Татьяна Николаева
Рваные судьбы
– Да, я действительно временами думала о вас, и вы мне нравитесь, Володя, но…
– Всё, Вера, не говорите больше ничего. Мне этого достаточно. Милая моя, – голос его дрожал.
Он притянул к себе Веру и поцеловал её. Вера отстранилась, схватилась рукой за губы.
– Простите, – сказал виновато Володя. – Я поспешил. Я не должен был. Простите меня. Я постараюсь держать себя в руках. А теперь прощайте. Я буду ждать вашего ответа. Через три дня я уезжаю. Очень надеюсь, что и вы со мной.
Надо ли говорить, что в эту ночь Вера не сомкнула глаз, и весь следующий день только об этом и думала. Она колебалась. Да, конечно, любовь офицера льстила ей и заставляла быстрее бежать по венам её кровь. Володя обеспечил бы её и детей, и они жили бы в достатке. Это так. Но оставался Павел. Ну не могла Вера так непорядочно, так подло поступить с ним, не могла так обидеть хорошего человека, который любил её, и она тоже по-своему его любила. К тому же, своим бегством она бы навлекла позор и на всю свою семью – мать, сестру и остальных. А бедная Шура вообще натерпелась бы от Захара – да он её просто заел бы за то, как поступила её сестра с его братом!
Да и ради чего было всё менять так радикально? Ведь неизвестно, как сложилась бы её жизнь с Володей. А в случае чего, она уже не могла бы вернуться обратно. Хотя ей почему-то казалось, что всё у них с Володей сложилось бы. Она со временем полюбила бы его, и зажили бы они счастливо.
И всё же Вера никак не могла решить окончательно – что было бы лучше для неё и её детей? Валечка уже росла при отчиме, теперь ещё и маленького Женика оставить без отца, которого он обожал? Что выбрать – наибольшие выгоды или наименьшие потери? Вера не знала. Поэтому, когда через два дня опять появился Володя, у Веры не было окончательного решения.
Тогда Володя сказал:
– Завтра в семнадцать тридцать я уезжаю. Я буду ждать вас с детьми на станции. Пожалуйста, приходите.
Следующий день – день отъезда майора, был мучительнее, чем все предыдущие. Вера десятки раз за день меняла решение с одного на другое. То она окончательно решала, что едет с Володей, и тогда дикая паника и волнение охватывали её. Она хотела прямо сейчас сбежать с работы, взять в охапку детей и бежать на станцию. Но уже через минуту она ругала себя за легкомыслие и эгоизм и отменяла первое решение. И тут же чувствовала пустоту и разочарование. Ну, что она видит здесь? Что видят её дети? Дешёвую изношенную одежду и скудную еду. Что ждёт её впереди здесь? Однообразие и скука, вечная борьба за существование. А там… Там она будет женой военного. Возможно, со временем Володя дослужится до полковника? Радужные перспективы влекли её с неимоверной силой. Но вот сможет ли она вполне насладиться своим счастьем, зная, как она поступила с мужем, и на какой позор обрекла мать? Вряд ли. Этот подлый поступок будет всю жизнь лежать на её совести тяжёлым грузом.
Вера поглядывала на часы. Близилось четыре часа дня. Это была своего рода точка невозврата для Веры. То есть, если она всё же решится ехать, то ей надо выйти не позже четырёх. Час на дорогу из столовой до дома, там забрать детей, документы – и на вокзал. Вера медлила. Шли последние минуты её внутренней борьбы. Соблазн был слишком велик. С другой стороны, возможные последствия были серьёзнее и страшнее для Веры, чем тот прыжок в неизвестность, который она так долго не могла решиться сделать.
Шло время. Минутная стрелка приближалась к двенадцати. Вера не двигалась с места. Вот стрелка ровно легла на двенадцать, в то время как часовая показывала четыре. Вера закрыла глаза, отвернулась, вышла из зала и пошла на кухню. Там она поскиталась несколько минут, помогла помыть тарелки. Снова заглянула в зал. Часы показывали четверть пятого.
«Если прямо сейчас выйду, – думала Вера, – то ещё успею. Как раз буду к отправлению поезда».
Но почему-то она стояла и не двигалась с места.
