bannerbannerbanner
По Уссурийскому краю. Дерсу Узала

Владимир Арсеньев
По Уссурийскому краю. Дерсу Узала

Полная версия

XXII
Нападение тигра

Размен денег. – Таза Китенбу. – Непогода. – Бивак в снегу. – Буря. – Кабаны. – Тревожная ночь. – Тигр. – Рассвет. – Преследование зверя. – Следы. – Возвращение на бивак. – Росомахи.

Утром я отпустил обоих проводников. Тут случилось довольно забавное происшествие. Я дал им каждому по десять рублей: одному десять рублей бумажкой, а другому две пятирублевых. Тогда первый обиделся. Я думал, что он недоволен платой, и указал ему на товарища, который явно выказывал удовлетворение. Оказалось совсем иное: удэхеец обиделся на то, что я дал ему одну бумажку, а товарищу две. Я забыл, что они не разбираются в деньгах. Желая доставить удовольствие второму, я дал ему взамен десятирублевой бумажки три трехрублевых и одну рублевую. Тогда обиделся тот, у которого были две пятирублевые бумажки. Чтобы помирить их, пришлось дать тому и другому бумажки одинакового достоинства. Надо было видеть, с каким довольным видом они отправились восвояси.

После дневки у всех было хорошее настроение; люди шли бодро и весело.

За день мы прошли километров восемнадцать и стали биваком около речки Катэтабауни, которая длиной километров десять. Здесь будет самый близкий перевал на реку Хор. Немного выше речки Гуньето можно видеть скалы Сигонку-Гуляни, излюбленное место удэхейских шаманов; тут же приютились три юрты и одна фанза, называемая Сидунгоу, в которой жили два старика: один из них был таза, другой китаец-соболевщик. Хозяева фанзочки оказались весьма гостеприимными.

Мне очень хотелось подняться на Хорский перевал. Я стал расспрашивать о дороге. Таза Китенбу (так звали нашего нового знакомого) изъявил согласие быть проводником. Ему, вероятно, было около шестидесяти лет. В волосах на голове у него уже показались серебряные нити, и лицо покрылось морщинами. По внешнему виду он нисколько не отличался от китайцев. Единственным доказательством его туземного происхождения было его собственное заявление. Он рассказывал, что ранее жил на Уссури, но, потесненный русскими переселенцами, перекочевал на реку Бикин, где и живет уже более десяти лет.

Китенбу тотчас же стал собираться. Он взял с собою заплатанное одеяло, козью шкуру и старую, много раз чиненную берданку; я взял чайник, записную книжку и спальный мешок, а Дерcу – полотнище палатки, трубку и продовольствие.

Кроме нас троих, в отряде было еще два живых существа: моя собака Альпа и другая, принадлежащая тазе, серенькая остромордая собачка со стоячими ушами, с кличкой Кады.

С утра стояла хорошая погода. Мы рассчитывали, что к вечеру успеем дойти до зверовой фанзы по ту сторону водораздела. Однако нашим мечтаниям не суждено было сбыться. После полудня небо стало заволакиваться слоистыми облаками; вокруг солнца появились круги, и вместе с тем начал подыматься ветер. Я хотел уже было повернуть назад, но Дерcу успокоил меня, сказав, что пурги не будет, будет только сильный ветер, который назавтра прекратится. Так оно и случилось. Часа в четыре пополудни солнце скрылось, и не разберешь – в тучах или в тумане. Воздух был наполнен сухой снежной пылью – мело… Поднявшийся ветер дул нам навстречу и, как ножом, резал лицо. Когда начало смеркаться, мы были как раз на водоразделе. Здесь Дерcу остановился и стал о чем-то совещаться со стариком тазой. Подойдя к ним, я узнал, что старик таза немного сбился с дороги. Из опасения заблудиться они решили заночевать под открытым небом.

– Капитан, – обратился ко мне Дерcу, – сегодня наша фанза найди нету, надо бивак делай.

– Хорошо, – сказал я, – давайте выбирать место.

Оба моих спутника еще поговорили между собой и, отойдя в сторону шагов двадцать, начали снимать котомки.

