Тея Либелле
Фейерверк жанров
Лисовский повернулся к Карпенко, но парень промолчал. Лариса, между тем, бросала на Витька испепеляющие гневные взгляды. Майор усмехнулся и продолжил:
– Но доверить первому встречному такое серьезное дело он, конечно, не мог, поэтому положил в шкатулку не настоящие камешки, а их копию, которую еще загодя сделал в Москве.
– Какую копию? – подал голос Витек, явно шокированный услышанным.
– Обыкновенную, – с улыбкой продолжил Лисовский. – А настоящие орешки лежали у него в машине, в бардачке. Да, Шива?
Шива ничего не ответил.
– Я, – продолжил Андрей, – еще никак не мог понять, почему такую ценность профессор держал просто в шкатулке, которая даже никак не закрывалась. Да все просто! Ему надо было, чтобы их оттуда могли спокойно взять. Но Карпенко тоже был не промах, уговорил свою подругу Ларису забрать орешки, уверяя, конечно, что ее никто не заподозрит. И все бы было шито-крыто, если бы в это время я не приехал в пансионат.
– Да уж, гад ты, начальничек, явился как с неба свалился, – проворчал, сидя в углу, Шива.
– Ну что? Комедия закончилась, – объявил майор и, подходя к двери, сказал громко: – Ребята, забирайте археолога.
Спустя пару часов, когда Андрей прогуливался с Рябковым по территории пансионата и наконец-то наслаждался покоем, администратор спросил:
– Почему, как вы думаете, этот Шива сообщил мне о пропаже орехов?
– Я думаю, Виктор Евграфович, – Андрей почесал бородку, – что это, скорее всего, из-за Карпенко. Он ведь использовал парня втемную и надеялся, что, пока тот будет заниматься липовыми камешками в Москве, спокойно уедет с настоящими. Тем более что настоящий профессор уже заявил об их пропаже.
– Так получается, этот Шива хотел просто увести следствие в сторону от своей персоны! – воскликнул Рябков.
– Ну конечно, – улыбнулся Андрей. – Правда, опера из «антикварного» отдела все равно бы потом вышли на него, но время… время было бы уже упущено.
И они пошли дальше, растаптывая на дорожке первые белоснежные хлопья снега.
Романтика чувств
Тея Либелле
Романтика
– Мы с тобой как те, две подруги под окном пряли поздно вечерком…
– Специально перефразируешь? Ты ж отличница? – насупилась я, зная, что Ленка всегда была против моих отношений с Женькой. А он с третьего класса носил мне портфель и на восьмое марта дарил большой букет тюльпанов.
– Тосик, не ходи сегодня туда, – подруга крепко обняла меня за плечи, – прошу тебя. Не ровня он тебе. Пойдешь на проводы, значит дашь обещание ждать. А мы поступать в институт будем, вдруг кто-то понравится? У тебя же аттестат на «пять», а Женька всегда в троечниках ходил.
– И что?
– Да то, что недалекий он. Его ничего кроме уличных драк не интересует. Вот скажи, какие у него мечты? Что он в жизни хочет? Ты – быть учительницей, а он? Механиком? И как ты будешь жить с механиком? Всегда вонючий маслом, разговоры только про машины, да еще и с матом.
– Женька не ругается.
– Это при тебе.
– Хватит…
– Нечего хватать, мама говорит «не пара он тебе».
– Пусть твоя мама за твоим папой смотрит, а то он тоже у вас не святой, оказывается. Волочится за кассиршей. Нет?
Ленка побледнела, стиснула кулаки и выбежала из комнаты. В дверях она столкнулась с Женькой.
– Что, так жарко поговорили? Куда это она?
– Так, неважно.
– На проводы, я понимаю, не пойдет?
– Нет, – обувая туфли на высоком каблуке в цвет платья, ответила я.
«Эх, не время сейчас для выяснения отношений, – подумалось, – но горько как-то после разговора».
Проводы прошли на «ура». Прибыли все одноклассники, кроме Ленки, многие из родителей. Это были первые проводы в армию в нашем классе. Пришли учителя. В общем, классика жанра. Алкоголь принесли, но пьянства не случилось.
В семь утра все собрались у военкомата. Пошел дождь. Кто-то из провожающих всхлипывал. Кто-то их одергивал, мол, не война же. Чего мокроту разводить?
