – Скажи, ответь прямо сейчас, был ты счастлив со мною?
Лёня смотрел на неё, пытаясь понять, что ею движет сейчас, серьёзно она или нет.
– Ну, чего молчишь, Лёня? – спросила Нюра тихим, почти ласковым голосом, и тёплая волна затопила Леонида помимо его воли. – Ответь, неужто ты не вернулся бы обратно, если бы я позвала?
– Лёня, не слушай её, – умоляла Ульяна. – Прошу тебя, пойдём домой, Лёня!
Но он не слышал её. Он продолжал смотреть на Нюру и старался угадать, что ею движет, можно ли расценивать всё здесь происходящее, как ревность и попытку его вернуть.
– Ну, так что же ты молчишь? – спросила Нюра. – Выходит, я права? Вот видишь? – обратилась она к Ульяне, не отводя взгляда от глаз Леонида. – Я говорила тебе: он меня любит!
Ульяна опустилась на крыльцо и плакала. Она увидела, какую власть имела эта женщина над Леонидом. Она поняла, что никогда он не полюбит её, Ульяну, даже если и останется с ней. И, рано или поздно, он всё равно вернётся к своей Нюре.
Нюра гордо вскинула голову и сказала:
– Счастливо оставаться.
И вышла на улицу. Лёня глядел ей вслед. Он хотел броситься за ней, но сдержался. Он глубоко вздохнул, повернулся и подошёл к Ульяне, сидевшей на крыльце.
– Идём в дом, – сказал он и прошёл внутрь.
Ульяна поднялась и вошла следом.
10.
Ещё две недели Лёня жил с Ульяной. Но с каждым днём всё больше тосковал по Нюре, по дому, по сыновьям. Дом Ульяны стал тяготить его. Её любовь была пресной и тусклой, и очень скоро опротивела ему. Лёню невыносимо тянуло обратно.
Вечерами, возвращаясь с работы, он нарочно шёл мимо дома Нюры и старался заглянуть в окна, увидеть её, представить себе, чем она сейчас занимается, чем он бы сейчас был занят, будь он дома, с ними. Грудь разрывалась от тоски по всему пережитому, по его счастью. Он уже совсем не вспоминал об измене жены. Это всё осталось в прошлом, как будто было в дурном сне.
Почти каждую ночь ему снилась Нюра, её голос, её запах, её кожа, губы. Он просыпался с горящей головой. Тогда он будил Ульяну и насыщался ею. Но близость с Улей не радовала его, а наоборот, только усугубляла его одиночество и тоску.
Наконец, не в силах больше терпеть и бороться с самим собой, Лёня пришёл вечером к Нюре и сказал:
– Я не могу больше жить с Ульяной. Я ухожу от неё. Если ты меня позовёшь к себе, я останусь. Если нет – я завтра уезжаю отсюда. Решай.
– Куда же ты поедешь? – спросила Нюра уклончиво. Она хотела собраться с мыслями. В последние две недели она тоже часто думала о Лёне, вспоминала его любовь и спокойную жизнь с ним. Что ни говори, а с ним ей было хорошо, уютно. Его пылкая любовь и страстные ласки утешали её и дарили отдохновение. И, если быть честной с самой собой, Нюра в последнее время скучала по нему.
– Не знаю. Не важно, – ответил Лёня на её вопрос. – Может, домой в Полтаву, а может ещё куда. Это не важно.
Нюра молчала. Она не колебалась, она уже знала, что ответит. Просто взвешивала всё до конца. Прислушивалась к себе. Страсти в ней за полтора месяца слегка поутихли. Андрей был далеко и надолго. Лёня был рядом, и глупо было бы отпустить его сейчас. Распрощаться с ним она всегда успеет. А мужчина под боком ей нужен сейчас, и завтра, и через месяц.
– Ну, чего ты молчишь? – спросил Лёня. – Решай.
– А чего тут решать? – сказала Нюра. – По-моему, уже всё давно решено? Ещё пять лет назад.
И Лёня остался. И снова они зажили спокойной размеренной жизнью, не вспоминая никогда о том, что между ними произошло. Так пожелала Нюра, и Лёня не мог и не хотел ей перечить.