В столовую стали партиями заходить посетители, Вера пошла на кухню. Время от времени она поглядывала на часы. Двадцать минут пятого, половина, без четверти пять… Четверть шестого, половина, без двадцати шесть…
5.
Володя уехал, так и не дождавшись Веру. Он до последней секунды надеялся, что она всё же придёт, вглядывался вдаль, в лица прибывающих на вокзал, но напрасно – Вера так и не пришла.
Придя с работы домой, она встретила там своих веселящихся деток, свою пожилую, поседевшую мать, которая приготовила ужин для всей семьи. А вскоре вернулся с работы и Павлик. Он уже полгода работал на Харьковском тракторном заводе в стальцехе. Сегодня он привёз детям небольшой гостинец – пакетик леденцов. Вера улыбнулась, глядя на то, как Валя и маленький Женик кинулись к лакомству. Всё было как обычно: вся семья в сборе, садились за стол ужинать, затем мыться, спать. И завтра всё, как и прежде. Вера вздохнула. А могло быть всё иначе. Сейчас она могла бы уже быть в поезде на пути в Россию, убегая вместе с детьми, с малознакомым мужчиной и прячась от всех, как преступница, в то время, как здесь… О, она даже не хотела себе представлять то, что творилось бы в это время здесь. И всё же…
Лёгкая грусть подёрнула её уставшие глаза. Мыслями Вера была сейчас далеко, где-то там, в поезде, с одиноко едущим майором по имени Владимир. Интересно, жалеет ли он, что Вера не пришла, или это была всего лишь минутная слабость, и он уже и думать забыл о ней?
Но нет, Вера почему-то была уверена, что Володя говорил с ней искренно. И сейчас она вздыхала и грустила об упущенной и несбывшейся, возможно, настоящей и единственной любви в своей жизни. А может быть, она и ошибалась. Этого она уже никогда не узнает.
– Что с тобой? – голос Павлика вывел её из глубокой задумчивости. – Ты сегодня весь вечер молчишь и о чём-то постоянно думаешь. Что-то случилось?
Вера посмотрела на него, затем на детей, затем снова на мужа, и сказала с улыбкой:
– Какой же ты у меня всё-таки хороший.
Глава 15.
1.
Наступил 1955-й год. Жизнь уже давно сложилась и устоялась, текла, словно река, своим чередом – ровно, спокойно, без крутых поворотов и бурных всплесков.
Нюра Пахоменко жила со своим Лёней и не собиралась уходить от него. За последние годы она ни разу не виделась с Андреем – он больше не приезжал в Осиновку. Временами Нюра всё ещё тосковала по своей несбывшейся любви, но с годами всё реже. Её жизнь сложилась, в общем-то, неплохо. Сыновья её выросли – уже старший Виталик осенью уходил в армию. Муж по-прежнему обожал её, в доме был достаток, уют и тихое счастье.
Людмила, давняя подруга Шурочки, переехала с родителями и младшими сёстрами в Ленинград, ещё в 45-м, сразу после Победы. Теперь они с Шурочкой переписывались, рассказывая друг другу в письмах о том, как складывалась жизнь каждой из них. Уже пять лет Людмила была замужем за младшим офицером, имела двоих сыновей и мечтала о дочке. Отец её вышел на пенсию, трижды заслужив «героя».
Предатель Колька Береста, принесший столько зла своим односельчанам, уже десять лет отбывал наказание в Сибири. До конца срока оставалось ещё пять лет – осуждён он был на пятнадцать. Несладко жилось его семье среди людей. Хоть и ни в чём не виноваты были ни его жена, ни сыновья, а клеймо «детей предателя» тяжёлым грузом лежало на них и преследовало везде, где бы те ни появились. Их отовсюду гнали, дразнили «полицаями». В конце концов, чтобы защитить своих детей от позора и мщения окружающих, мать вынуждена была увезти их подальше. Она уехала к своим родителям на юг, и больше о них никто ничего не слышал.
2.
Обычное весеннее утро не предвещало никаких перемен в размеренной жизни Лизиной семьи. Павел уехал рано утром в Харьков на завод, Вера с Валей готовились уже выходить из дому. Им было по пути, и часто они шли утром вместе – Вера на работу, а Валя в школу. Лиза хлопотала на кухне, четырёхлетний Женик был здесь же, рядом с бабушкой.
