Владимир Арсеньев
По Уссурийскому краю. Дерсу Узала
Вечером жена его осмотрела нашу одежду, починила ее, где надо, и взамен изношенных унтов дала новые. Хозяин дал мне для подстилки медвежью шкуру, сверху я покрылся одеялом и скоро уснул.
Ночью я проснулся от страшного холода. Сбросив с головы одеяло, я увидел, что огня в юрте нет. В очаге тлело только несколько угольков. Через отверстие в крыше виднелось темное небо, усеянное звездами. С другой стороны юрты раздавался храп. Очевидно, ложась спать, удэхейцы во избежание пожара нарочно погасили огонь. Я попробовал было плотнее завернуться в одеяло, но ничего не помогало – холод проникал под каждую складку. Я поднялся, зажег спичку и посмотрел на термометр, он показывал –17 °C. Тогда я оторвал часть своей берестяной подстилки, положил ее на огонь и стал раздувать уголья. Через минуту вспыхнуло пламя. Собрав разбросанные головешки к огню, я оделся и вышел из юрты. В стороне под покровом палатки спали казаки: около них горел костер. Я погрелся у огня и хотел уже было пойти назад в юрту, но в это время увидел в стороне около реки отсвет другого костра. Здесь, внизу, под яром, я нашел Дерcу. Водой подмыло берег, сверху нависла большая дерновина; под ней образовалось нечто вроде ниши. В этом углублении он устроил себе ложе из травы, а впереди разложил огонь. Во рту у Дерcу была трубка, а рядом лежало ружье. Я разбудил его. Гольд вскочил и, думая, что проспал, начал спешно собирать свою котомку. Узнав, в чем дело, он тотчас же уступил мне свое место и сам поместился рядом. Через несколько минут здесь, под яром, я находился в большем тепле и спал гораздо лучше, чем в юрте на шкуре медведя.
Проснулся я тогда, когда все были уже на ногах. Бочкарев варил кабарожье мясо. Когда мы стали собираться, удэхеец тоже оделся и заявил, что пойдет с нами до Сидатуна.
От юрты тропа стала забирать к правому краю долины и пошла косогорами на север, а потом свернула к юго-западу. Километров через десять мы опять подошли к реке Кулумбе, которая здесь разбивается на протоки и достигает ширины до двадцати четырех метров и глубины по фарватеру до двух метров. В этот день мы прошли немного. По мере того как уменьшались взятые с собой запасы продовольствия, котомки делались легче, а нести их становилось все труднее: лямки сильно резали плечи, и я заметил, что не я один, а все чувствовали это.
От холодного ветра снег стал сухим и рассыпчатым, что в значительной степени затрудняло движение. В особенности трудно было подниматься в гору: люди часто падали и съезжали книзу. Силы были уже не те – стала появляться усталость, чувствовалась потребность в более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная дневка.
Около реки мы нашли еще одну пустую юрту. Казаки и Бочкарев устроились в ней, а китайцам пришлось спать снаружи около огня. Дерcу сначала хотел было поместиться вместе с ними, но, увидев, что они заготовляли дрова, не разбирая, какие попадались под руку, решил спать отдельно.
– Понимай нету, – говорил он. – Моя не хочу рубашка гори. Надо хорошие дрова искать.
Пустая юрта, видимо, часто служила охотникам для ночевок. Кругом нее весь сухой лес давно уже был вырублен и пожжен. Дерcу это не смутило. Он ушел поглубже в тайгу и издалека приволок сухой ясень. До самых сумерек он таскал дрова, и я помогал ему, сколько мог. Зато всю ночь мы спали хорошо, не опасаясь за палатку и за одежду.
Багровая заря вечером и мгла на горизонте перед рассветом были верными признаками того, что утром будет мороз. Так оно и случилось. Солнце взошло мутное, деформированное. Оно давало свет, но не тепло. От диска его кверху и книзу шли яркие лучи, а по сторонам были светящиеся радужные пятна, которые на языке полярных народов называются «ушами солнца».