В следующий раз с Андреем Нюра встретилась только следующим летом, почти через год после расставания. Он приезжал на неделю домой и снова пришёл к Нюре. Они опять провели всю неделю вместе. Нюра под разными предлогами уходила из дому и мчалась на свидания к любимому. А потом он уехал и снова не смог забрать с собой Нюру.
Лёня обо всём догадывался. Он угадывал всё по настроению жены. Он невыразимо страдал, но ни слова не сказал ей, ни разу ни о чём не спросил. Он лишь молил бога, чтобы Нюра не собралась снова уехать от него. Но через неделю, по упавшему настроению и плохо скрываемому горю жены он понял, что любовник уехал, и у него отлегло от души.
11.
В конце осени Вера собралась съездить в Харьков. Врач, который наблюдал Верину беременность, отправил её на контрольный осмотр в Харьковскую больницу.
Вера сидела в поезде вместе с приятельницами и оживлённо о чём-то с ними беседовала. Как вдруг на одной из станций в вагон вошла молодая женщина, прошла мимо шумной компании осиновских женщин и села поодаль на свободное место.
Одна из собеседниц наклонилась к Вере и сказала:
– Ты знаешь, кто это?
– Где? – спросила Вера.
– Та баба, что только что вошла в вагон.
– Нет. Я её не знаю, – ответила Вера.
– Это же та самая, – зашептала Вере приятельница. – Ну, ты понимаешь, о чём я? Та самая, к которой уходил твой Павел.
– Да ты что? – Вера обернулась и с интересом посмотрела на молодую женщину. – Я хоть гляну на неё. А ты откуда знаешь?
– Случайно видела их вместе в Харькове.
– Симпатичная женщина, интересная, – спокойно сказала Вера и отвернулась.
– И это всё? – удивилась её спутница. – И ты вот так спокойно об этом говоришь? И даже ничего не сделаешь?
– А что я должна сделать?
– Ну как же? Это же любовница твоего мужа…
– Бывшая, – поправила её Вера.
– Ладно, бывшая, – согласилась та. – Но всё равно, неужели ты даже ничего ей не скажешь?
– Нет, – так же спокойно ответила Вера. – А зачем? Что это даст? Мой муж вернулся ко мне. Он любит меня, и у нас скоро родится ребёнок. А эта женщина… Обычная женщина, которую он, к тому же, оставил ради меня, и не собирается к ней возвращаться. Возможно, она до сих пор его любит и страдает. И что же я, по-твоему, должна ей сказать?
– Ну, не знаю, – растерялась та. – Ну, я, наверное, рожу ей расцарапала бы или за волосы оттягала.
– Зачем? – удивилась теперь Вера. – Чтобы потешить людей? Чтоб одни посмеялись, а другие позлорадствовали? Мне этого не надо – выставить посмешищем себя и опозорить мужа. Мне это ни чести, ни уважения не добавило бы.
– Ну, не знаю, – опять пожала плечами Верина приятельница, окончательно сбитая с толку. – Наверное, я учинила бы скандал. Не знаю, правда, зачем, но учинила бы…
Вера тоже пожала плечами и отвернулась в окно. Ей больше не хотелось говорить на эту тему. Семейная жизнь её налаживалась, и это было главное.
Глава 14.
1.
В марте 51-го года Павел отвёз Веру в роддом. Там она родила сына.
Забавный случай произошёл с ней в роддоме. Она лежала в палате с тремя новоиспечёнными мамашами, среди которых была жена генерала, пышная румяная женщина, откормленная и холёная. Вера рядом с ней казалась заморышем – худая, бледная, кожа да кости. Как только она смогла выносить и родить такого богатыря весом в четыре с половиной килограмма – все удивлялись.
Однажды был обход, в котором принимали участие главврач и прибывшая из Харькова комиссия. Попали как раз на время кормления детей. И вот, в тот момент, когда вся комиссия во главе с главврачом находилась в палате Веры и генеральши, расспрашивая рожениц о самочувствии и местных условиях, привезли каталку с малышами и начали разносить детишек к их матерям. Когда нянечка внесла Вериного сына, главврач, увидев величину «свёртка», улыбнулся и сказал, обращаясь к генеральше:
– Ну, это, наверное, сын генерала, не так ли?
