Тесс Хаген
Другие. Экзистенциалист
– Давай сюда, – забрал букет Льё и, пробежавшись взглядом по кухне, увидел вазу на подоконнике. Набрал в неё воды, поставил букет и водрузил его на стол. – Вот теперь хорошо. Надо было догадаться, что ты не примешь мой подарок.
– Я сейчас вообще ничего не понимаю. Как и вечером тоже. Откуда у тебя мой адрес?
– Да ты садись, так говорить приятнее будет, – как-то очень по-свойски глянул на неё Льё, и усевшись за столом, принялся с наслаждением потягивать кофе. – Найти адрес вообще не проблема в этом мире, Майя.
– И зачем, позволь спросить? – она присела на край стула и с некоторой опаской посмотрела на еду.
– Хотел сделать приятное. Ты действительно заслужила.
– Бред… Всё это какой-то бред! – Майя сжала руками голову и отчаянно помассировала виски.
– Ну почему же?
– Да как это так? Раннее утро, у меня в квартире незнакомый человек с завтраком и цветами.
– Я вовсе не незнакомый, Майя. Ну а то, что утро раннее… Разве это мешает? У тебя ведь выходной?
– Да, наверное выходной.
– Вот и наслаждайся, – он подвинул к ней стаканчик с кофе и блинчики. – Приятного аппетита.
– Ты приехал обсудить идеи ведь, да?
– Да. Но сначала предпочитаю поесть. И тебе советую.
Майя отпила кофе, заметив, как внимательно следит за её движениями Льё. Его красивые тёмные глаза словно сканеры, считывали каждый мелкий жест, каждый взгляд и, кажется, он не стеснялся такой внимательности. Она нервничала, чувствовала себя как под окуляром микроскопа, но в то же время хотела расслабиться и подхватить лёгкое настроение гостя.
Вдруг ей вспомнился его приятный жест на остановке, касание спины даже через пуховик оставляло в душе что-то невесомо-прекрасное, многообещающее. Майя чуть покраснела от своих же мыслей, и поспешила скрыть неловкость, потянувшись к булочке.
– А это правильно, – тут же отреагировал Льё. – И перестань уже смущаться. Скромность не порок, конечно, но не в твоём случае. Мне понадобится смелая и решительная Майя.
– Что?
– По поводу идей! Предлагаю провести презентацию книги у меня, организуем благотворительный ужин. Путь те, кто желает помочь, а может и замолить свои грехи, пожертвуют сколько захотят ребятишкам, написавшим сказки. А книги будут постоянно продаваться, там же мои иллюстрации. Кто не может купить картину – купит книгу. Хороший ход, как думаешь? – он снова улыбнулся, чуть приподнимая уголки рта, и загадочно, но очень твёрдо посмотрел на Майю, будто бы уже знал ответ, будто бы и не ждал ничего иного, кроме как согласия.
– Звучит перспективно.
– Вот и ладушки. Договорились!
– Льё… И неужели всё бесплатно? То есть, я ничего не должна буду?
– Ну… Возможно небольшую услугу, когда-нибудь потом… – он чуть приподнял плечи, пожимая ими. – Или никогда…
– Боюсь, я не смогу ничего сделать для тебя.
– Это так только кажется, Майя… Ка-же-тся, – Льё встал, – ладно. Мне пора! Уйма дел сегодня. Спасибо за завтрак, Майя…
– Да я собственно… Это же ты… – она последовала за ним в коридор.
– Просто ты проснулась вовремя, вот и всё… – Льё накинул пальто и склонился к самому уху Майи, едва не касаясь губами мочки. – Не выбрасывай цветочки, пожалуйста… Они не заслужили. А вот ты…
Он отстранился, нежно коснулся прохладной ладонью щеки Майи, и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Машинально заперевшись на все замки, Майя опустилась на пуфик, в недоумении разглядывая алеющий букет, заманчиво выглядывающий с кухни.
Поиграем?
Тихо. Полдня в квартире стояла полнейшая тишина. Майя ничего не делала, только прибралась на кухне. Всё остальное время сидела в комнате, перечитывая сборник детских сказок, иногда вяло отвечала Фисе на сообщения, даже не вникая в суть. Когда спина уставала от сидения, она вставала и уходила к окну, наблюдая, как весенняя серость накрывает город, стремительно приближая конец февраля.
