Владимир Арсеньев
По Уссурийскому краю. Дерсу Узала
XXII
Рев изюбров
Женьшень. – Перевал Скалистый. – Сильный вихрь. – Река Горбуша. – Медведь, добывающий желуди. – Изюбры. – Тигр на охоте за оленями. – Факел. – Возвращение на бивак.
На следующий день, 30 августа, мы пошли дальше. В трех километрах от корейской фанзы за «щеками» [24] долина повернула к северо-западу. С левой стороны ее по течению тянется невысокая, но обширная речная терраса. Когда-то здесь был большой лес. Три раза следовавшие друг за другом пожары уничтожили его совершенно. Остались только редкие, обгорелые стволы. Этот горелый лес тянется далеко в стороны. Чрезвычайно грустный и безжизненный вид имеют такие гари.
К полудню мы вошли в густой лес. Здесь был сделан небольшой привал.
Подкрепив свои силы едой, мы с Дерcу отправились вперед, а лошади остались сзади. Теперь наша дорога стала подыматься куда-то в гору. Я думал, что река Тютихе протекает здесь по ущелью и потому тропа обходит опасное место. Однако я заметил, что это была не та тропа, по которой мы шли раньше. Во-первых, на ней не было конных следов, а во‐вторых, она шла вверх по ручью, в чем я убедился, как только увидел воду. Тогда мы решили повернуть назад и идти напрямик к реке в надежде, что где-нибудь пересечем свою дорогу. Оказалось, что эта тропа увела нас далеко в сторону. Мы перешли на левую сторону ручья и пошли у подножия какой-то сопки.
Вековые дубы, могучие кедры, черная береза, клен, аралия, ель, тополь, граб, пихта, лиственница и тис росли здесь в живописном беспорядке. Что-то особенное было в этом лесу. Внизу под деревьями царил полумрак. Дерcу шел медленно и, по обыкновению, внимательно смотрел себе под ноги. Вдруг он остановился и, не спуская глаз с какого-то предмета, снял с себя котомку, положил на землю ружье и сошки, бросил топор, затем лег на землю ничком и стал кого-то о чем-то просить.
– Дерcу, что с тобой? – спросил я его.
Дерcу поднялся и, указав рукой на траву, сказал одно только слово:
– Панцуй (женьшень)!
Тут росло много травы. Которая из них была женьшень – я не знал. Дерcу показал мне его. Я увидел небольшое травянистое растение величиной в двадцать пять сантиметров, с четырьмя листьями. Каждый лист состоял из пяти листочков, из которых средний был длиннее, два покороче, а два крайние – самые короткие. Женьшень уже отцвел и появились плоды. Это были маленькие кругленькие коробочки, расположенные так же, как и у зонтичных. Коробочки еще не вскрылись и не осыпали семян. Дерcу очистил вокруг растения землю от травы, потом собрал все плоды и завернул их в тряпицу. После этого он попросил меня придержать растение сверху рукой, а сам принялся выкапывать корень. Откапывал он его очень осторожно. Все внимание было обращено на то, чтобы не порвать корневые мочки. Затем он понес его к воде и стал осторожно смывать землю.
Я помогал ему, как мог. Мало-помалу земля стала отваливаться, и через несколько минут корень можно было рассмотреть. Он был длиною восемь сантиметров, с двумя концами – значит, мужской. Дерcу отрезал растение, уложил его вместе с корнем в мох и завернул в бересту. После этого он надел свою котомку, взял в руки ружье и сошки и сказал:
– Ты, капитан, счастливый!
По дороге я спросил гольда, что он думает делать с женьшенем. Дерcу сказал, что он хочет его продать и на вырученные деньги купить патронов. Тогда я решил купить у него женьшень и дать ему денег больше, чем дали бы китайцы. Я высказал ему свои соображения, но результат получился совсем неожиданный. Дерcу тотчас полез за пазуху и, подавая мне корень, сказал, что отдает его даром. Я отказался, но он начал настаивать. Мой отказ и удивил и обидел его. Только впоследствии я понял, что делать подарки в обычае туземцев и что обычай требует отблагодарить дарившего равноценной вещью.
