Виталий Ерёмин
Браво-брависсимо
КОРЕШКОВ. Потому и за задницу его взять куда труднее. Форточку закрыл, и кот уже никуда не прыгнет. И журналюгу не подобьёт в Верховный суд маляву накатать. А с человеком, особенно женского пола, – это сколько геморроя! Это ж сколько вокруг него плясать надо, чтобы подход найти! Не проще ли: не встал человек на путь исправления – на волю не выпускай!
ЛЕДНЕВ. А кого вы считаете исправившимся? Того, кто выполняет ваши садистские режимные требования? Того, кто вам стучит?
КОРЕШКОВ. Без стукачей с тысячной массой отъявленного бабья не управишься. Я просто обязан знать, кто чем дышит! Случись что – своей башкой отвечу.
ЛЕДНЕВ. Вы же учителем были, если вам здесь не в кайф, зачем же вы…
КОРЕШКОВ. Кому-то надо дерьмо выгребать. А ежели ты честно выгребаешь, не может оно к тебе не прилипнуть! Нос морщишь – запах мой тебе не по нутру! А ведь ты психолог, криминолог! Ты лучше меня должен понимать, с чем и с кем мы дело имеем! (машет рукой). Э, да что с тобой… Жизнь нас рассудит и, очень скоро. Глядишь, постельное белье Катковой даже не успеют поменять…
ЛЕДНЕВ. Вот как?
В релаксацию возвращается судья и заседатели.
ПОПОВ. Прошу всех встать.
Присутствующие встают.
ПОПОВ. Именем Российской Федерации выездная сессия Верховного суда Российской Федерации в составе председательствующего Попова (на отчествах звук плывет), заседателей Петровского и Николаевой …
Голос судьи становится тише…
ЛЕДНЕВ (к зрителям). Ну, вот так… это произошло.
ПОПОВ. …признать лишение свободы Катковой Ларисы Михайловны … сократить ей срок до отбытого и освободить из зала суда немедленно после оглашения настоящего приговора.
Каткова закрывает лицо руками. Ставская обнимает ее. Мосина и Агеева наблюдают за ними враждебно. Каткова хочет подойти к Ледневу, но ее окружают журналисты. Корешков жестом подзывает к себе Гаманца и что-то решительно говорит ему.
Генерал, Ставская, Шмакова, журналисты, судья и заседатели выходят из релаксации. Мосиной, Агеевой и Катковой преграждает путь Гаманец.
ГАМАНЕЦ. Подождите здесь, с вами хочет переговорить генерал. Сейчас он перекурит и вернется…
Агеева, Мосина и Каткова возвращаются в релаксацию.
Затемнение. Леднев снова на авансцене.
ЛЕДНЕВ. Что-то затевалось, я это чувствовал, в воздухе словно собиралось электричество… Те, кто сегодня проиграл, примириться с этим никак не мог…
Релаксация. Там Мосина, Агеева и Каткова.
АГЕЕВА (Мосиной). Ну, вот и всё… Не знаю, увидимся ли когда еще. Долго я не протяну…
МОСИНА. Не говори так…
АГЕЕВА. С тэбэцэ шутки плохи. Вспоминай меня, Фаечка…
МОСИНА. Ты все-таки пиши.
АГЕЕВА. Писатель из меня еще тот…
МОСИНА (вдруг). Стоп! Погоди…
На одном из кресел лежит дамская сумочка. Мосина встает, вынимает платок, обматывает им руку, тянется к сумочке. Неожиданно слышится голос Катковой.
КАТКОВА. Файка, не будь дурой, это прихват. На слабо взять хотят, неужели не понятно?
МОСИНА. Да и хрен с ним, отвечу. Ленке на этап идти, а она пустая. Лепилам заплатит…
КАТКОВА. Это тебя лечить будут – от клептомании. Учти, я тебя сейчас от раскрутки спасаю.
АГЕЕВА. Фаечка, она права.
Мосина с неохотой закрывает сумочку и кладет ее на место.
МОСИНА. Ты-то чего здесь?
КАТКОВА. Гаманец же сказал, генерал с нами потолковать хочет… Давненько я с генералами не общалась…
АГЕЕВА (в лицо Катковой). Везет же тварям…
КАТКОВА. Ленка, я тебя понимаю. Я бы тоже обзавидовалась… Вы можете нести меня по кочкам, как вам нравится. Только для того нас тут и свели, чтоб мы порвали друг друга. Не доставим им этого кайфа, девочки, давайте попрощаемся по-хорошему…
АГЕЕВА. Не получится.
