Эмиль Евгеньевич Блицау
Мы остались молодыми…
Прощание с разведчиками
Двенадцатая, последняя ночь пути вместе. Петрович «подарил» нам два ночных перехода, назначив конечным местом следования берег Десны недалеко от Прилук. Идти удивительно легко, после того, как мы сбросили груз батарей для радиостанции и толовые шашки. Привычный, повседневный запас патронов в шесть-семь килограммов кажется невесомым.
Эта ночь проходит без всяких осложнений. К утру выходим к неширокой Десне – притоку Южного Буга. Залегаем на днёвку в ивняке недалеко от деревни. Мы понаблюдаем за ней. После полудня туда пойдут Стефания и Клава на легальном положении. Позднее мы зайдём в хату, где они попросят ночлег. Если у них всё в порядке, они промолчат, если их надо «увести» оттуда, то они спросят, который час. Такая последняя между нами договорённость. Остановятся они во второй или третьей хате от края. По данным полиции нет.
Вид у них настоящий беженский. Лица усталые и запыленные, обувка стоптана, одежда измятая. Документы есть.
По совпадению, ровно месяц назад двадцать седьмого августа, в ставку «Оборотень» в Винницу прилетал Гитлер. Конечно, гестапо и охранные отряды СС проявляли усиленную активность.
Нашим будет крайне трудно и опасно. Особенно сложно прижиться в первое время. На приезжих полиция обращает пристальное внимание. Может быть, Петрович поэтому и решил приехать в Винницу на несколько дней раньше, подготовить «крышу» для группы.
У меня надежда на опытность Петровича, на не провальные явки и хорошее везение. Умение само собой, но удача должна сопутствовать разведке. Всего предусмотреть немыслимо. Как тот злополучный выстрел на кладбище. А вообще, нам в дороге здорово везло, дошли на место без потерь.
Лежу и смотрю в небо. Я люблю смотреть на плывущие облака. Рядом на плащ-палатке сидит Клава. Сегодня никто не хочет спать. Клава вертит мой компас. Вдали, за Десной, прерывисто завывают моторы немецких самолетов, хотя в воздухе их нет. Это наверняка ночной аэродром – на карте нужно поставить, чтобы потом передать в центр.
– Слышишь, на юго-западе от деревни гудят самолёты. Мы думаем об одном и том же. О войне, о фашистском аэродроме. А можем мы немножко подумать о себе, о будущем, если оно будет?
– Марат, мы встретимся после войны? – глаза у неё грустные. Мне нравится ее способность неожиданно переходить от одной мысли к совершенно противоположной.
– Конечно, Клава, мы обязательно встретимся, – в тот момент я даже сам этому верю.
Улыбка озаряет её лицо, но тут же гаснет.
– Ты не Марат, а я не Клава, как мы найдём друг друга? Тысячи людей завертели дороги войны. Дети при бомбёжке теряли родителей, матери на полустанках своих малышей. Друзья и товарищи расходились один направо – другой налево, чтобы никогда в жизни больше не встретиться.
– У нас есть штаб ОМСБОН у Курского вокзала в Москве.
– Ты прав, это хорошо, – Клава смеётся, у неё снова ямочка на щечке, – с думами о задании, о войне, забываешь даже о простых вещах.
Прощаемся по-русски крепко, обняв друг друга и трижды поцеловав крест-накрест. Антон смахивает слезу. Иду с ними до поста. Павел говорит, что в селе спокойно, чужих нет.
– Спасибо вам, хлопчики, за всё, – шепчет Стефания. Павел и Николай прощаются с Клавой и Стефанией.
Клава ещё раз подходит и кладёт ладонь мне на грудь:
– Ты вспоминай меня, когда посмотришь на звёзды, я буду знать об этом и тоже смотреть на них – мне станет легче.
Она ушла лёгкой девичьей походкой. Ушла выполнять смертельно опасное боевое задание. Такой легкой и светлой она осталась в моей памяти навсегда.
Вечером мы ещё раз в полутьме хаты увидим Клаву и Стефанию. У них всё было в порядке. Наша задача выполнена.
Мы не встретились после Победы, шесть месяцев группа Петровича успешно выполняла задание в Виннице и дождалась прихода Советской Армии. Клава летом сорок четвёртого спрашивала обо мне у наших ребят в киевском госпитале.
Погибла Клава на задании весною сорок пятого.