Разговаривая таким образом, мы скоро вышли на реку Тютихе и здесь нашли потерянную тропинку. С первого же взгляда Дерcу увидел, что наш вьючный отряд прошел вперед. Мы прибавили шагу и скоро дошли до главного водораздела, где застали наш отряд, расположившийся на отдых.
С этой стороны Сихотэ-Алинь казался грозным и недоступным. Вследствие размывов, а может быть, от каких-либо других причин, здесь образовались узкие и глубокие распадки, похожие на ущелья. Казалось, будто горы дали трещины и эти трещины разошлись. По дну оврагов бежали ручьи, но их не было видно; внизу во мгле слышно было только, как шумели каскады. Ниже бег воды становился покойнее, и тогда в рокоте ее можно было уловить игривые нотки.
Каким затерявшимся кажется человек среди этих скалистых гор, лишенных растительности! Незадолго до сумерек мы взобрались на перевал, высота которого измеряется в 1215 метров. Я назвал его Скалистым. Отсюда, сверху, все представляется в мелком масштабе; вековой лес, растущий в долине, кажется щетиной, а хвойные деревья – тоненькими иглами.
Биваком мы встали там, где иссякла река, но где еще можно было набрать воды в чайник.
Перед вечером небо вдруг как-то быстро стало расчищаться. Тучи, которые доселе лежали неподвижно ровной пеленой, разорвались. Облака имели разлохмаченный вид, двигались вразброд, навстречу друг другу, и вслед за тем налетел такой сильный шквал, что столетние деревья закачались, как слабые тростинки. В воздухе закружились сухая трава, листва, сорванная с деревьев, и мелкие сучья. Какая-то птица пыталась было бороться с разбушевавшейся стихией, но скоро выбилась из сил. Ее понесло куда-то вниз, и она скорее упала, чем опустилась на землю. Вдруг один кедр накренился и начал медленно падать. Со страшным грохотом рухнул он на землю, увлекая за собой соседний молодняк. Около часу свирепствовал этот вихрь и затем пропал так же неожиданно, как и появился. В лесу по-прежнему стало тихо.
Я оделся, взял ружье, свистнул собаку и пошел вниз по речке. Отойдя немного от фанзы, я сел на камень и стал слушать. Монотонный шум ручья, который обыкновенно не замечаешь днем, вечером кажется сильнее. Внизу под обрывом плескалась рыба, по ту сторону реки в лесу ухал филин-пугач, в горах ревели изюбры, и где-то поблизости тоскливо кричала кабарга. Я так увлекся созерцанием природы, что не заметил, как прошло время. Одежда моя стала мокнуть от росы. Я вернулся на бивак, лег к огню и уснул как убитый.
Следующие два дня (3 и 4 сентября) мы употребили на переход от Сихотэ-Алиня до устья реки Горбуши. Я намеревался сначала пройти по ней до перевала, а затем спуститься по реке Аохобе к морю. Так и сделали.
Река Горбуша небольшая – длиной не более восьми километров. Там, где она сливается с другой такой же небольшой речкой, Безымянной, есть две пещеры. В них на мягкой наносной почве валялось много костей и виднелись свежие тигровые следы.
Около полудня, окончив осмотр пещер, мы с Дерcу, как всегда, пошли вперед. За рекой тропа поднялась немного на косогор. Здесь мы сели отдохнуть. Я начал переобуваться, а Дерсу стал закуривать трубку. Он уже хотел было взять ее в рот, как вдруг остановился и стал пристально смотреть куда-то в лес. Через минуту он рассмеялся и сказал:
– Ишь хитрый! Чего-чего понимай!
– Кто? – спросил я его.
Он молча указал рукою. Я поглядел в ту сторону, но ничего не видел. Дерсу посоветовал мне смотреть не на землю, а на деревья. Тогда я заметил, что одно дерево затряслось, а потом еще и еще раз. Мы встали и тихонько двинулись вперед. Скоро все разъяснилось. На дереве сидел белогрудый медведь и лакомился желудями.
