– Все прекрасное достигается с трудом, поэтому и ценится высоко, – успокаиваю я его. Мы заводим разговор о художественной литературе, классиках и современных писателях и я удивляюсь широте и глубине Сашкиных познаний.
За окном вечереет. Синь словно пленкой затягивает проемы рам. Вдруг Барвин замирает, прислушивается. В этот миг раздается стук в стекло. Я замечаю по ту сторону окна тонкие пальцы, а потом девичье лицо с большими глазами и губы в нежной улыбке. Сашка преображается в озорного мальчишку. Он объясняется жестами и девушка за окном понимающе кивает головой. Стремительно покидает палату. Через полчаса возвращается, неся в руках пакет, сверток и книги. Складывает их на тумбочке.
– Угощайся, – предлагает он. – Мать не смогла сама прийти.
– Кто эта девушка?
– Танечка, мы с нею по соседству живем. Славная, добрая девушка.
–И красивая, – к его радости замечаю я. – Она твоя невеста?
– Похоже, что так, – соглашается он. – Только зачем я ей с проблемами, почитай, инвалид.
Сашка опустил голову и продолжил:
– Я ей однажды сказал, что, мол, зачем я тебе больной с пороком сердца. Она обиделась и ответила, что сердцу не прикажешь, хотя за ней парни на выбор увиваются.
Сашка замолчал, глядя в темное окно на желтый, расплывчатый свет фонарей. Потом, обернувшись, сокровенно признался:
–Знаешь о чем я жалею? – и сам же ответил. – Страшно умирать, осознавая, что нет наследника, сына или дочери. Надо, чтобы в ком-то пульсировала твоя кровь, тогда жизнь продолжится, не оборвется…
– Да, наше продолжение и счастье в детях, иначе жизнь не имеет смысла, – отозвался я.
Он задумался, лицо побледнело, лоб покрылся испариной. Тревожное, смутное предчувствие овладело мною. За окном, стуча голыми ветками, стонали и тяжко вздыхали деревья. Охватывала, сжимала сердце холодными обручами жуть. Ночью я долго не мог заснуть. В голове путались разные мысли. А когда заснул, то сквозь сон слышал чьи-то торопливые шаги, тревожные голоса.
Сашка, Сашка, что с ним? В полумраке я нащупал постель на соседней койке. Она была разобранной, пустой и холодной.
Ночью у Барвина случился сердечный приступ. На сей раз, Григорий Иванович оказался бессильным – Сашкино сердце остановилось. Я не смог в это поверить. Сашка, Сашка, спазмы сжимали горло. Митрофан кряхтел, стирая со впалых щек скупые слезы и повторял: «На все воля Господня».
Дмитрий Герасимович отказался от микстуры и испуганно взирал на аккуратно заправленную койку. Когда в палату вошла с покрасневшими от слез глазами Верочка, он заканючил: «Сестричка, попроси, чтобы Григорий Иванович меня выписал. Я уже здоров и аппетит появился.
В коридоре я увидел сломленную горем Сашкину мать. В ее карих, как у сына глазах, застыли слезы.
Рядом с ней я узнал Татьяну. Она беззвучно плакала, держа в руке пустой пакет. На полу были рассыпаны краснобокие яблоки.
МАЙСКИЙ МЕД
– Гляди, дед, Степаныч, к нам кто-то в гости едет, – окликнул Василий старика, заметив, как по дороге, ведущей к пасеке, клубится серая пыль. Пасечник Иван Степанович Панасенко, семидесятилетний крепыш, неохотно оторвался от самодельного верстака. Отложил в сторону рубанок и, смахнув ладонью с пиджака стружки, выпрямился. Потом обернулся к внуку и лукаво усмехнулся:
– Мабуть, хтось медка захотив. Поглянь, у тэбэ очи молоди, хто цэ мог буты?
Василий видел, как дед, приложив широкую ладонь к морщинистому лбу, тщетно старается разглядеть возницу. Телега с впряженной в нее лошадью между тем приближалась, издавая шум и скрип колес. Василий приподнялся с березовых бревен, сложенных у сторожки. Поглядел на дорогу. Увидел из-за крупа лошади, взмахивающую концами вожжей девичью руку и потом уже и всю возницу.
