bannerbannerbanner
По Уссурийскому краю. Дерсу Узала

Владимир Арсеньев
По Уссурийскому краю. Дерсу Узала

Полная версия

XXIX
Последний путь

Проводы. – Картун. – Отказ в ночлеге. – Ориентировка при помощи обоняния. – Мяолин. – Буйный хозяин. – Село Котельное. – Угощение в деревне Гоголевке. – Услуга попутчика. – Расставание с Дерcу. – Станция Иман. – Возвращение в Хабаровск.

На следующий день утром (8 ноября) мы отправились дальше. Все удэхейцы пошли нас провожать. Эта толпа людей, пестро одетых, с загорелыми лицами и с беличьими хвостиками на головных уборах, производила странное впечатление. Во всех движениях ее было что-то дикое и наивное.

Мы шли в середине, старики рядом, а молодежь бежала по сторонам, увлекаясь следами выдр, лисиц и зайцев. На конце поляны удэхейцы остановились и пропустили меня вперед. Из толпы вышел седой старик. Он подал мне коготь рыси и велел положить его в карман для того, чтобы я не забыл просьбы их относительно Ли Тан-куя. После этого мы расстались; удэхейцы вернулись назад, а мы пошли своей дорогой.

Летом, когда идешь по лесу, надо внимательно смотреть, чтобы не потерять тропу. Зимой, покрытая снегом, она хорошо видна среди кустарников. Это в значительной степени облегчило мне съемку.

Тропа все время придерживается реки и взбирается на горы только там, где нельзя миновать береговые обрывы. Долина Имана не везде одинаковой ширины: то она расширяется до трех и более километров, то суживается так, что оставляет только проход для реки.

Иман мало где течет одним руслом, чаще он разбивается на протоки. Некоторые из них имеют по нескольку километров длины и далеко отходят в сторону. Из них наиболее замечательны – Тагоуза, Наллю и Картунская.

За эти дни мы очень утомились. Хотелось остановиться и отдохнуть. По рассказам удэхейцев, впереди было большое китайское селение Картун. Там мы думали продневать, собраться с силами и, если возможно, нанять лошадей. Но нашим мечтам не суждено было сбыться.

Картун, собственно, представляет собой большую котловину в шесть километров длиной и километра три шириной. Здесь насчитывается сорок две китайские фанзы с населением в пятьсот семьдесят пять мужчин.

Местность Картун можно считать границей, где кончаются смешанные и начинаются лиственные леса. Горы в стороне от реки покрыты кедровым лесом, который зимой резко выделяется своей темной хвоей.

День кончился, когда мы подошли к Картуну. Солнце только что успело скрыться за горизонтом. Лучи его играли еще в облаках и этим отраженным сиянием освещали землю. В стороне около реки виднелись китайские фанзы. Они прятались за елками, точно хотели укрыться от глаз случайных прохожих. Мы направились к ним.

Более зажиточных фанз, чем в Картуне, я нигде не видывал. Они были расположены на правом берегу реки и походили скорее на заводы, чем на жилые постройки.

Я зашел в одну из них. Китайцы встретили меня враждебно. До них уже долетели вести о том, кто мы и почему удэхейцы нас сопровождают. Неприятно быть в доме, когда хозяева нелюбезны. Я перешел в другую фанзу. Там нас встретили еще хуже, в третьей мы не могли достучаться, в четвертой, пятой, десятой нам был оказан такой же прием. Против рожна не пойдешь. Я ругался, ругались казаки, ругался Дерcу, но делать было нечего. Оставалось только покориться. Ночевать около фанз мне не хотелось. Поэтому я решил идти дальше, пока не найду место, подходящее для бивака.

Настал вечер. Красивое сияние на небе стало блекнуть. Кое-где зажглись звезды. Китайские фанзы остались далеко сзади, а мы все шли. Вдруг Дерcу остановился и, закинув назад голову, стал нюхать воздух.