Мои туфли-лодочки сморщились от дождя, ноги озябли. Я тряслась мелкой дрожью, то ли от нервов, то ли от холода. Лицо родного Женьки в автобусном окне было невеселым. Он подмигнул мне, как обычно, дескать, до скорой встречи.
Не знала тогда я, что именно этот день станет последним в нашей с Женькой романтической любви.
Поступать я поехала в тот город, где квартировалась часть, в которой служил Женька. Попал он в милицейский батальон. Лето пролетело в заботах. Я была абитуриентом, успешно сдала вступительные экзамены и стала студенткой. Многому научилась.
Денег становилось меньше. Я строго планировала расходы на каждый день, проезд и покупку канцтоваров. Все равно не хватало. Надо было искать подработку.
Своими проблемами я поделилась с Женькой, когда принесла ему на КПП в очередной раз его любимые пирожки с яблоками. Это можно было два раза в месяц. Разговаривать особо мы не могли, так, перекинуться парой слов. Женька вел себя необычно. Был хмурым, не шутил и не подбадривал. Казалось, я его раздражаю.
Через два дня в институте возле аудитории меня ждала его тетя.
– Будешь у меня жить. Комнату снимать. Плата обычная. Домашняя уборка, приготовление обеда… Ужин на мне. Сможешь мне помогать в секретарском деле?
Я была на седьмом небе! Помогать печатать тексты известного профессионала в области журналистки? Да я и мечтать не могла!
Учеба в институте на первом курсе оказалась напряжённой. Дни летели. Наступила осень, за ней зима. В предпраздничной суете я не заметила, как пропустила обе встречи на КПП.
– Нинель Антоновна, вы не знаете, вам Женька не звонил, как у него дела?
Вечером мы с ней обсуждали прошедший день и планировали дела на завтра.
– Нет. У них какие-то учения были. Его в механики взяли. Руки у него золотые, как у отца. А что, давно не писал?
– Давно.
– А ты давно пирожки носила?
– Давно. Забыла.
В тот вечер было не до разговоров. Читать не хотелось. Телевизор вещал фоном. Я села писать письмо Ленке. Она в институт не поступила и поехала в Калугу, подала документы в техникум. Долгое время из-за обиды она мне не отвечала на письма. Потом ответила. Ей тоже было несладко. Вдали от дома всем трудно. Мы старались подбадривать друг друга добрыми словами. Уже за полночь закончила душевное послание, как прозвенел звонок на входной двери. Я слышала, Нинель пошаркала стоптанными тапочками по полу в коридоре и посмотрела в глазок.
– Жека!? – удивилась она, – Ты?
– Я, Нинель, познакомься, это Артем.
– Очень приятно, Артем, Нинель Антоновна.
– Мы ненадолго, поесть и искупаться. Мы на патруле на проспекте. Повезло, что твой адрес. А Тосик спит?
– Нет, не сплю, – закутавшись в длинный халат, я стала напротив двери. Мне навстречу шагнул незнакомый коренастый солдат и представился сам.
– Артем! Прошу любить и жаловать!
Удивительно, Жека не пошевелился.
Из вежливости я подала свою руку в протянутую жаркую ладонь незнакомца, а он задержал ее дольше норм приличия. В конце концов пришлось отдернуть руку. Минута знакомства затянулась. Артем по-хозяйски подхватил меня под локоть и направился на кухню. Нинель он сказал, что она может отдыхать. В общем, вел себя как директор.
– Мы сами сообразим что-нибудь поесть, правда, Тосик? – выдохнул он мне в лицо. – Иди ты первый, купайся, я потом, – прозвучало в сторону Женьки как приказ.
Когда дверь в ванную закрылась, нахал крепко притянул меня за талию.
– Вот слушай, сейчас твой Женька сделает воду погромче, чтобы тебя не смущать. Мы с ним так договорились. Я в части «дед», скоро на дембель, а он, «салага», должен мне. Что скажу, то и сделает. Скажу воду погромче, значит погромче.
Я растерялась. Мерзкая рука коротышки шарила по моей груди. Колено его правой ноги придавило меня к подоконнику, а левая рука ограничивала в движении, ухватив мою руку и завернув ее за спину. Я выставила вторую руку локтем обидчику в грудь. Больше ничего не могла придумать. Мой мозг лихорадочно искал выход.
Вечером я катала пельмени. Деревянную скалку не убрала в шкаф. Она лежала на подоконнике, и я нащупала ее пальцами.
– Хорошо, – прошептала я Артему. – И как ты собираешься в таком напряжении? Не буду я упираться.