– Девчонка какая-то, – ответил он и продолжил с интересом наблюдать. Когда от телеги до сторожки оставалось не более полста метров и дедово зрение заработало. Пчеловод весело сообщил:
– Так цэ ж Маша, нашого коваля Мыколы Дремова донька. Гарна дивчина. Ось побачишь.
Лицо старика оживилось, спрятанные под густыми бровями глаза заблестели. Даже внук с удивлением отметил солдатскую выправку деда.
– Степаныч, ты никак парад собрался принимать?
– Парад, парад, – нараспев произнес он. – Гостя то яка прыихала, а ты, басурман, нос повесил.
Упрек деда подействовал на парня. Он и сам понял, что гостья необычная. Она, как заправский ездок, встала с сиденья и натянула вожжи. Лошадь послушно остановилась. Девушка, придерживая подол платья, легко спрыгнула на землю.
– Добрый день, Иван Степанович!
– Добрый, добрый, сударушка! – засуетился старик. Маша встретилась взглядом с Василием и смутилась. Кивком головы приветствовала его. Старик поспешил на выручку:
– Это, Машенька, мой внук. Василием кличут. Нонча из миста прыихав на каникулы и сразу до мэнэ, на пасику.
– Значит, студент? – улыбнулась Дремова. Парень утвердительно кивнул головой. Неотрывно смотрел на ее черные, сбегающие на плечи волосы, на смуглые руки. Сравнивал ее со своими однокурсницами и сделал вывод, что она их краше. Невольно пришло на память: «Хороша Маша, да не наша».
– Меня к вам завскладом прислал, обернулась девушка к Ивану Степановичу. – Велел мед привезти, который вы накачали. В райцентр повезет сдавать в заготконтору.
Старик прищурил глаза, почесал рукой затылок.
– Ось Кузьма, бисова душа. Дивчину прислав. Знаю я його, три бидона сдам, а два запышыть. На машыну, кажуть, кошты копыть. Мы тэж не лыком шыти.
Пасечник поглядел на Машу и властно изрек:
– Сам я повезу мед.
– Что вы, дедушка? – запротестовала было девушка, но, встретив твердый взгляд, сдалась. – Будь по-вашему.
– Ось и добрэ, – отозвался старик. Подошел к копне, взял охапку душистого сена и подал его лошади.
– Ешь, Нюрка, ешь, – и ласково потрепал ее по гриве. Пока лошадь, позвякивая уздечкой, уминала сено, Иван Степанович и Василий погрузили на телегу три бидона с медом.
– А тепереча, – дед взглянул на внука. – Докы я не возвернусь, потчуй Машу майским медом. А коли што болить, то прополисом и маточкиным молочком. От усих хвороб панацея.
Девушка бросила быстрый взгляд на Василия и он увидел, как загадочная улыбка коснулась ее губ.
Пасечник забрался на телегу, взял в руки вожжи и по-молодецки крикнул:
– Но-о, Нюрка, пошла родная!
Телега выехала на дорогу, а из конуры, что возле сторожки, звонким лаем напомнил о себе небольшой черной масти пес.
– Фу, Агат! – прикрикнул на него Василий и улыбнулся Маше. – Пошли на дегустацию меда.
Он открыл дверь в сторожку и девушка послушно последовала за ним. В помещении было уютно. Возле маленького застекленного оконца стоял сколоченный из толстых досок стол, на котором было несколько тарелок, наполненный янтарно цвета медом ковш и полбулки хлеба. У боковой стены расположился топчан, устланный сеном. На стене висело одноствольное ружье, а под потолком фонарь «летучая мышь», на полу дымарь и рамки. Сторожка была наполнена густым запахом меда и луговой травы.
– Хорошо у вас здесь, – подала голос Дремова.
– Хочешь, оставайся на несколько дней. Дед будет довольный.
– Дед, а ты?
– Само собой разумеется.
Маша почувствовала симпатию к Василию. У него были карие глаза, темные волнистые волосы. Рукава на светлой в синюю полоску сорочке были закатаны.
– Присаживайся, – пригласил он гостью к столу и торжественно провозгласил. – Приступаю к выполнению дедушкиного приказа.
Он подал девушке ковш.
– А если бы Степаныч не приказал?
– И тогда бы ритуал состоялся. Быть на пасеке и не отведать настоящего меда. Это невероятно.