Мыслями она постоянно возвращалась ко Льё, но думать почему-то не могла. Только вспоминала некоторые, особенно волнительные моменты, но сделать какие-то выводы или хотя бы выстроить логическую цепочку не выходило. Будто бы ей просто показывали картинки, но она не знала языка, на котором нужно изъясняться, чтобы их описать. Её сопровождала странная пустота в голове, но при этом удивительная наполненность в сердце.
Ближе к обеду Майя решила что-нибудь приготовить, чтобы не сидеть совсем уж без дела, да и еда на работу тоже понадобится. Она сновала по кухне, методично нарезая овощи, обжаривая мясо, и опять отмечала непонятную в себе перемену. Ей хотелось позвонить Глебу, позвать его на ужин, может быть даже выпить вина вместе, включить уютный старый фильм и провести ночь не в одиночестве. Но чем больше она представляла себе такое развитие событий, тем реже руки её тянулись к телефону.
Глеб совсем не такой, каким она хотела бы видеть человека, которого решит пустить в своё сердце. Он довольно резкий и иногда грубый, поверхностный. Его мало волнуют её переживания и он ни капли не интересуется волонтёрством, а ведь оно так важно для Майи. Со своей стороны она всегда старалась выслушивать то, что рассказывал Глеб о работе, пыталась запомнить имена и ситуации. Правда всё чаще ловила себя на мысли, что делает это зря.
В общем-то, эти отношения постепенно растворялись, таяли. Оно и понятно – если что-то хорошее не перерастает в другое хорошее, более обстоятельное, то рано или поздно, оно увядает. И если посмотреть с другой стороны: секс с Глебом всегда был хорошим, но сдержанным, а Майе хотелось чего-то большего. Больше чувств, эмоций, свободы. Но из раза в раз всё повторялось: стандартные, хоть и приятные ласки, почти одни и те же слова… Она понимала, что большинство длительных отношений сводится именно к этому – к привычке. Но с Глебом эти привычки не просто надоедали, они странным образом становились противны. Он будто бы что-то скрывал от неё, боялся, что его тайна откроется, поэтому не переходил определённых границ. Майя не помнила, когда поняла это, и сама же была удивлена: близость с Глебом поначалу казалась ей настолько фееричной, что она и думать не думала ни о ком другом. Теперь же всё чаще в голову приходили мысли о неминуемом расставании.
Ближе к шести Глеб позвонил сам.
– Май, привет. Чем занята?
– Ужинать собираюсь, – ответила она, отметив собственное неудовольствие от звонка.
– Не хочешь вечерком посмотреть что-нибудь? Можно у тебя или у меня, – с надеждой пробормотал Глеб.
– Я бы никуда не стала выходить, погода не радует.
– Тогда я зайду?
– Ну заходи…
– До встречи!
Он повесил трубку, а Майя опустилась на стул, без аппетита посматривая на сковородки и кастрюли, полные еды. Она бы с удовольствием провела этот вечер в одиночестве. Но если прогнать Глеба сейчас, то есть риск проводить в одиночестве и все последующие вечера. Майя вздохнула и принялась за ужин.
“Май, мужик этот твой заходил! В клетчатом” – пришло сообщение от Фисы.
“Ты уверена?” – от чего-то дрожащими руками набрала ответ Майя.
“Абсолютно. По описанию – точно он”
“Что хотел?”
“Сделал большой заказ на цветы, говорит, ему для ресторана нужно. Красавец, конечно!”
“Он странный”
“Май, какая разница! Он в тыщу раз привлекательнее Глеба твоего, да ещё и при деньгах, похоже. Хватала бы!”
“Я так не могу”
“Ну и балда! Даже если немного развлечёшься, уже лучше. Хоть цену себе знать будешь” – возмущалась Фиса, и Майя могла представить себе выражение её лица: одновременно строгое и отмеченное тенью надежды.
“Страшно мне, Фис. Страшно! Он такой… Я не знаю, как сказать. В нём что-то зловещее есть, понимаешь?”
