Владимир Александрович Жуков
Земное притяжение любви. Сборник
Тебя во всей красе веселой.
* * *
Я убежден: тоски на свете нет,
Когда весна приходит, как рассвет.
Я убежден: разлук на свете нет,
Когда в глазах твоих сияет свет.
Когда твой смех, как песня родника,
В моей руке лежит твоя рука.
И сердце с сердцем бьются в унисон,
Тобою я спасен и восхищен!
Любви и счастью нет тогда пределов,
Когда ликуют и душа, и тело.
Взываю: о, судьба тебя храни!
Наступят наши золотые дни.
* * *
Жду я встречи, чудесного вечера,
С той единственной и доверчивой.
По-девичьи нежна и стыдлива,
Но таинственна и красивая.
Глаз ее восхитительных,
Свет магический, малахитовый.
Согревает, ласкает, чарует
Нежность, радость любви дарует.
И веселая, и ранимая,
Вдруг печальная, но любимая.
О, загадка извечная – женщина!
Нам судьбою навеки завещана.
* * *
О, женщины – созвездия мечты!
Фиалки, незабудки красоты.
О, женщины – источник вдохновений,
Какой великий сотворил вас гений.
Целуем нежно руки и следы,
Ведь женщины прекрасны, как цветы.
Без ропота, без стонов и сомнений
Пред женщиной встаем мы на колени.
Любя, ревнуя, мы не знаем меры.
Вас, женщины, боготворим, вам верим!
* * *
Вы, женщины, воистину нежны.
Божественны и бесподобны.
Прекрасные создания весны,
Пусть каждый час ваш
Станет часом звездным.
Пусть обойдут вас горе и ненастья.
Добра желаю и большого счастья!
Твое имя
Как много в имени твоем
и нежности, и света,
что не нашлось прекрасней слов
у грустного поэта.
Перелистал я весь словарь
с заветною надеждой
и в милом имени познал
сиянье лилий нежных.
Как много в имени твоем
серебряных созвучий,
и не нашлось волшебных слов,
что не бывает лучше.
Но вдруг услышал, как вдали
струна весны запела
и вместе с именем твоим
проснулся ландыш первый.
В звучанье хрупких бубенцов,
и в трепете веселом
прекрасной музыкой стихов
во мне звучишь ты снова.
Как много в имени твоем
той чистоты весенней,
что засияла под дождем
в лиловых снах сирени.
Вот потому и ясным днем,
и звездами ночными
всегда, повсюду и во всем
твое мне светит имя!
Гроза
В разряде сверкающих молний,
Рождаясь, гремела гроза
И света мгновенные волны,
Как скальпель врезались в глаза.
Предстала стихии картина
В своих очертаниях смелых:
Гроза надвигалась лавиной,
На травах вода кипела.
И крыши звенели, над ними
Сто струн потянулись к небу.
И ведрами ливни лили,
И пахло жнивьем и хлебом.
Земля ликовала, травы
Стояли кругом по пояс.
Гроза своим гимном правым
Врывалась в мой тихий голос.
* * *
Дожди многолико сверкали
И падали лихо в траву.
И с каждым паденьем их дивным
Мне виделся день наяву.
А грозы несли обновление
Деревьям, цветам и полям.
Весною большое течение
Нахлынуло в наши края.
Бежали потоки и пела
Дождей голубая струна.
И в пене свинцовой и белой
Была мне их сила видна.
Та сила, что свойственна людям
С высокой и чистой душой,
Что светлые мысли будит
И в сердце течет рекой.
Весны обновленье, как песня.
Я сам под дождями чист.
И песня любви чудесней
На гулком просторе звучит!
Утро в селе
Льется утренняя прохлада,
До жары еще целый час.
Дремлет Джек у калитки сада,
Чуть прищурив свой умный глаз.
Петухи зарю окликают
По подворьям наперебой.
Тает ночь, отрешенно тает,
Словно лед в воде голубой.
Выйду в поле, где травы росны,
Незатейливы где цветы.
Станет сердцу светло и просто
От извечной земной красоты.
Льется утренняя прохлада.
И живите в душе вовек —
Дом мой старый, калитка сада,
Луг с цветами и верный Джек.
Звездочет
Млечный путь рекою звезд течет,
На земле я – вечный звездочет.
И большое небо надо мной
Заблистало чашей голубой.
Словно скифа поднятый клинок,
Вспыхнул ярким заревом восток.