Дверь открылась, и в дом вошла почтальонша. Она отдала Лизе конверт, наполовину заклеенный почтовыми марками. Адрес был незнаком. На конверте значилось: «Чехословакия».
– От кого это? – удивилась Лиза. – А ну-ка, взгляни.
Она передала конверт внучке. Валя вскрыла его, достала сложенное вчетверо письмо, исписанное с обеих сторон, и фотокарточку с изображением женщины в окружении четверых детей. Лицо с фотографии показалось Вале знакомым, но она никак не могла сообразить, кто это. Тогда она передала фотокарточку матери и, пока Лиза надевала очки, Вера посмотрела на фото и вскрикнула.
– Что такое? – спросила Лиза.
– Мама, посмотрите, – голос Веры дрожал от волнения, глаза застилали слёзы счастья. – Это же Рая. Она жива, мама, наша Раечка жива!
У Лизы перехватило дыхание. Она выхватила из рук Веры фотографию и стала жадно всматриваться. Она узнала улыбающееся лицо своей старшей дочери. Да, за тринадцать лет, что она не видела дочь, та очень изменилась. Когда они виделись в последний раз в 42-м году, это была молоденькая, худенькая, застенчивая девушка, со слабым здоровьем и по-детски наивной улыбкой. Теперь же это была взрослая женщина, интересная, с модной причёской и открытой улыбкой. Но всё равно, это была она, Рая.
– Доченька моя, жива, – плакала Лиза. – Я знала, я сердцем чувствовала, что она жива. Наша Раечка.
Тем временем Валя прочитала письмо. Оказывается, Рая уже десять лет живёт в Чехословакии и давно разыскивает своих родных. Обратилась в Красный Крест, долго ждала своей очереди – после войны тысячи людей разыскивали свои семьи, родню. Затем – длительные, безрезультатные поиски. Несколько лет мытарств и ожидания – и всё впустую. Тогда, без малейшей надежды на успех, Рая в очередной раз обратилась и указала их прежний Осиновский адрес. Она и не надеялась, что их дом уцелел. Ведь она помнила, что Чугуев был в центре боевых действий.
Каково же было удивление и радость Раи, когда на её запрос из Красного Креста пришёл ответ, что по указанному адресу находится жилой дом, и в нём проживают Суботина Елизавета Павловна и Анфарова Вера Григорьевна с мужем и детьми. Рая немедленно написала им письмо, которое они сейчас и читали, и вложила фотографию своей семьи.
3.
Вера целый год переписывалась с сестрой, рассказывала, что да как, отправляла фотографии. Рая написала, что в следующем году приедет повидаться. Лиза теперь считала месяцы и дни до встречи. И вот долгожданный день настал. Вера с Павликом поехали в Харьков на Южный вокзал, чтобы встретить Раю с поезда.
Вера очень волновалась, эмоции и чувства переполняли её. Стоя на платформе, она переступала с ноги на ногу и заламывала руки. Она вглядывалась вдаль, но поезда не было видно – он немного опаздывал. Вера переживала, не случилось ли чего в пути. Павлик поначалу пытался её успокоить, но потом понял, что это бесполезно, и плюнул.
Наконец, объявили прибытие Киевского поезда. Вера вся напряглась и вытянулась в напряжённую, натянутую, нервную струну. Прошло несколько минут. Показался состав, прозвучал гудок паровоза. Ещё через минуту первый вагон поравнялся с краем платформы. И пошли мелькать вагоны, постепенно замедляя ход. Павлик хотел что-то сказать, но Вера опередила его:
– Идём, нам туда, в начало поезда, – сказала она и увлекла мужа за собой. – Нумерация с конца.
Заскрипели тормоза. Состав остановился. Вера с Павликом подошли к шестнадцатому вагону и стали ждать, пока проводница откроет двери. Вера напряжённо вглядывалась в черноту проёма, иногда пробегая глазами по окнам: может быть, ещё внутри вагона она сумеет увидеть сестру. На миг ей даже показалось, что она смогла различить в окне знакомые черты. Но уже через секунду сердце её подпрыгнуло в груди и радостно заколотилось. На ступеньках показалась Рая – точь-в-точь как на фото, которое она прислала год назад. Вера с радостным криком бросилась навстречу.