“Я понимаю то, что ты упускаешь шанс. Вот и всё. Помяни моё слово, Глеб сбежит от тебя скоро, или ты сама его прогонишь. И что тогда? Одиночество? Подумай, Май. Хорошо подумай”
“Ладно. Спасибо, Фис. Буду встречать Глеба”
“Вот встреть. А потом того мужичка встреть. И сравни”
“Да ну тебя”
Фиса ничего не стала отвечать, и Майя с колким чувством понимания отметила, что подруга абсолютно права. Но говорить проще, чем действительно решиться на какие-то действия. Да к тому же, надо ещё понять, насколько серьёзен Льётольв в своих намёках. Не хотелось бы вешаться мужчине на шею, не зная его желаний. Хотя… Ей снова вспомнилось его прикосновение, такое мимолетное, но такое нежное. Внутри что-то отозвалось едва заметной дрожью, и Майя постаралась спрятать возникшее желание узнать, каковы руки Льё на ощупь, а губы – на вкус.
Она быстро поднялась, убрала со стола и от греха подальше спряталась в душ. Только вода могла снять напряжение, унять тревогу и унести мысли в такие дали, где не было места ни Глебу, ни Льётольву.
Когда Майя выбралась из ванной, то сразу поняла, что уже не одна дома. На вешалке в коридоре красовалась новая куртка Глеба, а ботинки по-свойски заняли место на полке. Она медленно дошла до кухни и заглянула – никого, и неспешно побрела в комнату.
– Привет! – весело махнул ей Глеб, и подскочил ближе, предпринимая попытки обнять.
– Как добрался? – дежурно спросила Майя, приобнимая его в ответ.
– Да как обычно, тут ехать-то, тем более выходной, – он увлёк её на диван. – Я тут уже всё приготовил. И выпить и закусить, и даже фильм подобрал. Ты в душе, наверное, часа два была.
– Даже не заметила…
– И всё же, мне кажется, Май, что ты слишком устаёшь. Особенно последнее время. Сама не своя просто, не узнаю тебя. Скажи, ничего не случилось? – Глеб осторожно погладил её по голове.
– Да вроде ничего. Всё как обычно, с книгой работы много.
– Кстати, – Глеб запустил фильм и налил вина в бокалы, подавая один из них Майе, – я цветы видел на кухне. Кто подарил?
– Цветы? – спохватилась она и чтобы скрыть смущение, заглянула в бокал. Вино поигрывало красным, вальяжно плескаясь о стенки. – Это благодарность.
– Волонтёрам стали платить розами? – хохотнул Глеб, словно ему было всё равно, что его девушке кто-то подарил шикарный букет.
– Будто сам не знаешь… Нам всякое прилетает иногда, – Майя допила вино и задумчиво повертела в руках бокал.
Фильм её не занимал совершенно, она даже упустила момент с названием и не особенно понимала сюжет. Глеб же с упоением смотрел и постоянно комментировал, не забывая при этом наполнять пустеющие бокалы и закусывать. Если связать свою жизнь с таким мужчиной, как он, то вот так можно просидеть до самой старости перед экраном, смеясь над глупыми шутками и удивляясь очевидному повороту событий.
Майя исподтишка глянула на Глеба: в целом привлекательный, но довольно обычный парень. Русые волосы, высокий рост, неплохая работа. Она не думала, что начальники службы безопасности получают настолько много, что могут себе позволить снимать хорошую квартиру не на окраине и путешествовать несколько раз в год. Хотя Глеб жил один, у него даже захудалой кошки не было – потратить зарплату некуда. Майя всё пыталась занять его каким-нибудь хобби, увлечь волонтёрством, или заставить взять на попечение животных из приюта, – но ему это было неинтересно.
Невольно тяжело вздохнув, она привалилась к плечу Глеба и прикрыла глаза. На безрыбье и рак – рыба. Так ведь говорят? Многие мечтают о таком парне, а она вдруг недовольна. Выбирать уже поздно, возраст не такой уж и молодой. Но сколько Майя не пыталась представить их вместе лет через пять – не могла.