Генеральша покраснела и потупила глаза.
– Нет, – ответила за неё нянечка и передала генеральше её «свёрток» – маленького худенького младенца. – А это вот чей сынок.
И она передала его Вере, которую саму-то из-под одеяла не было и видно. Главврач не мог сдержать удивление.
– Ну и ну! – произнёс он, приподнимая брови. – Вот это богатырь так богатырь. Поздравляю вас, мамочка. Вот уж поистине всё отдала дитю. Ну и ну.
Он вышел, улыбаясь и покачивая головой. Вера покраснела от смущения и лёгкой гордости. Генеральша была вся пунцовая от стыда. Остальные девчата тихонько хихикали, поглядывая то на Веру, то на генеральшу.
Зато, когда Лиза пришла навестить Веру и внука и принесла немного поесть, настала Верина очередь краснеть от стыда. По сравнению с огромными изобильными передачами от генерала, Верина передачка была мизерной и скудной: несколько отваренных картофелин, пара яиц и неизменная затирка, от которой уже просто тошнило, особенно глядя на вечно жующую генеральшу. У той всегда было свежеприготовленное мясо – генерал присылал продукты каждый день, и молоко, и фрукты.
Да вот беда – у такой пышной откормленной бабы молока-то почти не было. Ребёнок не наедался, вечно вопил, аж заходился. Она нервничала, отдавала малыша нянечкам, его уносили в детское отделение и там кормили смесью из бутылочки, после чего малыш успокаивался.
Зато у Веры молока было, хоть отбавляй – откуда только и бралось. Малыш наедался и спокойно засыпал у мамы на руках, обогретый её теплом и любовью.
Когда Вера немного оправилась после родов, Павел отвёл её в ЗАГС. Там он расписался с ней, записал на себя Женечку – так они назвали сына, и удочерил Валю. Так появилась новая семья Анфаровых.
Одной зарплаты Павлика не хватало на их большую семью. Вскоре Вера вышла на работу. В столовую она уже не вернулась – место в буфете было занято. Нашлось место в привокзальном буфете – Вера составляла отчёты, и раз в месяц возила их в Харьков. С детьми оставались бабушка Лиза и Шура. Подросшая Валечка тоже помогала, была на подхвате и на побегушках: что-нибудь подать или принести, присмотреть за трёхлетним Толиком, покачать коляску с маленьким Жеником или потрясти погремушкой, когда он плакал. Всё это невыносимо тяготило маленькую Валю. Ей хотелось гулять, беззаботно бегать по улице, а не сидеть, как привязанная, с младшими братьями. Поэтому, как только её отпускали, она пулей уносилась из дома и возвращалась уже к вечеру.
Маленькая Валечка с детства любила семейные вечера. Переделав все домашние дела, ближе к вечеру к ним, в гостеприимный дом бабушки Лизы стягивались бабы-соседки на посиделки. Если за окнами была зима, то в печке потрескивал огонь, перед плитой на пол расстилалось одеяло, все бабы рассаживались на табуретах по кругу, и начиналось настоящее сказочное действо: бабули набирали из огромной миски по пригоршне жареных семечек и весело, дружно, смачно лущили их, причмокивая при этом и громко разговаривая. Шелуха от семечек нескончаемыми потоками сыпалась из-под пальцев и зубов бабулек, задерживаясь на подбородке, на груди, на животе, прежде чем, подталкиваемая следующей партией, скатиться на пол, вернее, на расстеленное одеяло.
Валя во всё это время сидела на печи и читала, или просто слушала, завороженная, почти загипнотизированная происходящим. И тем теплее и уютнее ей было дома, в звуках потрескивающего огня в печке и бабьих бесед с хрустом и шелестом шелухи, чем громче завывала за окном метель. А после посиделок, поздно вечером бабушка Лиза сворачивала одеяло, наполненное шелухой, и наутро выносила во двор.