– Погоди, капитан, – сказал он. – Моя запах дыма найди есть. Это удэхе, – сказал он через минуту.

– Почему ты знаешь? – спросил его Кожевников. – Может быть, китайская фанза.

– Нет, – говорил Дерcу, – это удэхе. Китайская фанза большой труба есть; дым высоко ходи. Из юрты дым низко ходи. Удэхе рыбу жарят.

Сказав это, он уверенно пошел вперед. Порой он останавливался и усиленно нюхал воздух. Так прошли мы пятьдесят шагов, потом сто, двести, а обещанной юрты все еще не было видно. Усталые люди начали смеяться над стариком. Дерcу обиделся.

– Ваша хочу тут спи, а моя хочу юрта ходи, рыбу кушай, – отвечал он спокойно.

Я последовал за ним, а следом за мной пошли и казаки. Минуты через три мы действительно подошли к удэхейскому стойбищу. Тут было две юрты. В них жило девять мужчин и три женщины с четырьмя детьми. Войдя в одну из юрт, я увидел женщин, поджаривающих на огне сухую рыбу. Очевидно, обоняние у Дерcу было развито гораздо сильнее, чем у нас. Запах дыма и жареной рыбы он слышал, по крайней мере, шагов за двести пятьдесят, если не больше.

Через несколько минут мы сидели у огня, ели рыбу и пили чай. За этот день я так устал, что едва мог сделать в дневнике необходимые записи. Я просил удэхейцев не гасить ночью огня. Они обещали по очереди не спать и тотчас принялись колоть дрова.

Ночью был туманный мороз. Откровенно говоря, я был бы очень рад, если бы к утру разразилась непогода. По крайней мере, мы отдохнули бы и выспались как следует, но едва взошло солнце, как туман сразу рассеялся. Прибрежные кусты и деревья около проток заиндевели и стали похожи на кораллы. На гладком льду иней осел розетками. Лучи солнца играли в них, и от этого казалось, будто по реке рассыпаны бриллианты.

Я видел, что казаки торопятся домой, и пошел навстречу их желаниям. Один из удэхейцев вызвался проводить нас до Мяолина. Так назывался большой ханшинный завод, находящийся на правом берегу Имана, километрах в семи от Картуна, ниже по течению.

Сегодня дорога мне показалась еще более тяжелой.

За Картунскими воротами долина опять расширилась. Я поднялся на одну из сопок. Интересное зрелище представилось моим глазам. На восток шла долина Имана; она терялась где-то в горах. Но на запад, север и юг, насколько хватал глаз, предо мной развертывалась огромная, слабо всхолмленная низина, покрытая небольшими группами редкого лиственного леса, а за ними на бесконечное пространство тянулись белоснежные поля, поросшие травой и кустарниками. Эту огромную низину китайцы называют Лофанза [27]. Она длиной километров семьдесят и в ширину, по крайней мере, пятьдесят километров. Места эти казались весьма удобными для земледелия. Однако нигде фанз не было видно. Китайцы избегают их, и, вероятно, не без основания: или земля здесь плохая, или она затопляется водой во время разливов Имана. По слухам, в местности Чингуйза есть еще одна юрта, в которой проживают два одиноких удэхейца.

Часа в два дня мы дошли до Мяолина. То была одна из самых старых фанз в Иманском районе. В ней проживало шестнадцать китайцев и одна гольдячка. Хозяин фанзы поселился здесь лет пятьдесят тому назад еще юношей, а теперь он насчитывал себе уже семь десятков лет. Вопреки ожиданиям, он встретил нас хотя и не очень любезно, но все же распорядился накормить и позволил ночевать у себя в фанзе. Вечером он напился пьян. Начал о чем-то просить, но затем перешел к более резкому тону и стал шуметь.

– Мяолин не вчерашний и не сегодняшний, – говорил он. – Мяолин такой же старый, как и я, а вы пришли меня прогонять. Я вам Мяолин не отдам. Если мне придется уходить отсюда, я его сожгу.