“Ты только об отношениях и думаешь, – оборвала она себя. – Лучше бы поразмыслила о чем-то более важном. О работе, например, или о том, чем придётся отплатить Льётольву”. От одной только мысли о галеристе внутренности тоскливо сжались, напоминая о его нежном прикосновении. Вот бы сейчас рядом оказался не Глеб, а Льё. Такой загадочный и немного опасный. У него невероятно красивые мужские руки и изысканные манеры, он умеет говорить одними только глазами и жестами. Его хочется изучать, за ним хочется наблюдать. Иногда издалека, а иногда – прижавшись всем телом. Майя вдруг испугалась собственных вольных мыслей и встающих перед глазами картин, и обняла Глеба крепче.
Он растолковал эти объятия по-своему и вполне однозначно. И как бы Майя не думала, что близость с Глебом ей наскучила, тело отозвалось призывом к действию. Неспеша, растягивая удовольствие, они целовали друг друга и понемногу раздевали. Сердце забилось быстрее, когда он провел руками по голой спине. И всего лишь на жалкое мгновение, в полумраке комнаты, Майе почудились совершенно другие глаза вместо глаз Глеба.
Чтобы избавиться от пугающего видения, она прильнула к его губам, и не отпускала ни на секунду до тех пор, пока не опрокинула на диван. Глеб попытался было удивиться и возмутиться такому непривычно-властному жесту, но не успел. Майя, совершенно непохожая на саму себя, требовательно ласкала его, забываясь в ожидании грядущего наслаждения.
– Май, – прошептал он. – Полегче… Я не готов к такому напору.
– Зато я готова… Не хочу быть, как старая семейная пара, – продолжала она всё настойчивее.
Глеб понемногу сдавался, принимая странное и непривычное рвение Майи. Она и сама себя не узнавала – столько страсти в ней никогда не бывало. Иногда ей казалось, что это не чувства говорят, а желание позлить Глеба, показать ему, какими живыми и яркими могут быть отношения, она пыталась заставить его быть другим, не таким привычным и безопасным. Чувства! Вот чего ей хотелось. Настоящих, горячих чувств – приблизительно таких, какими они были в самом начале их знакомства.
Она передала инициативу в руки Глеба только для того, чтобы немного передохнуть и посмотреть, поддержит ли он её игру. Тихонечко постанывая, Майя целовала его, не открывая глаз, легко прикусывала то за ухо, то за плечо, то за губу. Глеб отвечал страстными, но всё равно едва заметно-сдержанными движениями. Ей так и хотелось крикнуть ему “Ну же! Хватит притворяться! Побудь чуть зверем!”, но вместо слов с губ срывался приглушенный стон, чуть реже – судорожный вздох. Она впивалась в его спину пальцами, сжимала до боли и дрожи, пугаясь своего остервенения.
В какой-то момент, когда уже погас экран, и комната погрузилась в ночную темноту, Глеб сдался. Легко и просто перешёл ту невидимую границу, которую чувствовала Майя. И её обдало жаром, таким невероятным, что она чуть не задохнулась. Вместо стонов выходили вскрики, и теперь уже её хватка становилась отчаянно сильной не из-за желания сделать больно, а из-за острой необходимости держаться за что-то. Она со всей силы прижималась к Глебу, пытаясь не отделять себя от него. Вот чего ей не хватало! Безумного огня, ощущения того, что это не просто привычный и необходимый акт соития, что это – настоящее занятие любовью от горячечного желания обладать друг другом, чувствовать друг друга, быть вместе.
Сумасшедший морок наслаждения и чувственного угара, боль, удовольствие и страх – всё слилось в едином порыве. Тело Майи пронзила острая судорога, сковавшая лёгкие, но заставившая блаженной неге собраться в один большой комок, а после – растечься, заполняя каждую клеточку. Она тяжело и шумно дышала Глебу в плечо, а он что-то тихо нашептывал будто сам себе на каком-то неизвестном языке.
Майя попыталась разобрать слова, но Глеб уже молчал. Кажется, воображение разыгралось, переворачивая сознание. Так она себя и чувствовала – полностью перевернутой, перемешанной, как бусинки в стеклянной банке. Он бегло поцеловал её, и тяжело лёг рядом.
Она повернулась, чтобы устроиться в его руках, но тут же отпрянула: вместо Глеба ей почудился обгоревший труп, совершенно черный, покрытый то ли сажей, то ли кусками угля. Ужас! Майя еле сдержалась, чтобы не закричать, дыхание перехватило и в голове зашумело. Откинувшись на диван, она уставилась в потолок, боясь посмотреть на Глеба.