Солнечный, янтарный мед струился, заполняя дно тарелки. Они макали хлеб, озорно переглядывались. Девушка ловила на себе его теплые взгляды и чувствовала, что нравится.
– Я помню, что ты однажды уже приезжал в село, – сказала она, одарив его нежным взглядом. Василий словно впервые увидел ее зеленые с голубым оттенком зрачки, пушистые ресницы, не знавшие косметики. Маша обходилась без туши и красок, на которые так падки городские девицы. Была искренна и естественна. Ей очень шло к лицу белое в желтый горошек платье.
– Да, я действительно, будучи зеленым подростком, приезжал в село. Но это было давно, лет пять-шесть назад. Время очень быстротечно.
– А теперь?
– Теперь взрослый, – ответил он.– В апреле стукнуло двадцать один. А тебе?
Он прикоснулся к Машиной руке, с опозданием поняв, что такой вопрос женщинам задавать нетактично. Дремова не обиделась, лишь прошептала:
– Угадай?
– Семнадцать?
– Нет.
– Тогда восемнадцать?
– Да.
– Так ты невеста. Пора и замуж, – произнес он и увидел, как таинственно заблестели девичьи глаза, на щеках полыхнул румянец. Опустила голову, потом смело вскинула ее и призналась. – Так ведь женихов нет.
– В город тебе надо ехать, – посоветовал Василий и невольно задержал взгляд на девичьей фигуре. – Там от женихов отбоя не будет.
– У тебя там тоже есть невеста? – неожиданно спросила она.
– Знакомые девчата, вместе учимся, развлекаемся на студенческих дискотеках, но постоянной подружки нет, – ответил он.
– Что-то не верится, – засомневалась Маша и приподнялась со скамейки. – Спасибо за угощение, чудесный мед.
– Не скромничай, ешь еще. Это натуральный продукт.
– Очень сладкой и соблазнительной стану. Пчелы налетят и ужалят,– пошутила девушка.
Прошлась по сторожке и присела на топчан. Повертела в руке увядшую ромашку, прикоснулась к прикладу ружья:
– Стреляет?
– Нет, – отозвался Василий. – Дед ружье для пущей храбрости держит. Говорит, что окрестные пацаны иногда озорничают, норовят улей разворотить и соты стащить, словно косолапый. Вот и меня на помощь призвал. Одному с пчелами скучно время коротать.
Они вышли из сторожки. Солнце стояло в зените, полыхало июльской жарой. В тени стога чутко дремал Уголек. Благостное затишье царило вокруг. Горизонт тонул в золотистой дымке, лишь за поросшим шиповником и терновником косогором виднелись крыши села. За сторожкой на небольшой поляне в несколько рядов расположились выкрашенные в синий и желтый цвета ульи.
– Сейчас бы водицы ключевой, – пожелала Дремова. – Ой, вспомнила. Бабушка говорила, что смородина утоляет жажду. Здесь поблизости ее заросли. Помню с девчонками бегали собирать ягоды.
Василий слушал ее и радостное чувство теплилось в его сердце.
– Пошли, – поманила она. Парень разбудил Уголька и велел стеречь пасеку. В сторожке отыскал туесок и пошел рядом с Машей.
– А туесок зачем? – поинтересовалась она.
– Деда хочу угостить. Он заботу ценит.
– Кем ты будешь, когда кончишь институт?
– Историком, стану преподавать в школе.
– Рассказы сможешь писать?
– Для этого нужна божья искра, талант, призвание.
– Я страсть, как люблю рассказы. Особенно с элементами мистики, —призналась девушка.– А вот писателя видеть не довелось.
– Обыкновенные люди, – ответил он. – Приходилось видеть и слышать на творческих вечерах.
Они пересекли поляну и набрели на кусты смородины.
– Ой, сколько ягод! – удивилась девушка. Смородина уродила щедро, перезрев, осыпалась в траву. На узорных листьях застыли капельки сока. Прогудел бархатисто-золотой шмель. Качнула веткой проворная синичка. Василий видел, как Маша проворными руками срывает ягоды и тут же отправляет их в рот. Губы у нее зарделись.
Он последовал ее примеру и ощутил приятный вкус, напомнивший о детстве и юности, о солнечных полянах лета.