КАТКОВА. Фая, а у нас получится? Были же у нас с тобой и хорошие ночки-денечки … Не на что тебе обижаться, Фаечка, это же ты меня бросила, а не я тебя. Дай я тебя обниму – на прощание…
Каткова и Мосина обнимают друг друга. Агеева отворачивается.
КАТКОВА. Прости меня за всё.
МОСИНА. И ты меня прости.
Поворотный круг разворачивает релаксацию другим боком, и теперь мы видим происходящее в соседней комнате.
Корешков, оставаясь незамеченным, через стекло наблюдает за женщинами. Стук в дверь. Корешков задергивает на окне шторку и открывает дверь, запертую изнутри на ключ. Входит Леднев, в руке у него плоская бутылка.
ЛЕДНЕВ (с деланным простодушием). Не помешал?
КОРЕШКОВ. Помешал. А как ты сюда попал?
ЛЕДНЕВ (весело). А я думал, ты настоящий мужик. Найдешь в себе силы выпить за успех другого мужика, даже если этот другой… ну кто ты мне, а я тебе? Ну, не друзья мы, это уж как пить дать. (показывает бутылку) Вискарик, Ирландия, двенадцать лет выдержки. А как я узнал про этот наблюдательный пункт? А как только ты показал релаксацию, тогда и почуял, что тут что-то не так. Ну, не может наша система сделать что-то хорошее и при этом не сделать чего-то немножечко плохого.
КОРЕШКОВ. Выйди, Леднев, или я сейчас позвоню, и тебя отсюда вынесут!
ЛЕДНЕВ. А ведь это странно, Николай Кириллович, почему тебе так тяжело с ней расстаться? Красивая, да? Согласен. Очень красивая. Но ведь порочная, судимая, хитрая, самовлюбленная…тварь. Меня осуждаешь, что зря ее освободил. А тебе она зачем здесь нужна? На что-то надеешься? Но этого не будет никогда, даже если ты сейчас помешаешь ей выйти на свободу. Она может разыграть взаимность, но только для того, чтобы грохнуть тебя. Она никогда тебе не простит, что ты не дал ей освободиться. Как это до тебя не доходит? Или у тебя крыша съехала? (после паузы). Николай Кириллович, отменяй спектакль. Звони Гаманцу и говори: спектакль отменяется…
КОРЕШКОВ. И не подумаю.
ЛЕДНЕВ. Тогда я приведу сюда генерала Никольского.
Леднев направляется к двери.
КОРЕШКОВ. Постой.
Леднев останавливается. Корешков достает сотовый телефон. Звонит – ответа нет.
ЛЕДНЕВ. Это все от волнения. Ты забыл, что здесь хорошая звукоизоляция.
Поворотный круг разворачивает к нам релаксацию. Агеева, Мосина, Каткова.
КАТКОВА. Вот сейчас я птица… Только какого хрена меня здесь закрыли, я свободный человек? Не знаю, как вы, а я пошла. Мне еще обходной подписывать… вещички собирать.
Подходит к двери. В тот же момент дверь распахивается, на пороге – Консуэла. Вид ее не сулит ничего хорошего.
Консуэла надвигается на Каткову.
КОНСУЭЛА. Ты куда, кума, устремилась?
КАТКОВА. Это ты кума, а не я. Ты с кумом ворковала. Не все надзорки падлы конченные – шепнули.
КОНСУЭЛА. Тварь! Ты за базар отвечаешь?
МОСИНА. Консуэла, так тебя Гаманец сюда пригнал? Не сама же ты из карантина выскочила?
КОНСУЭЛА. Ты о чем, подруга?
МОСИНА. Я давно должна была догадаться…
КОНСУЭЛА. Да о чем ты, в натуре? Чего трясешься?
МОСИНА. Сколько лет я мучилась… Считала, что виновата перед тобой…
КОНСУЭЛА. А что, не была?
МОСИНА. Дала слабину. Но я мучилась, а ты…
КОНСУЭЛА. А я… Что я?
МОСИНА. Сочинила себе легенду, что такая вся из себя неуловимая. Как же я раньше не догадалась!
КОНСУЭЛА. И ты можешь это доказать?
МОСИНА. Если ты способна помешать другой зэчке выйти на волю, значит, ты способна на все. Дай ей выйти.
Мосина встает между Катковой и Консуэлой.
МОСИНА (Консуэле) Отойди!
Консуэла делает шаг в сторону. Каткова подбегает к двери, отчаянно стучит в нее руками и ногами.
КАТКОВА (кричит). Эй, выпустите меня! Я свободный человек! Вы не имеете права меня держать! Вы обязаны выпустить меня до двенадцати ночи.