– Май… – подал он голос.
– А?… – шепнула она в ответ, пытаясь успокоиться и не выдавать своего испуга.
– Круто было…
– Так ведь лучше, да?
– Чем что?
– Чем всегда…
– Ты так говоришь, будто сравниваешь… – чуть обиженно буркнул Глеб. – Может цветы от тайного поклонника?
– Скажешь тоже… Поклонник. Некогда мне по поклонникам бегать. Тем более… – она всё же рискнула взглянуть на него, – у меня есть ты.
Перед Майей лежал всё тот же Глеб: привычный, лохматый, голый и довольный. Никаких следов выжженного трупа. Ничего такого. Она подвинулась к нему ближе, и уткнулась в плечо, пытаясь вспомнить, как он обычно пахнет, но никак не могла сообразить. Эта информация словно исчезла, и сейчас запах Глеба показался чужим, новым. И не было в нём ничего такого особенного, что когда-то забавляло её, заставляя сердце чуть вздрагивать каждый раз, когда они оказывались рядом.
– Надо спать, Май. Завтра на работу как-никак.
– Да… Для игр нужно выбирать другое время, – неожиданно сказала она и прикусила язык.
– Игры? Ты о чем?
– Не знаю… Уже засыпаю. Доброй ночи.
Пустой холст
Я видел, как остывал кофе в чашке, брошенной на столе около плиты, как белеют пустые холсты, расставленные вдоль стен и под окнами, но больше всего меня занимала игра света фонаря, проникающего сквозь полупрозрачные шторы в комнату. Это был не луч света в том самом проклятущем тёмном царстве. Это была крошечная попытка жизни победить смерть. Свет рассеивался тем больше, чем дальше уползал в комнату, по частичке пропадал, исчезал, растворялся… Я мог бы подобрать ещё сотню синонимов, но все они были слишком не такими, какой я видел смерть этого луча. Если бы рядом был Денеб, он снова бы сказал, что я слишком переживаю о том, что с нами стало и слишком часто думаю о том, что будет. Но отпустить мысль о том, что я почти такой же умирающий полупрозрачный луч света, – не мог.
На подоконнике тяжелым грузом лежали наброски иллюстраций к детскому сборнику сказок. Хорошо было бы понять, зачем на самом деле я ввязался в это дело. Майя. Я заприметил её давно, на каком-то благотворительном мероприятии. Она слишком добрая и отзывчивая, люди такими не бывают, хоть сиё утверждение и противоречит существованию этой девушки. Именно такая, почти незамутненная и открытая душа мне и была нужна. Достаточно долго я думал, как бы к ней подобраться, расположить к себе: выход нашелся сам собой. Майя – трудоголик, и для неё большое значение имеет волонтёрство. А дальше оставалось навести некоторые справки, побродить по значимым местам и вуаля. Она почти у меня в руках.
Невольно вспомнилось её удивленное и смущенное лицо, когда я позволил себе прикосновение. Майя говорила, что у неё есть парень. Будет интересно с ним посоревноваться. Ради достижения своей цели, я готов пойти даже на некоторые искажения личности этой чудесной девушки. Хуже точно не станет. А может быть, даже будет лучше.
Рука предательски заныла, и я поднялся, чтобы размяться. Покрутил ладонью из стороны в сторону, но стало только хуже.
– Да чтоб тебя…
Противный холодный кофе взбодрил меня, и я, позабыв о боли и о времени на часах, принялся рисовать на первом попавшемся под руку холсте. Белый, совершенно чистый. Девственно-чистый, я бы сказал. Совсем как весеннее поле, или наполненная талой водой река после бурной оттепели. Мне не нужен был привычный набор кистей, я обошёлся одной, которая первой легла в ладонь. И краска тоже была одна единственная, в темноте она казалась тёмно-коричневой, но на самом деле – тёмно-красная. А хотелось бы писать чёрной, как сама ночь.
Из-под моей руки выходил знакомый образ, только контур, который я даже не собирался заливать краской. Эта картина не такая, как все остальные. Обычно я пишу полноценные, многоплановые истории на холстах. Пишу тот мир, который хочу видеть. Но в эти ночные минуты, когда душа тоскливо рвалась неизвестно куда, только эти изящные линии, сливающиеся в прекрасную женскую фигуру, успокаивали меня, возвращали туда, где я есть.