Место для бивака было выбрано нельзя сказать чтобы удачное. Это была плоская седловина, поросшая густым лесом. В сторону от нее тянулся длинный отрог, оканчивающийся небольшой конической сопкой. По обеим сторонам седловины были густые заросли кедровника и еще какого-то кустарника с неопавшей сухой листвою. Мы нарочно зашли в самую чащу его, чтобы укрыться от ветра, и расположились у подножия огромного кедра, высотой, вероятно, метров в двадцать. Дерcу взял топор и пошел за дровами, старик таза начал резать хвою для подстилки, а я принялся раскладывать костер.

Только к шести с половиною часам мы покончили бивачные работы и сильно устали. Когда вспыхнул огонь, на биваке стало сразу уютнее. Теперь можно было переобуться, обсушиться и подумать об ужине. Через полчаса мы пили чай и толковали о погоде.

Моя Альпа не имела такой теплой шубы, какая была у Кады. Она прозябла и, утомленная дорогой, сидела у огня, зажмурив глаза, и, казалось, дремала. Тазовская собака, с малолетства привыкшая к разного рода лишениям, мало обращала внимания на невзгоды походной жизни. Свернувшись калачиком, она легла в стороне и тотчас уснула. Снегом всю ее запорошило. Иногда она вставала, чтобы встряхнуться, затем, потоптавшись немного на месте, ложилась на другой бок и, уткнув нос под брюхо, старалась согреть себя дыханием.

Дерcу всегда жалел Альпу и каждый раз, прежде чем разуться, делал ей из еловых ветвей и сухой травы подстилку. Если поблизости не было ни того ни другого, он уступал ей свою куртку, и Альпа понимала это. На привалах она разыскивала Дерcу, прыгала около него, трогала его лапами и всячески старалась обратить на себя внимание. И как только Дерcу брался за топор, она успокаивалась и уже терпеливо дожидалась его возвращения с охапкой еловых веток.

Сами мы были утомлены не меньше, чем собаки, и потому тотчас после чая, подложив побольше дров в костер, стали укладываться на боковую.

Расположились мы у огня каждый в отдельности. С подветренной стороны расположился я, Дерcу поместился сбоку. Он устроил себе нечто вроде палатки, а на плечи набросил шинель. Старик таза поместился у подножия кедра, прикрывшись одеялом. Он взялся окарауливать бивак и поддерживать огонь всю ночь. Нарубив еловых веток, я разостлал на них свой мешок и устроился очень удобно. С одной стороны от ветра меня защищала валежина, а с другой – горел огонь.

В большом лесу во время непогоды всегда жутко. Так и кажется, что именно то дерево, под которым спишь, упадет на тебя и раздавит. Несмотря на усталость, я долго не мог уснуть.

Кто-то привел ветер в такое яростное состояние, что он, как бешеный зверь, бросался на все, что попадалось ему на пути. Особенно сильно доставалось деревьям. Это была настоящая борьба лесных великанов с обезумевшей воздушной стихией. Ветер налетал порывами, рвал, потом убегал прочь и жалобно выл в стороне. Являлось впечатление, будто мы попали в самую середину гигантского вихря. Ветер описывал большой круг, возвращался на наш бивак и нападал на кедр, стараясь во что бы то ни стало опрокинуть его на землю. Но это не удавалось. Лесной великан хмурился и только солидно покачивался из стороны в сторону. Мне пришло на память стихотворение Пушкина «Метель»; потом я вспомнил пургу около озера Ханка и снежную бурю при переходе через Сихотэ-Алинь в прошлом году. Я слышал, как таза подкладывал дрова в огонь и как шумело пламя костра, раздуваемое ветром. Потом все перепуталось, и я задремал. Около полуночи я проснулся. Дерcу и Китенбу не спали и о чем-то говорили между собой. По интонации голосов я догадался, что они чем-то встревожены.

«Должно быть, кедр качается и грозит падением», – мелькнуло у меня в голове.

Я быстро сбросил с головы покрышку спального мешка и спросил, что случилось.

– Ничего, ничего, капитан, – отвечал мне Дерcу, но я заметил, что говорил он неискренно. Ему просто не хотелось меня беспокоить.

На биваке костер горел ярким пламенем. Дерcу сидел у огня и, заслонив рукой лицо от жара, поправлял дрова, собирая уголья в одно место; старик Китенбу гладил свою собаку. Альпа сидела рядом со мной и, видимо, дрожала от холода.

Дрова в костре горели ярко. Черные тени и красные блики двигались по земле, сменяя друг друга; они то удалялись от костра, то приближались к нему вплотную и прыгали по кустам и снежным сугробам.