А если было лето, то всё то же самое происходило во дворе. Семечки, болтовня, песни – пока совсем не стемнеет, а то и позже, до глубокой ночи. И песни разливались на всю округу, подхватываемые тёплым вечерним ветерком, плыли над рекой и уносились ввысь, звеня в прозрачном воздухе. Когда стихала одна песня, на смену ей звучала другая, – тихо, задушевно, словно убаюкивая. И пускай бы это пение не заканчивалось до самого рассвета.
Но самое большое волшебство для маленькой Вали начиналось в летние дни, под вечер, когда бабушка готовила ужин. Прямо во дворе была сложена летняя печка, и в тёплое время года именно на ней готовилась еда, чтобы не чадить лишний раз в доме. Такие же печи были почти у всех соседок. Неизвестно, кто первый додумался до такого решения, кому пришла в голову эта идея. Но было очень удобно и все пользовались такими летними печами.
Итак, под вечер, когда солнце уже клонилось к закату, хозяйки выходили во дворы и начинали готовить ужин на вечер и обед на завтра – кто борщ варил или щи, кто картошку тушил, кто кашу. Сначала разжигались печи. Кто-то один в округе разжигал свою, а затем уголёк нёс соседке. У Лизы Валя бегала за готовым угольком, и потом относила его следующей соседке, и делала это с огромным удовольствием, ощущая свою причастность к этому почти священному таинству. Затем начинался процесс всеобщего приготовления пищи. «Всеобщего», потому что готовили вместе, как одна большая, дружная семья. Делились советами, обсуждали новости, заимствовали друг у друга продукты. Бывало, слышно было перекликание десятка соседок:
– Мария, а ты зажариваешь свои щи?
– А как же? Обязательно. На сальце.
– А я вот на масле растительном.
– Лиза, у тебя есть томат? Дай пару ложек для зажарки.
– Да пожалуйста. Сейчас Валюшка принесёт.
– Ой, а у меня буряк закончился. Кто даст, бабоньки?
– Иди, Нюся, бери. У меня много.
– А мне пастерначку бы. Наталья, у тебя не будет?
– Есть, тётя Лиза. Сейчас принесу.
– Не ходи. Сейчас к тебе Валю пришлю.
И так до самого заката, до темна. И такое счастье накатывало на маленькую Валю, когда она сидела в эти часы возле любимой бабушки или бегала по соседским дворам по разным поручениям. Солнце уже село, надвигались сумерки, и в сереющей вечерней мгле так тепло и волшебно светились огоньки горящих печей во дворах. Знакомые бабьи голоса дарили умиротворение и душевный покой. Маленькая Валечка не мозгом, но сердцем чувствовала незыблемость и чудо постоянства: она знала, что так было вчера, и будет завтра – и в этом повторении была вся прелесть существования, было счастье, сама жизнь.
2.
На следующий год маленькому Женику отпраздновали первую годовщину, а Валечку уже собирали в школу. Веру же ждала неприятная новость – по длительной задержке она поняла, что беременна. Может быть, через несколько лет эта новость была бы для неё счастливой и желанной, но не теперь. Ну, куда было рожать? Двое маленьких детей, сестра с ребёнком на руках, и, считай, один кормилец на всю такую огромную семью – это Павел. И, как она ни объясняла в больнице своё положение, как ни убеждала врача, что не ко времени её беременность – он наотрез отказывался делать аборт. Было указание свыше – ни одного аборта! Страна потеряла миллионы людей в войну. Население необходимо восстанавливать.
– Да как же восстанавливать? – всплескивала руками Вера. – Голодно-то как! Ведь мы и так особо не наедаемся, а родить ещё одного-двух, так и вообще с голоду помирать начнём. У меня ведь есть двое детей. Мне больше пока не надо.
Но врач был непреклонен – указание сверху! Не хотел рисковать своим местом в больнице.
Вере не оставалось ничего другого, как обратиться к местной повитухе – Бышихе. Бышиха, та, что ещё саму Веру принимала, а через двадцать лет и Валечку её, стара уже была, но дела ещё делала. Реже, чем раньше, но всё же делала. Она согласилась помочь.
В выходной день Вера пришла к ней домой, принесла необходимые чистые вещи. Старая Бышиха сказала, чтоб та располагалась на постели и подстелила клеёнку. Вера так и сделала.
– Придётся потерпеть немного, – прокряхтела старуха и начала охать да ахать.