– Точно?
– Ну, если ты обо всем договорился с Жекой, что поделать…
Обидчик ослабил хватку, и я внезапно ударила его скалкой в ухо. Я знала, что удар в ухо лишает сил. Он дико завыл.
Увернувшись, я убежала к себе в комнату и повернула ключ.
Когда пробегала мимо ванной, услышала, как вода из крана полилась сильнее. Сердце отказывалось принимать, ум говорил, что все так, похоже, и было договорено.
Через год мне от Нинель Антоновны пришлось съехать. Она умерла. Женьку я больше не видела. Собираясь на похороны, я одела свои лучшие туфли. Они были не под цвет платья, но Нинель всегда говорила, чтобы я не оглядывалась на людей, что они скажут. В этих туфлях я провожала Женьку в армию, решила проводить в последний путь свою наставницу и очень дорогого человека. Нинель так и не узнала, почему мы с ее племянником расстались.
Она была принципиальным человеком. Ей было бы трудно принять все, как есть.
На кладбище Женька приехал не один. С женой. У нее были такие же туфли, как на мне. И была она бывшей женой Артема. Женька отбил ее у коротышки. Так отомстил за непристойность по отношению ко мне. Только меня уже это не касалось. На том кладбище я окончательно похоронила свою романтическую первую любовь. А туфли? Они оказались по возвращению домой в мусорном ведре.
Нательный крест
Джиллиан Андерсон
Мистика
Говорят, что Павлик Морозов предал своего отца, но для целого поколения советской молодежи он был герой не хуже Зои Космодемьянской, хотя она-то точно никого не предавала, скорее, наоборот.
В те времена, когда человека почитали за бога, не звали его царь-батюшка, вождь или солнце нации. Не могло быть у народа иного бога. Не задумывался народ о том, что вождь – человек, а значит, все так же смертен, как любой другой представитель своего биологического вида.
Обожествляли человека, а потом идею, за которую он ратовал, ибо идея действительно бессмертна.
Когда началась великая война, когда враг пришел на нашу землю, понадобилась народу большая вера. Но война закончилась, и вновь в большей вере отпала нужда. Осталась лишь идея.
Но, как писал великий писатель, он же мыслитель, «там, где нет места Богу, свято место пусто не бывает». А альтернатива Богу кто? Правильно, Сатана.
И правил бал Сатана много лет, а за его спиной все так же люди мучились, искали Бога.
Крещеных в то смутное время хватало, но свои нательные кресты они прятали хорошо, ибо за веру в Бога, а не за идею можно было и расстаться с жизнью, как в средние века.
Тогда же началась другая война, от участия в которой было никак не уйти простым молодым мужчинам.
В тот год у моей тетки Варвары на фронт забирали единственного сына.
Сынок ее, Ванечка, мой двоюродный брат, всем был хорош. Истинный идейный рос коммунист. Примером для меня всегда являлся того, каким должен быть советский мужчина.
Ваня, понятное дело, крещен не был, а вот его мать бабушка крестила.
Когда пришло время нам на фронт уезжать, пришла тетка Варя нас провожать.
Мне дала на дорогу серебряную ложку.
«Держи ее при себе, пусть серебро чистое и душу твою сохранит в чистоте».
А сыну тайком отдала свой золотой нательный крест.
Когда мы с Ваней сели в вагон, думал я, что он выкинет крест. Идейный же коммунист.
А он лишь головой покачал, на шею веревочку надел и под одеждой спрятал.
– Материнский дар есть материнский дар.
– Да что ты творишь, Иван! Это же подсудное дело, – попытался урезонить я брата.
– Это оберег, как молитва. А молитва материнская свята. От таких даров отказываться нельзя. А подсудным оно будет, если ты меня выдашь.
Подумал я, покачал головой и говорю:
– Ты для меня всегда примером был. Куда ж я тебя выдам… Ты мне только вот что скажи. Зачем тебе мать всучила этот крест? Лучше бы хлеба с собой дала и нож острый.
– Тебе она ложку серебряную дала, чтобы минул тебя соблазн и зло всякое стороной обходило. Смотри, не потеряй ее, – только и ответил Ваня.
В первом же нашем бою больше половины парней полегло. Тех, кто выжил, взяли в плен, а уж эта доля похуже смерти для нас обернулася.
Я был одним из тех, кого схватили живым. Обыскали, ложку нашли, хотели отнять.