Поиски группы Крючкова
Мы идём через ночь широким солдатским шагом. После того как под Винницей оставили наших разведчиков, нам не надо ни с кем соразмерять свои силы. Мы не боимся столкнуться вплотную с врагом. Шестые сутки мы чапаем на север. Нас пятнадцать человек. В деревне у Дмитрия, где отдыхали целые сутки, к нам присоединись два местных паренька. У одного имелась припрятанная винтовка, найденная на поле боя, у другого обрез времён гражданской войны. Ребята молодые, здоровые. Они рвались бить оккупантов.
Ещё двое нами «выменяны» в местном отряде Цендровского, на который случайно набрели под утро. Это Михаил Гуров и Николай Афонин. Беглый разговор с ними сразу убедил, что они коренные москвичи. Жили возле цирка на Цветном бульваре.
Одиссея их была обычной для тех тяжёлых годин. Служили два друга в экипаже боевого бронепоезда, о котором писалось в сводках Совинформбюро. Под Киевом он был повреждён. Команда бронепоезда подорвала свои пушки и паровоз, и с боями пошла на восток прорываться из окружения. Шли недели. Наступала холодная осень сорок первого года.
– Однажды заночевали в стогах сена, – грустно рассказывал Михаил Гуров, – до фронта оставалось недалеко. По утрам слышались раскаты орудий. Просыпаемся от чужого злого смеха: «Ком, ком, рус!» Вылезли, у нас два карабина и по несколько патронов на брата. А их человек десять, уткнули автоматы в свои животы, направили стволы на нас и ржут, как лошади.
– А остальные ваши? – поинтересовался Николай Полещук.
Им повезло, немцы к другим стогам не пошли, хотя их была целая колонна. Так мы оказались в плену.
– Откуда на вас полицейская форма? – зло спросил Иосиф.
– Больше года нас пересылали из одного лагеря в другой, совсем доходягами стали, осталась кожа да кости. Тут случился набор в лагерную полицию. Выдали мы с Афониным себя за украинцев и записались в полицаи, чтобы при первом удобном случае бежать к партизанам. Концлагерь под Киевом, где мы находились в полиции, начали эвакуировать, вот мы на ходу поезда и спрыгнули с винтовками под откос.
Узнав, что среди нас много москвичей, они попросились к нам в отряд. Командир местного отряда не возражал отпустить их, но только без оружия, и просил помочь патронами. «Торг» состоялся. Всего одна засада на шоссейке, и оружия у нас будет навалом.
Ночью решили подорвать железку Бердичев – Житомир. Потом взять направление строго на восток, пересечь Фастовскую железнодорожную линию и уйти в Гетеревские леса. Там искать группу Николая Ивановича.
Снова наша днёвка в настоящем лесу. Надоели эти овраги и кусты по берегам речек. Гуров и Афонин оказались смелыми ребятами. Сами вызвались снять «по-тихому» немецкий патруль. Без ликвидации охраны заминировать железку невозможно. Подстраховывали их Павел Киселёв и Иосиф Савченко.
Михаил Гуров и Николай Афонин неожиданно выросли на тёмном фоне неба.
– Порядок, вот две винтовки манлихер, шинели тоже прихватили, становится холодно. Можно минировать, следующий патруль пойдёт минут через тридцать. Тогда поднимут тревогу.
– Куда вы их дели? – спросил Николай Полещук.
– Затащили в кусты, до утра не найдут, но шум будет.
Минировали быстро, на стыке рельсов под шпалу подсунули мину и тол. После маскировки Антон Скавронский посыпал противособачьей махоркой. Не успели отбежать метров на триста, как послышался шум поезда, и сразу же громыхнул взрыв. За нами разрасталось зарево огня. Началась беспорядочная пальба из пулемётов и автоматов, в небо взвились десятки ракет, значит эшелон был воинский. Очень хотелось посмотреть, что там наворотили. Но перед нами расстилалась степь, и этой ночью надо успеть пере-сечь шоссейную дорогу, железку и углубиться в лес.
Мои сапоги доживали последние дни. Хорошие были сапоги, но сейчас уже никакие верёвки не помогали.
– На чёрта принесли эту голубую шинель, – ворчал я на ребят, – догадались бы снять сапоги…
– Что ты, на такую шинель зимой выменяешь шапку и валенки в придачу, – шутили хлопцы.
Сапоги своими подошвами отмерили свыше тысячи километров.
Вечером завернули в небольшую деревеньку. Надо искать связь с партизанами и выходить на группу капитана Крючкова. В хату зашли с Николаем, Павел остался во дворе охранять нас. Местные жители даже если что и знают про Крючкова, скажут только тогда, когда убедятся, что мы их знаем, тут действовала своя конспирация и круговая порука сельчан, существовавшая с древних времён, с одиннадцатого века.
В хате возились ребятишки. Кто-то входил, кто-то выхолил. Нас пригласили сесть за стол. Появилась кринка с молоком и отрезок каравая хлеба. Мы расспрашивали хозяйку.