Животное это по размерам своим значительно уступает обыкновенному бурому медведю. Максимальная его длина 1,5 метра, а высота в плечах 0,7 метра при небольшом весе в сто шестьдесят килограммов. Окраска его шерсти – черная, блестящая, на груди находится белое пятно, которое захватывает нижнюю часть шеи. Иногда встречаются (правда, очень редко) такие медведи, у которых все брюхо и даже лапы белые. Голова зверя конусообразная, с маленькими глазами и большими ушами. Вокруг нее растут длинные волосы, имеющие вид пышного воротника.
Белогрудые медведи устраивают свои берлоги в дуплах старых тополей. Следовательно, область распространения их тесно связана с маньчжурской флорой. Северная граница этой области проходит приблизительно от устья реки Уссури к истокам Имана и оттуда по побережью моря к мысу Олимпиада. Главной пищей им служат: весной – корни росянки и листва белокопытника, летом – ягоды коломикты, черемухи и желуди, а осенью – лещина, маньчжурские и кедровые орехи и плоды дикой яблони. В зимнюю спячку этот медведь впадает рано. Вверху, в стволе, он прогрызает небольшую отдушину, вокруг которой собирается замерзший иней. По этому признаку охотники узнают о присутствии в дупле зверя.
Подойдя к медведю шагов на сто, мы остановились и стали за ним наблюдать. Косолапый взобрался на самую вершину дерева и там устроил себе нечто вроде лабаза [25]. Много желудей оставалось на тех сучьях, до которых он не в силах был дотянуться. Тогда медведь начал сильно трясти дерево и поглядывать на землю. Расчет его оказался правильным. Желуди созрели, но не настолько, чтобы осыпаться самостоятельно. Через некоторое время он спустился вниз и принялся искать их в траве.
– Тебе какой люди? – закричал ему Дерcу.
Медведь быстро обернулся, насторожил уши и стал усиленно нюхать воздух. Мы не шевелились. Медведь успокоился и хотел было опять приняться за еду, но Дерcу в это время свистнул. Медведь поднялся на задние лапы. Затем спрятался за дерево и стал выглядывать оттуда одним глазом. В это время ветер подул нам в спину. Медведь рявкнул, прижал уши и без оглядки пустился наутек. Через несколько минут подошли казаки с конями.
Перейдя через водораздел, мы спустились в долину реки Аохобе и, пройдя по ней еще километра четыре, стали биваком на левом, лесистом ее берегу.
Конец августа и начало сентября – самое интересное время в тайге. В это время начинается рев изюбров и бой самцов за обладание матками. Для подзывания изюбра обыкновенно делается берестяной рожок, для чего снимается береста лентой вершка в два шириной. Она скручивается спирально, и таким образом получается труба длиной в шестьдесят сантиметров. Звук получается от втягивания в себя воздуха.
Убить оленя во время рева очень легко. Самцы, ослепленные страстью, совершенно не замечают опасности и подходят к охотнику, если он их подманивает рожком, почти вплотную. Мясом мы были вполне обеспечены, поэтому я не пустил казаков на охоту, но сам решил пойти в тайгу ради наблюдений.
Запасшись такими рожками, мы с Дерcу отправились в лес и, отойдя от бивака с километр, разошлись в разные стороны. Выбрав место, где заросли были не так густы, я сел на пень и стал ждать.
По мере того как угасал день, в лесу становилось все тише и тише. В переходе от дня к ночи в тайге всегда есть что-то торжественное. Угасающий день нагоняет на душу чувство жуткое и тоскливое. Одиночество родит мысли, воспоминания. Я так ушел в себя, что совершенно забыл о том, где я нахожусь и зачем пришел сюда в этот час сумерек.
Вдруг где-то на юге заревел один изюбр. Призывный крик его разнесся по всему лесу, и тотчас в ответ ему ответил другой – совсем недалеко от меня. Это, должно быть, был старый самец. Он начал с низких нот, затем постепенно перешел на высокие и окончил густой октавой. Я ответил ему на берестяном рожке.