Я увидел: новая звезда
Засияла нежно на краю,
Где внизу притихли города.
А вверху стремительно «Союз»
уходил. И за витком виток —
Вдаль тянулась ниточка дорог.
Родины великой сыновья
Улетают в синие просторы
И глядит заботливо Земля,
На орбит сияющие зори.
Тишину родная будит речь.
Голос Родины я слышу ясно.
Будет слава на Земле звенеть
Музыкой моей страны прекрасной.
Млечный путь пока рекой течет,
На земле я вечный звездочет.
Крепкие крылья
В небо взлетают синее
Люди характером сильные.
Люди с сердцами отважными,
Соколы в битвах бесстрашные.
Да, будут легки и красивы
Крепкие крылья России,
Надежные крылья России—
Слава и грозная сила!
Молнией пусть сверкают
В споре с простором и звуком
Летчики, постигая
Звонких высот науку.
На голубых скрижалях
Подвигов нет превыше.
С небом навек остались
Чкалов, Гастелло, Покрышкин.
Асов фашистских били,
Мир подарив планете.
На краснозвездных крыльях
Нам принесли Победу.
Чтоб серебристые птицы
Опережали время,
Вновь за штурвалы садится
Соколов гордое племя.
Космос зовет пилотов,
Мужеством одержимых.
Верю: к крутым высотам
Снова взойдет Россия.
Да, будут легки и красивы
Крепкие крылья России.
Надежные крылья России —
Слава и грозная сила!
Российский флот
Россия. Отчизна. Держава.
Просторы морей бороздя,
Ты гордо на мачтах держала
И держишь Андреевский флаг!
Пусть крепнет,
Пусть славится
Гордый наш флот —
Великой России
Надежный оплот!
Сквозь пламя сражений и штормы,
Отвагу и доблесть храня,
О бриге «Меркурий» мы помним,
О крейсере смелом «Варяг».
Орел вознесен двуглавый,
Куранты звучат над Кремлем,
Не меркнет матросская слава
С петровских до наших времен.
Так будем же чести достойны
И памяти верных сынов—
Корнилов, Макаров, Истомин
И первый герой Ушаков!
На Балтике, Севере, Юге
И там, где шумит океан,
Несут свою вахту не юнги,
Гвардейцы и их капитан.
В походе матросы, как прежде
Ракеты у них начеку.
С любовью и светлой надеждой
Отчизну они берегут.
Зовет их морская стихия,
Лазурной волною блестя.
И реет над новой Россией
Андреевский гордый стяг.
Пусть крепнет,
Пусть славится
Гордый наш флот —
Великой России
Надежный оплот!
Петр Великий
Средь моря бурного эпох
Да не сокроет время личность.
Благословил всевышний Бог
Петра на подвиг и величие.
Во всем Романов преуспел,
Россию возрождая свято,
Как мастер корабельных дел
И как великий император.
В Европу и на Юг пробил
Своей рукой могучей окна,
Не пожалел ни живота, ни сил,
Чтоб слава русская не блекла.
А шведам грозным дал огня,
Их щедро угостив картечью.
И флаг Андреевский поднял
На рейде, в бухте старой Керчи.
Геройский путь свершив сполна,
В звезду России верил свято.
Разбилась ни одна волна
О крепость русского фрегата.
Великий Петр – отец полков!
Державный муж, создатель флота!
О, сколько б не прошло веков,
Он – гордость, доблесть, честь народа!
Гений поэзии
Его пленили берега Тавриды,
Простор морей ветрам открытый.
Очаровала крымская земля,
В стихах, поэмах серебром звеня.
Поэта принял нежно, как собрата,
Древний Корчев – город Митридата.
Лазурным блеском встретила волна,
Его душе приятная сполна.
Для нас он символ дорогой Отчизны,
Высокой славы, доблести и жизни!
Наш голос тверд и наш порыв неистов:
Храним родник поэзии сей чистый!
Уйдут враги бесславно и бесследно,
Лишь гений и поэзия бессмертны!
Он – гражданин Отечества и мира.
И нет прекрасней на земле кумира.
Он – кладезь знаний, зеркало столетий,
Нам, как маяк, через эпохи светит.
Пред ним опять свободная стихия
И матушка – великая Россия.
Вновь над проливом светится звезда.
Бессмертный Пушкин смотрит сквозь века.
Великий Пушкин с нами навсегда!
Город мужества
Будет в памяти нашей долго,
Как единой Отчизны набат,
Символ битвы великой на Волге
Город мужества – Сталинград!