Только тогда я впервые столкнулся с чудом, объяснения которому я тогда найти не мог: кто бы из врагов ни прикоснулся к серебру, бросал ложку на землю и вопил от боли.
Один враг взял в руки нож и приказал мне поднять ложку. Я поднял, и никакой не испытал боли.
Тогда мужик выхватил ее у меня, и тут же вновь взвыл, кинул трофей, а на ладони горел ожог.
Я же сам не верил своим глазам. Думал, все, теперь точно убьют. Вдруг с земли, прямо из-под ложки начал подниматься призрак в белых одеждах, сквозь которые все было видно. Скелет в лохмотьях ринулся на тех, кто убить меня мог, распугал всех. С дикими криками разбежались они, и остался я один на один со своим хранителем.
Мертвец вздохнул, словно ветер северный подул, и испарился, а ложка осталась на земле лежать.
Схватив ее, спрятав за пазуху, припустил я со всех ног к своим, будто точно знал, куда бежать.
Солдатам я сказал, что меня среди трупов тоже приняли за мертвого, так я и спасся. Ну не рассказывать же им было про призрака из серебряной теткиной ложки.
Спустя год вернулся я в родное село, честно тетке Варе ложку вернул и прощения попросил, что не знаю, жив ли сын ее родной или убили, или в плен взяли.
– В плен не взяли, – покачала головой тетка. – На нем мой нательный крест, с ним Господь Иисус Христос. Он бы не допустил, чтобы подвергли сына моего лютым пыткам. Значит, или жив, но пока дорога его жизни лежит не мимо нашего села, либо убили… Тогда уж душа его на небесах.
– Какая, – говорю, – такая душа? Мы же коммунисты, для нас главное идея. Тело же человеческое умрет. И всё на этом…
Варвара лишь головой покачала.
– А с чего тогда нечестивые ложку в руки взять не могли? С чего призрак деда моего на помощь к тебе пришел? То-то, меня не проведешь, я всё знаю.
Ох, Коленька, ты бы душу свою Богу открыл. Не то сгинешь в небытии. Так ведь в Библии написано, все мы по вере получаем то, что заслужили. Почитай, у меня на сеновале она спрятана.
Подумал я, ночью взял фонарь, пошел на сеновал читать. Да так до самой до зари читал.
Потом, под утро, ложку достал, положил на раскрытую книгу и прошептал:
– Спаситель мой, спасибо тебе, ступай на небеса да прибудь в покое рядом со святыми духами.
Сначала на сеновале царила тишина, потом поднялся из-под ложки призрак, прошелестел «благодарю» и растаял. А ложка осталась. Спрятал ее назад за пазуху, почувствовал, что она мне нужна.
Через месяц собрал котомку, поцеловал тетю Варю и ушел в соседний город, где начали восстанавливать православный храм.
А еще через год там нашел меня Ванечка. Я его как увидел, не поверил своим глазам.
Словно и не было войны, только почему-то темные очки на нем.
Обнялись, сели на завалинке, стали вспоминать детство, а потом и до войны дошли.
– Надо же, это крест нательный тебе жизнь спас и так сохранил, словно годы над тобой не властны?
– Он, родимый, – улыбнулся Ваня.
– А очки черные зачем? С глазами что-то?
Помолчал Ваня да и снял очки. Я тогда от ужаса рот себе зажал обеими руками.
На месте глаз была только зарубцевавшаяся плоть и шрамы.
– Ослепили тебя, ироды…
– Нет, брат мой Николай, глаз лишили, но не зрения. Они тогда требовали, чтобы снял я крест и от Христа отрекся. А я им сказал, что будущее их вижу. Вижу забвение и небытие.
Они вырезали мне глаза. «Моя душа зряча, что мне глаза, ведь мир я вижу так, как никому не дано из вас». Один ножом ударил меня за то в грудь. Метил в сердце, а лезвие зацепило крест и выпало, оплавленное.
Страшно стало им, хотели голову мне отрезать. Их главарь схватил меч, пытался замахнуться им, а меч его к земле тянул, не давал разогнуться. Ни один из них так и не смог поднять его.
Понял я, что не мое там место и время умирать.
Враги бежали в страхе, надеялись, что я от боли или кровопотери сам умру.
Я же перевязал глаза, как мог, и побрел туда, куда указывал Бог.
Помолчали, потом я спросил:
– И куда же ты пришел?
– В дом один пришел. Там девушка отца и братьев ждала. А я видел, не придет никто. Так ей сказал. Сначала кричала и плакала несчастная, потом стала обо мне заботиться.