За плавным изгибом нежной тонкой шеи следовали чудесные, точеные плечи и чуть разведенные в стороны руки. Тонкая линия, намекающая на позвоночник, талия… И самое главное – потрясающие крылья, звенящие, искрящиеся, играющие огнём. Сначала я вывел их широкими, крупными мазками, резко смахивая краску вниз, а после – любовно выписал каждое пёрышко. Дышать не хотелось от восхищения силой и красотой. Феникс. Сколько таких картин я уничтожил? Сжёг, как и положено. А потом возродил – нарисовал снова. И буду это делать до тех пор, пока не успокоюсь.
– Ты прекрасна, – шепнул я картине, мимоходом отметив, что за окном стало гораздо светлее, и комнату освещал уже не фонарь.
В дверь тихо постучали. Так делал только Ден. Мой вечный друг, партнёр и товарищ. Моя сущность. И что его принесло в такую рань? Я быстро отставил холст лицом к стене, закинул на его место новый, и добрался до коридора.
– Разбудил? – с порога начал Денеб. Он принёс с собой свежесть февральского утра, напополам с весенней влажностью.
– Я не спал.
– Совсем? – он приподнял бровь и удивленно глянул на меня. Чего удивляется, спрашивается? Будто бы этот факт для него вновинку.
– Совсем. Рисовал, – я выставил вперед перепачканные краской руки.
– Покажешь?
– Испортил.
– Лучше б поспал, честное слово, – Ден бросил куртку на вешалку, скинул обувь и по-хозяйски расположился посреди комнаты на стуле, оседлав его задом наперёд. Никогда не мог терпеть эту его привычку.
– Да какое спать… Сначала иллюстрации продумывал, а потом…
– Вдохновение напало? – хохотнул он, оглядывая комнату в поисках чего-нибудь интересного. Я бы и хотел рассказать ему о своём навязчивом желании рисовать одного и того же Феникса, но что-то останавливало меня из раза в раз.
– Можно и так сказать. Но ни во что хорошее не вылилось. Мне вообще трудно рисовать в это время года.
– Тоскливо, ага.
– Ты чего пришёл-то? – я опустился на пол, схватив пустой холст грязными руками, оставляя неаккуратные отпечатки по краю.
– А… Да так, не спалось. У тебя с рукой что? – Ден пристально смотрел на меня, я чувствовал его взгляд даже спиной. Вот же сущность, знает, чем меня пронять.
– Болит.
– Это я похоже расслабился немного, – буркнул он и встал наконец-то со стула.
– Да ладно. Пройдет.
– Пройти-то пройдёт, но сам факт, – Ден сел рядом со мной и взялся за запястье своими ледяными руками. Боль сразу стала менее ощутимой, от моего друга шло тепло, согревая и его ладони и меня. – Ты бы раньше сказал, Льё.
– Спасибо, Ден, – неловко улыбнулся я.
В такие моменты мне всегда становилось немного не по себе, с самого детства. Столько внимания и заботы я никогда ни от кого не получал. И это в большей степени заслуга Денеба – он не самая обычная сущность. Вернее, совершенно необычная.
Мне не повезло родиться экзистенциалистом, менять мир только одним простым движением кисти или карандаша, или руки, с которой стекают страшные, чёрные экзистенциальные чернила. Я могу внедриться в любой мозг и исказить память, личность, сделать человека таким, каким хочу его видеть. Рисуя мир, я его изменяю по своему усмотрению, но при этом всегда знаю, где мир настоящий, а где моя экзистенциальная подделка. Сущности же, вроде Денеба, всегда работают в паре с экзистенциалистами, помогают, поддерживают. Меняют своё тело, цепной реакцией вызывая изменения и в пространстве вокруг них.
Я невольно покосился на друга: он задумчиво смотрел на белый, чуть испачканный краской холст. Его шея, руки, выглядывающие из-под чёрной футболки, были сплошь покрыты татуировками, как и всё тело. Это – его способ искажения. Рисунки меняются по воле Дена, и меняют мир. Да и тело – только сосуд, на самом деле он совершенно не такой. Он – другой. Туманно-огненный.