Удэхеец, сопровождавший нас, хорошо знал эти места. Он находил тропы там, где надо было сократить дорогу. Километра два не доходя до устья Кулумбе, тропа свернула в лес, которым мы шли еще около часа. Вдруг лес сразу кончился, и тропа оборвалась. Перед нами была река Иман.
Она еще не замерзла и только по краям имела забереги. На другом берегу, как раз против того места, где мы стояли, копошились какие-то маленькие люди. Это оказались удэхейские дети. Немного дальше в тальниках виднелась юрта и около нее амбар на сваях.
Дерcу крикнул ребятишкам, чтобы они подали лодку. Мальчики испуганно посмотрели в нашу сторону и убежали. Вслед за тем из юрты вышел мужчина с ружьем в руках. Он перекинулся с Дерcу несколькими словами и затем переехал в лодке на нашу сторону.
Удэхейская лодка – длинный плоскодонный челнок, настолько легкий, что один человек может без труда вытащить его на берег. Передняя часть его тупая, но дно выдается вперед; оно расширено и загнуто кверху, так что получается нечто вроде ковша или лопаты, вследствие чего вся лодка кажется несуразной. Благодаря такой конструкции она не разрезает воду, а, так сказать, взбирается на нее. Имея центр тяжести высоко поднятый, она кажется очень валкой. Когда мы вошли в лодку, она так закачалась, что я невольно ухватился руками за борта. Но как только мы успокоились и отчалили от берега, я убедился, насколько она была устойчива. Удэхеец управлял ею при помощи длинного шеста, стоя на ногах. Сильными толчками он продвигал лодку против воды; течение относило ее в сторону и постепенно прибивало к противоположному берегу.
Наконец мы пристали к тому месту, где была юрта, и высадились на лед. Навстречу нам вышли женщины и трое ребятишек. Они испуганно прятались за свою мать. Пропустив нас, женщина тоже вошла в юрту, села на корточки у огня и закурила трубку, а дети остались на улице и принялись укладывать рыбу в амбар. В юрте было множество щелей. В них свистал ветер. Посредине помещения горел огонь. Время от времени ребятишки забегали в юрту и грели у огня свои озябшие ручонки. Я удивлялся, как легко они были одеты: с открытой грудью, без рукавиц и без головного убора, они работали и, казалось, нимало не страдали от стужи. Если который-нибудь из них дольше других засиживался у огня, отец прикрикивал на него и выгонял вон.
– Он озяб, – сказал я Дерcу и просил его перевести слова мои удэхейцу.
– Пусть привыкает, – отвечал тот, – иначе умрет с голоду.
С этим нельзя было не согласиться. Кому приходится иметь дело с природой и пользоваться дарами ее в сыром виде, надо быть в общении с ней даже тогда, когда она не ласкает.
Расспросив удэхейцев о дороге, мы отправились дальше и очень скоро дошли до того места, где Иман поворачивает на северо-запад. Здесь, в углу с левой стороны, примыкает к реке большая поляна. Она длиной пять и шириной около двух километров. В конце ее находятся четыре фанзы. Это и есть китайский охотничий поселок Сидатун. На другой стороне Имана живут туземцы (пять семейств) в трех юртах. У них я и остановился.
31-го числа морозы заметно усилились; по реке плыл лед. Несмотря на это, удэхейцы решили везти нас на лодке, сколько это будет возможно.
XXVIII
Тяжелое положение
Плавание по реке Иману. – Пороги. – Ледоход. – Крушение лодки. – Река Арму. – Река Синанца. – Голодовка. – Остатки медвежьей трапезы. – Лапша из кожи. – Утомление. – Ли Тан-куй. – Волнение удэхейцев. – Стойбище Вагунбе. – Пение шамана.
Первого ноября рано утром мы покинули Сидатун и поплыли вниз по Иману.