– Рая! Родненькая!
Рая спрыгнула со ступенек и тоже вскрикнула:
– Верочка! Сестричка моя! Господи, неужели я снова вижу тебя?!
Сёстры обнялись и плакали, забыв обо всех и обо всём. Двенадцать лет разлуки как и не бывало. Всё было, как и раньше – они снова вместе.
Павлик тем временем помогал сойти со ступенек вагона по очереди всем четверым детям Раи. Они выходили, оглядывались по сторонам и щебетали между собой звонкими голосами на незнакомом, но очень красивом, мягком, певучем языке.
Сёстры, наконец, разомкнули объятия и обратили внимание на остальных. Вера познакомила Раю с Павликом, а Рая представила всех своих детей:
– Самая младшая – Анечка, – сказала Рая, указывая на пятилетнюю толстушку. – Это Вена, мой младший сынок, Ольда, его старший брат. А это – Верочка, моя старшая дочь, она родилась сразу после победы.
Вера посмотрела сначала на племянницу – тёзку, затем на Раю.
– Да, Верочка, я назвала свою первую дочь в честь тебя – Верой, – сказала Рая. – Мы многое прошли с тобой вместе. И только благодаря тебе я осталась жива там, в Германии.
– Спасибо тебе, сестричка, – сказала расчувствованная Вера. – Для меня это очень важно. А мою старшую дочь зовут Валей, она ровесница твоей Верочки. А младший у меня сынок – Женик. Ты скоро с ними познакомишься. Ну что, детвора, – обратилась она к детям, улыбаясь, – разбираем сумки, и поехали, знакомиться с бабушкой и остальной роднёй.
Старшие без проблем поняли Веру, так как в школе в обязательной программе они изучали русский язык, чуть ли не с первого класса, а младшие среагировали следом за остальными.
Через два часа вся эта шумная компания выходила уже из поезда в Чугуеве. Рая узнавала родную станцию, улицы и магазинчики, зернохранилище, и дальше – родной переулок. Она плакала, попав через столько лет на родину, слёзы без остановки бежали по щекам.
– Ты знаешь, – сказала она Вере, глотая слёзы, – все эти годы мне снилась наша улица, наш двор, дом, милая хатёнка. Я так боялась, что всего этого нет.
– Всё на месте, – ответила Вера, – и хатёнка, и дом, и яблони со сливами. Сейчас сама увидишь.
Они зашли во двор. Рая не успела как следует оглядеться, как на крыльцо вышла Лиза.
– Мама, мамочка, – Рая бросилась к матери и упала в её объятия.
– Раечка, доченька моя, – сказала Лиза срывающимся голосом. – Дай хоть погляжу на тебя, какая ты у меня стала. Красавица ты моя.
Лиза вспомнила. Много лет назад – такая же встреча здесь, на пороге. Тогда вернулась домой Вера.
– Господи, счастье-то какое, – шептала Лиза, обнимая дочь, – теперь и умереть спокойно можно. Чего мне ещё желать? Все мои дочери живы, здоровы, все при мне.
– Мама, ну что вы такое говорите? – сказала с укоризной Вера. – Самое время жить.
Рая познакомила детей с их бабушкой, сестрой Валей и братом Женей, а вечером после работы приехали Захар с Шурой и Толиком.
В выходные устроили настоящее гулянье на всю Осиновку в честь приезда Раи. Вечером, когда все соседи разошлись, а детей отправили спать, Лиза с тремя своими дочерями сели на лавке под яблоней, и Рая, наконец, рассказала, как прошли последние двенадцать лет её жизни.
Рассказ Раи.