Не более как через минут я услышал треск сучьев и вслед за тем увидел стройного оленя. Он шел уверенной грациозной походкой, покачивая головой и поправляя рога, задевающие за сучья деревьев. Я замер на месте. Изюбр остановился и, закинув голову, делал носом гримасы, стараясь по запаху узнать, где находится его противник. Глаза его горели, ноздри были раздуты и уши насторожены. Минуты две я любовался прекрасным животным и совершенно не имел намерения лишать его жизни. Чувствуя присутствие врага, олень волновался. Он начал рогами рыть землю, затем поднял свою голову вверх и издал могучий крик. Легкий пар вылетел у него изо рта. Не успело ему ответить эхо, как со стороны Синанцы послышался другой рев. Олень встрепенулся, как-то завыл, затем вой его перешел в рев, короткий и яростный. В это время олень был удивительно красив.
Вдруг слева от меня послышался слабый шум. Я оглянулся и увидел самку. Когда я снова повернул голову к оленям, самцы уже дрались. С изумительной яростью они бросились друг на друга. Я ясно слышал удары их рогов и тяжелые вздохи, вырывавшиеся из груди вместе со стонами. Задние ноги животных были вытянуты, а передние подогнуты под брюхо. Был момент, когда они так крепко сцепились рогами, что долго не могли разойтись. Сильным встряхиванием головы один олень отломал у другого верхний отросток рога и только этим освободил себя и противника. Бой изюбров продолжался минут десять. Наконец стало ясно, что один из них должен уступить. Он тяжело дышал и понемногу пятился назад. Заметив отступление противника, другой олень стал нападать еще яростнее. Скоро оба изюбра скрылись у меня из виду.
Шум борьбы постепенно удалялся. Очевидно, один олень гнал другого. Самка следовала сзади в некотором расстоянии. Вдруг по лесу прокатился отдаленный звук выстрела. Я понял, что это стрелял Дерcу. Нужно заметить, что олени дрались во множестве. Рев их несся отовсюду – в лесу стоял настоящий гомон.
Начинало быстро темнеть. На небе последние вспышки зари боролись еще с ночным мраком, быстро наступавшим с востока.
Через полчаса я пришел на бивак. Дерcу был уже дома. Он сидел у огня и чистил свою винтовку. Он мог бы убить несколько изюбров, но ограничился одним только рябчиком.
Долго сидели мы у костра и слушали рев зверей. Изюбры не давали нам спать всю ночь. Сквозь дремоту я слышал их крики и то и дело просыпался. У костра сидели казаки и ругались. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, кружились и одна за другой гасли в темноте. Наконец стало светать; изюбрий рев понемногу стих. Только одинокие изюбры долго еще не могли успокоиться. Они слонялись по теневым склонам гор и ревели, но им уже никто не отвечал. Но вот взошло солнце, и тайга снова погрузилась в безмолвие. Оставив всех людей на биваке, мы с Дерcу пошли на Сихотэ-Алинь. Для этого мы воспользовались одним из ключиков, текущих с водораздела к реке Синанце. Подъем был сначала длинный и пологий, а затем сделался крутым. Пришлось идти без тропы по густой кустарниковой заросли, заваленной горелым лесом.
Приближалась осень. Листва на деревьях уже стала опадать на землю. Днем она шуршит под ногами, а вечером от росы опять становится мягкой. Это позволяет подойти к зверю очень близко.
Часам к шести пополудни мы возвратились на бивак. Было еще довольно светло, когда наиболее ярые изюбры начали реветь: сначала на высоких горах, а потом и в долинах.