– Ничего, капитан, – сказал мне опять Дерcу. – Твоя можно спи. Наша так, сам говори.

Я не заставил себя упрашивать, закрылся опять с головой и заснул.

Приблизительно через полчаса я снова проснулся. Меня разбудили голоса.

«Что-то неладно», – подумал я и вылез из мешка.

Буря понемногу стихала. На небе кое-где показались звезды. Каждый порыв ветра сыпал на землю сухой снег с таким шумом, точно это был песок. Около огня я увидел своих приятелей. Таза был на ногах и к чему-то прислушивался. Дерcу стоял боком и, заслонив ладонью свет от костра, всматривался в темноту ночи. Собаки тоже не спали; они жались к огню, пробовали было ложиться, но тотчас же вскакивали и переходили на другое место. Они что-то чуяли и смотрели в ту же сторону, куда направлены были взоры Дерcу и старика тазы.

Ветер сильно раздувал огонь, вздымая тысячи искр кверху, кружил их в воздухе и уносил куда-то в глубь леса.

– Что такое, Дерcу?! – спросил я гольда.

– Кабаны ходи, – отвечал он.

– Ну так что же?

Кабаны в лесу – это так естественно: животные шли, наткнулись на наш бивак и теперь шумно выражали свое неудовольствие. Дерcу сделал рукой досадливый жест и сказал:

– Как тебе столько тайга ходи – понимай нету!.. Зимой ночью кабаны ходи не хочу.

В той стороне, куда смотрели Дерcу и Китенбу, слышался треск ломаемых сучьев и характерное «чуханье» диких свиней. Немного не доходя до нашего бивака, кабаны спустились с седловины и обошли коническую сопку стороной.

Я размялся, и спать мне уже не хотелось.

– А почему эти кабаны идут ночью? – спросил я Дерcу.

– Его напрасно ходи нету, – отвечал он. – Его другой люди гоняй.

Я подумал было, что он говорит про удэхейцев, и мысленно удивился, как ночью они ходят по тайге на лыжах. Но вспомнил, что Дерcу людьми называл не одних только людей, и сразу все понял: кабанов преследовал тигр. Значит, хищник был где-то поблизости от нас.

 

Я не стал дожидаться чая, подтащил свой мешок поближе к огню, залез в него и опять заснул.

Мне показалось, что я спал очень долго.

Вдруг что-то тяжелое навалилось мне на грудь, и одновременно с этим я услышал визг собаки и отчаянный крик Дерcу:

– Скорей!

Быстро сбросил я с себя верхний клапан мехового мешка. Снег и сухие листья обдали мне лицо. В то же мгновение я увидел, как какая-то длинная тень скользнула наискось к лесу. На груди у меня лежала Альпа.

Костер почти совсем угас: в нем тлели только две головешки. Ветер раздувал уголья и разносил искры по снегу. Дерcу сидел на земле, упершись ногами в снег. Левою рукою он держался за грудь и, казалось, хотел остановить биение сердца. Старик таза лежал ничком в снегу и не шевелился.

Несколько мгновений я не мог сообразить, что случилось и что мне надо делать. С трудом я согнал с себя собаку, вылез из мешка и подошел к Дерcу.

– Что случилось? – спросил я его, тряся за плечо.

– Амба, амба! – испуганно закричал он. – Амба совсем наша бивак ходи! Один собака таскай!

Тут только я заметил, что нет тазовской собаки.

Дерcу поднялся с земли и стал приводить в порядок костер.

Как только появился огонь, таза тоже пришел в себя; он испуганно озирался по сторонам и имел вид сумасшедшего. В другое время он показался бы смешным.

На этот раз больше всего самообладания сохранил я. Это потому, что я спал и не видел того, что тут произошло. Однако скоро мы поменялись ролями: когда Дерcу успокоился, испугался я. Кто поручится, что тигр снова не придет на бивак, не бросится на человека?.. Как все это случилось и как это никто не стрелял?

Оказалось, что первым проснулся Дерcу; его разбудили собаки. Они все время прыгали то на одну, то на другую сторону костра. Спасаясь от тигра, Альпа бросилась прямо на голову Дерcу. Спросонья он толкнул ее и в это время увидел совсем близко от себя тигра. Страшный зверь схватил тазовскую собаку и медленно, не торопясь, точно понимая, что ему никто помешать не может, понес ее в лес. Испуганная толчком, Альпа бросилась через огонь и попала ко мне на грудь. В это самое время я услышал крик Дерcу.