– Подставляй туесок,– велела Дремова и высыпала из ладони блестящие ягоды. Она изящной косулей перебегала от куста к кусту, мелькало белое платье и загоревшие икры ног.
Кое-где между кустами были сделаны прокосы. Валками лежала привядшая трава и поблизости возвышался стог сена. Запасливый хозяин приберег своей Буренке на зиму.
Василий, увлекшись сбором ягод, казалось, не замечал Машу и это ее огорчало. Она обиделась и, подойдя ближе, бросила в него горсть смородины. Побежала, дразня его звонким смехом. Усыпанные ягодами ветки цеплялись за ее платье, хлестали по стройным ногам, словно пытались остановить.
«Догоняй», – смеялись ее влекущие глаза. Он, не раздумывая, бросился следом, стараясь не просыпать ягоды из туеска. Видел разметавшиеся от быстрого бега ее волосы. Девушка оглянулась и, видя, что Василий ее настигает, упала на стог сена. Он повалился рядом. Туесок взлетел в воздухе и покатился по сену, оставляя черную ягодную дорожку.
– Маша, Машенька, – он обнял ее за плечи и поцеловал в горячие губы. Первое мгновение она не сопротивлялась, поддавшись его нежности и ласке. Потом в ее глазах появилась тревога. Она, охваченная желанием, бессильна была оттолкнуть его руками и лишь умоляла. – Не надо, не надо, я еще девочка…
Он отпустил ее руки и стыдливо отвернулся. Поглядел на просыпанные ягоды. Почувствовал, как гулко в груди колотится сердце. Маша встала, разгладила складки платья и медленно пошла, не оборачиваясь. В волосах запуталась ромашка. Василий поднял туесок и догнал девушку.
–Машенька, прости, – упрашивал он ее, виновато пряча глаза.
– Вот смешной, – она остановилась, привстала на носочки и поцеловала его в щеку. Потом громко рассмеялась, глядя на его пустой туесок. – Это плата за очень приятные, но опасные шалости.
Когда подошли к сторожке, увидели Ивана Степановича. Он сосредоточенно стругал рубанком. Вблизи стояла телега и Нюрка охотно жевала сено. Заметив их, старик поднял голову.
– А-а, заявылысь. Хорош внук, хорош, – пожурил он парня. – Пасику залишыв и гайда гулять.
Потом погрозил пальцем гостье:
– Мабуть ты його, дивчина, заманила. Шалунья.
– Что вы, дедушка Ваня? Внук вам смородины принес, – и прыснула смехом.
– Смородину я люблю,– пасечник потянулся к туеску и увидел, что он пустой.
– Дед, я в другой раз принесу, – оправдывался Василий. – Пока с Машей шли, всю слопали.
– Ладно уж, – старик примирительно махнул рукой, ласково взирая на них.
– Слишком загостилась я у вас, пора и честь знать,– нараспев произнесла Дремова. —Меня ждут дома.
– Вот тебе, донька, на дорожку майский медок, чтобы не забывала моего внука, – старик подал ей литровую банку.
– Ой, спасибо, не забуду, – пообещала, принимая подарок.
Василий хотел задержать девушку, но она ловко забралась на телегу и вожжами понукала Нюрку.
– До свидания, – помахала рукой. Он стоял, провожая взглядом удаляющуюся возницу.
– Гарна дивчина, не упусти ее, Василь, – велел Иван Степанович. Парню снова привиделась убегающая и смеющаяся девушка, черные россыпи ягод, зной июльского полдня, вкус Машиных губ и музыка, рожденная магией ее красоты.
РЕЙС № 740
С утра накрапывал мелкий, словно просеянный через решето, дождь. Он то затихал, когда в набухшем влагою небе возникали светлые проемы, то вновь начинал частить, когда гонимые ветром облака смыкались, как будто военные корабли, сцепившиеся на абордаж. Стояла хмурая мартовская погода, от туманных и дождливых пейзажей которой брал озноб. Весна находилась в первоначальной стадии, когда в оврагах еще только проклюнулись редкие подснежники и цикламены. Ее трудно было отличить от поздней осени.