Бой изюбров в прошлый вечер произвел на меня сильное впечатление; я решил опять пойти в тайгу и пригласил с собой Дерсу. Мы переправились через реку и вступили в лес, полный таинственного сумрака. Отойдя от бивака километра полтора, мы остановились около тихого ручья и стали слушать. Когда солнце скрылось за горизонтом, на землю спустились сумерки, и чем темнее становилось в тайге, тем больше ревели изюбры. Эта волшебная музыка наполняла весь лес. Мы пробовали было подходить к оленям, но неудачно. Раза два мы видели животных, но как-то плохо: или видна была одна голова с рогами, или задняя часть тела и ноги. В одном месте мы заметили красивого самца. Около него уже табунились три матки. Олени не стояли на месте, а тихонько шли. Мы следовали за ними по следам. Если бы не Дерсу, я давно потерял бы их из виду. Самец шел впереди. Он чувствовал, что он сильней других самцов, и потому отвечал на каждый брошенный ему вызов. Вдруг Дерcу остановился и стал прислушиваться. Он повернул назад и замер в неподвижной позе. Оттуда слышался рев старого быка, но только ноты его голоса были расположены не в том порядке, как обыкновенно у изюбров.
– Гм, тебе понимай, какой это люди? – спросил меня тихо Дерcу.
Я ответил, что думаю, что это изюбр, но только старый.
– Это амба, – ответил он мне шепотом. – Его шибко хитрый. Его постоянно так изюбра обмани. Изюбр теперь понимай нету, какой люди кричи, амба скоро матка поймай есть.
Как бы в подтверждение его слов в ответ на рев тигра изюбр ответил громким голосом. Тотчас ответил и тигр. Он довольно ловко подражал оленю, но только под конец его рев закончился коротким мурлыканьем. Тигр приближался и, вероятно, должен был пройти близко от нас. Дерcу казался взволнованным. Сердце мое усиленно забилось. Я поймал себя на том, что чувство страха начало овладевать и мной. Вдруг Дерcу принялся кричать:
– А-та-та, та-та-та, та-та-та!..
После этого он выстрелил из ружья два раза в воздух, затем бросился к березе, спешно сорвал с нее кору и зажег спичкой. Ярким пламенем вспыхнула сухая береста, и в то же мгновение вокруг нас стало вдвое темнее. Испуганные выстрелом изюбры шарахнулись в сторону, а затем все стихло. Дерcу взял палку и накрутил на нее горящую бересту. Через минуту мы шли назад, освещая дорогу факелом. Перейдя реку, мы вышли на тропинку и по ней возвратились на бивак.
XXIII
Охота на медведя
Река Мутухе. – Страшный зверь. – Три выстрела. – Бегство. – Бурый медведь. – Трофей, закопанный в землю. – Отсталые перелетные птицы. – Лежбище сивучей. – Злоупотребление огнестрельным оружием. – Поиски бивака. – Дым и холодные утренники. – Озера. – Лудева.
На другой день (7 сентября) мы продолжали наше путешествие по долине реки Аохобе, придерживаясь левой ее стороны.
После полудня мы как-то сбились с дороги и попали на звериную тропу. Она завела нас далеко в сторону. Перейдя через горный отрог, покрытый осыпями и почти лишенный растительности, мы случайно вышли на какую-то речку. Она оказалась притоком Мутухе. Русло ее во многих местах было завалено буреломным лесом. По этим завалам можно судить о размерах наводнений. Видно, что на Мутухе они коротки, но чрезвычайно стремительны, что объясняется близостью гор и крутизной склонов. Долину реки Мутухе можно считать самым зверовым местом на побережье моря. Из зарослей леспедецы и орешника то и дело выбегали олени, козули и кабаны. Казаки ахали, волновались, и мне стоило немало трудов удержать их от стрельбы и бесполезного истребления животных. Часа в три я подал сигнал к остановке.
Мне очень хотелось убить медведя. «Другие бьют медведей один на один, – думал я. – Почему бы мне не сделать то же?» Охотничий задор разжег во мне чувство тщеславия, и я решил попытать счастья.
Многие охотники рассказывают о том, что они били медведя без всякого страха, и выставляют при этом только комичные стороны охоты. По рассказу одних, медведь убегает после выстрела; другие говорят, что он становится на задние лапы и идет навстречу охотнику и что в это время в него можно влепить несколько пуль. Дерcу не соглашался с этим. Слушая такие рассказы, он сердился, плевался, но никогда не вступал в пререкания. Узнав, что я хочу идти на медведя один, он посоветовал мне быть осторожнее и предлагал свои услуги. Его уговоры еще больше подзадорили меня, и я еще тверже решил во что бы то ни стало поохотиться за косолапым в одиночку.