Неожиданно Консуэла с силой несколько раз бьется лицом по стоящему рядом столу и падает на пол.
Каткова и Мосина подходят к неподвижному телу Консуэлы, склоняются над ним.
В этот момент Консуэла проводит рукой по окровавленному лицу и мажет кровью Каткову.
КОНСУЭЛА. Все! Кирдык твоей свободе!
В комнату вбегают Гаманец и надзиратели. Поворотный круг снова приходит в движение, перед нами комната с Ледневым и Корешковым.
ЛЕДНЕВ (в сильнейшем волнении). Вот как было бы… За нанесенное Консуэле увечье Каткова получила бы новый срок. Но теперь срок получишь ты, Николай Кириллович, в компании с Гаманцом.
Через окно мы видим происходящее в релаксации: надзиратели надевают Катковой наручники, Мосина что-то кричит надзирателям…
Корешков подходит к пульту, нажимает на потайную кнопку и орёт в микрофон.
КОРЕШКОВ. Отставить! Отставить, говорю! Отставить!
Надзиратели снимают наручники с Катковой.
ЛЕДНЕВ (к публике). Я думал, самое страшное уже позади, но я ошибся. Гаманец лично вел Мосину в ее локалку. Слово за слово… Он ударил ее, а она неожиданно отвесила ему пощечину. И это на виду у других зэчек. Мосину заперли в карцер. При ней оказался крохотный кусочек бритвенного лезвия. В общем, она перерезала себе артерию. Ее обнаружили мертвой в луже крови… Узнав об этом, отряд Ставской взбунтовался.
Общежитие отряда Ставской. Вопль сотни женских глоток. Гаманец сидит связанный. Со стороны зала у решетки – Шмакова. Шум постепенно стихает.
МАВРА (зло напевает). «Мечты сбываются, иль не сбываются». Рас-кру-чива-юсь! Мавра свое дело сделала.
Появляются Корешков и Ставская.
ЖОРЖЕТТА. Девки, отрядницу привели!
СТАВСКАЯ. Девочки, ну что ж вы не даете мне спокойно уволиться? Мне ж могут приписать организацию массовых беспорядков. Меня посадить могут!
ЖОРЖЕТТА. Разве вам не сказали, из-за чего мы? Файка Мосина кончила себя.
МАВРА. Хватит балаболить? (кричит) Хозяин, где генерал? Ты обещал генерала!
КОРЕШКОВ. Приехал генерал. Идет.
Появляется генерал Никольский.
ГЕНЕРАЛ. Женщины прежде, чем бунтовать, надо разобраться.
ШМАКОВА (негромко, генералу). Товарищ генерал, их только спецназ угомонит.
МАВРА. Кто-то должен за Файку ответить. «Хозяин» Корешков, его замша Шмакова и опер Гаманец должны пойти под суд. Гаманец – за то, что довел Мосину до самоубийства. «Хозяин» и его замша – по статье «знал – не сказал». Переговоры на этом прекращаем. Требуем прессу. Не привезете журналистов, начнем вскрываться. Я буду первой. Даем два часа. Время пошло!
Снова невероятный гвалт.
ЛЕДНЕВ (выходит на сцену). На этот раз, слава богу, обошлось без пальбы. Генерал посоветовал Корешкову и Шмаковой написать заявления об уходе по собственному желанию, что они благоразумно и сделали. На Гаманца завели уголовное дело о злоупотреблении служебным положением.
СТАВСКАЯ (выходит на сцену). Тамара Ставская назначена исполняющей обязанности начальника колонии. Она нашла в архиве колонии номера могил матери и бабушки Мэри.
КОРЕШКОВ (выходит на сцену). Корешков вернулся в среднюю школу и снова стал директором.
ШМАКОВА (выходит на сцену). Вера Шмакова теперь работает у Корешкова заместителем по воспитательной работе.
ГАМАНЕЦ (выходит на сцену). Валерий Гаманец получил условный срок два года и работает теперь охранником в школе, где директорствует Корешков. Доказательств его связи с лагерными барыгами (подмигивает) не нашлось.
БРЫСИНА (выходит на сцену). Валька Брысина родила в колонии сына. Администрация во главе со Ставской ходатайствовала о ее досрочном освобождении. Валька соединилась со своим Толиком. Пара славится в своей деревне образцовым и в то же время подозрительно трезвым образом жизни.
АГЕЕВА (выходит на сцену). Ставская отменила отправку Лены Агеевой в колонию для больных туберкулезом, ее вылечили здесь. После случившегося с Мосиной Лена ведет себя замкнуто, все свободное время проводит в библиотеке.
