Владимир Арсеньев
По Уссурийскому краю. Дерсу Узала
X
Долина Фудзина
Китайская земледельческая фанза. – Варка пантов. – Анофриев в роли начальника отряда. – Лесные птицы. – Встреча с промышленником.
Шестого июня мы распрощались с Кокшаровкой. Наши лошади отдохнули и теперь шли гораздо бодрее. Слепни и мошка тучей следовали за ними по пятам. Особенно трудно было идти задним. Главная масса мошкары держится в хвосте отряда. В таких случаях рекомендуется по очереди менять местами людей и лошадей.
От деревни Кокшаровки дорога идет правым берегом Улахе, и только в одном месте, где река подмывает утесы, она удаляется в горы, но вскоре опять выходит в долину.
Рододендроны были теперь в полном цвету, и от этого скалы, на которых они росли, казались пурпурно-фиолетовыми. Долину Фудзина можно назвать луговой. Старый дуб, ветвистая липа и узловатый осокорь растут по ней одиночными деревьями. Невысокие горы по сторонам покрыты смешанным лесом с преобладанием пихты и ели.
Дикая красота долины смягчалась присутствием людей. Точно перепелки, попрятавшиеся от охотников, там и сям между деревьями виднелись серенькие китайские фанзы. Они имели уютный вид. Все вокруг носило характер мира, тишины и трудолюбия. Около фанз широко раскинулись хлебные поля и огороды. Чего только здесь не было: пшеница, кукуруза, чумиза, овес, мак снотворный, кормовые бобы, табак и множество других растений, которых я не знаю. Ближе к фанзам росли фасоль, картофель, редька, тыква, дыня, капуста, салат, брюква, огурцы, помидоры, лук разных сортов и горошек. В полях всюду виднелись синие фигуры китайцев. Они прекратили работы и долго провожали нас глазами. Появление воинского отряда, видимо, их сильно смущало, а наличие вьючных коней указывало, что отряд этот идет издалека и далеко.
Я направился к одной из фанз. Тут на огороде работал глубокий старик. Он опалывал грядки от сорной травы и каждый раз, нагибаясь, стонал. Видно было, что ему трудно работать, но он не хотел жить праздно и быть другим в тягость. Рядом с ним работал другой старик, который старался придать овощам красивый вид, оправлял их листья и подрезал те, которые разрослись и выделялись из общего уровня. Когда мы подошли, оба старика приветствовали нас по-своему и затем, вытерев потное лицо грязной тряпицей, поплелись сзади.
Китайская фанза, к которой мы подошли, состояла из трех построек, расположенных «покоем»: из жилой фанзы посредине и двух сараев по сторонам. Двор между ними, чисто выметенный и прибранный, был обнесен высоким частоколом в уровень с сараями. Почуяв посторонних людей, собаки подняли неистовый лай и бросились к нам навстречу. На шум из фанзы вышел сам хозяин. Он тотчас распорядился, чтобы рабочие помогли стрелкам расседлывать лошадей.
Китайская фанза – оригинальная постройка. Стены ее сложены из глины; крыша двускатная, тростниковая. Решетчатые окна, оклеенные бумагой, занимают почти весь ее передний фасад, зато сзади и с боков окон не бывает вовсе. Рамы устроены так, что они подымаются кверху и свободно могут выниматься из своих гнезд. Замков ни у кого нет. Дверь припирается не от людей, а для того, чтобы туда случайно не зашли собаки.
Внутри фанзы, по обе стороны двери, находятся низенькие печки, сложенные из камня с вмазанными в них железными котлами. Дымовые ходы от этих печей идут вдоль стен под канами и служат для спанья. Они шириной около двух метров и прикрыты соломенными циновками. Ходы выведены наружу в длинную трубу, тоже сложенную из камня, которая стоит немного в стороне от фанзы и не превышает конька крыши. Спят китайцы всегда голыми, головой внутрь фанзы и ногами к стене.