Я отошел от бивака не более полукилометра, но уже успел вспугнуть двух козуль и кабана. Здесь было так много зверя, что получилось одно впечатление зверинца, где животные собраны в одно место и ходят на свободе.
Перейдя ручей, я остановился среди редколесья и стал ждать. Через несколько минут я увидел оленя; он пробежал по опушке леса; рядом в орешнике шумели кабаны и взвизгивали поросята.
Вдруг впереди меня послышался треск сучьев, и вслед за тем я услышал чьи-то редкие шаги. Кто-то шел мерной, тяжелой походкой. Я испугался и хотел было уйти назад, но поборол в себе чувство страха и остался на месте. Вслед за тем я увидел в кустах какую-то темную массу. Это был большой медведь. Он шел наискось по увалу и был немного выше меня. Он часто останавливался, копался в земле, переворачивал валежник и что-то внимательно под ним рассматривал. Выждав, когда зверь был от меня шагах в сорока, я медленно прицелился и спустил курок. Сквозь дым выстрела я видел, как медведь с ревом быстро повернулся и схватил себя зубами за то место, куда ударила пуля. Что дальше случилось, я плохо помню. Все произошло так быстро, что я уже не мог разобраться, что чему предшествовало. Тотчас же после выстрела медведь во весь дух бросился ко мне навстречу. Я почувствовал сильный толчок, и в это время произошел второй выстрел. Когда и как я успел зарядить ружье, это для меня самого осталось загадкой. Кажется, я упал на левую сторону. Медведь перевернулся через голову и покатился по склону вправо. Как случилось, что я очутился опять на ногах, и как я не выпустил ружья из рук – не помню. Я побежал вдоль увала и в это время услышал за собой погоню. Медведь бежал за мной следом, но уже не так быстро, как раньше. Вспомнив, что ружье мое не заряжено, я остановился и быстро передернул затвор.
«Надо стрелять! От хорошего прицела зависит спасение жизни», – мелькнуло у меня в голове.
Я вставил приклад ружья в плечо, но ни мушки, ни прицела не видел. Я видел только мохнатую голову медведя, его раскрытый рот и злобные глаза. Если бы кто-нибудь в это время посмотрел на меня со стороны, то, наверное, увидел бы, как лицо мое исказилось от страха. Я ни за что не поверю охотникам, уверяющим, что в зверя, бегущего им навстречу, они стреляют так же спокойно, как в пустую бутылку. Это неправда. Неправда потому, что чувство самосохранения свойственно всякому человеку. Вид разъяренного зверя не может не волновать охотника и непременно отразится на меткости его стрельбы.
Когда медведь был от меня совсем близко, я выстрелил почти в упор. Он опрокинулся, а я отбежал снова. Когда я оглянулся назад, то увидел, что медведь катается по земле. В это время с правой стороны я еще услышал шум. Инстинктивно я обернулся и замер на месте. Из кустов показалась голова медведя, но сейчас же опять спряталась в зарослях. Тихонько, стараясь не шуметь, я побежал влево и вышел на реку. Минут двадцать я бесцельно бродил по одному месту, пока не успокоился. Идти на бивак с пустыми руками стыдно. Если я убил медведя, то бросить его было жалко. Но там был еще другой медведь – не раненый. Что делать? Так я бродил до тех пор, пока солнце не ушло за горизонт. Лучи его оставили землю и теперь светили куда-то в небо. Тогда я решил пройти стороной и издали взглянуть на медведей. Чем ближе я подходил к опасному месту, тем становилось страшнее. Нервы мои были напряжены до последней крайности. Каждый шорох заставлял меня испуганно оборачиваться. Всюду мне мерещились медведи, всюду казалось, что они идут за мной по пятам. Я часто останавливался и прислушивался. Наконец я увидел дерево, около которого последний раз свалился медведь. Оно показалось мне особенно страшным. Я решил обойти его по косогору и посмотреть с гребня увала. Для этого я сделал большой круг. В подозрительных местах я останавливался и бросал камнями.