Сталинградцы – сестры и братья!
Не померкнут подвиг и честь.
Почитает светло их и свято
Легендарная славная Керчь.
Побратимы – друзья дорогие!
Для сердец нет границ и преград.
Пусть знамена плывут боевые
Над тобой, родной Сталинград.
Пусть сверкают звезды салюта.
Мы – едины, сильны в строю.
Никогда и нигде не забудем
Тех героев, что пали в бою.
Мир бесценный зорко и твердо
Будет Родина-мать беречь.
Отдает Сталинграду гордо
Свои почести стойкая Керчь.
Сохраним же в памяти долго
И сражения, и парад.
Пусть сияет в веках над Волгой
Город мужества – Сталинград!
Симферополь
Белый, солнечный город,
На просторе ветрил.
Симферополь наш молод
И по-доброму мил.
А в груди его звонкой
Серебрится Салгир.
Он в узорной оправе
Нам поведает вновь
И о нынешней славе,
И о славе былой.
Что взошла над веками
В ратном, мирном труде,
Значит, будет с годами
Город наш молодеть.
Два столетья промчались,
Грозы, весны вместив,
Но встаешь величаво
В новых стройках красив.
Блещут крымские зори,
Как широк их разлив.
В этом синем просторе
Слышен нежный мотив.
Полыхает, как знамя,
Утро нового дня,
Украшают делами
Люди снова тебя.
Как корабль чудесный,
Ты плывешь через степь.
Значит новые песни
Будут в сердце звенеть.
Белый, солнечный город
На просторе ветрил.
Симферополь наш молод
И по-доброму мил
И поет о нем нежно
Серебристый Салгир.
Строитель
Он под ветром и под дождем
С мастерком в руках неизменно,
Строит весело белый дом,
Как поэты творят поэмы.
И с сияющей высоты
Смотрят башенных кранов стрелы.
В очертаньях своих простых
Возвышаются строго стены.
А строитель, он, как всегда,
Зорким взглядом свой труд оценит,
Чтоб слилась труда красота
С сердца радостным вдохновеньем.
И под славным его трудом
Зазвучит торжественно камень.
Станет музыкой белый дом
На земле под семью ветрами.
Королева мастерка
В запыленных куртках, в комбинезонах,
С озорными искрами в глазах,
Я встречал их, девушек влюбленных
В белый город на семи ветрах.
Пусть тогда он был еще в тумане,
Как корабль, идущий к берегам.
Но покорно стены вырастали,
Молодым покорные рукам.
Я ее увидел не случайно
В голубом мерцании опор.
Как зовут? Наташа или Таня?
Не могу припомнить до сих пор.
Под косынкой золотые пряди.
До такой, попробуй, дотянись.
Тонет небо у нее во взгляде,
Солнца струны на руках сплелись.
Я люблю настойчивых и смелых,
Тех, что сами утверждают жизнь.
И возводят зданий строгих стены,
С высоты оглядывая высь.
Весь простор открыт им, а не дверца,
И строенья новые ясны.
Мастерок в руке – подобье сердца,
А в глазах сияние весны.
Потому завидую украдкой
Королевам милым мастерка.
Мне стихи творить бы так, чтоб кладка
Слов была надежна и крепка.
Крановщица
Над заводом, металлом грохочущим,
Там, где рядышком солнце плывет,
Крановщица – девчонка рабочая,
Кран огромный по рельсам ведет.
Он послушен движению верному
Ее чутких в царапинах рук.
И она, улыбаясь, наверное,
Слышит в грохоте музыки звук.
Ловит гимны рабочей симфонии,
Одержимая сутью труда.
А с земли командами бодрыми
«Майна», «Вира» звучат всегда.
Ей к лицу спецовка обычная,
Поясок, обнимающий стан.
Крановщица – девчонка отличная,
Коль товарищ ей кран-великан.
Я за этих девчонок смелых,
Не за «маменькиных сынков»,
Щеголяющих в джинсах белых,
Полюбивших бокалов звон.
Вот идет она дочка класса,
Утвердившего правды свет,
На ладонях ее прекрасных
Мозолей огрубевших след.
Ты не прячь свои руки красивые
И улыбку в лице не таи,
Обращаюсь к нежной и сильной
Я с признанием в первой любви.
В юности
Опять, как много лет назад,
Весна очей коснулась.
Колышет белой веткой сад,
Напомнив сердцу юность.