КАТКОВА (выходит на сцену). У Ларисы Катковой после освобождения был срыв. Родители хотели определить ее в наркологическую клинику. Но она справилась сама – после того, как вышла замуж и родила дочь.
КОНСУЭЛА (выходит на сцену). Консуэла Кирдяшкина погибла на зоне якобы от удара током во время пользования кипятильником. На самом деле причина была другой. Ее поймали с поличным на оперативной связи с преемником Гаманца в должности опера…
МАВРА (выходит на сцену). Заслуженная рецидивистка Мавра единственная была осуждена за бунт в отряде. Точнее, за захват в заложники Гаманца.
ЖОРЖЕТТА (выходит на сцену). Ее подруга Жоржетта тоже не захотела свободы. Куда она без Мавры?
МЭРИ (выходит на сцену). Мэри Барт издала в США книгу, озаглавив ее по-русски «Страдалки». В английском языке подходящего синонима не нашлось.
ЛЕДНЕВ. Леднев увидел эту книгу на книжном развале на Манхэттене. Издание ее в России как-то странно застопорилось. Точку в дальнейшем раскрытии этой темы ни Леднев, ни Мэри Барт ставить не собираются…
Каткова берет за руку Ставскую, подводит к Ледневу. Теперь она стоит перед ними.
КАТКОВА. Наверное, я должна встать перед вами на колени.
ЛЕДНЕВ. Да ладно тебе.
СТАВСКАЯ. Лариса, не сходи с ума.
Каткова все же пытается опуститься на колени, но Леднев не дает ей сделать это.
ЛЕДНЕВ. Лариса, прекрати. (в зал) Хотя я ее понимаю. Теперь я знаю, что такое освободить человека. А вы представляете, каково вдруг вот так нечаянно-негаданно освободиться целой и невредимой?
Я полюбил свои страдания
Драма
Войно-Ясенецкий Валентин Феликсович – 44 года, врач, он же архиепископ Лука.
Ланская Анна Васильевна – 38 лет, жена Войно.
Михаил -14 лет, сын Войно.
Лена – 13 лет, дочь Войно.
Алексей – 12 лет, сын Войно.
Валентин – 8 лет, сын Войно.
Белецкая Софья Сергеевна – операционная медсестра.
Дрёмова Капитолина (Капа) – 20 лет, студентка медицинского факультета, затем врач.
Ошанин Лев Алексеевич – профессор медицины, друг Войно.
Патриарх Тихон.
Патриарх Сергий.
Архиерей Андрей.
Сталин Иосиф Виссарионович – вождь советского народа.
Карпов Георгий Григорьевич – 24 года, уполномоченный Совета по делам Русской Православной церкви.
Петерс Яков Христофорович – 36 лет, начальник Восточного отдела ОГПУ.
Фомин Артемий (Тёма) – 23 года, студент медицинского факультета, воинствующий безбожник, следователь ЧК.
Чуев Иннокентий (Кеша) – милиционер из Енисейска.
Массовка: больные, санитары, студенты-медики, чекисты, заключенные, прихожане
Амвон кафедрального собора. На амвоне Войно-Ясенецкий.
ВОЙНО. О, Мать моя, поруганная, презираемая Мать, Святая Церковь Христова! Ты сияла светом правды и любви, а ныне что с тобой? Тысячи и тысячи храмов твоих по всему лицу земли Русской разрушены и уничтожены, а другие осквернены. В кафедральных соборах театры и кинематографы. Кто же повинен в твоем поругании? Только ли строители новой жизни, церкви земного царства, равенства, социальной справедливости и изобилия плодов земных? Нет, не они одни, а сам народ.
Москва. Кремль. Кабинет Сталина. Сидя за письменным столом, Сталин рассматривает небольшую икону Казанской божьей матери. Стук в дверь. Сталин прячет икону в столе. Входит Карпов, совсем молодой человек.
КАРПОВ. Георгий Карпов, товарищ Сталин.
Сталин встает из-за стола. Подходит к Карпову.
СТАЛИН. Здравствуйте, товарищ Георгий. Я буду краток. Вы поедете в Ташкент. Якобы как альпинист. А на самом деле… Меня беспокоит Петерс. Он сделал немало полезного для революции. Но эти латыши, прибалты… да и грузины… Все хороши. Все они думают, что без России им бы жилось лучше. А напакостить нам можно и там, в Средней Азии. Петерс преследует там некоего Войно-Ясенецкого. Хирурга, преподавателя университета. Но хирург этот необычный. Ходит в рясе, проповедует против нашей «живой церкви». Верующие его любят, и если Петерс его прижмет, боюсь, могут взбунтоваться. Недовольных там хоть отбавляй. Задачу формулировать?