Инстинктивно я схватил ружье, но не знал, куда стрелять.

Вдруг в зарослях позади меня раздался шорох.

– Здесь, – сказал шепотом таза, указывая рукой вправо от кедра.

– Нет, тут, – ответил Дерcу, указывая в сторону совершенно противоположную.

Шорох повторился, но на этот раз с обеих сторон одновременно. Ветер шумел вверху по деревьям и мешал слушать. Порой мне казалось, что я как будто действительно слышу треск сучьев и вижу даже самого зверя, но вскоре убеждался, что это совсем не то: это был или колодник, или молодой ельник. Кругом была такая чаща, сквозь которую и днем-то ничего нельзя было бы рассмотреть.

– Дерcу, – сказал я гольду, – полезай на дерево. Тебе сверху хорошо будет видно.

– Нет, – отвечал он, – моя не могу. Моя старый люди: теперь дерево ходи – совсем понимай нету.

Старик таза тоже отказался лезть на дерево. Тогда я решил взобраться на кедр сам. Ствол его был ровный, гладкий и с подветренной стороны запорошенный снегом. С большими усилиями я поднялся не более как на три метра. У меня скоро озябли руки, и я должен был спуститься обратно на землю.

– Не надо, – сказал Дерcу, поглядывая на небо. – Скоро ночь кончай.

Он взял винтовку и выстрелил в воздух. Как раз в это время налетел сильный порыв ветра. Звук выстрела затерялся где-то поблизости.

Мы разложили большой огонь и принялись варить чай. Альпа все время жалась то ко мне, то к Дерcу и при малейшем шуме вздрагивала и испуганно озиралась по сторонам.

Минут сорок мы сидели у огня и делились впечатлениями.

Наконец начало светать. Воздух наполнился неясными сумеречными тенями, звезды стали гаснуть, точно они уходили куда-то в глубь неба. Еще немного времени – и кроваво-красная заря показалась на востоке. Ветер стал быстро стихать, а мороз – усиливаться. Чуть лишь рассвело, Дерcу и Китенбу пошли к кустам. По следам они установили, что мимо нас прошло девять кабанов и что тигр был большой и старый. Он долго ходил около бивака и тогда только напал на собак, когда костер совсем угас.

Я предложил Дерcу оставить вещи в таборе и пойти по тигровому следу. Я думал, что он откажется, и был удивлен его согласием.

Гольд стал говорить о том, что тигру дано в тайге много корма. Этот тигр следил кабанов, но по пути увидел людей, напал на наш бивак и украл собаку.

– Такой амба можно стреляй – греха нету, – закончил он свою длинную речь.

Закусив наскоро холодным мясом и напившись чаю, мы надели лыжи и пошли по тигровому следу.

Непогода совсем почти стихла.

Вековые ели и кедры утратили свой белый наряд, зато на земле во многих местах намело большие сугробы. По ним скользили солнечные лучи, и от этого в лесу было светло по-праздничному.

От нашего бивака тигр шел обратно старым следом и привел нас к валежнику. Следы шли прямо под бурелом.

– Не торопись, капитан, – сказал мне Дерcу. – Прямо ходи не надо, надо кругом ходи, хорошо посмотри.

Мы стали обходить бурелом стороною.

– Уехали! – вдруг закричал Дерcу и быстро повернул в направлении нового следа.

Тут ясно было видно, что тигр долго сидел на одном месте. Под ним подтаял снег. Собаку он положил перед собою и слушал, нет ли сзади погони. Потом он понес ее дальше.

Так мы шли еще три часа.

Тигр не шел прямо, а выбирал такие места, где было меньше снегу, где гуще были заросли и больше бурелома. В одном месте он взобрался на поваленное дерево и долго стоял на нем, но вдруг чего-то испугался, прыгнул на землю и несколько метров полз на брюхе. Время от времени он останавливался и прислушивался; когда мы приближались, то уходил сперва прыжками, а потом шагом и рысью.

Наконец Дерcу остановился и стал советоваться со стариком тазой. По его мнению, надо было возвратиться назад, потому что тигр не был ранен, снег недостаточно глубок и преследование являлось бесполезной тратой времени.

Мне казалось странным и совершенно непонятным, почему тигр не ест собаку, а тащит ее с собой. Как бы в ответ на мои мысли Дерcу сказал, что это не тигр, а тигрица и что у нее есть тигрята; к ним-то она и несет собаку. К своему логовищу она нас не поведет, а будет водить по сопкам до тех пор, пока мы от нее не отстанем. С этими доводами нельзя было не согласиться.