К плаванию по горным рекам в туземных лодках надо привыкнуть с детства. Надо далеко смотреть вперед, надо знать, где следует придержать лодку, где повернуть ее носом против воды или, наоборот, разогнать, елико возможно, и проскочить опасное место. Все это надо учитывать и быстро принимать соответствующие меры. Малейший промах – и лодка, подхваченная быстрым течением, в один миг будет разбита о камни. На порогах вода находится в волнении, лодка качается, и потому сохранять равновесие в ней еще труднее. Для нас трудность плавания увеличивалась еще тем, что по реке плыл лед и фарватер ее был стеснен заберегами. Льды заставляли плыть не там, где нам хотелось, а там, где это было возможно. Особенно это было заметно в тех случаях, когда порог находился на месте поворота. Чем больше увеличивались забереги, тем быстрее становилось течение реки.
На Имане, как на всех горных речках, много порогов. Один из них, тот самый, который находится на половине пути между Сидатуном и рекой Арму, считается самым опасным. Здесь шум воды слышен еще издали, уклон дна реки заметен прямо на глаз. С противоположного берега нависла скала. Вода с пеной бьет под нее. От брызг она вся обмерзла.
Удэхейцы задержали лодку и посоветовались между собою, затем поставили ее поперек воды и тихонько стали спускать по течению. В тот момент, когда сильная струя воды понесла лодку к скале, они ловким толчком вывели ее в новом направлении. По глазам удэхейцев я увидел, что мы подвергались большой опасности. Спокойнее всех был Дерcу. Я поделился с ним своими впечатлениями.
– Ничего, капитан, – отвечал он мне. – Удэхе – все равно рыба. Шибко хорошо понимай в лодке ходи. Наша так не могу.
Чем дальше, тем плыть было труднее. Льдов становилось больше, забереги делались шире.
Вся эта часть Имана покрыта хвойно-смешанным лесом; на островах преобладают лиственные породы с примесью строевого кедра, а по берегам реки и по галечниковым отмелям – заросли тальника, дающего неисчерпаемый материал для лыж, юрт, острог, нарт и т. д.
На лодках нам удалось проехать немного. Начавшая с утра хмуриться погода опять разразилась пургой. Удэхейцы очень искусно лавировали между льдинами, отталкивая их в сторону шестами.
За рекой Гадала Иман делает крутой поворот. Здесь скопилось много плавучего льда. Посредине шел узкий проход. Был ли он сквозной или замыкался, этого не знали наши проводники. Удэхейцы задержали лодку и обратились ко мне с вопросом – рисковать или нет? Путешествие с котомкой на плечах до того надоело, что я решил попытать счастья. Дерcу начал было меня отговаривать, но я не согласился с ним, думая, что в случае неудачи нам все же удастся выбраться на берег. Стоять на одном месте долго было нельзя. Мы тронулись вперед, но не успели сделать и сорока метров, как увидели, что проход был закрыт. Дальше шел сплошной лед. Подходить к нему вплотную было опасно. Если нашу тяжело загруженную лодку течение прижало бы ко льду, она сразу наполнилась бы водой. Надо было спешно выходить назад, но это оказалось не так просто. Повернуть лодку в узком проходе было нельзя. Пришлось двигаться кормой против воды. Как на грех, мы находились на самом фарватере, и шесты едва доставали дно. С большими усилиями мы прошли половину. Вдруг один удэхеец что-то закричал. По тревожному тону его голоса я понял, что нам грозит опасность, и оглянулся назад. Навстречу нам неслась огромная льдина. Она должна была закупорить проход раньше, чем мы успеем из него выйти. Удэхейцы напрягли все свои силы, но льдина не ждала. Она с шумом ударилась об один край прохода и затем о другой.
В это время случилось то, чего мы вовсе не ожидали. От сильных толчков все льды пришли в движение. Проход начал суживаться.
– Лед скоро лодку ломай! – закричал Дерcу не своим голосом. – Скорей надо ходи.