Деревянной перегородкой фанза делится на две половины. В меньшей помещается сам хозяин и его компаньоны, в большей – рабочие. Посредине фанзы на треножнике стоит старый, надтреснутый котел, наполненный песком и золой. Это жаровня, куда складываются горящие уголья из печей, когда пища сварена и каны достаточно нагреты. Если нужно согреть пищу, манзы разводят огонь прямо в жаровне. Вследствие этого в жилом помещении всегда дымно и пыльно. Потолка в фанзе нет, крыша поставлена непосредственно на стены. Деревянные балки, кедровое корье и даже солома до того прокопчены, что стали черными и блестящими. Все предметы, находящиеся выше роста человека, тоже закопчены и покрыты толстым слоем пыли.
Хозяин фанзы пригласил нас в свое помещение. Здесь было несколько чище, чем у рабочих. Около стен стояли большие сундуки с наклеенными на них красными бумажками с новогодними иероглифическими письменами. Прямо против входа было устроено нечто вроде кумирни, а около нее на столе стояли подсвечники с красными свечами, какие-то желтые коробочки и запыленные бутылки. Рядом на стенах висели размалеванные картины, характерные для китайского художества по отсутствию в них перспективы и изображающие исторические театральные сцены, что легко узнать по костюмам, заученным позам актеров и по их раскрашенным физиономиям.
Мы расположились в фанзе, как дома. Китайцы старались предупредить все наши желания и просили только не пускать лошадей на волю, дабы они не потравили полей. Они дали коням овса и наносили травы столько, что ее хватило бы до утра на отряд вдвое больший, чем наш. Все исполнялось быстро, дружно и без всяких проволочек.
После сытного обеда из вареной курицы, яиц, жареного картофеля и лепешек, испеченных на бобовом масле, я пошел осматривать сараи.
Половина одной постройки предназначалась для выгонки спирта. Тут были две заторные ямы, перегонный куб и посуда. На стеллажах под крышей рядами лежали «сулевые» [14] кирпичи. По мере надобности их опять укладывают в яму и смачивают водой. От этого они набухают и разваливаются. Затору дают побродить немного и затем лопатами насыпают в котел, над которым ставят деревянный чан без дна, а поверх его другой котел с холодной водой. Винные пары оседают на холодном днище верхнего котла и по особому приемнику выходят наружу.
В другой половине помещалась мельница, состоящая из двух жерновов, из которых нижний был неподвижный. Мельница приводится в движение силой лошади. С завязанными глазами она ходит вокруг и вращает верхний камень. Мука отделяется от отрубей при помощи сита. Оно помещается в особом шкафу и приводится в движение ногами человека. Он же следит за лошадью и подсыпает зерно к жерновам.
Рядом с мельницей была кладовая, где хранились зерновые продукты и вообще разное имущество. Здесь были шкуры зверей, оленьи панты, медвежья желчь, собольи и беличьи меха, бумажные свечи, свертки с чаем, новые топоры, плотничьи и огородные инструменты, луки, настораживаемые на зверей, охотничье копье, фитильное ружье, приспособления для носки на спине грузов, одежда, посуда, еще не бывшая в употреблении, китайская синяя даба, белая и черная материя, одеяла, новые улы, сухая трава для обуви, веревки и тулузы [15] с маслом. В таких же, но только маленьких тулузах китайцы в походе носят бобовое масло. Пробкой обыкновенно служит кочерыжка кукурузы, обмотанная тряпицей. Изготовление таких тулузов явилось следствием недостатка стеклянной и глиняной посуды.
Постройка с правой стороны двора служила конюшней для лошадей и хлевом для рогатого скота. Изъеденная колода и обгрызенные столбы свидетельствуют о том, что лошадям зимой дают мало сена. Китайцы кормят их резкой соломы вперемешку с бобами. Несмотря на это, лошади у них всегда в хорошем теле.
От фанзы шла маленькая тропинка. Я пошел по ней. Тропинка привела меня к кумирне, сколоченной из досок и украшенной резьбой. В ней была повешена картинка, изображающая бога стихий Лун Ван-е, окруженного другими богами. Все они имели цветные гневные лица. Перед богами стояли маленькие фарфоровые чашечки, в которые, вероятно, наливался спирт во время жертвоприношения. Впереди кумирни стояли два фигурных столба с украшениями.