Когда было решено возвращаться на бивак, Дерcу повернулся в ту сторону, куда ушел тигр, и закричал:

– Амба! Твоя лицо нету. Ты вор, хуже собаки. Моя тебя не боится. Другой раз тебя посмотри – стреляй!

После этого он закурил свою трубку и пошел назад по протоптанной лыжнице.

Немного не доходя до бивака как-то случилось так, что я ушел вперед, а таза и Дерcу отстали. Когда я поднялся на перевал, мне показалось, что кто-то с нашего бивака бросился под гору.

Через минуту мы подходили к табору.

Все наши вещи были разбросаны и изорваны. От моего спального мешка остались только одни клочки. Следы по снегу указывали, что такой разгром произвели две росомахи. Их-то, вероятно, я и видел при приближении к биваку.

Собрав, что можно было, мы быстро спустились с перевала и пошли назад к биваку.

Идти под гору было легко, потому что старая лыжница хотя и была запорошена снегом, но крепко занастилась. Мы не шли, а просто бежали и к вечеру присоединились к своему отряду.

XXIII
Конец путешествию

Ночевка в покинутом жилище. – Местность Сигоу. – Новый год. – Прием у китайцев. – Встреча с Мерзляковым. – Табандо. – Железнодорожная станция.

Двадцать девятого декабря мы выступили в дальнейший поход вниз по реке Бикину, которая здесь течет строго на запад.

Чем ниже, тем река больше разбивается на протоки. При умении можно ими пользоваться и значительно сокращать дорогу.

Река Бикин считается самою лесистою рекою. Лесом покрыто все: горы, долины и острова. Бесконечная тайга тянется во все стороны на сотни километров. Немудрено, что места эти в бассейне Уссури считаются самыми зверовыми.

Около горы Бомыдинза, с правой стороны Бикина, мы нашли одну пустую удэхейскую юрту. Из осмотра ее Дерcу выяснил, почему люди покинули жилище: черт мешал им жить и строил разные козни. Кто-то умер, кто-то сломал ногу, приходил тигр и таскал собак. Мы воспользовались этой юртой и весьма удобно расположились в ней на ночлег. Стрелки пошли за дровами, а Дерcу опять принялся дымом изгонять из юрты черта. Я взял ружье и пошел вниз по реке на разведки.

С утра хмурившаяся погода разразилась крупным мокрым снегом при полном безветрии. Громадные кедры, словно исполинские часовые, стояли теперь неподвижно и не шептались между собой. Вечерние сумерки, хлопья снега, лениво падающего с неба, и угрюмый, молчаливый лес – все это вместе создавало картину бесконечно тоскливую… Мимо меня бесшумно пролетела сова, испуганный заяц шарахнулся в кусты, и сова тотчас свернула в его сторону. Я посидел немного на берегу протоки и пошел назад. Через несколько минут я подходил к юрте. Из отверстия ее в крыше клубами вырывался дым с искрами, из чего я заключил, что мои спутники устроились и варили ужин.

За чаем стали опять говорить о привидениях и злых духах.

Захаров все домогался, какой черт у гольдов. Дерcу сказал, что черт не имеет постоянного облика и часто меняет «рубашку», а на вопрос, дерется ли черт с добрым богом Эндули, гольд пресерьезно ответил:

– Не знаю! Моя никогда это не видел.

После чая, когда все полегли на свои места, я еще с час работал, приводил в порядок свой дневник и затем все покончил сном.

30 декабря наш отряд дошел до местности Тугулу с населением, состоящим из «кровосмешанных» туземцев. Чем ближе мы подвигались к Уссури, тем больше и больше встречалось китайцев и тем больше утрачивался тип удэхейца.

Одновременно с этим стало заметно, что день удлинился и климат сделался ровнее. Сильные ветры остались позади. Барометр медленно подымался, приближаясь к 760. Утром температура стояла низкая (–30 °C), днем немного повысилась, но к вечеру опять падала до –25 °C.

Последний день 1907 года мы посвятили переходу к местности Сигоу (Западная долина), самому населенному пункту на Бикине. Здесь живут исключительно китайцы. В 1894 году в нем насчитывалось семьдесят человек, поровну мужчин-китайцев и удэхейских женщин, отобранных за долги у туземцев. Обитатели Сигоу занимаются исканием женьшеня, охотой, соболеванием, выгонкой спирта и эксплуатацией туземцев. С большим трудом они очищают от леса земли и засевают их пшеницей и кукурузой.