И вновь поют в лучах ручьи,
Встречая землю новью.
И сердце трепетно стучит,
Согретое любовью.
Я к ней единственной приду,
Любя и веря свято.
Зеленую зажгу звезду
На белоснежном платье.
Пусть для нее горит в ночи
Звезда любви и детства.
Ее хрустальные лучи
Пусть согревают сердце.
Опять, как много лет назад,
Весна очей коснулась.
Колышет белой веткой сад,
Мою волнуя юность…
* * *
Явись же детство! Я опять
Хочу мальчишкой босоногим
По травам утренним бежать
Все напрямик, все без дороги.
И за околицей села,
Где тишина неповторима,
Увидеть ту, что мне была
Тогда, как свет необходима.
Чтоб нам кричала детвора:
«Жених идет, мол, и невеста!»
И распевали во дворах
Звонкоголосо бабы песни.
Былое не вернуть назад.
Но мне сейчас хотелось б снова,
Увидеть милой нежный взгляд,
Услышать ласковое слово.
Чтоб засыпая, повторял
Я в полутьме родное имя.
Мне в отдалении от тебя
Все это так необходимо.
Сыну Юрию
Расти, сынок мой, светлое чело
Твое, пусть добрый разум осеняет.
Мир познавай пытливо и светло.
В нем много тайн и новых знаний.
Живи на свете, не боясь преград,
Ведь жизнь, тогда подобна озаренью,
Когда превыше славы и наград
Труд и любовь под солнцем вдохновенья.
Расти, сынок мой, набирайся сил.
В делах полезных скромно и светло.
Умом будь ясен и душой красив.
Твори добро и не приемли зло.
Не ведай бед, печали и ненастий,
Высокой целью одержим, будь счастлив!
Бахчисарай
Город тих. На склонах остывают
Вековые камни на заре.
Звезды то рождаются, то тают,
Излучая серебристый свет.
Опустился ночи синий полог
На дома, проулки, Чурук-Су.
Каждый звук таинственен и тонок,
Как струна, запевшая в лесу.
Золотыми гроздьями струится
Блеск огней у ханского дворца,
Но ему в полуночи не спится.
Там легенды льются без конца.
И фонтан любви и слез струится,
Красотой чарующий сердца.
Плачут, стонут полонянок души,
И Марии тень бредет в ночи.
Их увидел и услышал Пушкин.
И с тех пор поэзия звучит.
И текут из чаши в чашу слезы
На холодный мрамор столько лет,
И лежат две ароматных розы,
Не теряя первозданный цвет…
А когда роса на камни рано
Упадет, от холода дрожа,
Изумрудно, сине и багряно
Заиграет солнце в витражах.
Цемент и роза
В долине воздух розами пропах,
В долине воздух от росы прозрачен.
И лепестки у сборщицы в руках
Сияют словно звезды, не иначе.
В них воплощенье света и добра,
Трудов и сил, что назовут дарами.
В лиловой дымке с раннего утра
Цветут долины дивными коврами.
А рядом индустрии четкий ритм,
В печах бушует пламень яркий.
За труд горячий мастерам дарит
Завод цемент высокой марки.
Когда бы герб я города писал,
То отразил бы непременно
Цемент и розу – символ двух начал.
Знак прочности и красоты нетленной.
Чуфут – кале
Крутой тропой стремлюсь в Чуфут-кале,
В жилище древних – гулкие пещеры,
Где чуть заметны фрески на стене
С времен, быть может, самого Гомера.
Убогий скарб, орудия труда —
Плоды исканий, атрибуты быта.
Сурова жизнь и как гранит тверда,
Следами войн, столетьями сокрыта.
Здесь тишина, лишь ветра робкий стон
И ящериц желто-зеленых шорох.
Нерасторжима связь времен,
Где в изваяньях стражи – горы.
Крутой тропой стремлюсь в Чуфут-кале.
Мысль обретает плоть и форму слова.
Тропа людей из прошлого в наш век,
Куда намного круче и суровей.
* * *
Приятное свидание,
Левадки и Сирень—
Красивые названия,
Певучи, как свирель.
Средь перелесков лентою
Течет издалека
Альма—речушка светлая,
Прозрачна и легка.
Вдоль берегов задумчива
Садов и сел краса.
Поет о них в излучинах
Зеленая лоза.
Зимние цветы
Морозом первым тронуло окно,
На стеклах пальм тропических цветенье.
Минули дни и кажется давно
Не слышит сердце шелеста сирени.