Позади фанзы и несколько в стороне была большая груда дров, аккуратно наколотых, но еще аккуратнее сложенных в круглый штабель, по внешнему виду похожий на стог сена.
В соседней фанзе варили панты. Я пошел туда посмотреть, как производится эта операция. Варка происходила на открытом воздухе. Над огнем на трех камнях стоял котел, наполненный водой. Китаец-пантовар внимательно следил за тем, чтобы вода была горячей, но не кипела. В руках у него была деревянная развилка, к которой бичевкой привязаны молодые оленьи рога. Обмакнув панты в воду, он давал им немного остынуть, сдувая ртом пар, затем опять погружал их в котел и опять остужал дуновением. Варка пантов производится ежедневно до тех пор, пока они не потемнеют и не сделаются твердыми. В этом виде они могут храниться много лет. Если передержать их в горячей воде дольше двух-трех секунд за раз, они лопнут и потеряют ценность.
Когда я возвращался назад, день уже кончился. Едва солнце коснулось горизонта, как все китайцы, словно по команде, прекратили свои работы и медленно, не торопясь, пошли домой. В поле никого не осталось.
Возвратясь в фанзу, я принялся за дневник. Тотчас ко мне подсели два китайца. Они следили за моей рукой и удивлялись скорописи. В это время мне случилось написать что-то машинально, не глядя на бумагу. Крик восторга вырвался из их уст. Тотчас с кана соскочило несколько человек. Через пять минут вокруг меня стояли все обитатели фанзы, и каждый просил меня проделать то же самое еще и еще, бесконечное число раз.
Жидкая кукурузная кашица, немного соленых овощей и два хлебца из темной пшеничной муки – вот все, что составляет вечернюю трапезу рабочих-манз. Сидя на корточках за маленьким столиком, они ели молча. После ужина китайцы разделись и легли на каны. Некоторые курили табак, другие пили чай. Теперь все разговаривали. В фанзе было два посторонних человека, пришедших с реки Ното. Они что-то горячо рассказывали, а слушатели время от времени выражали свое удивление возгласами «айя-хап». Такая беседа длилась около часа. Наконец разговор мало-помалу стал стихать и незаметно перешел в храп. Только в одном углу долго горела еще масляная лампочка. Это старик китаец курил опий.
Видя меня сидящим за работой в то время, когда другие спят, китайцы объяснили это по-своему. Они решили, что я не более как писарь и что главный наш начальник есть Анофриев. Заключили они это потому, что последний постоянно кричал на них, ругался и гнал из чистой половины в помещение для рабочих. Я вспомнил, что и в других фанзах было то же самое. Китайцы боялись его как огня. Когда кому-нибудь в отряде не удавалось чего-либо добиться от них, стоило только обратиться к Анофриеву, и тотчас же китайцы становились покорными и без всяких пререканий исполняли приказания. Очевидно, весть о том, кто начальник в отряде, передавалась вперед из фанзы в фанзу. И с этим ничего нельзя было поделать. Когда на другое утро я проснулся и попросил у китайцев чаю, они указали на спящего Анофриева и шепотом сказали мне, что надо подождать, пока не встанет «сам капитан». Я разбудил Анофриева и попросил его сделать распоряжение. Он прикрикнул на китайцев, те сразу засуетились и тотчас подали мне чай и булочки, испеченные на пару.
Расплатившись с хозяином фанзы, мы отправились вверх по реке Фудзину, которая здесь делает излучину в виде буквы «П». Отсюда тропа поворачивает направо в горы, что значительно сокращает дорогу. По пути она пересекает два невысоких кряжика и обильный водой источник.
В полдень у ручья я приказал остановиться. После чая я не стал дожидаться, пока завьючат коней, и, сделав нужные распоряжения, пошел вперед по тропинке.