Затем он объявил, что сейчас зажжет фанзу, пошел во двор и притащил оттуда большую охапку соломы. Все это кончилось тем, что Дерcу уложил его спать на той же соломе.

Утром мы рано ушли, оставив старика спать в его фанзе, которую он не хотел нам уступить и которую мы не собирались у него отнимать.

Странное дело, чем ближе мы подходили к Уссури, тем самочувствие становилось хуже. Котомки наши были почти пустые, но нести их было тяжелее, чем пудовые в начале дороги. Лямки до того нарезали плечи, что дотронуться до них было больно. От напряжения болела голова, появилась слабость.

Чем ближе мы приближались к железной дороге, тем хуже относилось к нам население. Одежда наша изорвалась, обувь износилась, крестьяне смотрели на нас, как на бродяг.

От Мяолина тропа пошла по кочковатому лугу в обход болот и проток. Часа через два она привела нас к невысоким сопкам, поросшим дубовым редколесьем.

Люди шли лениво и часто отдыхали. Незадолго до сумерек мы добрались до участка, носящего странное название Паровози. Откуда произошло это название, так я и не мог добиться. Здесь жил старшина удэхейцев Сарл Кимунка со своей семьей. В 1901 году он с чиновником Переселенческого управления Михайловым ходил вверх по реке Иману до Сихотэ-Алиня. В награду за это ему был отведен хуторской участок. Сарл Кимунка по личному опыту знал, какие трудности испытывает исследователь Сихотэ-Алиня, поэтому у него в фанзе мы нашли самый радушный прием и сытный ужин из чумизной каши и юколы.

На следующий день мы встали поздно, закусили немного рыбой и пошли дальше. Сарл Кимунка проводил нас до корейцев, недавно поселившихся около Паровози. Внизу Иман еще не замерз – надо было переправиться на лодке. Мы обошли все фанзы и нигде не нашли ни одного мужчины. Женщины испуганно смотрели на нас и прятали своих детей. Наконец мы плюнули и пошли к реке. Удэхеец где-то нашел спрятанную в кустах плоскодонку. В ней он перевез нас через реку поодиночке и затем возвратился назад.

На левом берегу Имана у подножия отдельно стоящей сопки расположились четыре землянки – это было русское селение Котельное. Переселенцы только что прибыли из России и еще не успели обстроиться как следует. Мы зашли в одну мазанку и попросились переночевать. Хозяева избушки оказались очень радушными. Они стали расспрашивать нас, кто мы такие и куда идем, а потом принялись пенять на свою судьбу.

С каким удовольствием я поел крестьянского хлеба! Вечером в избу собрались все крестьяне. Они рассказывали про свое житье-бытье на новом месте и часто вздыхали. Должно быть, не сладко им досталось переселение. Если бы не кета, они все погибли бы от голода; только рыба их и поддержала.

 

От села Котельного начиналась дорога, отмеченная верстовыми столбами. Около деревни на столбе значилась цифра «74». Нанять лошадей не было денег. Мне непременно хотелось довести съемки до конца, что было возможно только при условии, если идти пешком. Кроме того, ветхая одежонка заставляла нас согреваться движением.

Мы выступили рано утром, почти на рассвете.

После полудня мы дошли до корейской деревушки Лукьяновки, состоящей из пятидесяти двух фанз, разбросанных на значительном расстоянии друг от друга. Здесь мы отдохнули немного и пошли дальше. Сумерки застали нас в дороге. Мы все сильно устали, прозябли, и хотелось есть. Скоро я перестал разбирать цифры на инструменте, но дорога была видна. Тогда я стал работать с огнем. По сигналу один из казаков подносил зажженную спичку к инструменту. При минутном освещении я замечал цифру прибора, отмечал ее на планшете и шел дальше. Наконец впереди мелькнул огонек.

– Деревня! – воскликнули все в один голос.

– Ночью огонь постоянно обмани, – сказал на это Дерcу.