Это было последнее, что сейчас надо было Вере – стенания старухи. Ей и так было не по себе. К тому же потерпеть пришлось гораздо больше, чем «немного». Вера стонала, не в силах терпеть боль, и кусала губы, силясь не кричать, пока Бышиха делала своё дело. Вере казалось, что её режут и разрывают изнутри. Она почти потеряла сознание. Когда, наконец, всё закончилось, Бышиха похлопала её по ляжкам и улыбнулась беззубым ртом.
– Ну, всё, детка, – сказала она. – Отдохни теперь часок-другой.
Вера перевела дух. По щекам текли горячие слёзы облегчения. Внутри ещё всё ныло и болело, но острой жуткой боли уже не было.
Отпуская Веру домой, старая повитуха сказала ей:
– Несколько дней ещё польёт, как при обычных делах. Тяжёлого не поднимай. Мужа пару недель не подпускай. Всё поняла?
Вера устало кивнула головой и вяло улыбнулась.
Через неделю Вера забеспокоилась – всё должно было уже прекратиться, но кровотечение так и не проходило. Ещё через пару дней она поняла – что-то не так. Кровь уже лилась алая, как из раны. А Вера была бледна и постоянно чувствовала противную слабость. Так не должно было быть. Ещё через день на работе у неё резко поднялась температура и она потеряла сознание. По скорой её увезли в больницу. Там осмотрели и обнаружили, что после повитухиного аборта остался кусочек «места» – плаценты, он и вызвал кровотечение и общее воспаление.
– Ты что же это, сукина дочь, угробить себя решила? – орал на неё врач, который две недели назад отказался делать аборт. – Ты понимаешь, что у тебя может случиться заражение крови? Детей хочешь сиротами оставить?!
Веру тем временем укладывали на операционный стол и готовили инструменты. Их холодный металлический лязг прорезывал затуманенное сознание Веры.
– Сукины дочери, «растуды» вашу мать! – продолжал материться врач, натягивая стерильные перчатки. – Взяли моду, к бабкам шляться. А потом помирают прямо здесь, на столе. А всё потому, что бестолковые эти бабки ваши, элементарных правил санитарии не соблюдают. Да куда там, руки даже не потрудятся помыть. А уж кромсают-то как. Страшно смотреть потом. Говори, кто делал? У кого была?
Вера отрицательно покачала головой.
– Говори имя, тебе говорят! Ничего не буду делать, пока не скажешь!
Вера снова мотнула головой, но уже слабее. Она силилась раскрыть пошире глаза, но не могла; перед глазами темнело, к горлу опять подступала противная тошнота. Уже проваливаясь в полную темноту, она услыхала, как будто издалека, взволнованный голос медсестры:
– Доктор, давление резко падает. Больше нельзя тянуть.
– Вот зараза упёртая! – выругался в последний раз врач и живо принялся за дело.
Придя в себя после операции, лёжа под капельницами, Вера с облегчением вздохнула: «Жива».
3.
Наступил 1953-й год. А с ним пришло страшное известие о смерти Сталина. Отовсюду на разные лады было слышно одно – «Отец народа и вождь пролетариата умер»; «Товарища Сталина больше нет». По всей стране был объявлен траур. В день смерти и в день похорон все заводские гудки и все автомобили по стране ровно минуту гудели, оглушая окрестности. И у всех людей на лицах было общее выражение горя и ужаса, и у всех был один общий вопрос: «Что же теперь делать?»
Плакали все – и взрослые, и дети, плакали и стенали, хватаясь за головы: «Что же теперь будет? Как жить дальше?»
В связи со смертью Сталина была объявлена большая амнистия. Тысячи заключённых были отпущены на волю. Народ ликовал.
Две тысячи лет назад Ирод, умирая, отдал приказ в день его смерти казнить всех мужей – оставить тысячи вдов, желая таким образом запечатлеть в истории свою смерть, заставив тысячи женщин рыдать в день его смерти, и потом в каждую годовщину (к счастью, его приказ не был исполнен). Смерть Сталина увековечили иным образом – отпустив на волю тысячи томившихся за решёткой мужей – кроме убийц и политзаключённых.