– Когда мы с тобой, Верочка, в 44-м году так неожиданно разлучились, я понимала, что на этот раз ты меня уже не найдёшь, так как и не знала бы даже, где искать. Это, слава богу, что у меня на тот момент был уже Владислав. О, это был замечательный человек. Он всячески оберегал меня. Мы крепко полюбили друг друга, решили, что, когда выберемся из Германии, то сразу же поженимся. В конце осени я поняла, что беременна. Эта мысль приносила мне столько же радости, сколько и горя. Я ведь тогда ещё не знала, что близится победа и освобождение. Зато, если бы я родила там, в неволе, я знала, что сталось бы с моим ребёнком – у меня отобрали бы его, и в лучшем случае отдали бы в дом малютки. Хотя, это вряд ли. Моего ребёнка, скорее всего, ждал бы концлагерь и верная смерть, как и других новорожденных, которые появлялись на свет там, в неволе. О, это ужасно. Я говорю об этом сейчас, через столько лет – и у меня волосы на голове шевелятся. Поэтому тогда мне оставалось только надеяться на чудо. Ведь у меня, можно сказать, шёл обратный отсчёт, и времени оставалось всё меньше и меньше. Владислав даже обдумывал план побега. Но, к счастью, нам не пришлось им воспользоваться. Случилось то, что случилось. Пришла победа. Нас освободили. Мы получили документы на выезд в числе первых: поскольку я была уже на последних месяцах беременности, нас оформили раньше других.
Перед тем, как уехать, мы с Владиславом зашли к фрау Миллер. Я знала, что тебя вряд ли там застану. Но я хотела повидаться на прощанье с фрау Миллер и Кристой, и узнать хоть что-то о тебе. К счастью, они оказались дома…
– Она жива?! – перебила её Вера в сильном волнении.
– Да, она жива, и Криста тоже. С ними всё в порядке, хотя они всё ещё приходили в себя после того, что им пришлось пережить. До сих пор поверить не могу, что наши способны на такое.
– Да, Рая, поверь, – мрачно сказала Вера, – это всё происходило на моих глазах. Они и фрау Миллер, и бедную Кристу…
Вера замолчала. Ком подступил к горлу от нахлынувших воспоминаний. Шура с Лизой молча слушали, и только временами тяжело вздыхали.
– Ужас, конечно, что натворили, изверги, – продолжала Рая, качая головой. – Они же разорили её дом и хозяйство буквально на щепки. Сколько ей потом пришлось всё восстанавливать – не представляю. Но главное, что обе живы остались. От них я узнала о тебе – что ты тоже уехала домой беременная, только срок поменьше моего. Вот, собственно, и всё, что было в Германии. А оттуда мы уехали с Владиславом к нему домой, в Чехословакию, в село Чилец, что под Прагой. К себе домой я не решилась возвращаться, думала, что всё разбомбили. А мне рожать было через месяц. Отстраивать заново было некогда. Так я очутилась в Чехословакии.
Там очень красиво, ухожено, – цивилизация. Просторные, светлые дома, такие уютные и добрые. Мне поначалу всё напоминало сказку «Пряничный Домик», такое всё новое, интересное, красивое, просто замечательное.
Но в первые же недели я чуть не поплатилась жизнью за приобретённое счастье. Мы с Владиславом поселились в доме его родителей. Неприветливые, неприятные такие люди, совсем не похожи на чехов – доброжелательную нацию. Но о них чуть позже.
Так вот, Владислав мой быстро восстановил документы и сразу же вышел на работу – он у меня электриком был. Я оставалась дома. Как-то я возилась в огороде, только слышу – на улице речь родная, русская. Солдаты возвращались в свои части, по нашей улице шли. А у нас недалеко от села их гарнизоны расположены.
Услыхала я речь родную и бегом на улицу – приветствовать воинов-освободителей. Бегу им навстречу, кричу:
– Браточки! Солдатики вы наши родненькие! Спасибо вам за победу! У меня ж ведь тоже браточки на войне, даже не знаю, кто живой остался.
А у самой живот выше носа – еле бегу. Тут вдруг один схватил меня за шиворот, как котёнка малого, а другой за руки. Я ничего не поняла, чего они хотят. А они матом на меня:
– Ах, ты, твою… Шлюха, подстилка фашистская! Значит, пока мы там воевали, кровь свою проливали, дохли, как мухи, а ты в это время развлекалась, ноги раздвигала перед фашистами! Ну, теперь давай и нам услужи. Мы по бабьим ласкам соскучились. Небось, знаешь, как это делается.
Они противно скалились и ржали. Я вырывалась, кричала, чтоб не трогали меня, плакала, просила, чтобы пожалели, ведь убьют ребёнка, но они только крепче держали меня за руки и волокли в сторону своих казарм.