Он выскочил из лодки и по плавающему льду побежал к берегу, таща за собой веревку. Раза два он проваливался, но скоро опять взбирался на лед. К счастью, до берега было недалеко. Следуя его примеру, выскочили и казаки. Кожевников и Бочкарев достигли берега благополучно, но Мурзин провалился. Он начал карабкаться на льдину, но она перевернулась. Чем больше он карабкался, тем глубже погружался в воду. Еще минута, и он опустился бы на дно. Тогда на выручку ему бросился Дерcу. Был момент, когда он сам мог погибнуть. В это время я вместе с удэхейцами перебирался с одной льдины на другую. Мы тащили лодку и в то же время держались за нее. К счастью, нос лодки скоро оказался вблизи Дерcу и Мурзина, и это спасло их обоих. Лодка опять загрузла. Она стала поперек реки, ее повлекло по течению вместе со льдом. Тогда мы стали бросать на берег наши котомки и затем вылезли сами. Через несколько минут лодку прижало к утесу. Словно живое существо, она некоторое время еще сопротивлялась льдам и вздрагивала, потом вдруг треснула и сломалась пополам. Раздался еще один хруст; из воды показался один обломок – и затем все исчезло.
Выбравшись на берег, первое, что мы сделали, – разложили костер. Надо было обсушиться. Кто-то подал мысль, что следует согреть чай и поесть. Начали искать мешок с продовольствием, но его не оказалось. Недосчитались также одной винтовки. Нечего делать, мы закусили тем, что было у каждого в кармане, и пошли дальше. Удэхейцы говорили, что к вечеру мы дойдем до фанзы Сехозегоуза. Там в амбаре они надеялись найти мороженую рыбу.
В сумерки мы действительно дошли до фанзы. Она оказалась пустой. В амбаре ее казаки нашли две сухие рыбины. Пришлось довольствоваться этим скудным ужином.
От горного ключа Таухомиору Иман поворачивает на северо-запад и делает большую петлю. Здесь он принимает в себя с правой стороны один из самых больших своих притоков – Арму.
На следующий день к полудню (2 ноября) мы дошли до реки Хутадо, текущей по кривой от запада к югу. По ней нам надлежало подняться до перевала через горный хребет, являющийся причиной петли Имана. Эта речка длиной километра три с половиной. Подъем на хребет и спуск с него одинаковой крутизны, приблизительно в 30 градусов, а высота перевала относительно реки Имана равна 350 метрам.
Теперь перед нами были два ключа: один шел к северу, другой к западу. Нам, вероятно, следовало идти по правому, но я по ошибке взял северное направление. Сейчас же за перевалом мы стали на бивак, как только нашли дрова и более или менее ровное место.
Утром 3 ноября мы съели последнюю юколу и пошли в путь с легкими котомками. Теперь единственная надежда оставалась на охоту. Поэтому было решено, что Дерcу пойдет вперед, а мы, чтобы не пугать зверя, пойдем сзади шагах в трехстах от него. Наш путь лежал по неизвестной нам речке, которая, насколько это можно было видеть с перевала, текла на запад.
Мы все надеялись, что Дерcу убьет что-нибудь, но напрасно. Выстрелов не было слышно. После полудня долина расширилась. Здесь мы нашли маленькую, едва заметную тропинку. Она шла влево на север, пересекая кочковатое болото.
Голод давал себя чувствовать. Все шли молча, никто не хотел разговаривать. Вдруг я увидел Дерcу; он тихонько переходил с места на место, нагибался и что-то подбирал с земли. Я окликнул его. Он махнул мне рукой.
– Ты что нашел? – спросил его Г. И. Гранатман.
– Медведь кушай рыбу, – отвечал он, – голова бросай, моя подбирай.
В самом деле, на снегу валялось много рыбьих голов. Видно было, что медведи приходили сюда уже после того, как выпал снег.
«На безрыбье и рак – рыба». Во время голодухи можно покормиться и медвежьими объедками. Все дружно принялись за работу, и через четверть часа у людей все карманы были набиты рыбьими головами.
Увлеченные работой, мы и не заметили, что маленькая долинка привела нас к довольно большой реке. Это была Синанца с притоками Даягоу, Маягоу и Пилигоу. Если верить удэхейцам, то завтра к полудню мы должны будем дойти до Имана.
Перейдя на другую сторону реки, мы устроили бивак в густом хвойном лесу. Какими вкусными нам показались рыбьи головы! Около некоторых голов было еще много мяса, такие головы были счастливыми находками. Мы разделили их поровну между собой. Поужинали мы вкусно, но не сытно. Ночь была морозная, но в дровах не было недостатка, и потому мы спали хорошо.