Во вторую половину дня состояние погоды не изменилось: по-прежнему было сумрачно, но чувствовалось, что дождя не будет. Такой погодой всегда надо пользоваться. В это время много можно сделать и много пройти. Откуда-то берется энергия, главное, совершенно не чувствуешь усталости. Гнус тоже исчез. При ветре мошка не может держаться в воздухе. Зато, если день солнечный и безветренный, мошек появляется чрезвычайно много. Для них не так нужно солнце, как теплый и насыщенный парами воздух. Вот почему гнус всегда появляется перед дождем и в сумерки.
На втором перевале через горный отрог тропка разделилась. Одна пошла влево, а другая – прямо в лес. Первая мне показалась малохоженой, а вторая – более торной. Я выбрал последнюю.
В течение дня из пернатых в здешних местах я видел уссурийского пестрого дятла. Эта бойкая и подвижная птица с белым, черным и красным оперением все время перелетала с одного дерева на другое, и часто постукивала носом по коре, и, казалось, прислушивалась, стараясь по звуку угадать, дуплистое ли дерево. Увидев меня, дятел спрятался за дерево и тотчас показался с другой его стороны. Он осторожно выглядывал оттуда одним глазом. Заметив, что я приближаюсь, он с криком перелетел к другому дереву и опять спрятался, потом отлетел еще дальше и вскоре совсем скрылся в лесу.
В стороне звонко куковала кукушка. Осторожная и пугливая, она не сидела на месте, то и дело шныряла с ветки на ветку и в такт крика кивала головой, подымая хвост кверху. Не замечая опасности, кукушка бесшумно пролетела совсем близко от меня, села на дерево и начала было опять куковать, но вдруг испугалась, оборвала на половине свое кукование и торопливо полетела обратно.
Из соседних кустов я выгнал вальдшнепа.
Он подпустил меня очень близко, но потом вдруг сорвался с места и полетел низко над землей, ловко лавируя между деревьями. В тех местах, где заросли были гуще, держались серые сорокопуты. Заметив подходившего человека, они подняли сильное стрекотание. Эти небольшие птицы с сердитым взглядом и с клювом как у хищника, поминутно то взлетали на ветви деревьев, то опускались на землю, как будто что-то клевали в траве, затем опять взлетали наверх и ловко прятались в листве. Около воды по опушкам держались китайские иволги и сибирские соловьи. Они выдавали себя своим пением. Иволги – красивые оранжево-желтые птицы величиной с голубя – сидели на высоких деревьях. Несмотря на величину и яркое оперение, увидеть их всегда трудно. Вторые – серые птички с красным горлом – также предпочитали держаться в зарослях около воды. Голос сибирского соловья не такой богатый, как у соловья, обитающего в Европе. После короткого пения сразу наступает щелканье и стрекотанье. По голосу я сначала даже и не принял его за соловья, но потом разглядел и признал в нем пернатого музыканта.
Моя тропа заворачивала все больше к югу. Я перешел еще через один ручей и опять стал подыматься в гору. В одном месте я нашел чей-то бивак. Осмотрев его внимательно, я убедился, что люди здесь ночевали давно и что это, по всей вероятности, были китайские охотники.
Лес становился гуще и крупнее: кое-где мелькали тупые вершины кедров и остроконечные ели, всегда придающие лесу угрюмый вид. Незаметно для себя я перевалил еще через один хребтик и спустился в соседнюю долину. По дну ее бежал шумный ручей.
Усталый, я сел отдохнуть под большим кедром. Издали донеслись до меня какие-то однообразные и заунывные звуки. Они приближались, и вслед за тем я услышал совсем близко над своей головой шум птичьего полета и глухое воркованье. Тихонько я поднял голову и увидел восточносибирскую лесную горлицу. По неосторожности я что-то выронил из рук, горлица испугалась и стремительно скрылась в чаще. Потом я увидел восточного седоголового дятла. Эта лазящая птица с зеленовато-серым оперением и красным пятном на голове, подвижная и суетливая, выражала особенное беспокойство, видимо, потому, что я сидел неподвижно. Она перелетала с одного места на другое и так же, как и пестрый дятел, пряталась за деревья. По другому резкому крику я узнал сибирскую кедровку. Вскоре я увидел ее – большеголовую, пеструю и неуклюжую. Она проворно лазила по деревьям, лущила еловые шишки и так пронзительно кричала, как будто хотела всему лесу оповестить, что здесь есть человек.