КАРПОВ. Задача ясна, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Тогда действуйте, товарищ Георгий. И с этой минуты считайте себя моим особо доверенным лицом в нашем отношении к церкви. Не скрою, мне много чего не нравится. Эти живоцерковники – такие приспособленцы. Это же предатели. Полезные, но предатели. Продажные душонки. Разве в трудную минуту им можно верить? Нас не должна ослеплять идеологическая выгода. Главное – здравый смысл, Георгий. Здравый государственный смысл!
Осень 1921-го года. Ташкент. На каждом углу лоточники, продающие фрукты и лепешки. В толпе преобладает мусульманская одежда. Но немало усатых мужчин в военной форме без погон. Противники советской власти съезжаются сюда с фронтов гражданской войны. Сюда же привозят эшелонами раненых красноармейцев. Здесь спасаются от голода жители Поволжья. После истерзанной России здесь сущий рай. Хотя и тут голодно.
Здание больницы. На стене плакат «Белый офицер, помещик и поп – злейшие враги советской власти». Пациенты греются на солнышке, «забивают козла». К приемному покою подкатывает лимузин. Из него выскакивает чекист в кожанке. Это глава Туркестанского ОГПУ Яков Петерс.
Чекисты выносят из авто молодого человека в грязном, изорванном костюме альпиниста.
КРАСНОАРМЕЕЦ. О, сам Петерс! Какую-то шишку привез.
Из больницы встречать Петерса выходит профессор ОШАНИН.
ПЕТЕРС (профессору) Наш товарищ пострадал, ответственный работник Совнаркома. Совершал восхождение, упал в расщелину, множественные переломы.
ОШАНИН. Товарищ Петерс, я не возьмусь. Надо послать за Войно-Ясенецким.
ПЕТЕРС. Ошанин, в чем дело? А если Войно нет дома? Вы ж сами профессор!
ОШАНИН. У меня узкая специализация, товарищ Петерс. А у Войно – широкая. Но главное – он мастер по излечиванию незаживающих ран. (окликает молодого парня-санитара) Фомин, быстро за профессором Войно!
Дом Валентина Войно-Ясенецкого. Профессор собирает докторский саквояж. В столовой завтракают жена профессора и четверо его детей.
ВАЛЕНТИН (хнычет). Мама, не буду я эту похлебку с капустой.
АЛЕКСЕЙ. Никто не будет.
АННА. Ребятки, ну это же только сегодня. Завтра, бог даст, будет другая еда.
МИХАИЛ. У мамы эта похлебка каждый день. Ешьте без капризов!
Появляется санитар Артемий Фомин, или Тёма. Бойкий, симпатичный.
ТЁМА. Профессор, вас ждет очень важный пациент. Сам Петерс привёз. А вот скальпели.
ВОЙНО. Ты молодец, Тёма, никто лучше тебя не точит скальпели.
ТЁМА. Стараемся, профессор.
ВОЙНО. Но с учебой у тебя не ахти. Чураешься черной медицинской работы.
ТЁМА. Замолим этот грех, профессор. Исправимся.
Тёма Фомин уходит.
АННА (покашливая, мужу). ВалЕнтин, дальше так продолжаться не может. Тех денег, что ты получаешь, хватает только на неделю. Я знаю, больные предлагают тебе овощи, фрукты, лепешки, даже мясо. Почему ты не берешь? Если у детей не будет полноценного питания, их ждет моя участь.
ВОЙНО. Анечка, у меня самого сердце разрывается. Но ты же знаешь – не могу я что-то брать у больных. Это медицинская подлость. Прости, я спешу, привезли какого-то советского вельможу.
Надев рясу священника, профессор Войно-Ясенецкий пешком идет в больницу. На него оглядываются прохожие.
ПРОХОЖИЙ. Ряженый!
ДРУГОЙ ПРОХОЖИЙ. Поп – толоконный лоб.
ПРОХОЖИЙ. Кто тебя из психушки выпустил?
Войно не реагирует.
Больничный двор. Здесь студенты медицинского факультета. Выглядят они странно. Лица у парней и девушек размалеваны сажей, на головах самодельные рога, сзади свисают веревочные хвосты. Среди них выделяется Капитолина (Капа). Девушка яркой народной красоты. В руке у нее книжка, в которую она время от времени заглядывает.
КАПА (громко оглашает). Мы – члены общества воинствующих безбожников. Проводим антирелигиозный карнавал. Сейчас будем сносить крест с церкви.