На рассвете 4 ноября мы встали голодными. Теперь путь наш лежал вниз по реке Синанце. Она течет по широкой межскладчатой долине в меридианальном направлении с некоторым склонением на восток. Река эта очень извилиста.
Я заметил, что в этих местах снегу было гораздо больше, чем на реке Кулумбе. Глубина снежного покрова местами доходила почти до колен. Идти по такому снегу было трудно. В течение часа удавалось сделать километра два, не больше.
Расчет на охоту не оправдался, не оправдалась также надежда найти опять рыбьи головы. Казак Кожевников один раз видел кабаргу и стрелял в нее, но промахнулся.
Судя по времени, мы уже должны были дойти до Имана. За каждым поворотом я рассчитывал увидеть устье Синанцы, но дальше шел лес, потом опять поворот, опять лес и т. д.
В сумерки мы достигли маленького балагана, сложенного из корья. Я обрадовался этой находке, но Дерcу остался ею недоволен. Он обратил мое внимание на то, что вокруг балагана было несколько костров. Костры и полное отсутствие каких бы то ни было предметов таежного обихода свидетельствовали о том, что балаган этот служит путникам только местом ночевок и, следовательно, до реки Имана было еще не менее перехода.
Голод сильно мучил людей. Тоскливо сидели казаки у огня, вздыхали и мало говорили между собой. Я несколько раз принимался расспрашивать Дерcу о том, не заблудились ли мы, правильно ли мы идем, но он сам был в этих местах первый раз, и все его соображения основывались лишь на догадках. Чтобы как-нибудь утолить голод, казаки легли раньше спать. Я тоже лег, но мне не спалось. Беспокойство и сомнения мучили меня всю ночь. Если завтра мы ничего не убьем и не дойдем до Имана – будет плохо. Летом без пищи можно продержаться несколько дней, но зимой голодные легко замерзают.
Утром Дерcу проснулся раньше всех и разбудил меня. Снова появились опасения за предстоящий путь. Надо идти, пока еще есть возможность, пока еще двигаются ноги. Но едва мы тронулись в путь, как я почувствовал, что силы уже не те: котомка показалась мне вдвое тяжелее, чем вчера; через каждые полкилометра мы садились и отдыхали. Хотелось лежать и ничего не делать. Плохой признак! Так пробились мы до полудня и прошли очень мало. Не было сомнения, что при таких условиях дойти до Имана нам не удастся и сегодня. По пути мы раза два стреляли и убили трех поползней и одного дятла, но что значили эти птицы для пяти человек!
Между тем погода начала хмуриться, небо опять заволокло тучами. Резкие порывы ветра подымали снег с земли. Воздух был наполнен снежной пылью; по реке кружились вихри. В одних местах ветром совершенно сдуло снег со льда, в других, наоборот, намело большие сугробы. За день все сильно прозябли. Наша одежда износилась и уже не защищала от холода.
С левой стороны высилась скалистая сопка. К реке она подходила отвесными обрывами. Здесь мы нашли небольшое углубление вроде пещеры и развели в нем костер. Дерcу повесил над огнем котелок и вскипятил воду. Затем он достал из своей котомки кусок изюбровой кожи, опалил ее на огне и стал ножом мелко крошить, как лапшу. Когда кожа была изрезана, он высыпал ее в котелок и долго варил. Затем он обратился ко всем со следующими словами:
– Каждый люди надо кушай. Брюхо обмани. Силы мало-мало прибавляй. Потом надо скоро ходи. Отдыхать не могу. Тогда сегодня, солнце кончай, наша Иман найди есть.
Уговаривать никого было не нужно. Каждый готов был глотать все что угодно. Хотя кожа варилась долго, но она была все же настолько тверда, что не поддавалась зубам. Дерcу не советовал есть много и останавливал жадных, говоря:
– Не надо много кушай – худо!