Вдруг я заметил, что в кустах кто-то шевелится. «Медведь…» – подумал я и попятился назад. Но в это время услышал человеческий голос. Это был Дерcу. Я страшно обрадовался и побежал к нему. Увидев меня, гольд сел на лежавшее на земле дерево и стал закуривать свою трубку. Я подошел к нему и спросил, как он попал сюда. Дерcу рассказал мне, что с бивака он услышал мои выстрелы и пошел мне на помощь. По следам он установил, где я стрелял в медведя и как он на меня бросился. Затем он указал место, где я упал; дальше следы показали ему, что медведь гнался за мной и т. д. Одним словом, он рассказал мне все, что со мной случилось.
– Должно быть, подранок ушел, – сказал я своему товарищу.
– Его остался здесь, – ответил Дерcу и указал на большую кучу земли.
Я понял все. Мне вспомнились рассказы охотников о том, что медведь, найдя какое-нибудь мертвое животное, всегда закапывает его в землю. Когда мясо станет разлагаться, он лакомится им. Но я не знал, что медведь закапывает медведя. Для Дерcу это тоже было новинкой.
Через несколько минут мы откопали медведя. Кроме земли, на него было наложено много камней и валежника.
Я стал раскладывать огонь, а Дерcу принялся потрошить зверя. Убитый мною медведь был из крупных, черно-бурой масти, длиной два метра сорок, высотой метр двадцать сантиметров, весом около трехсот тридцати килограммов. Он имеет притупленную морду, небольшие уши и маленькие глаза. К гигантской силе его надо прибавить крепкие клыки и когти в восемь сантиметров длиной. Животное это распространено по всему Уссурийскому краю, но чаще всего встречается в северной его половине и на берегу моря между мысом Гиляк и устьем реки Амура. Любопытно то, что окраска его на юге черная, а чем севернее, тем больше приближается к светло-бурой. Нрав этого медведя довольно добродушный, пока его не трогают, но, раненый, он становится положительно ужасен. Пища их главным образом растительная, но при случае они не прочь полакомиться мясом и рыбой. Берлогу бурый медведь устраивает под корнями деревьев, в расщелинах камней и даже просто в земле. Подобно своим древним сородичам, он чрезвычайно любит забиваться в пещеры и жить в них не только зимой, но даже и в теплое время года. В зимнюю спячку бурые медведи впадают поздно. Некоторые из них бродят по тайге иногда до декабря месяца. Они не любят лазить по деревьям – быть может, препятствием этому служит их большой вес.
В убитого мной медведя попали все три пули. Одна в бок, другая в грудь и третья в голову. Когда Дерcу покончил свою работу, было уже темно. Подложив в костер сырых дров, чтобы они горели до утра, мы тихонько пошли на бивак.
Вечер был тихий и прохладный. Полная луна плыла по ясному, безоблачному небу, и по мере того как свет месяца становился ярче, наши тени делались короче и чернее. По дороге мы опять вспугнули диких кабанов. Они с шумом разбежались в разные стороны. Наконец между деревьями показался свет. Это был наш бивак.
После ужина казаки рано легли спать. За день я так переволновался, что не мог уснуть. Я поднялся, сел к огню и стал думать о пережитом. Ночь была ясная, тихая. Красные блики от огня, черные тени от деревьев и голубоватый свет луны мешались между собой. По опушкам сонного леса бродили дикие звери. Иные совсем близко подходили к биваку. Особенным любопытством отличались козули. Наконец я почувствовал дремоту, лег рядом с казаками и уснул крепким сном.
На рассвете раньше всех проснулся Дерcу. Затем встал я, а потом и другие. Солнце только что взошло и своими лучами едва озарило верхушки гор.
Закусив немного, мы собрали свои котомки и тронулись в путь.
Там, где долина Оленьей реки сходится с долиной реки Медвежьей, на конце увала, приютилась маленькая фанза. Она была пуста. Окинув ее взором, Дерcу сказал, что здесь живут корейцы, четыре человека, что они занимаются ловлей соболей и недавно ушли на охоту на всю зиму.