Наконец мне наскучило сидеть на одном месте; я решил повернуть назад и идти навстречу к своему отряду. В это время до слуха моего донесся какой-то шорох. Слышно было, как кто-то осторожно шел по чаще. «Должно быть, зверь», – подумал я и приготовил винтовку. Шорох приближался. Притаив дыхание, я старался сквозь чащу леса рассмотреть приближающееся животное. Вдруг сердце мое упало – я увидел «промышленника». По опыту прежних лет я знал, как опасны встречи с этими людьми.
В тайге Уссурийского края надо всегда рассчитывать на возможность встречи с дикими зверями. Но самое неприятное – это встреча с человеком. Зверь спасается от человека бегством; если же он и бросается, то только тогда, когда его преследуют. В таких случаях и охотник и зверь – каждый знает, что надо делать. Другое дело – человек. В тайге нет свидетелей, и потому обычай выработал особую сноровку. Человек, завидевший другого человека, прежде всего должен спрятаться и приготовить винтовку.
В тайге все бродят с оружием в руках: туземцы, китайцы, корейцы и зверопромышленники. Зверопромышленник – это человек, живущий почти исключительно охотой. В большинстве случаев хозяйством его ведает отец, брат или кто-либо из близких родственников. Весьма интересно ходить с ним на охоту. У него много интересных приемов, выработанных долголетним опытом; он знает, где держится зверь, как его обойти, где искать подранка. Способность ориентироваться, устроиться на ночь во всякую погоду, умение быстро, без шума скрадывать зверя, подражать крику животных – вот отличительные черты охотника-зверопромышленника. Но надо отличать зверопромышленника от «промышленника». Насколько первый в большинстве случаев отличается порядочностью, настолько надо опасаться встречи со вторым. «Промышленник» идет в тайгу не для охоты, а вообще, «на промысел». Кроме ружья, он имеет при себе саперную лопату и сумочку с кислотами. Он ищет золото, но при случае не прочь поохотиться за «косачами» (китайцами) и за «лебедями» (корейцами), не прочь угнать чужую лодку, убить корову и продать мясо ее за оленину. Встреча с таким «промышленником» гораздо опаснее, чем встреча со зверем. Надо всегда быть готовым к обороне. Малейшая оплошность – и неопытный охотник погиб. Старые охотники с первого взгляда разбирают, с кем имеют дело – с порядочным человеком или с разбойником.
Предо мной был именно «промышленник». Одет он был в какой-то странный костюм, наполовину китайский, наполовину русский. Он шел наискось мимо меня, сгорбившись, и все время оглядывался по сторонам. Вдруг он остановился, проворно сдернул с плеча свою винтовку и тоже спрятался за дерево. Я понял, что он меня увидел. В таком положении мы пробыли несколько минут. Наконец я решил отступать. Тихонько я пополз по кустам назад и через минуту добрался до другого большого дерева. «Промышленник» тоже отходил и прятался в кустах.
Тогда я понял, что он меня боится. Он никак не мог допустить, что я мог быть один, и думал, что поблизости есть много людей. Я знал, что если я выстрелю из винтовки, то пуля пройдет сквозь дерево, за которым спрятался бродяга, и убьет его. Но я тотчас же поймал себя на другой мысли: он уходит, он боится, и если я выстрелю, то совершу убийство. Я отошел еще немного и оглянулся. Чуть-чуть между деревьями мелькала его синяя одежда. У меня отлегло от сердца. Осторожно, от дерева к дереву, от камня к камню, я стал удаляться от опасного места и, когда почувствовал себя вне выстрелов, вышел на тропинку и спешно пошел назад к своему отряду.