Действительно, в темноте огонь виден далеко. Иногда он кажется дальше, чем есть на самом деле, иногда – совсем близко, почти рядом. Мы шли, и казалось, огонь тоже уходил от нас. Я уже хотел было сделать привал, но огонь вдруг сразу появился совсем близко. В темноте мы разглядели избу, другую, третью – всего восемь домов. Это была деревня Вербовка. Многих крестьян не было дома, они ушли на заработки в город. Испуганные женщины приняли нас за хунхузов и не хотели отворять дверей. Пришлось прибегнуть к помощи старосты. Он приютил меня, Дерcу и Бочкарева у себя, а Г. И. Гранатмана, Мурзина и Кожевникова у соседа.

За этот день мы прошли тридцать три километра и страшно устали. От переутомления я долго не мог уснуть и все время ворочался с боку на бок. Каждое новое положение давало сладкую истому, но вслед за тем выступала ноющая боль в суставах.

До железной дороги оставалось еще сорок два километра. Посоветовавшись с моими спутниками, я решил попытаться пройти это расстояние в один переход. Для исполнения этого плана мы выступили очень рано. Около часа я работал опять с огнем.

Когда взошло солнце, мы подходили уже к Гоголевке.

Утро было морозное. Вся деревня курилась; из труб столбами поднимался белый дым. Он расстилался по воздуху и принимал золотисто-розовую окраску.

Я не хотел здесь останавливаться, но один из местных жителей узнал, кто мы такие, и просил зайти к нему напиться чаю. Он угощал нас молоком, хлебом и медом. Фамилии его я не помню, но от души благодарю его за радушие и гостеприимство. Мало того, он снабдил нас на дорогу продовольствием, а казакам дал еще табаку и пряников.

Чай с хлебом подкрепил наши силы. Поблагодарив гостеприимного хозяина, мы отправились дальше и вскоре подошли к деревне Звенигородке. До железной дороги оставалось теперь только двадцать два километра. Но что значит это расстояние после сытного завтрака, когда знаешь, что это последние километры, когда знаешь, что сегодня возможно совсем закончить путь?!

День был ясный, солнечный, но холодный. Мне страшно надоела съемка, и только упорное желание довести ее до конца не позволяло бросить работу. Во время работы зябли руки, и я согревал их дыханием. Через час пути мы догнали какого-то человека. Он вез на станцию рыбу.

– Как же вы так работаете? – спросил он меня. – Неужели вам не холодно?

Я ответил ему, что за дорогу мои перчатки износились.

– Так возьмите ж мои, – сказал возчик рыбы. – У меня есть запасная пара.

Говоря это, он достал с воза теплые вязаные перчатки и подал их мне. Я взял перчатки и продолжал работать. Километра два мы шли вместе, я чертил, а он рассказывал мне про свое житье и ругательски ругал всех и каждого. Изругал он своих односельчан, изругал переселенческого чиновника, досталось и учителю. Надоела мне эта ругань. Лошаденка его шла медленно, и я видел, что при таком движении к вечеру мне не удастся дойти до Имана. Я снял перчатки, отдал их возчику, поблагодарил его и, пожелав успеха, прибавил было шагу.

– Как, – закричал он вслед, – неужто вы мне не заплатите?

– За что? – спросил я.

– А за перчатки!

– Да ведь вы получили их обратно, – ответил я ему.

– Вот тебе раз! – протянул с недовольством мой «благодетель». – Я вас пожалел, а вы мне не хотите денег платить?

– Хороша у тебя жалость, – вмешались казаки.

Больше всех рассердился Дерcу. Он шел, плевался и все время ругал возчика рыбы разными словами.

– Вредный люди, – говорил он, – моя такой не хочу посмотри. У него лица совсем нету.

В выражениях гольда «потерять лицо» значило потерять совесть. И нельзя было не согласиться, что у возчика действительно не было совести.

– Как такой люди живи, – не унимался Дерcу. – Моя думай, его живи не могу – его скоро сам пропади.