Здесь по речкам, в болоте и на берегу моря на песке мы застали кое-каких перелетных птиц. Судя по малочисленности как особей, так и видов, видно, что по берегу моря не бывает большого перелета. Тут было несколько амурских кроншнепов. Они красиво расхаживали по траве. При приближении нашем птицы останавливались, пристально смотрели на нас и затем с хриплым криком снимались с места. Отлетев немного, они опять спускались на землю, но были уже настороже. В другой стороне, около воды, ходила восточная белолобая казарка. Я сначала принял ее за гуся. Она мне показалась больше размерами, чем есть на самом деле. Мурзин обошел ее по кустам и убил пулей. Из уток здесь было много маленьких чирков. Они держались в ручьях, заросших ольхой и кустарниками. Когда я очень близко подходил к ним, они не улетали, а только немного отплывали в сторону и, видимо, совершенно не боялись человека.
Путь по реке Мутухе до перевала чрезвычайно каменист, и движение по нему затруднительно. Расщелины в камнях и решетины между корнями представляют собой настоящие ловушки. Опасения поломать ноги коням делают эту дорогу труднопроходимой. Надо удивляться, как местные некованые китайские лошади ухитряются ходить здесь, да еще нести на себе значительные тяжести.
Пройдя по реке километров пять, мы повернули на восток к морю. Уже с утра я заметил, что в атмосфере творится что-то неладное. В воздухе стояла мгла; небо из синего стало белесоватым; дальних гор совсем не было видно. Я указал Дерcу на это явление и стал говорить ему многое из того, что мне было известно из метеорологии о сухой мгле.
– Моя думай – это дым, – ответил он. – Ветер нету, который сторона гори, понимай не могу.
Едва мы поднялись наверх, как сразу увидели, в чем дело. Из-за гор, с правой стороны Мутухе, большими клубами подымался белый дым. Дальше на севере тоже курились сопки. Очевидно, пал уже успел охватить большое пространство. Полюбовавшись им несколько минут, мы пошли к морю и, когда достигли береговых обрывов, повернули влево, обходя овраги и высокие мысы.
Вдруг какие-то странные звуки, похожие на хриплый и протяжный лай, донесло до нас ветром снизу. Я тихонько подошел к краю обрыва, и то, что увидел, было удивительно интересно. Множество сивучей – больших и малых – лежало на берегу моря.
Сивуч относится к отряду ластоногих и к семейству ушастых тюленей. Это довольно крупное животное и достигает четырех метров длины и трех метров в обхвате около плеч, при весе шестьсот пятьдесят – восемьсот килограммов. Он имеет маленькие ушные раковины, красивые черные глаза, большие челюсти с сильными клыками, длинную сравнительно шею, на которой шерсть несколько длиннее, чем на всем остальном теле, и большие ноги (ласты) с голыми подошвами. Обыкновенно самцы в два раза больше самок.
В Приморской области сивучи встречаются по всему побережью Японского моря. За ними охотятся туземцы главным образом ради их толстой шкуры, которая идет на обувь и на выделку ремней для собачьей упряжки.
Нежиться на камнях, обдаваемых пеной прибоя, видимо, доставляло сивучам большое удовольствие. Они потягивались, закидывали голову назад, подымали кверху задние ноги, сколько было возможно, поворачивались вверх брюхом и вдруг совершенно неожиданно соскальзывали с камня в воду. Камень не оставался порожним; тотчас же около него показывалась другая голова, и другое животное спешило занять вакантное место. На берегу лежали самки и рядом с ними молодняк, а в стороне, около пещер, выбитых волнами, дремали большие самцы. Старые были светло-бурого цвета, молодые – более темные. Последние держали себя как-то особенно гордо. Подняв кверху голову, они медленно поворачивали ее из стороны в сторону, и, несмотря на их неуклюжее тело, им нельзя было отказать в грации. По манере себя держать, по величию и быстроте движений они заслуживали бы названия морских львов, как и их сородичи у берегов Калифорнии.