Через полчаса мы снялись с привала. Действительно, съеденная кожа хотя и не утолила голода, но дала желудку механическую работу. Каждый раз, как кто-нибудь отставал, Дерcу начинал ругаться.
День уже кончился, а мы все шли. Казалось, что реке Синанце и конца не будет. За каждым поворотом открывались все новые и новые плесы. Мы еле волочили ноги, шли как пьяные, и если бы не уговоры Дерcу, то давно стали бы на бивак. Часов в шесть вечера появились первые признаки близости жилья: следы лыж и нарт, свежие порубки, пиленые дрова и т. д.
– Иман далеко нету, – сказал Дерcу довольным голосом.
Все почувствовали прилив энергии и прибавили шагу, и вдруг, как бы в ответ на его слова, впереди послышался отдаленный собачий лай. Еще один поворот, и мы увидели огоньки. Это было китайское селение Сянь-ши-хеза.
Через четверть часа мы подходили уже к поселку. Я никогда не уставал так, как в этот день. Дойдя до первой фанзы, мы вошли в нее и, не раздеваясь, легли на кан. Не хотелось ни есть, ни пить, ни говорить – хотелось только лежать.
Естественно, что наше появление вызвало среди китайцев тревогу. Хозяин фанзы волновался больше всех. Он тайком послал куда-то двух рабочих. Спустя некоторое время в фанзу пришел еще один китаец. На вид ему было лет тридцать пять. Он был среднего роста, коренастого сложения и с типично выраженными монгольскими чертами лица. Наш новый знакомый был одет заметно лучше других. Держал он себя очень развязно и имел голос крикливый. Он обратился к нам на русском языке и стал расспрашивать, кто мы такие и откуда идем. Речь его была чистая, правильная, нековерканная; слова свои он часто пересыпал русскими пословицами. Затем он стал уговаривать нас перейти к нему в фанзу, назвал себя Ли Тан-куем, сыном Ли Чин-фу, говорил, что его дом – лучший во всем поселке, а фанза, в которой мы остановились, принадлежит бедняку и т. д. Затем он вышел на улицу и о чем-то долго шептался с хозяином фанзы. Последний подошел ко мне и тоже стал просить, чтобы мы перешли к Ли Тан-кую. Нечего делать, пришлось уступить. Откуда-то взялись рабочие, которые успели уже перенести наши вещи. Когда мы шли по тропе, Дерcу тихонько дернул меня за рукав и сказал:
– Его шибко хитрый люди. Моя думай, его обмани хочу. Сегодня моя спи не буду.
Мне самому китаец этот казался подозрительным и очень не нравились его заискивания.
Ночью я проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Я быстро соскочил на ноги. Рядом со мной сидел Дерcу. Он сделал мне знак, чтобы я не шумел, и затем рассказал, что Ли Тан-куй давал ему деньги и просил его уговорить меня не ходить к удэхейцам на Вагунбе, а обойти юрты их стороной, для чего обещал дать специальных проводников и носильщиков. Дерcу отвечал ему, что это не от него зависит. После этого он, Дерcу, лег на кан и притворился спящим. Ли Тан-куй выждал, когда, по его мнению, Дерcу уснул, тихонько вышел из фанзы и куда-то уехал верхом на лошади.
– Надо наша завтра на Вагунбе ходи. Моя думай, там что-то худо есть, – закончил он свой рассказ.
В это время снаружи послышался конский топот. Мы сунулись на свои места и притворились спящими. Вошел Ли Тан-куй. Он остановился в дверях, прислушался и, убедившись, что все спят, тихонько разделся и лег на свое место. Вскоре я опять заснул и проснулся уже тогда, когда солнце было высоко на небе.
Проснулся я от какого-то шума и спросил, что случилось. Казаки доложили мне, что к фанзе пришло несколько человек удэхейцев. Я оделся и вышел к ним на улицу. Меня поразила та неприязнь, с какой они на меня смотрели.
После чая я объявил, что пойду дальше. Ли Тан-куй стал уговаривать меня, чтобы я остался еще на один день, обещал заколоть чушку и т. д. Дерcу в это время подмигнул мне, чтобы я не соглашался. Тогда Ли Тан-куй начал навязывать своего проводника, но я отказался и от этих услуг. Как ни хитрил Ли Тан-куй, но обмануть нас ему не удалось.