Не слышит голос нежный и родной.
Стоят угрюмо в комнате предметы.
Мне не хватает лишь тебя одной,
Одной тебя на этом белом свете.
А хризантемы в вазе на столе,
Сродни снегам, сияющим, недолгим,
Вдруг милый облик воскресят во мгле,
И снова скроют в сумраке тревоги.
Мне жаль цветов, что так завяли рано.
Мне жаль любви, которая ушла,
Но сердце не смиряется с обманом,
Когда душа надеждою светла.
Русский язык
Родная речь! Родной язык —
Хранитель жизни поколений.
Он, как броня и острый штык
В дни испытаний и сражений.
Великодушен, благороден
К тому, кто честен и открыт,
Но пред угрозою народу
Набатом бронзовым звенит.
Коль льется музыкой певучей,
То замолкают соловьи.
И мир не знает песни лучше
Во славу жизни и любви.
В твореньях Пушкина, Толстого
Крылат, прекрасен и велик.
Из самородка золотого
Могучий русский наш язык.
В нем вечны Шолохов, Есенин.
Душа художника-творца.
Глубок, поистине безмерен,
Соединяет он сердца.
Родной язык! Родную речь
Судьбой завещано беречь.
Не дрогнем, твердо отстоим.
На том стояли и стоим!
Э Т Ю Д Ы
В СЕРДЦЕ ЛАНДЫШИ
Зима на юге чаще всего бесснежная, с нередкими оттепелями, поэтому первый снег – праздник, откровение природы. Его ждут все: и взрослые, и особенно, дети. Кажется, сама земля, тронутая утренними заморозками, прозрачной наледью, заждалась снега. Лежит за околицей села, пустынная и холодная. В палисаднике зябко вздрагивают тонкие ветки деревьев под блестящим панцирем инея.
Заснула яблонька за окном. Что снится ей? Конечно же, звонкий хрустальный апрель в белом, розоватом и желтом кипении соцветий. Долгий, но чуткий к животворящим лучам солнца сон у деревьев. За ночь серая, бесприютная земля преобразилась. Вышел я ранним утром на крыльцо и ахнул. Все вокруг пушистым снегом запорошило, ослепительно белым и невесомым. Яблоня – невеста опушена сверкающими снежинками, словно действительно апрель наступил.
Стоит она торжественная и гордая в искрах-блестках. Пошевелиться боится, чтобы не обронить хрупкое кружево. Все в белом: и крыша дома, и калитка, и скамья, на которой еще недавно желтели разлапистые листья клена – дань золотого листопада. Следы осени, надписи – метки о нежных свиданиях замела зимушка-зима.
Жаль потревожить белизну снега, его первозданность. Но я прокладываю до калитки первую цепочку следов. Юркие воробьи серыми комочками жмутся к теплым оттаявшим трубам.
Яркое солнце золотым бубном плывет над отдаленной лесополосой, над тихой, окрашенной в пестрые цвета равниной.
Выхожу на улицу по нетронутой дороге. Крепкий морозец обжигает лицо, бодрит, и в памяти всплывают есенинские мотивы:
Я по первому снегу бреду.
В сердце ландыши вспыхнувших сил.
Синей свечкою вечер звезду
Над дорогой моей засветил…
Да, в сердце ландыши, от которых тепло и на морозе. Я словно вижу тончайшие контуры этих великолепных цветов, вдыхаю их аромат, и становится нетленной связь времен года.
Первому снегу все рады, но скоро к нему привыкнут. А мне хочется, чтобы каждый снежный день зимы воспринимался, как первый. Тогда в сердце постоянно будут цвести ландыши…
РОДНИК В ЛЕСУ
Довелось как-то в студеную пору побывать в лесу. Пересек небольшую поляну и словно в сказочный дворец попал. Стройными колоннами устремились в выцветшее блеклое небо сосны. Стоят величавые. Изредка сбросит охапку снега и выпрямится ветка. Мягко поскрипывает снежок.
В лесу светлое очарование и затишье. Я поднялся на пригорок. Внизу – небольшая ложбина, поросшая кизилом и шиповником. Когда я осторожно раздвинул усеянные красными светляками ягод и шипами лозинки, перед взором предстала родниковая заводь. Она была похожа на огромную серьгу, скованную ледяным обручем оправы. Сквозь колеблющуюся толщу воды увидел, как из глубины бьют струи и кольцами разбегаются на поверхности, ломая тонкую корочку льда у края заводи. Я наклонился к роднику, и в лицо повеяло теплынью. Зачерпнул сложенными лодочкой ладонями воду, пригубил. Она была удивительно хороша. Какое это прекрасное творение природы – родник!