В аэропорту в это время чаще всего звучат сообщения о том, что рейсы откладываются из-за сложных метеоусловий или же по этой же причине задерживается прилет того или иного борта. Зал ожидания аэропорта «Симферополь», куда Евгений Сухотин приехал за полчаса до вылета, был заполнен потенциальными пассажирами, терпеливо ожидавшими, когда диктор объявит о регистрации билетов и пригласит на посадку. В зале немало и тех, кого принято называть встречающими и провожающими. Все места на скамейках были заняты, а проходы заставлены чемоданами, сумками, баулами. Евгений привык к тому, что аэропорт обычно шумит, как растревоженный улей.
Он подошел к широким витражам. Дождь хлестал по стеклу, словно пытался проникнуть в зал ожиданий. К зданию, рассекая лужи, лихо подкатывали такси, прошелестел шинами троллейбус. Пассажиры, раскрыв цветные зонтики торопились под «козырек» и в помещение.
Сухотин, взирая на ливень и плотно затянувшееся тучами небо, начал утрачивать веру в то, что удастся вылететь в Одессу. «Можно ведь было поездом отправиться, но захотелось быстрее встретиться, вот и застрял на неопределенное время», —укорял он себя. —Заранее послал Люсе телеграмму. Остается надеяться, что фортуна улыбнется и распогодиться». Он перешел к противоположной стороне зала, откуда открывался вид на терминалы и взлетно-посадочные полосы. Вблизи крытых ангаров мокли под дождем серебристые тела «Ил», «Ту», «Як». Чуть в отдалении от них находились «Ан» и два вертолета. По мокрой, чистой бетонке проезжали тяжелые с длинными цистернами автозаправщики.
В полдень распогодилось. Ветер отогнал тучи в горы к морю и небо прояснилось. Выплыло и заблистало медным диском долгожданное солнце и сразу стало по-весеннему свежо. Повеселел голос диктора, заулыбались в зале пассажиры.
Аэропорт вновь наполнился нарастающим гулом, высыпали на бетонку пилоты и обслуживающий персонал. Настроения у Евгения поднялось, когда началась регистрация на рейсы. Он дождался, когда дикторша объявила посадку на рейс №740 по маршруту «Симферополь-Одесса-Измаил» и желтые цифры загорелись на световом табло.
Дежурная провела его вместе с другими пассажирами к оранжевому автобусу, доставившему к самолету «Як-40». Сухотин предпочитал летать на этих быстрых и не очень, в отличие от «Ан», шумных машинах. Он успокоился лишь войдя в салон и расположившись в кресле возле иллюминатора.
Из-под шасси самолета убрали башмаки и он плавно вырулил на взлетную полосу. На мгновение остановился и было слышно, как с каждой секундой нарастал свистящий гул турбин. Затем лайнер устремился по бетонке. Евгений ощутил вибрацию и увидел, как за иллюминатором быстро сменились декорации, здание аэропорта, ангары и другие сооружения. Самолет оторвался от полосы и круто взмыл вверх, пробил пелену низких облаков и вошел в область солнечного света под голубым куполом неба. Под крылом курчавились, наползая и сливаясь, облака.
Вскоре умиротворенный этой величавой картиной, Евгений задремал. Ему до мельчайших подробностей приснился один из немногих памятных дней трехлетней давности. Он с Люсей и четырехлетним сынишкой Сережкой отдыхали на пляже в Аркадии. Был июльский жаркий день. Одесситы и гости, отдыхавшие в санаториях и пансионатах, нежились на песке. Яблоку негде было упасть ярко и пестро, словно на цветочном базаре. Шоколадного и бронзового цветов тела парились на топчанах и в шезлонгах. Неподалеку на открытой балюстраде операторы из киностудии или студии телевидения снимали фрагменты развлекательного фильма. Оттуда доносились звуки вальса, были видны танцующие пары.
Неожиданно музыка обрывалась и тогда слышался усиленный мегафоном недовольный голос режиссера. И снова снимался прежний фрагмент. Иногда по пляжному радио предлагались услуги проката. К пирсу пришвартовывался теплоход и экскурсовод настойчиво зазывал разморенных жарой людей совершить морскую прогулку. Проходили все сроки отплытия, а теплоход все еще стоял в ожидании пассажиров.