После полудня мы подошли к реке Ваку и сделали привал на дороге. По прямой линии до железной дороги оставалось не более двух километров, но на верстовом столбе стояла еще цифра «6». Это потому, что дорога здесь огибает большое болото.

Ветром доносило свистки паровозов, и уже можно было рассмотреть станционные постройки.

Я втайне лелеял мысль, что на этот раз Дерcу поедет со мной в Хабаровск. Мне очень жаль было с ним расставаться. Я заметил, что последние дни он был ко мне как-то особенно внимателен, что-то хотел сказать, о чем-то спросить и, видимо, не решался. Наконец, преодолев свое смущение, он попросил патронов. Из этого я понял, что он решил уйти.

– Дерcу, не уходи! – сказал я ему.

Он вздохнул и стал говорить о том, что боится города и что делать ему там нечего. Тогда я предложил ему дойти со мной до станции железной дороги, где я мог бы снабдить его на дорогу деньгами и продовольствием.

– Не надо, капитан, – ответил гольд. – Моя соболь найди – его все равно деньги.

Напрасно я уговаривал его, он стоял на своем. Дерcу говорил, что он отправится по реке Ваку и в истоках ее будет гонять соболей, а затем, когда станут таять снега, перейдет на реку Даубихе. Там, около урочища Анучина, жил знакомый ему старик гольд. У него он и решил провести два весенних месяца. Мы условились, что в начале лета, когда я пойду в новую экспедицию, пришлю за ним казака или приеду сам. Дерcу согласился и обещал ждать. После этого я отдал ему все имеющиеся у меня патроны. Мы сидели и говорили все об одном и том же. Я уже три раза уславливался с ним, где нам опять встретиться, и всячески старался оттянуть время. Мне тяжело было с ним расставаться.

– Ну, надо ходи, – сказал Дерcу и стал надевать свою котомку.

– Прощай, Дерcу! – сказал я, крепко пожимая ему руку. – Спасибо за то, что ты помогал мне. Прощай! Я никогда не забуду того многого, что ты для меня сделал.

Большое красное солнце только что зашло, оставив за собой на горизонте тусклое сияние. Первая, как всегда, зажглась Венера, за ней – Юпитер и другие крупные звезды. Дерcу хотел было еще что-то сказать, но смутился и стал рукавом обтирать приклад своей винтовки. С минуту мы простояли молча, затем еще раз пожали друг другу руки и разошлись. Он свернул на протоку влево, а мы пошли прямо по дороге.

Отойдя немного, я оглянулся и увидел гольда. Он вышел на галечниковую отмель и рассматривал на снегу чьи-то следы… Я окликнул его и стал махать головным убором. Дерcу отвечал мне рукой.

«Прощай, Дерcу», – подумал я про себя и пошел дальше. Казаки потянулись за мной.

Теперь перед нами расстилалась равнина, покрытая сухой буро-желтой травой и занесенная снегом. Ветер гулял по ней и трепал сухие былинки. За туманными горами на западе догорала вечерняя заря, а со стороны востока уже надвигалась холодная темная ночь. На станции зажглись белые, красные и зеленые огоньки.

За этот день мы так устали, как не уставали за все время путешествия. Люди растянулись и шли вразброд. До железной дороги оставалось еще два километра, но эти два километра дались нам хуже двадцати в начале путешествия. Собрав последние остатки сил, мы потащились к станции, но, не дойдя до нее каких-нибудь двести – триста шагов, сели отдыхать на шпалы. Проходившие мимо рабочие удивились тому, что мы отдыхаем так близко от станции. Один из них даже пошутил.

– Должно быть, до станции далеко, – сказал он товарищу со смехом.

Наконец мы добрели до поселка и остановились в первой попавшейся гостинице. Городской житель, вероятно, возмущался бы ее обстановкой, дороговизной и грязью, но мне она показалась раем. Мы заняли два номера и расположились, как «богатые».