Через полчаса я был на том месте, где расходились дороги. Я вспомнил уроки Дерcу и стал рассматривать обе тропы. Свежие конские следы шли влево. Я прибавил шагу и через полчаса подходил к Фудзину. За рекой я увидел китайскую фанзу, окруженную частоколом, а около нее наш отряд на отдыхе.
Местность эта называется Иолайза. Это была последняя земледельческая фанза. Дальше шла тайга – дикая и пустынная, оживающая только зимой на время соболевания.
Отряд ожидал моего возвращения. Я приказал расседлывать коней и ставить палатки. Здесь надо было в последний раз пополнить запасы продовольствия.
XI
Сквозь тайгу
Тазы. – Ловцы жемчуга. – Лесная пустыня. – Сумерки в тайге. – Пищуха. – Бурундук. – Встреча с медведем. – Гнус.
После короткого отдыха я пошел осматривать тазовские фанзы, расположенные по соседству с китайскими. Аборигены Уссурийского края, обитающие в центральной части горной области Сихотэ-Алиня и на побережье моря к северу до мыса Успения, называют себя «удэ-hе» [16]. Те, которые жили в южной части страны, со временем окитаились, и теперь уже их совершенно нельзя отличить от манз. Китайцы называют их «да-цзы», что значит туземец (не русский, не кореец и не китаец). Отсюда получилось искаженное русскими слово «тазы». Характерны для этих ассимилированных туземцев бедность и неряшливость. Бедность – в фанзе, бедность – в одежде, бедность – в еде.
Когда я подходил к их жилищу, навстречу мне вышел таза. Одетый в лохмотья, с больными глазами и с паршой на голове, он приветствовал меня, и в голосе его чувствовались и страх и робость. Неподалеку от фанзы с собаками играли ребятишки, у них на теле не было никакой одежды.
Фанза была старенькая, покосившаяся; кое-где со стен ее обваливалась глиняная штукатурка; старая, заплатанная и пожелтевшая от времени бумага в окнах во многих местах была прорвана; на пыльных канах лежали обрывки циновок, а на стене висели какие-то выцветшие и закоптелые тряпки. Всюду запустение, грязь и нищета.
Раньше я думал, что это от лени, но потом убедился, что такое обеднение тазов происходит от других причин – именно от того положения, в котором они очутились среди китайского населения. Из расспросов выяснилось, что китаец, владелец фанзы Иолайза, является цайдуном [17].
Все туземцы, живущие на реке Фудзине, получают от него в кредит опиум, спирт, продовольствие и материал для одежды. За это они обязаны отдавать ему все, что добудут на охоте: соболей, панты, женьшень и т. д. Вследствие этого тазы впали в неоплатные долги. Случалось не раз, что за долги от них отбирали жен и дочерей и нередко самих продавали в другие руки, потом в третьи и т. д.
Возвращаясь от них, я сбился с дороги и попал к Фудзину. Здесь, на реке, я увидел двух китайцев, занимающихся добытием жемчуга. Один из них стоял на берегу и изо всей силы упирал шест в дно реки, а другой опускался по нему в воду. Правой рукой он собирал раковины, а левой держался за палку. Необходимость работать с шестом вызывается быстрым течением реки. Водолаз находится под водой не более полминуты. Задержанное дыхание позволило бы ему пробыть там и дольше, но низкая температура воды заставляет его скоро всплывать наверх. Вследствие этого китайцы ныряют в одежде.
Я сел на берегу и стал наблюдать за их работой. После короткого пребывания в воде водолаз минут пять грелся на солнце. Так как они чередовались, то выходило, что в час каждый из них спускался в воду не более десяти раз. За это время они успели достать всего только восемь раковин, из которых ни одной не было с жемчугом. На задаваемые вопросы китайцы объяснили, что примерно из пятидесяти раковин одна бывает с жемчугом. За лето они добывают около двухсот жемчужин на сумму пятьсот – шестьсот рублей. Китайцы эти не ограничиваются одним Фудзином, ходят по всему краю и выискивают старые тенистые протоки. Самым лучшим местом жемчужного лова считается река Ваку.