Евгений и Люся нежились на горячем песке. Сережка, шлепая босыми ногами, бегал у самой кромки волн, наплывавших издалека. На выступающих в море бетонных волноломах расположились рыбаки со спиннингами, удочками. Ветер приносил насыщенную запахами йода и водорослей прохладу. Дышалось легко и свободно. Не часто выпадали такие дни, когда Сухотин, отложив заботы, мог приехать с семьей на пляж. Частые командировки отрывали его от дома. Поэтому он особо ценил каждую встречу с Люсей и сыном. Он любил ее трогательно и светло, как и в первый год женитьбы. С годами это чувство усилилось.
Они лежали рядом и Евгений видел ее медово-карие глаза, опушенные длинными ресницами, чуть обветренные губы. Сиреневый купальник плотно прилегал к груди и изящным бедрам.
При взгляде на Люсю, он вспоминал стихи знаменитого испанского поэта Федерико Гарсиа Лорки: «И бедра ее метались, как пойманные форели». Когда он однажды, пребывая во власти любовных чувств, озвучил эти строки, то жена смутилась, словно в первую ночь их близости. У жены были стройные, красивые ноги с нежно-золотистым загаром. Длинные черные волосы спадали на плечи и грудь. Поймав на себе влюбленный взгляд мужа, она озорно рассмеялась и приказала:
– Довольно дремать, пошли купаться.
Утопая ступнями в горячем песке, побежали в воду. Сережка собирал ракушки. Евгений в воде догнал Люсю и они поплыли рядом, приятно ощущая как вода обтекает их молодые крепкие тела. Она плавала хорошо, родилась ведь у моря. Ее длинные руки легко врезались в волны и он сквозь толщу воды видел ее гибкое тело. Намокшие волосы тонкими нитями разметались в воде.
–Ты у меня, словно русалка, – прошептал он. Люся обернулась, смеясь и, дразня белозубой улыбкой и крикнула: «Догоняй!» Устремилась брассом к красному буйку. Он настиг ее почти у самого буйка.
–Ага, попалась Жар-птица, – произнес Сухотин. Она, защищаясь, ударила ладонью по поверхности воды, обдав его брызгами, вспыхнувшим семью цветами радуги. Он обнял ее, ощутив приятную упругость милого женского тела.
–Женька, не шали, – прошептала она, смеясь и покоряясь его ласкам. Он поймал губами ее солоноватые от морской воды губы.
Потом они вышли на берег, разостлали белую скатерть. Люся достала из сумки бутылку сухого вина «Алиготе», бутерброды из буженины и сыра, вяленую рыбу, овощи, фрукты, а для сына – апельсиновый сок, банку сгущенного молока и печенье. Окликнули Сережку и он прибежал с ракушками в руках. Проголодавшись, с удовольствием пили терпкое вино, закусывая бутербродами.
–Ты меня любишь? – неожиданно спросила она.
–Люблю, – ответил Евгений.
– Очень?
–Очень, – обнял ее за теплые плечи и женщина счастливо засмеялась. Потом ласково погладил по голове сына и признался:
–Вы с Сережкой для меня самые дорогие люди.
Вдруг Люся поднялась и пошла в море. Она не плыла, а входила в воду по пояс, по грудь и исчезла. Он успел лишь подумать, что в реальности такого не было и стало тревожно.
Когда Сухотин проснулся, в салоне самолета стояла напряженная тишина. Он ощутил тревогу. Посмотрел в иллюминатор. Внизу проплывали крыши домов, кварталы городской окраины с узенькими лентами шоссе, по которому двигались автомобили. Потом под крылом показалась посадочная полоса. Но «Як-40» почему-то не пошел на снижение, а взмыл в высоту и круто развернулся. За иллюминатором он увидел морской плес, зигзагообразную линию берега, но как только самолет выпрямился, панорама ушла вниз. В салон вошел один из членов экипажа. Он держался уверенно.
–Товарищи пассажиры, прошу всех оставаться на своих местах, – велел он. – Потуже застегните ремни безопасности.
Прошелся по салону, проверяя, как выполнили его команду, кое у кого из пассажиров поправляя ремни.
–Пожалуйста, выньте из карманов все металлические и острые предметы. При посадке возможно резкое торможение. Ничего страшного, будьте спокойны.