Я до смерти перепугалась, не за себя – за ребёночка. Я умоляла их, вырывалась, кусалась. Тогда кто-то ударил меня по лицу, а другой схватил за волосы и потащил, чуть ли не волоком по земле. Я уже прощалась с жизнью. Но тут на моё счастье мои крики услышал молодой лейтенант и поспешил на помощь. Он выстрелил в воздух из пистолета и приказал отпустить меня. После второго выстрела солдаты нехотя выпустили меня.
Он закричал на них:
– Вы что, под расстрел захотели?! Что творите в городе? Все под арест!
А потом повернулся ко мне:
– Бегом уходи отсюда. Я не знаю, сколько ещё смогу контролировать их. Это штрафбат. Люди после войны озверелые.
Мне не надо было повторять дважды. Я со всех ног бросилась бежать, в разодранном платье, растрёпанная, с окровавленным лицом. Добежав до дома, я спряталась и закрылась на все замки, и сидела, дрожала, пока не вернулись с работы муж и свёкор со свекровью.
И потом, каждый раз, когда по улицам шли солдаты, я пряталась на чердаке дома. И даже после, когда уже родила – я брала на руки маленькую Верочку и лезла на чердак. Сидела там, и все поджилочки мои тряслись.
Владиславу я ничего не рассказала. Иначе он обязательно пошёл бы разбираться, а я не хотела этого, боялась за него. Я очень его любила! Ох, как любила. И он любил. Мой нежный, добрый Владислав, на руках меня носил, в прямом смысле. Я и не знала, что можно так любить – без границ и без условностей. Тогда казалось, вся жизнь впереди, и наше счастье ещё ждёт нас.
Но не суждено было нам долго наслаждаться нашей любовью. Всего два года мы прожили вместе. Однажды он ушёл на работу, а оттуда уже не вернулся. Он случайно коснулся оголённого провода, и его убило током. Мгновенно, на месте. Как потом сказали врачи, напряжение было несколько тысяч вольт, что ему разорвало сердце и почти все внутренние органы.
Я горевала, не хотела дальше жить без него. От последнего шага удерживало только сознание того, что моя дочь никому не будет нужна без меня. Поэтому приходилось держаться, хвататься за жизнь из последних душевных сил.
И вот тут-то, после смерти Владислава, и началось всё самое ужасное. Его родители меня и прежде недолюбливали – возможно, им не нравилось, что их сын женился на иностранке, да ещё на «русачке». Уж не знаю, чем я только им не угодила, особенно матери. Но только после смерти Владислава она стала в открытую меня игнорировать, не скрывая даже своей неприязни ко мне. Я поняла, что меня не хотят здесь больше видеть, да я и сама не хотела там задерживаться. Я решила ехать домой, поэтому объявила им о своём решении. Я думала, что свекровь порадуется и будет всячески способствовать моему скорейшему отъезду, но не тут-то было. Она объявила, что я могу убираться, куда хочу, а Верочка останется с ними. Вы представляете, они не хотели отдавать мне моего ребёнка. Но ведь я понимала, что Верочка им совершенно не нужна, просто таким образом она хотела причинить мне ещё больше страданий. Отомстить, что ли, вот только до сих пор не пойму, за что. В общем, и уехать мне не давала, и жить там не оставляла никакой возможности, изводила, как только могла. А вскоре вообще выгнала меня из дому – видите ли, я и мой ребёнок беспокоим её с мужем, много шума от нас. Я поселилась в сарае. А что мне оставалось? Не на улицу же идти. Добрые соседи помогли мне, кто чем мог. Кто кровать принёс, кто постель, кто одежду. Подкармливали нас с Верочкой.
Я просила эту ведьму, чтобы отпустила нас домой, в Украину, а она стояла на своём:
– Я, – говорит, – тебя не держу, можешь убираться, хоть завтра. Только Верочка останется здесь. Она наша внучка, она родилась в Чехословакии, её дом здесь. А ты катись, куда хочешь.