Вскоре китайцы приостановили свою работу, надели сухую одежду и выпили немного подогретой водки. Затем они уселись на берегу, стали молотками разбивать раковины и искать в них жемчуг. Я вспомнил, что раньше по берегам рек мне случалось встречать такие кучи битых раковин. Тогда я не мог найти этому объяснения. Теперь мне все стало понятным. Конечно, искание жемчуга ведется хищнически. Раковины разбиваются и тут же бросаются на месте. Из восьмидесяти раковин китайцы отложили две драгоценные. Сколько я ни рассматривал их, не мог найти жемчуга до тех пор, пока мне его не указали. Это были небольшие наросты блестящего грязновато-серого цвета. Перламутровый слой был гораздо ярче и красивее, чем сам жемчуг.
После того как раковины просохли, китайцы осторожно ножами отделили жемчужины от створок и убрали их в маленькие ржаные мешочки.
Пока я был у реки и смотрел, как китайцы ловят жемчуг, незаметно подошел вечер.
В нашей фанзе зажгли огонь.
На следующий день мы выступили из Иолайзы довольно рано. Путеводной нитью нам служила небольшая тропка. Сначала она шла по горам с левой стороны Фудзина, а затем, миновав небольшой болотистый лесок, снова спустилась в долину. Размытая почва, галечниковые отмели и ямы с водой – все это указывало на то, что река часто выходит из берегов и затопляет долину.
Сегодня день выпал томительный, жаркий. Истома чувствовалась во всем. Ни малейшего дуновения ветра. Знойный воздух словно окаменел. Все живое замерло и притаилось. В стороне от дороги сидела какая-то хищная птица, раскрыв рот. Видно, и ей было жарко.
По мере того как мы удалялись от фанзы, тропа становилась все хуже и хуже. Около леса она разделилась надвое. Одна, более торная, шла прямо, а другая, слабая, направлялась в тайгу. Мы стали в недоумении. Куда идти?
Вдруг из чащи леса вышел китаец. На вид ему было лет сорок. Видно было, что он шел издалека: лицо его было загорелое, одежда изорванная и обувь изношенная. За спиной у китайца была тяжелая котомка. На одном плече он нес винтовку, а в руках имел палку, приспособленную для того, чтобы стрелять с нее, как с упора. Увидев нас, китаец испугался и хотел было убежать, но казаки закричали ему, чтобы он остановился. Китаец с опаской подошел к нам. Скоро он успокоился и стал отвечать на задаваемые вопросы. Из его слов удалось узнать, что по торной тропе можно выйти на реку Тадушу, которая впадает в море значительно севернее залива Ольги, а та тропа, на которой мы стояли, идет сперва по речке Чау-сун, а затем переваливает через высокий горный хребет, после чего она вторично разделится: конная пойдет к истокам реки Улахе, а старая пешеходная – налево в горы. Это и есть наш путь. Тут надо хорошо смотреть, чтобы не пройти мимо тропы.
Поблагодарив китайца за сведения, мы смело пошли вперед.
Жилые фанзы, луга, пашни и открытые долины – все это осталось теперь сзади.
Всякий раз, когда вступаешь в лес, который тянется на несколько сот километров, невольно испытываешь чувство, похожее на робость. Такой первобытный лес – своего рода стихия.
Чем дальше, тем больше лес был завален колодником. В горах растительный слой почвы очень незначителен, поэтому корни деревьев не углубляются в землю, а распространяются по поверхности. Вследствие этого деревья стоят непрочно и легко опрокидываются ветрами. Вот почему тайга Уссурийского края так завалена буреломом. Упавшее дерево поднимает кверху свои корни вместе с землей и с застрявшими между ними камнями. Сплошь и рядом такие баррикады достигают высоты четырех – шести метров. Вот почему лесные тропы так извилисты. Приходится все время обходить то одно поваленное дерево, то другое. Всегда надо принимать во внимание эти извилины и считать все расстояния в полтора раза больше, чем они показаны на картах. Деревья, растущие внизу, в долине, более прочно укрепляются в толще наносной земли. Здесь можно видеть таких лесных великанов, которые достигают тридцати – тридцати пяти метров высоты и 3,7–4,5 метра в окружности. Нередко старые тополи служат берлогами медведям. Иногда случается, что в одном дупле помещаются сразу два-три медведя.