Потом он дал указание пилоту-стажеру, который находился в салоне в качестве стюардессы, в случае экстренной ситуации после посадки открыть запасной выход и сам возвратился в кабину. Сухотин понял, что члены экипажа обнаружили какую-то неисправность. Он старался сохранять самообладание и не думать о последствиях рейса. Но в голову лезли невеселые мысли. Он вдруг отчетливо увидел доброе лицо матери-старушки, вспомнил Сережку, с тревогой подумал, что в аэропорту его дожидается Люся. Вжавшись в кресло, осознал, насколько хрупка и беззащитная человеческая жизнь, порой, зависящая от непредвиденных ситуаций и стечения роковых обстоятельств.
Сидевшая поблизости женщина не выдержала и на истерической ноте попросила:
–Кофточку мне подайте, в Одессе холодно! Я могу простудиться.
Самолет пошел на снижение. Евгений напряженно смотрел на приближающуюся землю. Она и радовала и пугала его. Потом всем телом почувствовал резкий толчок. Корпус завибрировал и самолет вместо бетонки, коснулся поверхности запасной грунтовой полосы. Сбавляя мощь двигателей, погасил скорость и остановился.
У края полосы с прошлогодней пожухлой травой, сквозь которую пробивалась зеленая поросль. Сухотин увидел красную пожарную машину и три кареты «Скорой медпомощи». К самолету с разных концов аэропорта торопливо приближались люди, среди которых спасатели в специальных костюмах и касках.
«Значит ситуация, действительно, была серьезной», – подумал он. Пассажиры после пережитого страха повеселели. Дверца кабины отворилась и вышел высокого роста пилот.
– Вот видите все обошлось благополучно, если не считать жесткой посадки, – сообщил он с заметным волнением и бледностью лица.
–А что произошло? – спросил кто-то из пассажиров.
–Проблемы с шасси, сигнализация отказала, – ответил пилот, хотя мог бы и посвящать в причину. – Не волнуйтесь, пассажиров до Измаила отправим другим рейсом.
Уже стоя на земле Евгений увидел, как к экипажу Як-40 подходили летчики, пожимали руки коллегам, рассматривали шасси.
Над аэропортом стоял сплошной гул, серебристые лайнеры выруливали на взлетные полосы.
Среди встречавших мужчин и женщин он издали увидел Люсю. Она приветливо помахала ему рукой, в которой держала цветы. В его груди приятно толкнулось сердце.
Он подбежал к жене, обнял ее за плечи. Потом на мгновение отстранил и увидел ее слегка бледное от пережитых тревог лицо. Понял, что она с трудом сдерживает себя, чтобы не расплакаться.
–Люсенька, что с тобой? Не волнуйся, худшее, что могло произойти, уже позади.
Достал из кармана платочек и вытер набежавшие на ее глаза слезы.
–Женя, дорогой мой человек, – прошептала женщина. – Я очень за тебя испугалась, когда сообщили, что по техническим причинам посадка 740-го рейса задерживается. Я поняла, что рискую навсегда тебя потерять. Даже, если бы ты ушел к другой женщине, то это было бы не так больно. Знала бы, что ты жив и могла надеяться на встречу. Пустоты и одиночества не пережила бы.
–Родная моя, я никогда вас не оставлю,– заверил Сухотин.
Они вошли в подкативший автобус. Глядя на жену, на дорогие милые черты ее лица, он понял, что могла произойти трагедия. И только теперь его по-настоящему отхватил страх, но теплое прикосновение Люсиной руки, словно бальзам возвратило ему уверенность и силы.
НОКТЮРН
Тропинка, бегущая среди белоствольных берез, вывела нас далеко за город, где, как утверждал мой брат Виктор, грибов хоть косой коси. Здесь было много солнечных, поросших травой прогалинок и полянок, вокруг которых толпились молодые деревца.
Природа их не баловала, не защищенные от ветров, они выгнули свои тонкие тела, но не утратили завидной красоты. Ветер, как дань, бросал нам под ноги червонцы листьев. Они пестрым ковром устилали тропинку, грустно шуршали, наводя на тихие, как осенняя пора, раздумья.
Стояло солнечное бабье лето, на которое так щедра природа Подмосковья. Вот уже третий день моего пребывания в городе Обнинске было на редкость солнечно и тепло. Пауки старательно ткали серебряные нити паутинок, которые преграждали проходы между деревьями, или затейливыми кружевами висели на сучьях и ветках. Иногда я не успевал смахнуть рукой паутинку и она неприятно прикасалась к лицу. Я, позабыв о грибах, любовался вдовьей хмельной красотой увядания, вдыхал воздух, настоянный, как бальзам, на целебных травах и ягодах.