ПЕТЕРС. Что умудряетесь при этом читать, красавица?
КАПА. Самоучитель английского языка. Пригодится во время мировой революции.
Гвалт. Студенты решают, кому лезть на купол, и как лучше свалить крест.
ОШАНИН (не в полный голос, чтобы не слышал Петерс). Непростая у вас задача, молодые люди, если учесть, что при прогнившем строе люди все делали на совесть.
Появляется Тёма Фомин. В руках у него ножовка по металлу. Мероприятие безбожников готовы освещать фотограф и корреспондент пролетарской газеты. Тёма старается попасть в кадр.
ОШАНИН (в зал). Похоже, студент Фомин не собирается всю жизнь точить скальпели. Он мечтает о карьере, правда, сам еще не знает, какой именно. Но он считает себя революционером, а какой революционер без перспективы карьеры?
Появляется Войно.
ОШАНИН (Войно). Пациент долго пролежал в глубокой расщелине, во льду, обморозил ноги, началась гангрена. Но держится молодцом.
Появляется Белецкая.
ВОЙНО. Софья Сергеевна, готовьте операцию.
Операционная. Санитары ввозят на каталке Карпова. Следом входит Петерс. Вид главврача Войно-Ясенецкого в белом халате поверх рясы его коробит. Но еще больше возмущает висящая на стене операционной икона.
ПЕТЕРС. Я в курсе ваших фокусов, профессор. Но должна же быть мера. Хотите молиться – молитесь дома.
ВОЙНО. Икона здесь не только для моих молитв.
ПЕТЕРС. Церковь у нас отделена от государства. А операционная – помещение государственное. Немедленно снимите!
ВОЙНО. Хорошо. (снимает икону) Не могу же я в знак протеста отказать пациенту в помощи. Но после операции икона будет возвращена на свое место. Этого у меня потребуют тяжелые пациенты. Не встречал среди них ни одного атеиста. Впрочем… (смотрит на Карпова) вы тоже тяжелый товарищ.
КАРПОВ. Яков Христофорович, пусть икона останется.
Войно возвращает икону на место.
Капу, которая находится у входа в операционную, поведение Карпова приводит в смятение. Она вполголоса делится своими мыслями с другими студентами.
КАПА. Выходит, чтобы выжить или не лишиться ног, идейный коммунист может пойти на сделку с богом?
СТУДЕНТ. А может, это не сделка? Может, даже у самых больших большевиков атеизм – ненастоящий?
ДРУГОЙ СТУДЕНТ. Зачем тогда сбивать крест с церкви?
В это время Тёма уже забрался на купол церкви и начинает надпиливать крест.
Войно выглядывает в окно и видит, что выделывает Тёма.
ВОЙНО (Белецкой). Софья Сергеевна, погодите-ка с наркозом.
Войно сбрасывает белый халат, бежит к храму и вырывает из рук комсомольцев веревку, которой они собирались сдернуть надпиленный крест с купола церкви. Тёма слезает с купола и решает отличиться.
ТЁМА (грубо шутит). Профессор, ну вы и контра!
Войно отвешивает Тёме подзатыльник и возвращается в операционную.
ВОЙНО (Белецкой). Давайте наркоз, Софья Сергеевна.
КАРПОВ. Погодите, профессор. Успокойтесь, у вас дрожат руки. Давайте поговорим. А где же ваше христианское смирение? Стоило ли так бурно реагировать на глупые выходки юнцов? Забавники, перебесятся.
ВОЙНО. Извините, что вмешался. На минуту забыл, что так вы воспитываете нового человека. Софья Сергеевна, наркоз!
Белецкая делает Карпова два укола в обе ноги, а Войно рисует йодом на каждой ноге Карпова по кресту. Затем осеняет крестным знаменем сначала себя, потом Карпова.
КАРПОВ. А если бы я был узбеком?
ВОЙНО. Бог один, товарищ, только люди по-разному его называют.
Студенты наблюдают, как мастерски оперирует Войно.
КАПА (Тёме). Тёмка, ты извинишься перед профессором.
ТЁМА. Еще чего!
КАПА. Не извинишься – даже не подходи ко мне.
ТЁМА. Что я слышу!
Операция заканчивается. Войно выходит из операционной.
ТЁМА (Войно, кривляясь). Профессор, извиняйте, погорячился.
ВОЙНО (Капе). Бес в тебе сидит, Фомин. Извиню, пожалуй, только после ста перевязок. (Капе) Барышня, научите юношу делать перевязки.
Войно уходит. Капа показывает Тёме, как делать перевязку.