Под амнистию попал и Захар Анфаров. Отсидев три года, меньше половины срока, он всё же был отпущен. А позже с него и судимость сняли, полностью оправдали, поскольку злополучный кладовщик, на счастье Захара, снова попался на таком же деле. Так что имя Захара было полностью очищено, хотя три года жизни ему никто не мог вернуть, да и в армию вернуться он не смог. Оправдали – не оправдали, а судимость была. Хоть и по ошибке. Не важно.
Захар вернулся в Осиновку. Там они с Шурой пожили ещё какое-то время – около года. А тогда Захар получил небольшой участок земли на холме, по улице Мичурина. Затем пришлось подождать ещё полгода, пока построили дом. И вот Шура с Захаром и семилетним Толиком перебрались в свой собственный новый дом.
Шура продолжала работать в своём продуктовом магазине. Захар устроился по части снабжения. Водил самосвал, возил комбикорма, пшеницу. Обзавелись хозяйством. Всё пошло на лад.
4.
Вера нашла новую работу, в офицерской столовой. Далеко от дома, километра два вниз по реке, мимо школы Осиновской.
Однажды Вера обратила внимание, что один офицер – майор, проявляет к ней неоднозначный интерес. Веру это, с одной стороны, смутило, а с другой – польстило. Она не была сторонницей романов на стороне, но внимание майора, красивого, стройного, подтянутого мужчины средних лет было ей более чем приятно. Вера не собиралась изменять мужу, она даже не думала о том, что будет впереди. Она просто вежливо принимала лёгкие знаки внимания со стороны Володи – так, оказалось, звали Вериного ухажёра. Она снова чувствовала себя молодой желанной женщиной, у ног которой весь мир.
Володя ухаживал за Верой очень тактично и красиво, не пытался её скомпрометировать. Иногда, когда удавалось, приходил вечером и провожал её домой. Много рассказывал о службе, о войне, о родине. Он сам был из России, здесь служил временно, и, скорее всего, срок его пребывания в Чугуеве подходил к концу. Услыхав это, Вера почувствовала странный укол в области сердца и лёгкое разочарование. Ей было грустно думать, что скоро всё это закончится. Она привыкла к своему поклоннику, к тому же Володя был очень приятен ей. Это не было любовью, не было даже влюблённости, просто он, первый за столько лет, сумел растопить лёд в её сердце. Рядом с ним было хорошо. Как дома.
– Очень жаль, – сказала как-то Вера, – что вы уезжаете, Володя. Я к вам уже привыкла и мне будет вас не доставать.
Володя словно всё время только и ждал этих слов. Он взял Веру за руки и в пылком порыве сжал их. Он посмотрел на Веру глазами, полными любви, и произнёс, бледнея от волнения:
– Вера, милая, хорошая, любимая. Я давно хотел предложить вам и всё не решался. Уедемте со мною. Я люблю вас, Вера, и хочу, чтобы вы стали моей женой. Прошу вас, уедемте вместе.
Вера от удивления и неожиданности широко раскрыла глаза. Да, такого поворота она не ожидала.
– Но ведь я уже замужем, – только и нашлась она, что ответить.
– Это неважно, – быстро сказал Володя. – Это пустяки – развестись. Главное, согласитесь ехать со мной, и я всё устрою. Ничего не берите с собой, не надо никаких вещей, ничего. Всё купим, что надо. Только детей забирайте и документы. И всё. Ну? Что вы мне ответите?
Вера была озадачена. Она и не знала на самом деле, как реагировать и что ответить сейчас этому пылкому влюблённому.
– Ну, что же вы молчите, Вера? – Володя прижал её руки к своей груди. – Неужели я вам совсем не нравлюсь? Неужели вы ни разу обо мне не думали? Ну, скажите, думали вы обо мне хоть иногда?
Вера была сейчас взволнована не меньше Володи. Она слышала под своими руками биение его сердца, она ощущала его страсть, и у неё кругом шла голова. Она не могла разобраться в своих чувствах и переживаниях, знала только, что поступает нехорошо, позволяя всему этому происходить с ней. Но не могла разом взять и прекратить всё, не хотела. Уж слишком сладко у неё кружилась голова.