– Э-э, так ты и до вечера корзину не насобираешь, – услышал я позади себя голос Виктора. Он заглянул в мою небольшую плетеную корзинку, на дне которой было штуки три подберезовика и два подосиновика. Я развел руками: какой, мол, из меня грибник. Но он, не признав моего юмора, досадливо проговорил:
– Дождем пахнет.
Я поднял голову вверх, где в неоглядной сини тяжелыми крейсерами плыли набухшие влагой облака. Брат знает лес, как свои пять пальцев. Все эти дни мы пропадали с ним в лесу. Бывало, километров пятнадцать-двадцать пройдешь за день. На одной малоприметной полянке мне вдруг повезло, сразу с десяток подберезовиков подвалило. Убедился, что эти грибы верны своему названию – водят хоровод вокруг берез. А вот подосиновик, тот норовит выбраться на простор. Правда, его легко отыскать по ярко – оранжевой шляпке, выглядывающей из травы.
Я набрал полкорзины, когда в лесу неожиданно потемнело. Потревоженные ветром, зашумели верхушки берез и сосен. Запахом сопревшей листвы и хвои потянуло из глубины леса. Коричневые муравьи суетились у замшелого пня.
– Ни разу дождь в лесу не встречал? – спросил, лукаво улыбаясь, Виктор. – Придется встретить.
Сказал – словно наколдовал. Разом вздохнул лес, и, срывая с берез золотую листву, заговорили капли дождя. Косые струи падали в пожухлую траву. Еще острее стали лесные запахи, потянуло прохладой. Мы спрятались под раскидистой сосной, но и ее крона слабо защищала от дождя. Холодные капли горохом сыпались сверху. Лес отозвался звуками, трава вокруг берез мигом запятналась листьями. Глянцевито поблескивали.
– После дождя грибы пойдут, особенно поздние опята, – торжествовал брат. – Тогда уж точно с косами будем в лес ходить, на вырубку наведаемся… Гляди, девушка, лесная фея.
От березы к березе, приближаясь к нам, бежала длинноногая девушка в белом платье. Издалека она была похожа на цаплю. Во всем девичьем облике было что-то трогательно милое, вызывающее на лице улыбку.
– Похоже, к нам бежит, – сказал Виктор, вглядываясь в незнакомку. Метрах в трех от нас девушка остановилась, перевела дух. В правой руке она держала корзинку, а левую стыдливо прижимала к груди, просвечивающейся сквозь мокрую ткань. Большие глаза ее были встревожены, словно, у дикой косули.
– Заблудилась я, помогите, – с мольбой в голосе произнесла она, переводя взгляд то на брата, то на меня, выжидающе.
– Нездешняя? – спросил Виктор.
– Да, в гости к дяде приехала. Он в Рябиновом живет. А я сама в лес пошла, вот и заблудилась. А теперь вот дождь начался …
– В лесу и среди трех сосен немудрено заблудиться, – улыбнулся Виктор. – Все деревья похожи друг на друга. Тут зоркий глаз нужен. Ладно, так и быть, выручим вас.
Мы не стали пережидать дождь, потому что неизвестно было, когда он прекратится, а смело вышли под его серебряные струи. Узнали имя девушки – Валентина. Через полчаса, минуя вырубку, пришли на поляну и взору открылось Рябиново – десятка два бревенчатых изб.
– А вон и дядин дом, обрадовалась она, указывая на крайнюю избу с высоким, отделанным ажурными перилами, крыльцом. Мы собрались было уходить, но Валя запротестовала, взяла нас за руки:
– Будьте добры, зайдите, чаем угощу.
Уж очень мило и настойчиво она нас уговаривала, что отказаться было выше наших сил. К тому же, дождь зачастил, и мы изрядно промокли. Она несказанно обрадовалась, когда прочла в наших глазах согласие. Вся засветилась гибким стройным телом, на щеках появился румянец. Я огляделся: неподалеку от избы возвышалась копна сена, придавленная с боков березовыми бревнами, чтобы не разметал ветер. Под окнами фасада, в желтизне листвы, огнем полыхали гроздья рябины.