Капа отвлекается на других раненых, Тёма вдруг видит под повязкой у красноармейца нечто неприятное.
ТЁМА. Фу! Капа!
КАПА. Тёма, давай сам. Сам!
Брезгливо морщась, Тёма накладывает на рану красноармейца свежий бинт…
Университет. Медицинский факультет. Студенты в белых халатах. Войно – на кафедре.
ВОЙНО. Прежде всего, вы должны знать, что хирургия, как и вся медицина, должна быть человеческой. Но – еще более человеческой. Не просто так я говорю вам о хирургической душе. Вы должны быть с каждым пациентом в личных отношениях. Должны знать его в лицо, знать его имя и фамилию, держать в голове все подробности его операции и послеоперационного периода. Он должен чувствовать ваше сопереживание. Только в этом случае вы по-настоящему поможете страдающему человеку. Нельзя, молодые люди, лечить тело и не врачевать при этом душу. Такое врачевание непрофессионально по своей сути. А теперь я продемонстрирую вам классический распил пятки при остеомиелите…
В аудиторию ввозят каталку с больным. Войно моет руки, на него надевают чистый халат, и он делает показательную операцию.
Отдельная палата, где лежит Карпов.
КАРПОВ. Профессор, я как-то странно быстро пришел в себя после наркоза.
ВОЙНО. Я только для краткости говорил про наркоз. На самом деле я оперировал вас под регионарной анестезией.
КАРПОВ. Ваше изобретение?
ВОЙНО. Отчасти, да. Регионарная анестезия во многих отношениях предпочтительней наркоза. Наркоз – это отключение света во всем городе, тогда как нужно отключить один дом. А здесь один укол новокаина в седалищный нерв – и вся нога теряет чувствительность. Одна инъекция в срединный нерв – и можно оперировать на кисти руки. Нужно только точно попасть иглой шприца в нервные стволы.
КАРПОВ. Как жаль, что идейно вы не с нами.
ВОЙНО. Вашу революцию я поначалу принял. Сколько было правильных лозунгов. Но потом вы убили царя с его детьми… Это убийство – раковая клетка. Она будет незаметно разрастаться… Вы даже не будете чувствовать.
КАРПОВ. Гнусный варвар. Нет, это я не о вас. Помните, так назвал царя художник Репин. Поделом ему, хозяину земли русской. А вот детей, согласен, жаль.
ВОЙНО. Да как же вы не понимаете? Вы нарушили самую главную заповедь всех религий – не убий. И с этим я никогда не смирюсь. Как и с глумлением над церковью. Вы вознамерились создать свою нравственность, но это же самообман. (с сарказмом) Этих слов достаточно, чтобы меня расстрелять?
КАРПОВ. А ваш бог разве не убивал детей? А ваш бог разве не злопамятен? Ну и нравственность… Почти все наши заповеди взяты у вас, христиан. Будет вам, Валентин Феликсович. Не такие уж мы вурдалаки. По крайней мере, не все из нас.
ВОЙНО. Вы лично, может быть, и не вурдалак. Но сколько невинных осуждено и лишено жизни…во имя вашего рая на земле. А ведь не будет вашего рая. Сами устанете от вашего террора, вашего обмана и самообмана, и не будете знать, как жить дальше, к чему вести народ.
КАРПОВ. Зря вы так переживаете за православие. Авторитет вашего духовенства начал катастрофически падать еще в середине 80-х девятнадцатого века, а к двадцатому веку вы уже пали ниже некуда. Ну, что я вам буду разжевывать? А сказка Пушкина о попе разве ни о чем вам не говорит? По-моему, у нас разногласии только в терминологии. Вы говорите – бог, мы говорим – природа.
ВОЙНО. Молодой человек, что у вас с головой? Перед тем, как начать операцию, я молился за вас. И вы выжили, хотя у вас была безнадежная гангрена. Думаете, это вам природа помогла? Природа отозвалась на мои молитвы. Я духом своим предстоял на небе у престола божия во время молитвы, а вы мне про природу.
Стук в дверь. На пороге Петерс.
ВОЙНО. Людям сегодня особенно нужны утешения и молитвы, а вы что делаете? Вы утешаете обещаниями вашего рая. Но вашего рая не будет никогда. Даже через сто лет.
ПЕТЕРС (Карпову). Видишь, как разрешать ему иконку. На глазах борзеет.
Войно выходит. В дверях он сталкивается с Белецкой. Войно идет дальше, а Белецкая, услышав, что в палате посетитель, прислушивается к разговору.