От Сянь-ши-хезы тропа идет по правому берегу реки у подножия высоких гор. Все иманские китайцы хорошо вооружены и живут очень зажиточно. Они относились к нам крайне враждебно. На мои вопросы о дороге и о численности населения они отвечали грубо: «Бу чжи дао» (то есть не знаю), а некоторые говорили прямо: «Знаю, да не скажу».
Немного дальше и несколько в стороне было удэхейское стойбище Вагунбе, состоящее из четырех фанз и юрт. По сведениям, здесь обитало восемьдесят пять удэхейцев. Когда мы подходили к их жилищам, они все высыпали нам навстречу. Удэхейцы встретили меня далеко не дружелюбно и не пригласили даже к себе в юрты. Первый вопрос, который они задали мне, был такой: почему я ночевал в доме Ли Тан-куя? Я ответил им и в свою очередь спросил их, почему они так враждебно ко мне относятся. Удэхейцы отвечали, что давно ждали меня и вдруг узнали, что я пришел и остановился у китайцев.
Скоро все объяснилось: оказалось, что здесь произошла целая трагедия. Китаец Ли Тан-куй был цайдуном долины Имана, эксплуатировал туземцев и жестоко наказывал их, если они к назначенному времени не доставляли определенного числа мехов. Многие семьи он разорил совершенно, издевался над ними, детей отбирал и продавал за долги. Наконец двое из них, Масенда и Сомо, из рода Кялондига, выведенные из терпения, поехали в город Хабаровск с жалобой на Ли Тан-куя. Там обещали им помочь и, между прочим, сказали, что я должен прийти на Иман со стороны моря, и велели обратиться ко мне, полагая, что на месте я легко разберусь с этим вопросом. Удэхейцы вернулись, сообщили сородичам о результате своей поездки и терпеливо стали ждать моего прихода. О поездке Сомо и Масенды узнал Ли Тан-куй. Тогда, для примера другим, он приказал избить жалобщиков палками. Один из них умер во время наказания, а другой хотя и выжил, но остался калекой на всю жизнь. Тогда в Хабаровск поехал брат убитого Гулунга. Ли Тан-куй велел его схватить и заморозить в реке. Узнав об этом, удэхейцы решили с оружием в руках защищать товарища. Создалось осадное положение. Уже две недели удэхейцы сидели на месте, не ходили на охоту и за недостатком продовольствия терпели нужду. Вдруг до них дошла весть, что я пришел на Сянь-ши-хеза и остановился в доме Ли Тан-куя. Я объяснил им, что мне ничего не было известно из того, что случилось на Имане, и что, придя в Сянь-ши-хеза, я до того был утомлен и голоден, что, не разбирая, воспользовался первой попавшейся мне фанзой.
Вечером все старики собрались в одну юрту. На совете решено было, что по прибытии в Хабаровск я обо всем доложу как можно скорее и попрошу выслать на Сянь-ши-хеза отряд казаков.
Когда старики разошлись, я оделся и вышел из юрты. Кругом было темно, так темно, что в двух шагах нельзя было рассмотреть человека. О местонахождении удэхейских жилищ можно было только узнать по искрам и клубам дыма, которые вырывались из отверстий в крышах. Вдруг в тихом вечернем воздухе пронеслись странные звуки: то были удары в гонг или бубен, и вслед за тем послышалось пение, похожее на стон и плач. В этих звуках было что-то жуткое и тоскливое. Как волны, они неслись в стороны и таяли в холодном ночном воздухе. Я окликнул Дерcу. Он вышел и сказал мне, что в самой крайней юрте шаман лечит больного ребенка. Я отправился туда, но у самого входа в юрту наткнулся на старуху; она загородила мне дорогу. Я понял, что присутствие мое при камлании нежелательно, и пошел назад по тропе. В той стороне, где находились китайские фанзы, виднелись огоньки. Я почувствовал, что прозяб, вернулся в юрту и стал греться у огня.