Все трудности и все лишения остались позади. Сразу появился интерес к газетам. Я все время вспоминал Дерcу. «Где-то он теперь? – думал я. – Вероятно, устроив себе бивак где-нибудь под берегом, натаскал дров, разложил костер и дремлет с трубкой во рту». С этими мыслями я уснул.

Утром я проснулся рано. Первая мысль, которая мне доставила наслаждение, было сознание, что более нести котомку не надо.

Вечером мы ходили в баню. После бани мы все вместе пили чай. Это было в последний раз. Вскоре пришел поезд, и мы разошлись по вагонам.

17 ноября вечером мы прибыли в Хабаровск. Казаки прямо с вокзала направились в казармы. Г. И. Гранатман остановился у А. И. Мерзлякова, а я – у своих товарищей. В дальнейшем мне предстояла обработка собранных материалов до начала будущего лета, когда я вновь решил продолжить свои исследования в горной области Сихотэ-Алиня.

Дерсу Узала

I
Отъезд

План экспедиции. – Состав отряда. – Мулы. – Питательные базы. – Прибытие Дерcу. – Помощь, оказанная моряками. – Плавание на миноносцах. – Прибытие в залив Ольги. – Высадка на берег. – Горбуша. – Птицы.

С января до апреля 1907 года я был занят составлением отчетов за прошлую экспедицию и только в половине мая мог начать сборы в новое путешествие.

В этих сборах есть всегда много прелести. Общий план экспедиции был давно уже предрешен, оставалось только разработать детали.

Теперь обследованию подлежала центральная часть Сихотэ-Алиня, между 45 и 47° северной широты, побережье моря от того места, где были закончены работы в прошлом году, значит, от бухты Терней к северу, сколько позволит время, и затем маршрут по Бикину до реки Уссури.

Организация экспедиции в общих чертах была такая же, как и в 1906 году. Изменения были сделаны только по некоторым пунктам на основании прошлогоднего опыта.

Новый отряд состоял из девяти стрелков[28], ботаника Н. А. Десулави, студента Киевского университета П. П. Бордакова и моего помощника А. И. Мерзлякова. В качестве вольнонаемного препаратора пошел брат последнего, Г. И. Мерзляков.

Лошади на этот раз были заменены мулами. Обладая более твердым шагом, они хорошо ходят в горах и невзыскательны на корм, но зато вязнут в болотах. В отряде остались те же собаки: Леший и Альпа.

За месяц вперед А. И. Мерзляков был командирован в город Владивосток за покупкой мулов для экспедиции. Важно было приобрести животных некованых, с крепкими копытами. А. И. Мерзлякову поручено было отправить мулов на пароходе в залив Джигит, где и оставить их под присмотром троих стрелков, а самому ехать дальше и устроить на побережье моря питательные базы. Таких баз намечено было пять: в заливе Джигит, в бухте Терней, на реках Такеме, Амагу, Кумуху, у мыса Кузнецова.

В апреле все было закончено, и А. И. Мерзляков выехал во Владивосток. Надо было еще исполнить некоторые предварительные работы, и потому я остался в Хабаровске еще недели на две.

Я воспользовался этой задержкой и послал Захарова в Анучино искать Дерcу.

От села Осиновки он поехал на почтовых лошадях, заглядывая в каждую фанзу и расспрашивая встречных, не видел ли кто-нибудь старика гольда из рода Узала. Немного не доезжая урочища Анучино, в фанзочке на краю дороги он застал какого-то гольда-охотника, который увязывал котомку и разговаривал сам с собою.

На вопрос, не знает ли он гольда Дерcу Узала, охотник отвечал:

– Это моя.

Тогда Захаров объяснил ему, зачем он приехал. Дерcу тотчас стал собираться. Переночевали они в Анучине и наутро отправились обратно.