Человек, сам того не замечая, низко склоняется перед ним, прежде чем напиться, утолить жажду. Снег у заводи сплошь усеян следами. Они цепочками тянутся из разных сторон леса. Видно, не одного меня поманил, очаровал родник. Может, побывал здесь красавец – гордый крымский олень или прибегали напиться пугливые тонконогие косули, другие лесные питомцы. Всех щедро одарил родник.
Ночью, когда чутко спит лес, в глубине родника купаются серебряные звезды. Вот поэтому они зимой такие чистые и яркие.
Расставаясь с родником, я даю себе слово, что непременно вернусь к нему весной, когда под лучами солнца сойдет снег и тысячи ручейков устремятся в готовое русло.
По его краям шелковисто зазеленеет трава-мурава, ярко вспыхнут сотканные из лучей сначала подснежники, а затем и ландыши, закипят над заводью лилово-белые соцветия шиповника среди резных клейких листочков. В предчувствии столь дивной поры и родились эти строки:
А мне любить, а мне жалеть до слез
Лиловый цвет шиповника и роз…
Одаренное родниковой водой, все оживет и потянется к солнцу, радуя и восхищая своей красотой. На лоне природы я думаю, как порой, человеку не хватает родниковой чистоты, глубины и щедрости, чтобы, соприкасаясь с людьми, оставлять о себе добрую и светлую память.
ХРУСТАЛЬНЫЙ ЗВОН
В любую пору года красиво, живописно окаймленное камышами озеро, расположенное поблизости керченского жилого микрорайона Марат. Оно отражает: то бирюзовое в солнечную, то свинцово-серое в непогоду, небо.
После оттепели и тумана в дневное время ударил мороз. Желтовато-бурые сухие стебли камыша оказались в прозрачном панцире, водную поверхность сковал тонкий лед. Лишь в середине оставалась широкая полоса незамерзшей воды, облюбованная несколькими дикими утками, выводок которых появился еще летом и к зиме подрос.
С моря налетел ветер и зазвенели, словно воспроизводя звуки органной музыки, стебли камыша, соприкасаясь друг с другом. Озеро – огромная сверкающая люстра, сквозь призму которой преломились лучи яркого, но холодного солнца. Нынче на его берегах пустынно, а летом с ранней до вечерней зорьки они были усыпаны ребятишками с удочками. Да и взрослые нередко коротали здесь время.
Увлекло и меня это занятие. Глядя на озеро, вспомнил забавный случай. Вечером, расположившись в укромном месте, забросил леску с приманкой на крючке. Поплавок замер на тихой малиновой от всполохов заката воде и, вдруг заплясал, ушел вглубь. Я подсек и ощутил, как под тяжестью зазвенела леска, выгнулось бамбуковое удилище.
«Коряга или крупная рыбина», – предположил, медленно подводя леску к берегу. Вот на мелководье показался темный панцирь, и, упорно упираясь лапками, на берег выползла попавшаяся на крючок черепаха.
– Этого мне еще не хватало, – произнес я, отцепил и отпустил «улов» в воду. Тортилла исчезла в глубине, а я продолжил рыбалку. Опять после недолгого ожидания поплавок скользнул вниз. История повторилась. Видно, очень понравилась черепахе приманка – скатанная в шарик мякоть хлеба. Не которые гурманы обожают суп из черепахи, я, не поддавшись искушению, отпустил ее в родную стихию, а сам переместился на другое место. И вскоре был вознагражден – несколько отливающихся серебристой чешуей карасей оказались в моем садке.
…Застыло озеро в ожидании летней поры, когда окаймленные зеленой стеной камыша, берега огласятся звонкими голосами. Нынче же лишь ветер звенит хрупким и недолговечным хрусталем.
СКВОРЦЫ ПРИЛЕТЕЛИ
Неустойчивая крымская зима: то мороз сковывает льдом озерца и пруды, то наступит оттепель, звеня капелью. По низкому небу наползут тучи, пролившись на землю, улицы, скверы и крыши домов мелким дождем. Теплая зима сбила с толку и перелетных птиц, мигрирующих не по календарю, а по инстинкту, чуткому к температурному режиму. Раньше срока, – впрочем, это происходит часто – прилетели скворцы, огласив голые кроны высоких акаций и тополей. Их прилет – первая примета приближающейся весны. Именно скворец, а не ласточка, как утверждает народная молва, является вестником весны.