Китайцы зарезали свинью и убедительно просили меня провести у них завтрашний день. Наши продовольственные запасы истощились совсем, а перспектива встретить Новый год в более культурной обстановке, чем обыкновенный бивак, улыбалась моим спутникам. Я согласился принять приглашение китайцев, но взял со своих стрелков обещание, что пить много вина они не будут. Они сдержали данное слово, и я ни одного из них не видел в нетрезвом состоянии. Следующий день был солнечный и морозный. Утром я построил свою команду, провозгласил тост за всех, кто содействовал нашей экспедиции. В заключение я сказал людям приветственное слово и благодарил их за примерную службу. Крики «ура» разнеслись по лесу. Из соседних фанз выбежали китайцы и, узнав, в чем дело, опять пустили в ход трещотки.

Только что мы разошлись по фанзам и принялись за обед, как вдруг снаружи донесся звон колокольчика. Китайцы прибежали с известием, что приехал пристав. Через несколько минут кто-то в шубе ввалился в фанзу. И вдруг пристав этот превратился в А. И. Мерзлякова. Мы расцеловались. Начались расспросы. Оказалось, что он (а вовсе не пристав) хотел было идти мне навстречу, но отложил свою поездку вследствие глубокого снега.

Мой путь приближался к концу. Из Сигоу мы поехали на лошадях, пришедших вместе с А. И. Мерзляковым.

От Сигоу до станции Бикин на протяжении ста шестидесяти километров идет хорошая санная дорога, проложенная лесорубами. Это расстояние мы проехали в трое суток.

Километрах в пятнадцати от Сигоу, вниз по реке Бикину, встречается местность, свободная от леса и с землею, годною для обработки. Тут жили окитаившиеся гольды.

Здешние китайцы в большинстве случаев разные бродяги, проведшие жизнь в грабежах и разбоях. Любители легкой наживы, они предавались курению опиума и азартным играм, во время которых дело часто доходило до кровопролития. Весь беспокойный, порочный элемент китайского населения Уссурийского края избрал низовья Бикина своим постоянным местопребыванием. Здесь по островам, в лабиринте потоков, в юртах из корья, построенных по туземному образцу, они находили условия, весьма удобные для своего существования.

Местное туземное население должно было подчиняться и доставлять им продовольствие. Мало того, китайцы потребовали, чтобы мясо и рыбу приносили к ним женщины. Запуганные тазы все это исполняли. Невольно поражаешься тому, как русские власти мирились с таким положением вещей и не принимали никаких мер к облегчению участи закабаленных туземцев.

 

От Сигоу вниз по реке Бикину часто встречались зимовья, построенные русскими лесопромышленниками. Зимовье от зимовья находилось на расстоянии двадцати пяти километров. За день мы проехали километров пятьдесят и заночевали около устья реки Гооголауза.

3 января мы выехали еще задолго до восхода солнца. Возчики-казаки поторапливали нас, да и всем нам одинаково хотелось поскорее добраться до железной дороги. Когда еще далеко, то обыкновенно идешь не торопясь, но чем ближе подходишь к концу, тем больше волнуешься, начинаешь торопиться, делать промахи и часто попадаешь впросак. В таких случаях надо взять себя в руки и терпеливо подвигаться, не ускоряя шага.

Река Алчан будет правым, самым большим и последним притоком Бикина. Там, где он ближе всего подходит к Бикину, есть перевалок Табандо. Обыкновенно здесь перетаскивают лодки из одной реки в другую, что значительно сокращает дорогу и дает большой выигрыш во времени. У казаков про Табандо ходят нехорошие слухи. Это постоянный притон хунхузов. Они поджидают тут китайцев, направляющихся на Уссури, и обирают их дочиста. Хунхузы не дают спуска и русским, если судьба случайно занесет их сюда без охраны.

4 января было последним днем нашего путешествия. Казаки разбудили меня очень рано.

Было темно, но звезды на небе уже говорили, что солнце приближается к горизонту. Морозило… Термометр показывал –34 °C. Гривы, спины и морды у лошадей заиндевели. Когда мы тронулись в дорогу, только что начинало светать.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31 
Рейтинг@Mail.ru