– А мне который день снится шиповник, – неожиданно выдал Денеб с тяжелым вздохом.
– Настоящий?
– И настоящий тоже, – он взял с пола кисть, окунул в краску и нарисовал простой цветок на холсте.
– Не к добру.
– Почему?
– Ну с шипами он…
– Зато красивый. Я эскизы для татушки из него сделал.
– Себе бить будешь? – спросил я только, чтобы спросить. Дену не обязательно набивать татуировки привычным способом, он их может сделать за пару секунд кому угодно и где угодно.
– Неа, он для девушки подойдёт. Красиво будет. Оставлю, вдруг кому-нибудь понадобится.
– Для девушки… – эхом отозвался я, вспомнив Майю. Нет, такие штуки не для неё.
– Ты мне так и не рассказал про эту свою… Забыл имя, – Ден поднялся и побрел к открытой кухне, устроенной чуть в стороне.
– Майя.
– Да, точно, – он бросил грязную кружку в мойку и принялся варить свежий кофе. – Так что там с ней?
– Ничего особенного, – я продолжил рисунок Дена, дорисовывая ветки и листья к цветку. – Крайне удачное знакомство вышло. Она идеально подходит для моего небольшого эксперимента.
– Я думал, что ты забросил эти дурацкие мысли.
– Ден, как забросить? Ну как? Если вот оно – совсем рядом, понемногу формируется, собирается со всех сторон.
– Думаешь, будет такое же гигантское влияние, как и в прошлый раз? Когда того Феникса затянуло? Без крыла оставило? – Денеб медитативно разлил кофе по чашкам и поднёс мне одну.
– Будет ещё веселее, помяни моё слово.
– Я бы вместо таких гигантов лучше бы поработал с мелкими… Проклятье бы извёл какое-нибудь…
– Ну этого добра навалом.
– Не в буфере же?
– Иногда и в буфере. Ко мне тут один товарищ заглядывал… Говорит, проскакивают они и сюда. Так что тебе работка найдётся!
– О! Это хорошо, а то я себя стариком каким-то чувствую. Скучновато тут, в Москве, – Ден сверкнул глазами. Ох уж эта сущность. Ненасытный.
– Жизнь отступников не самая весёлая, соглашусь. Но всё в наших руках, мой дорогой друг! – я поднял кружку с кофе так, если бы держал бокал с вином, и отпил. Оказывается, после бессонной ночи этот напиток дарит некоторое успокоение, настраивает на едва бодрый утренний лад.
– Ничего в наших руках нет, кроме всякой ерунды. Я уже подумываю о том, чтобы иногда татушки бить так, как только я умею. Не страшно ведь, если чуток искажать людей? – ухмыльнулся Ден. – Меточки ставить, забавно. Или нет?
– Смотря какие метки, – с этими метками всегда что-нибудь, да не так. Сущности любят хулиганить – последить за кем-нибудь или энергию отобрать. Гораздо интереснее ставить метки не на людей, конечно. Но в буфере не так много отступников, которые бы поняли такую шутку, а работающие экзистенциалисты и Фениксы за это могут и до суда довести, ну или выговора на крайний случай. Страшного ничего, вот только хлопот и неприятных встреч – слишком много.
– Да никакие. Дурацкая идея. Тоже скучная, – он прошёл к окну и всмотрелся в серую улицу. – Слушай, Льё, ты Майю эту всё же как объект рассматриваешь?
– Не знаю, правда. Я начал немного её искажать, совсем капельку, хочу, чтобы она была свободнее со мной.
– Боится?
– Угу… – подумав, я зачерпнул побольше краски на широкую кисть, и принялся закрашивать рисунок сплошным чёрным.
– Я б тебя тоже боялся на её месте.
– Ах-ха-ха! – рассмеялся я, не в силах совладать с собой. – Да ты бы уже давно оказался в моей постели!
– Но-но! Я бы попросил, – с таким же смехом ответил Ден, – ещё неизвестно, кто в чьей оказался бы.
– Вот ты дурак…
– Сам такой. Художник, – и уже серьёзнее добавил, – будь осторожен. Не давай повода себя ни в чём уличить. Искажения людей без причины запрещены, а тебе – в особенности.