После обильных дождей, согретые лучами по-весеннему яркого и щедрого солнца, покрылись изумрудной зеленью склоны возвышающейся над Керчью Митридатской гряды.
Еще неделя – и проклюнулись бы первоцветы, анютины глазки и другие нежно – хрупкие создания природы.
Но крымские весенние месяцы горазды на сюрпризы. За ночь земля покрылась пушистым снежным ковром и все приобрело сказочный вид. Ветер намел сугробы, по которым пролегли первые цепочки следов. Возвышенности и склоны облюбовали ребятишки с санками, лыжами. Кое-кто из них попытался слепить снежную бабу, но тщетно.
… Издали я услышал щебет птиц и всплески воды. Подошел поближе и увидел десятка два скворцов. Несколько птичек, взмахивая крылышками, купались в озерце – промоине над трубой теплотрассы, другие, взъерошенные ходили по кромке наста.
«Скворцы-моржи – необычное явление», – подумал, наблюдая за участниками купания. Рядом на проталине из почвы пробилась сочная зеленая трава. Скворцы, приняв ванну, старательно почистив перья, успели полакомиться стебельками. Часть из них устроились на дереве.
Подошел и опустил ладонь в воду. Она была теплая и слегка парила словно из гейзера. «Смышленые все же братья наши меньшие, устроили себе по прилете в родные края банный день», – улыбнулся я их находчивости. Решил было продолжить путь, как из квадратного оконца подвала высотного жилого здания выпрыгнули два кота: оранжево-рыжий и пепельно-серый. Привлеченные птичьими голосами шумом, они, крадучись по снежному насту, осторожно приблизились к теплой купели.
Их янтарные и зеленые зрачки заблестели азартом хищников в расчете на легкую добычу.
–Прочь! – замахал я на них руками. – Так то вы, неблагодарные встречаете первых вестников весны. Они, нехотя, нырнули в оконце к теплым трубам своего пристанища. А с неба опять стали планировать снежинки, вспушивая белый покров, заметая следы. Подумалось о скворцах, синичках и других пернатых, которым нелегко раздобыть корм в снежную студеную пору. Чтобы весеннее небо, кроны деревьев наполнялись певчими голосами, щебетом, радующим слух, необходимо подкормить этих отважных посланцев весны.
«МЫШАТА» В БОРУ
В начале февраля после обильного снегопада наступила типичная для крымской зимы оттепель, солнце за сутки съело снежный покров. Лишь в затененных местах, в ложбинах и рытвинах сохранились, словно заплаты на прогалинах с изумрудно-нежной зеленью белые лоскутки.
В полдень я наведался в урочище, что в окрестностях старой крепости. Сосны с зелеными иглами и молодые дубки потерявшие лиственный наряд, пьянили смолисто-хвойным воздухом. И сюда сквозь кроны, устремленные в низкое сизое небо, проникли лучи солнца.
Но снега на сухой некошеной траве сохранилось больше, чем на полянах и других открытых местах. Под ногами мягко пружинит скопившийся годами наст из сухих сосновых иголок, листьев, веток валежника. Разбросаны шишки и глянцевые желуди. Тишь и благодать в урочище. Я заметил, что у стволов сосен наст разворошен.
«Неужто дикий кабан в поисках желудей или сладких корней разрыл почву? – предположил я, но взгляд зацепился за несколько затаившихся грибов с пепельно-серыми круглыми шляпками. – Никак «мышата»? Очень похожи на серых живых существ, давших им название и столь же неуловимых».
Чтобы их обнаружить под влажным слоем из иголок, листьев, нужен глаз-алмаз. Так вот почему разворошена почва возле стволов сосен, где предпочитают в своеобразных парниках (даже в зимнюю стужу) прятаться «мышата». Версия о диком кабане отпала. Срезав десятка два грибов на белых хрупких ножках, я набрел на грибника с ведерком и палкой– клюкой. Вооружившись ею, он ворошил листву и иголки, разыскивая грибы.
– Удачной охоты – сказал он.
Я тоже не остался в долгу, пожелав богатого «улова», заметив, что его корзина почти до краев полна. Тихая охота удалась. Короткий зимний день угасал, и солнце колесом скатывалось за цепь древних курганов.