Долинный лес иногда бывает так густ, что сквозь ветки его совершенно не видно неба. Внизу всегда царит полумрак, всегда прохладно и сыро. Утренний рассвет и вечерние сумерки в лесу и в местах открытых не совпадают по времени. Чуть только тучка закроет солнце, лес сразу становится угрюмым, и погода кажется пасмурной. Зато в ясный день освещенные солнцем стволы деревьев, ярко-зеленая листва, блестящая хвоя, цветы, мох и пестрые лишайники принимают декоративный вид. К сожалению, все, что может дать хорошая погода, отравляется гнусом. Трудно передать мучения, которые испытывает человек в тайге летом. Описать их нельзя – это надо перечувствовать.
Часа три мы шли без отдыха, пока в стороне не послышался шум воды. Вероятно, это была та самая река Чау-сун, о которой говорил китаец-охотник. Солнце достигло своей кульминационной точки на небе и палило вовсю. Лошади шли, тяжело дыша и понурив головы. В воздухе стояла такая жара, что даже в тени могучих кедровников нельзя было найти прохлады. Не слышно было ни зверей, ни птиц, только одни насекомые носились по воздуху, и чем сильнее припекало солнце, тем больше они проявляли жизни.
Я полагал было остановиться на привал, но лошади отказывались от корма и жались к дымокурам. Сидение на месте таких случаях тяжелее похода. Я велел опять заседлать коней и идти дальше. Часа в два дня тропа привела нас к горам, покрытым осыпями. Отсюда начинался подъем на хребет. Все было так, как говорил охотник-китаец.
На самом перевале стояла маленькая кумирня. Если бы не красные тряпицы, повешенные на соседних деревьях, то можно было бы пройти мимо и не заметить ее. Представьте себе два плоских камня, поставленных на ребро, и третий такой же камень, покрывающий их сверху. Вот вам и кумирня! В глубине ее иногда помещаются лубочные картинки, изображающие богов, иногда – деревянные дощечки с надписями религиозного содержания. При внимательном осмотре около камней можно заметить огарки бумажных свечей, пепел, щепотку риса, кусочек сахару и т. д. Это жертвы «духу гор и лесов, охраняющему прирост богатств». По другую сторону хребта тропа привела нас к пустой зверовой фанзе, около которой мы и стали биваком.
До сумерек было еще далеко. Я взял свою винтовку и пошел осматривать окрестности. Отойдя от бивака с километр, я сел на пень и стал слушать. В часы сумерек пернатое население тайги всегда выказывает больше жизни, чем днем. Мелкие птицы взбирались на верхушки деревьев, чтобы взглянуть оттуда на угасающее светило и послать ему последнее прости. Я весь ушел в созерцание природы и совершенно забыл, что нахожусь один, вдали от бивака. Вдруг в стороне от себя я услышал шорох. Среди глубокой тишины он показался мне очень сильным. Я думал, что идет какое-нибудь крупное животное, и приготовился к обороне, но это оказался барсук. Он двигался мелкой рысцой, иногда останавливался и что-то искал в траве; он прошел так близко от меня, что я мог бы достать его концом ружья. Барсук направился к ручью, полакал воду и заковылял дальше. В лесу опять стало тихо.
Вдруг резкий, пронзительный и отрывистый писк, похожий на звонкое щелканье ножницами, раздался сзади. Я обернулся и увидел бурундука. Эта пестренькая земляная белка, бойкая и игривая, проворно бегала по колоднику, влезала на деревья, спускалась вниз и снова пряталась в траве. Окраска бурундука пестрая, желтая; по спине и по бокам туловища тянется пять черных полос.