– Ден, мы в буфере. Никто ничего не узнает…
– Ну-ну.
Я задумался, поглядывая, как Денеб мирно пьёт кофе, задумчиво блуждая по комнате взглядом, иногда задерживаясь на мелких деталях. Буфер. Как давно я здесь? Вспомнить сложно. Я не люблю вспоминать, но постоянно это делаю. После изгнания, за дело, конечно, мне доступны только буферы – спокойные города под защитой. Сюда не проникают влияния, если только изредка и самые мелкие, зачастую те, которых создают всякие колдуны и маги, обитающие в Москве. Жаль, что меня определили сюда. Среднеазиатская линия. Лучше бы отправили в Европейскую. Будапешт мне роднее. Хотя все буферы одинаково тоскливые – города для людей, архивов и отпусков. Ну и для таких, как мы с Деном – отступников и изгнанников, можно сказать преступников. Меня избегают даже свои, даже те экзистенциалисты, с которыми я учился и дружил когда-то, те, с кем довольно плотно сотрудничал. Ну и Денебу заодно достаётся.
– Тебе не кажется, – продолжил я, нарушая прекрасную утреннюю тишину, – что без дела мы тут просто сойдём с ума? Разве простая жизнь нам подходит?
– Чем тебе не нравится делать то, что ты сейчас делаешь? Пиши картины, организуй выставки, открой ещё одну галерею или ресторан. У тебя тут столько связей уже образовалось, можно по самую крышечку загрузиться, – парировал вполне логично Ден, в общем-то он всегда немного отрезвлял меня.
– Это всё не то. Ты и сам прекрасно понимаешь. Только что ведь говорил! Мы привыкли применять свою силу, нельзя просто так взять и засунуть собственную природу куда подальше. А эти мелкие масштабы “шуточек” только угнетают и злят, – я добрался до раковины и принялся отмывать руки.
– Понимаю… Но как-то… А-а-а-а! Да к чёрту! – Ден хлопнул по столешнице громко и звонко, пустая кружка подскочила и тоскливо звякнула. – Искажай эту… Как её? Майю. Готовь. А я тебе помогу с влиянием. И будь что будет. Не помирать же теперь от тоски, да?
– Да… – я вытер руки и подошёл к нему. – Спасибо, essentia (сущность (лат)).
– Mollit viros otium (безделье делает людей слабыми (лат.)), – откликнулся он и хлопнул меня по плечу.
– Ленивыми оно их делает… И амёбными.
– И это тоже… Льё, – Ден вгляделся в мои глаза, готовясь сказать что-то важное. Он всегда так делал, сколько я его помню. Заглянет в душу и только потом говорит, будто проверяет, готов ты или нет. – А может тебе на Майю не как на объект глянуть?
– В каком смысле? Ты мне в неё влюбиться предлагаешь?
– Ну специально такое не сделать, но хоть повстречался бы? Или она совсем не то?
– А я что делаю по-твоему? Цветы два раза дарил уже. Три. Если быть точным. Один раз она их не взяла, второй раз выбросила…
– Третий? – Денеб продолжал сверлить меня взглядом. ну что за дурацкая привычка?
– Оставила. И то потому, что я сам их ей домой привез.
– Вот же ты! – надулся Ден. – Хоть бы сказал… Ну и как она?
– Чего она? Взяла, а куда деваться было?
– Да я не о том…
– Ты опять? Озабоченный. Это даже не свидание было!
– И что? – пожал плечами Ден. Ну да, это он мог утащить в своё логово девушку при первой же встрече и даже не смущался, наоборот – гордился. Сущности все такие: не выжидают, а действуют, редко сомневаются, потому что с чувствами у них туговато. Но Денеб не такой, мы с ним настолько сроднились, что какая-то часть меня теперь его, и наоборот, поэтому… У моей сущности есть чувства. Но повадки никуда не денешь.
– И ничего, – скривился я, как и всегда во время таких разговоров. Терпеть их не могу. – Я ж не ты.
– Скажи просто, что ты её не интересуешь как мужчина, – хохотнул он.
– Дать что ли тебе в лоб, а?
– Льё, ну ты как маленький, честное слово.