 

Я очень обрадовался приезду Дерcу. Целый день мы провели с ним в разговорах. Гольд рассказывал мне о том, как в верховьях реки Санда-Ваку зимой он поймал двух соболей, которых выменял у китайцев на одеяло, топор, котелок и чайник, а на оставшиеся деньги купил китайской дрели, из которой сшил себе новую палатку. Патроны он купил у русских охотников; удэхейские женщины сшили ему обувь, штаны и куртку. Когда снега начали таять, он перешел в урочище Анучино и здесь жил у знакомого старика гольда. Видя, что я долго не являюсь, он занялся охотой и убил пантача-оленя, рога которого оставил в кредит у китайцев.

Между прочим, в Анучине его обокрали. Там он познакомился с каким-то промышленником и по своей наивной простоте рассказал ему о том, что соболевал зимой на реке Ваку и выгодно продал соболей. Промышленник предложил ему зайти в кабак и выпить вина. Дерcу охотно согласился. Почувствовав в голове хмель, гольд отдал своему новому приятелю на хранение все деньги. На другой день, когда Дерcу проснулся, промышленник исчез. Дерcу никак не мог этого понять. Люди его племени всегда отдавали друг другу на хранение меха и деньги, и никогда ничего не пропадало.

3 мая я кончил все свои работы и на другой день распрощался с Хабаровском.

В то время правильного пароходного сообщения по побережью Японского моря не существовало. Переселенческое управление первый раз в виде опыта зафрахтовало пароход «Эльдорадо», который ходил только до залива Джигит. Определенных рейсов еще не было, и сама администрация не знала, когда вернется пароход и когда он снова отправится в плавание.

Нам не повезло. Мы приехали во Владивосток два дня спустя после ухода «Эльдорадо». Меня выручили П. Г. Тигерстедт и А. Н. Пель, предложив отправиться с ними на миноносцах. Они должны были идти к Шантарским островам и по пути обещали доставить меня с командой в залив Джигит [29]. Миноносцы уходили в плавание только во второй половине июня. Пришлось с этим мириться. Во-первых, потому, что не было другого случая добраться до залива Джигит, а во‐вторых, проезд по морю на военных судах позволял мне сэкономить значительную сумму денег. Кроме того, потеря времени во Владивостоке наполовину окупалась быстротой хода миноносцев.

22 июня, после полудня, мы перебрались на суда. Вечером в каюте беседы наши с моряками затянулись далеко за полночь. Я рассчитывал хорошо уснуть, но не удалось. Задолго до рассвета поднялся сильный шум – снимались с якоря. Я оделся и вышел на палубу. Занималась заря; от воды поднимался густой туман; было холодно и сыро. Чтобы не мешать матросам, я спустился обратно в каюту, достал из чемодана тетради и начал свой дневник. Вскоре легкая качка известила о том, что мы вышли в открытое море. Шум на палубе стал утихать.

Часов около десяти с половиной миноносцы были на линии острова Аскольда, называемого китайцами Циндао, что значит Зеленый остров.

В открытом море нам встретились киты-полосатики и косатки. Киты плыли медленно в раз взятом направлении, мало обращая внимания на миноносцы, но косатки погнались за судами и, когда поравнялись с нами, начали выскакивать из воды. Один из спутников стрелял. Два раза он промахнулся, а в третий раз попал. На воде появилось большое кровавое пятно. После этого все косатки сразу исчезли.

В сумерки мы дошли до залива Америка и здесь заночевали.

Ночью поднялся сильный ветер и море разбушевалось. Утром, несмотря на непогоду, миноносцы снялись с якоря и пошли дальше. Я не мог сидеть в каюте и вышел на палубу. Следом за «Грозным» шли другие миноносцы в кильватерной колонне. Ближайший к нам миноносец был «Бесшумный». Он то спускался в глубокие промежутки между волнами, то вновь взбегал на валы, увенчанные белыми гребнями. Когда пенистая волна накрывала легкое суденышко с носа, казалось, что вот-вот море поглотит его совсем, но вода скатывалась с палубы, миноносец всплывал на поверхность и упрямо шел вперед.

Когда мы вошли в залив Ольги, было уже темно. Мы решили провести ночь на суше и потому съехали на берег и развели костер.