Пожаловаться на них я не могла. Ведь я была в чужой стране. Так и жила в сарае. Пошла работать. Спасибо соседке, очень она мне помогала, забирала к себе маленькую Верочку. Так и жили. Летом-то ещё ничего. А тут осень наступила, стало холодать, задождило. Впереди нас ждала зима и верная гибель.
Как-то Иветта, моя добрая соседка, сказала мне:
– Раечка, вы молодая и очень красивая женщина. Вам замуж надо, а не у этих зверей в сарае прозябать. А что, если я вам скажу, что один наш сосед, приличный и уважаемый человек, совсем недавно овдовел. Его жена скончалась два месяца назад от воспаления лёгких. Он горюет, и ему сейчас нужна поддержка, а его двум малолетним сыновьям – мать. Раечка, вы не отказывайтесь так сразу, подумайте. А вдруг он вам понравится? Он очень интересный, положительный мужчина. Его зовут Ольдрих. Давайте, я вас с ним познакомлю.
Мне ужасно не понравилась эта затея. Я терпеть не могу никакого сводничества. Но в моей ситуации перебирать не приходилось. Я согласилась на знакомство, ведь, по сути, оно ни к чему меня не обязывало. Я могла прекратить это в любой момент, если бы вдруг он мне не понравился или что-то пошло бы не так.
Но Иветта была права, Ольдрих действительно оказался достаточно привлекательным, обходительным и серьёзным мужчиной. Он не опротивел мне при первой же встрече, я даже находила его забавным и симпатичным. Но не смотрела на него, как на претендента, так как рана в моём сердце ещё была свежа. Ведь прошло всего полгода, как я овдовела.
Ольдрих тоже не упорствовал и не лез с ухаживаниями. Он тоже тяжело переживал утрату. Нас сблизило общее горе. Мы понимали друг друга. Стали часто видеться, близко общаться. Я и не заметила, как привязалась к нему. Мне было хорошо в его обществе, так же, как и ему со мной. Однажды он пригласил меня на танцы. Иветта с радостью забрала к себе Верочку, и я впервые за много времени забыла обо всём – о своём горе, об ужасном положении, в котором я оказалась, о страшных условиях, в которых жила с двухлетним ребёнком.
На следующий день Ольдрих пригласил меня к себе домой, познакомить с сыновьями и тёщей. Тогда мне не показалось странным то, что тёща продолжает жить в его доме после смерти своей дочери. Я подумала тогда, что всё правильно – бабушка присматривает за внуками, пока их отец работает. Я узнала, что Ольдрих работает в Праге на строительстве: уезжает в понедельник утром и возвращается в пятницу вечером.
Сыновья его, Ольдрих-младший и Вена, замечательные мальчишки, вы уже успели с ними познакомиться. Тогда им было пять с половиной и полтора года. Мы сразу подружились. Они не видели во мне соперницу, как это бывает с детьми постарше. Я была для них олицетворением материнской ласки и доброты. Ребята как-то сразу потянулись ко мне. Им не хватало матери, особенно малышу Вене.
Я думаю, это было серьёзным толчком для Ольдриха, и вскоре он сделал мне предложение. В глубине души я желала этого и ждала. Конечно, он мне нравился, но самым главным стимулом для меня была возможность переехать в его дом. Уже была зима. Добрая Иветта приютила нас у себя, но это было временно. Зимой Верочка начала болеть, а у меня не было возможности быть с ней рядом. Мне надо было работать. К тому же, я понимала, что с приходом весны мне придётся снова перебраться в сарай к свёкрам, ведь не могла же я настолько злоупотреблять добротой этой святой женщины. Да и пустили бы меня обратно в сарай? Вот вопрос.
Короче, недолго думая, я согласилась на предложение Ольды, и через неделю мы поженились, тихо, без шума и громкого празднования. Поехали в Прагу, расписались, а вечером пригласили на праздничный ужин Иветту, которая так помогала мне весь этот год, да и потом тоже часто выручала. Маленький Вена серьёзно болел, у него от рождения была астма. Мне приходилось часто ездить с ним в Прагу к докторам. Брать с собой всех детей не всегда получалось. И я часто оставляла Ольду и Верочку с Иветтой. Так что много лет она оставалась моим ангелом-хранителем.