Родила мне сына, я ему свой крест передал.
Они скоро к маме моей придут, она по кресту их узнает.
А ко мне ангел приходил, шепнул, что я тебе с храмом помочь должен.
Так мы и восстанавливали храм. И людям, жаждущим веры, возвращали ее.
Я священником стал, мой брат во всем мне помогает. У них с женой уже шестеро детей, пятерых я своими руками крестил.
Когда Варвара уходила к Богу на небеса, улыбалась, совсем не страшно было ей.
И нам, хоть и грустно, не было страшно.
«До встречи, любимая тетушка», – шепнул ей на ухо перед тем, как душа ее рассталась с телом. «До встречи, Коленька», – шепнула она и ушла. И, хоть и стало без нее тоскливо, мы не плакали, ведь ей там теперь тепло. Она среди своих.
Ложку, когда время придет, крестникам передам, и крест свой собственный нательный тоже. Им еще предстоит узнать, какая сила живет в таких вещах.
Вакцина спокойствия
Дина Шлегель
Фантастика, антиутопия
– Дорогая, ты сделала мой чай? – Георгий спустился по лестнице в обеденный зал. Мужчина был бесподобен. Безукоризненно выглаженная белая рубашка подчеркивала его серьезность. Брюки с выверенными линейкой стрелками и темный пиджак превосходно дополняли деловой образ. Как всегда. Главное – идеал.
Сегодня предстояла заключительная встреча со спонсорами. Решался самый важный вопрос – стоит ли вносить оплату за очередные порции вакцин для горожан. Георгий знал – без «уколов спокойствия» жители Квайтсити не справятся. Постоянные стрессы и скандалы способны остановить работу всех социальных организаций за неделю.
Поэтому идея Международного института мозга о блокировке эмоций и чувств человечества с помощью «волшебных прививок» триста лет назад вызвала шквал положительных отзывов. Результаты экспериментальной группы показали отсутствие побочных эффектов. Внедрение разработки началось.
И уже через год продемонстрировало восхитительные результаты. Исчезновение чувств и эмоций привело к повышению работоспособности и увеличению продолжительности жизни подопытных людей. Они перестали реагировать на стрессовые ситуации. «Отключение» любви и симпатии понизило влияние семьи на принятие решений. Уменьшилось количество родственников, устроенных на работу к более успешным братьям, сестрам, тетям и дядям. Доходы населения выросли. Теперь не нужно было отвлекаться от выполнения своего социального долга. А дети? С ними находились профессионалы: няни, гувернантки, тьюторы. Они обучали молодое поколение, следили за их здоровьем и благополучием. Эмоции малышей уже не имели значения: вакцина ставилась сразу после рождения. Квайтсити развивался ударными темпами.
Георгию повезло – при устройстве в администрацию каждый новый работник сразу получал дозу вакцины. Вместе с собой он взял супругу и детей. И уже десять лет семья Ковардов не знала бед. Закончились истерики, исчезла ревность, ушло недоверие. Все делали только то, что нужно. Сыновья – учились. Жена следила за домом. Муж – работал на благо семьи. Каждое воскресенье устраивался званый ужин с родственниками, на котором обсуждались все вопросы. Раз в год организовывалась поездка на курорт. Исключительно в санаторий. Для поддержания здоровья организма каждого члена семьи. Дважды за пять лет делались крупные покупки. По списку, предварительно составленному женой. Всё было распланировано до мелочей. И никаких тревог, слез, неожиданностей.
По этой причине Геогрий абсолютно точно знал – он сделает всё возможное, чтобы получить финансы для вакцинации. Она была нужна, как воздух. Ему в первую очередь. Подходил срок нового укола. А спонсоры решили взбунтоваться. В очередной раз поднялись сенсусофилы, считавшие чувства неотъемлемой частью человечества. Псевдоученые написали несколько статей, которые нашли отклик у аудитории.
К сожалению, среди последователей оказался главный благотворитель – Сергей Филинг. Мужчина настолько увлекся идеей необходимости чувств, что уже месяц отказывался внести деньги за «уколы спокойствия». Горожане начали бунтовать. Естественно, в свободное время и в уговоренные сроки. Но бунт есть бунт. Георгий и сам хотел присоединиться к недовольным. Однако его расписание не вмещало час на споры с фанатиками.
Мужчина выпил свой чай с капелькой мятного сиропа и отправился в здание администрации. Впереди ждал бой.