Дерcу, против ожидания, легко перенес морскую качку. Он и миноносец считал живым существом.

– Моя хорошо понимай – его (он указывал на миноносец «Грозный») сегодня шибко сердился.

Мы уселись у костра и стали разговаривать. Наступила ночь. Туман, лежавший доселе на поверхности воды, поднялся кверху и превратился в тучи. Раза два принимался накрапывать дождь. Вокруг нашего костра было темно – ничего не видно. Слышно было, как ветер трепал кусты и деревья, как неистовствовало море и лаяли в селении собаки.

Наконец стало светать. Вспыхнувшую было на востоке зарю тотчас опять заволокло тучами. Теперь уже все было видно: тропу, кусты, камни, берег залива, чью-то опрокинутую вверх дном лодку. Под ней спал китаец. Я разбудил его и попросил подвезти нас к миноносцу.

На судах еще кое-где горели огни. У трапа меня встретил вахтенный начальник. Я пошел в свою каюту, разделся и лег в постель. Душа моя была спокойна: Дерcу был со мной, значит, успех обеспечен. Теперь я ничего не боялся. С этими мыслями я уснул.

За ночь море немного успокоилось, ветер стих, и туман начал рассеиваться. Наконец выглянуло солнце и осветило угрюмые скалистые берега.

30-го числа вечером миноносцы дошли до залива Джигит. П. Г. Тигерстедт предложил мне переночевать на судне, а завтра с рассветом начать выгрузку. Всю ночь качался миноносец на мертвой зыби. Качка была бортовая, и я с нетерпением ждал рассвета. С каким удовольствием мы все сошли на твердую землю! Когда миноносцы стали сниматься с якоря, в рупор ветром донесло: «Желаем успеха!»

Минут через десять миноносцы скрылись из виду.

Местом высадки был назначен залив Джигит, а не бухта Терней на том основании, что там вследствие постоянного прибоя нельзя выгружать мулов.

Как только ушли миноносцы, мы стали ставить палатки и собирать дрова. В это время кто-то из стрелков пошел за водой и, вернувшись, сообщил, что в устье реки бьется много рыбы. Стрелки закинули неводок и поймали столько рыбы, что не могли вытащить сеть на берег. Пойманная рыба оказалась горбушей.

Горбуша еще не имела того безобразного вида, который она приобретает впоследствии, хотя челюсти ее и начали уже немного загибаться и на спине появился небольшой горб. Я распорядился взять только несколько рыб, а остальных пустить обратно в воду. Все с жадностью набросились на горбушу, но она скоро приелась, и потом уже никто не обращал на нее внимания.

После полудня мы с Н. А. Десулави пошли осматривать окрестности. Он собирал растения, а я охотился.

Из пернатых в этот день мы видели сокола-сапсана. Он сидел на сухом дереве на берегу реки и, казалось, дремал, но вдруг завидел какую-то птицу и погнался за ней. В другом месте две вороны преследовали сорокопута. Последний прятался от них в кусты, но вороны облетали куст с другой стороны, прыгали с ветки на ветку и старались всячески поймать маленького разбойника. Тут же было несколько овсянок: маленькие рыженькие птички были сильно встревожены криками сорокопута и карканьем ворон и поминутно то садились на ветви деревьев, то опускались на землю.

В окрестностях залива Рында водятся пятнистые олени. Они держатся на полуострове Егорова, окаймляющем залив с северо-востока. Раньше здесь их было гораздо больше. В 1904 году выпали глубокие снега, и тогда много оленей погибло от голода.

27Лао-фан-цзы – старый дом.
28Сагид Сабитов, Степан Аринин, Иван Туртыгин, Иван Фокин, Василий Захаров, Эдуард Калиновский, Василий Легейда, Дмитрий Дьяков и Степан Казимирчук.
29Отряд состоял из пяти миноносцев: «Грозный», «Гремящий», «Стерегущий», «Бесшумный» и «Бойкий».
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31 
Рейтинг@Mail.ru