ПРИСИВАШСКАЯ СТЕПЬ
Невдалеке от села, где кончаются окаймленные старыми лесополосами поля, открывается присивашская степь. Просторная и безмолвная. Снег растаял и открылись замысловатые чабанские тропы. По одной из них иду к подернутой синеватой дымкой глади озера Сиваш. Ветер приносит йодистые запахи воды. Уткнувшись кормой в берег, в желтоватых зарослях камыша дремлет полузатонувшая лодка. Спадает в воду ржавая цепь. Вода плещется в покрытый зелено-бурой тиной борт.
Вдали, насколько хватает глаз, расстилается мелководье. С узкой отмели взлетают чайки и, поблескивая серебристыми крыльями, летят над степью в поисках корма к отдаленной кошаре. Над ее постройками белым шлейфом стелется дым. Желтыми бурунами вблизи огороженной плетнем кошары перекатывается отара, очевидно, в первый раз после зимовки выпущенная на волю. Овцы приблизились и вскоре я познакомился с коренастым чабаном Евсеем.
–Цигейской породы овцы, но есть несколько и романовской, очень плодовитой, – не без гордости сообщил он.– Вишь, разбрелись после окота. Наскучило им сено, подавай отаву, травку. Пьянит свежий воздух… Им, как и человеку, нужны простор и свобода…
Чабан делает паузу, оглядывая беспокойное хозяйство и, опершись на герлыгу словно на посох, командует большому псу:
–Вулкан!
Пес подгоняет отбившихся от отары овец и они проворно пощипывают лилово-розовыми губами едва пробившуюся траву.
– Ничего особенного в этой степи вроде и нет, – вслух размышляет чабан. – Солончаки, перекати-поле, стужа зимой, ветер, глушь, а летом – солнцепек и жажда. А вот не могу от нее оторваться. Сколько раз собирался уехать в город. Дочь кличет, чтобы за внуком смотрел.
– Что же вас держит?
– Простор, этот серебристый плес Сиваша, особый аромат воздуха, да и овцы. Хоть их и много, но есть шельмы с характером и капризами. Ошибаются те, кто считает овцу послушной. У каждой свой норов.
Наступит апрель и красновато-сиреневым цветом у сверкающей равнины Сиваша покроются берега, распахнется горизонт.
Неброская красота степи. Нерасторжима с ней связь человека, познавшего ее глубинную суть.
СТАРЫЕ УЛОЧКИ
Круто взбираются по склонам горы Митридат старые улицы и улочки. Цепко вросли в каменную землю дома, построенные еще в начале минувшего века.
Двадцать шесть столетий смотрит город, после войны увенчанный обелиском Славы, в распахнутый до самого горизонта простор. Его легендарная гора Митридат первой встречает возвращающиеся из дальних промыслов, пропахшие рыбой, исхлестанные штормами траулеры. Дорог этот символ героической Керчи каждому рыбаку, корабелу, металлургу, каждому ее жителю.
Вечером в загустевшее небо по краям Митридатской лестницы взбегает вверх цепочка огней. Там рдеет звезда на обелиске, а чуть поодаль некогда маяком полыхало пламя Вечного огня.
И он в ночи над городом пылает,
Как воинов бессмертные сердца…
Увы, пламя погасло. Возможно, 11 апреля, ко дню освобождения Керчи от немецко-фашистских захватчиков, оно вспыхнет вновь в дань светлой памяти погибшим воинам, как луч надежды на добрые перемены. Очень дороги керчанам и старые улочки с каменной кладкой оград и арками кованых ворот. Сохранились ажурное литье и кованые орнаменты ворот, козырьков и другие элементы зодчества. Кое-где стены старых домов в отметинах осколков – следы минувшей войны. Немногие строения уцелели. Слева от Митридатской лестницы, где на одном из ярусов горы находился Тезейон, спускаюсь по брусчатке вниз к улице Свердлова. На гребнях каменных оград, отделяющих уютные, тесные дворики, зеленое пламя весны – ползучий мох. Он норовит забраться даже на крыши построек, живуч и ярко-изумруден. Есть особое, невыразимое словами, естество в этих ,повторяющих складки ландшафта, улицах.
Вижу старую кладку ограды, щедро увитую плющом. Улица Митридатская, переулки Боспорские… и древние городища Пантикапей, Мирмекий, Нимфей, Тиритака, склеп Деметры, Царский, Золотой и Мелек-Чесменский курганы … – все вместила в себя многовековая история древнего и молодого города.