КАРПОВ. Спасибо, Яков. Вовремя вы меня сюда доставили. Знаешь, а ведь я уже мысленно похоронил себя. Даже если бы отняли ноги… Жизнь без ног – разве жизнь? Я бы застрелился. И вот – Войно воскресил меня. Оставил бы ты его в покое. Не ради меня. Он нам еще пригодится. Нам будут нужны тысячи хирургов. Если даже он передаст свой опыт сотне студентов, а те – еще тысяче…
ПЕТЕРС (перебивает). Георгий, напомни мне, кто это сказал? «Необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать и расстреливать беспощадно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады». Или для тебя Ильич не авторитет?
КАРПОВ. Но Войно только изображает попа в знак протеста против нашей политики.
ПЕТЕРС. Как же ты ошибаешься! Он хуже настоящего попа. Но я скоро покончу с православием в Средней Азии одним махом. Взорву к чертовой матери Ташкентский кафедральный собор. Только не надо мне про Герострата, не надо, Георгий!
КАРПОВ. Надеюсь, это не ваша личная инициатива?
ПЕТЕРС. Жду «добро» из Москвы.
Больничный коридор.
Белецкая тихонько передает подслушанный разговор Войно.
ВОЙНО. Софья Сергеевна, вы не могли чего-то не так понять? Может быть, это была плохая шутка?
БЕЛЕЦКАЯ. Разве такими вещами шутят?
ВОЙНО. Тогда у меня к вам большая просьба, Софья Сергеевна. Немедленно сообщите эту новость архиерею Андрею. Страшно мне вас посылать через весь Ташкент, но мне надо домой. Очень надо. Только будьте осторожны. Вы знаете, сейчас здесь скрываются оренбургские казаки. Чекисты устраивают на них облавы.
Двор больницы.Белецкая выходит из больницы и тут же попадает под обстрел. Шальная пуля ранит ее в бедро.
Операционная. Войно вытаскивает пулю. Белецкая нервничает.
ВОЙНО. Не стесняйтесь меня, уважаемая коллега. Не исключено, что и меня вам придется лицезреть в непривычном виде. Тем более, что и стесняться вам нечего. Совсем наоборот…
БЕЛЕЦКАЯ. Ах, Войно! Совсем не умеете делать женщинам комплименты.
ВОЙНО. Это от смущения, любезная Софья Сергеевна.
Входит Ошанин.
ОШАНИН. Валентин, ты не забыл? Я должен осмотреть Анну.
Дом Войно. Анна лежит на кушетке. Появляются Войно и Ошанин.
АННА. Что-то случилось? (Ошанину) Я уж думала, не придете.
ОШАНИН. Небольшое недоразумение.
АННА. У вас, Лев Алексеевич, недоразумение? Или у ВалЕнтина?
ВОЙНО. У нас. Белецкая ранена, шальная пуля. Пришлось вытаскивать. Анечка, ну ты же знаешь, пулю нельзя оставлять в теле.
АННА (Ошанину). Интересно, а почему не вы? Почему не вы вынули пулю?
ВОЙНО. Лев Алексеевич был занят.
АННА. Каждый день я слышу, что нет более занятого доктора, чем ты. Но оказывается…
ВОЙНО. Анечка, просто ты не знаешь… Я послал Софью Сергеевну, можно сказать на смерть, а когда она получила пулю… не мог же я отдать извлечение пули Льву Алексеевичу?
ОШАНИН (перебивает). Я готов осмотреть вас, Анна Васильевна.
АННА. Нет уж, спасибо. Я накрыла вам, господа, в столовой. Хотя… накрыла – сильно сказано. Но уж чем богата… приятного аппетита. (уходит в другую комнату)
Войно и Ошанин проходят в столовую, садятся за стол. Перед ними тарелки с похлебкой.
ВОЙНО. Похлебка с капустой без хлеба. Боюсь, меня стошнит. Но можно выпить по глотку разведенного спирта, и тогда суп будет не едой, а закуской. (наливает в стаканы)
ОШАНИН. Войно! Что с тобой? Ты ж не пьешь!
ВОЙНО (прекращает наливать). Сколько ей осталось, Лев? (Ошанин пожимает плечами) Я плохой муж, просто чудовище… А ведь, помнится, я очень рекомендовал тебя Анне, тогда, в Читинском госпитале… Но она не послушала. Ты все же осмотри ее, а я пока сбегаю к своим церковным братьям. Нутром чую, я им нужен.
ОШАНИН. Душа есть страсть. Теперь я понимаю, вся твоя страсть ушла в религию.
Конспиративная квартира. Собрание священнослужителей.