Мы очень сдружились с ней. Иветта – одинокая женщина. На тот момент ей было сорок лет, муж погиб в последние дни войны. А деток у них не было. Вот и потянулась она к моей семье, к детям нашим, стала им как тётя родная.
Как я уже говорила, Ольдрих работал в Праге. Каждый день не наездишься, больше сорока километров в одну сторону. Неудобно, утомительно: приезжал бы только переночевать, и на следующий день ни свет, ни заря – обратно на работу. Вот и оставался там вместе со своей бригадой на всю неделю, а домой возвращался в пятницу поздно вечером.
Зарабатывал он хорошо, так что я смогла бросить работу и заниматься домом, детьми и хозяйством. Вот, думала я, наконец, улыбнулась мне судьба. Большая семья, любящий, заботливый муж, просторный светлый дом, в котором я хозяйка. Неужели можно перевести дух и начать дышать спокойно?
Но не тут-то было. Я вам говорила уже про тёщу Ольды, которая после смерти дочери жила в их доме. С моим появлением ей пришлось вернуться в свой дом, и, я думаю, ей это было не по душе. Конечно же, ей было хорошо здесь, на полном содержании зятя. Вот она и озлобилась на меня. Стала про меня всякие гадости Ольде рассказывать. Да так искусно, ненавязчиво, как бы между прочим. Часто приезжала к нам на два-три дня, и в основном под выходные, чтобы Ольду застать и наплести про меня, что я, мол, ничего не делаю по дому, за детьми его не ухаживаю, не кормлю их как следует. Верочку свою закармливаю, а мальчиков не хлебе и воде держу. Говорила, что я обижаю их, что они плачут от меня, а потом к пятнице, мол, уговариваю их, чтоб не говорили ничего отцу.
– А он что? – в один голос спросили Вера с Шурой.
– А что Ольда? – вздохнула Рая. – Представляете, наработается там у себя с утра до ночи, приедет домой, а тут такого наслушается. Он что же, разбираться станет? Кому скорее поверит? Ей, конечно. А она, старая ведьма, ещё и как будто оправдывает меня, мол, с тремя-то детьми попробуй, управься – вот и срывается.
А я же с ними, господи, слова грубого никогда не сказала, не подшлёпнула ни разу, да и не приходилось как-то. Строгой бывала, да и то, всё больше с Верочкой, чем с ними. У нас, вообще, всё хорошо было, ладили мы, дружили.
Я поначалу даже не понимала, почему Ольдрих так резко меняется в настроении, грубит, обижает меня. А потом смекнула, в чём дело. Сказала ему о своих догадках, но стало только хуже. Эта ведьма уже успела наговорить ему, что я и её обижаю, не даю еду, прогоняю. Поэтому, когда я сказала Ольде, что она всё врёт про меня, он пришёл в бешенство. Он кричал и обзывал меня. Дети перепугались, стали плакать. Я хотела их успокоить, а он грубо оттолкнул меня и ушёл, сжав кулаки.
Всё это происходило на глазах его тёщи. Я спросила, зачем она это делает, а она ответила, что я ему не пара, и что я не достойна воспитывать её внуков. Как мне было обидно слышать такие слова. Целую неделю я носилась, как гончая, разрывалась между огородом, домом и больницами, воспитывала троих маленьких детей, вставала ни свет, ни заря, ложилась за полночь, когда уже просто теряла сознание от усталости. Но это всё ерунда. Ведь я ждала с работы мужа, и это возвращало мне силы. Ведь мы не виделись всю неделю, я скучала, он тоже. И я по праву ожидала нежность и любовь с его стороны. А получала грубость, оскорбления и незаслуженную обиду.
Через полгода я поняла, что переубедить Ольду мне не удастся. Жить в его доме мне становилось всё хуже. Я решила уехать оттуда, снова хотела вернуться домой. Но, когда я пришла к своей бывшей свекрови, она категорически отказалась дать разрешение на выезд Верочки. Всё говорила, как и раньше. Прогнала меня. А при встрече рассказала Ольдриху, что я к ней приходила, что хочу уехать от него, и ещё бог знает, чего наговорила. Я думала, он меня и убьёт, такой он был взбешённый. Тогда у меня случился первый нервный срыв. Со мной случилась истерика, и я потеряла сознание.