– Приходят к вам партизаны в армейской форме?
– Всякие заходят с оружием, разве запомнишь, – как-то неуверенно отвечала женщина.
Николай Полещук подробно описал Мишу Журко и Мишу Минаева с их кожаными лётными шлемами. Если они бывали здесь, то хозяйка должна их признать. Но она растерянно молчала.
Вдруг распахивается дверь. Подымаю лежащий на коленях автомат. Это срабатывает невольный рефлекс. В проём двери просовывается винтовка и приземистая коренастая фигура человека с красной лентой на шапке.
– Хенде xox! Руки вверх! Сдавайтесь фрицы! – он видит направленный на него автомат, – вы окружены, если меня убьётe, вас закидают гранатами! – кричит он.
Спокойно, надо выиграть инициативу. Не дать ему выстрелить, это безусловно партизан, причём смелый – вошёл в хату.
– Дубина ты стоеросовая! – ополчаюсь на него, – детишек закидать гранатами задумал! Олух царя небесного! – добавляю несколько нецензурных выражений. Чем громче и больше я ругаю его, тем шире у него растягивается рот.
– Здорово! – прерывает он меня, – во даёт! Теперь вижу, что вы наши! Партизаны! А то прибегает хлопец на край деревни, где мы вечеряли и говорит: «к нам пришли два длинных белобрысых фрица в голубых шинелях и про партизан выспрашивают». Вот мы и окружили вас!
– А часовой наш где?
– Мы его заговорили.
Хорошо, что местные партизаны нарвались на хладнокровно¬го и спокойного Павла Киселёва. Тот же Иосиф Савченко положил бы их очередью, а потом стал бы «выяснять отношения», разбираться, что к чему. Так погиб капитан Пигушин из-за ненужной горячности: ковпаковцы сначала открыли огонь, а потом стали спрашивать: «кто такие?», а капитан был смертельно ранен.
Местные партизаны, как только поутихли страсти, сразу рассказали, что есть поблизости отряд «дяди Коли». Очевидно это и есть группа капитана Николая Крючкова.
Ночевали на базе местного отряда. Собственно, «базы» как таковой не было. Стояли три запряженные конями повозки, и в яме горел костёр. Яма обнесена плетёными щитами, чтобы сполохи огня не отсвечивались на деревьях. Неплохо придумано.
Утро началось с отдалённой стрельбы.
– Что это за шум? – поинтересовался Коля Полещук.
– Это каратели вторую неделю ликвидируют нас, – отозвался командир отряда.
– Ну и как? – спросил Савченко, не подумавши.
– Поживите с нами, увидите, – пробурчал партизан с бородой и пулемётом за плечами.
Стрельба приближалась, мы предложили себя в полное распоряжение командира отряда. Он вежливо поблагодарил нас и сказал, что обойдётся своими силами, что у него своя «метода». Если мы пожелаем, то можем сопровождать их. Мы согласились идти вместе с ними.
Скоро последовала команда, и все пошли за повозками. Через час ходьбы по лесному бездорожью, плутанию по канавам и холмам стрельба оказалась за спиной и стала удаляться. Командир отряда невозмутимо присел на пенёк и закурил.
– Теперь можно до обеда спокойно отдыхать.
– А после обеда? – забеспокоился Иосиф Савченко.
– После обеда перейдём в следующий квадрат.
Нам эта «метода» играть в кошки-мышки не очень понравилась. «Жить с ними» даже один день расхотелось. Договорились с командиром отряда о связи и паролях и тронулись в сторону базирования группы Николая Ивановича.
В лесу набрели на криницу. Антон Скавронский долго бродил вокруг неё и высказал своё предположение:
– Вода в кринице чистая, без листьев. Кто-то каждый день берёт воду, а следов никаких нет. Маскировка похожа на вашу – минёров, работа уж очень тонкая. Подождём здесь, кто-нибудь должен прийти за водой для ужина. Днём-то, наверное, костры не жгут, дым над лесом издалека виден – боятся.
Расположились в сторонке у поваленного временем дерева. Смеркалось, когда послышался негромкий разговор. Между деревьев показалась высокая фигура Миши Журко и чуть поменьше радиста Васи Вернигорова. В руке у каждого по ведру.
Я скинул на землю голубую шинель (она уже раз привела к недоразумению).
– Хлопцы, у вас огоньку нет, а то у нас курить нечего? – встретили мы их появление побасенкой.
У Миши Журко автомат скользнул с плеча в руку, но через мгновение улыбка осветила его лицо, а Вася Вернигоров бросился обнимать нас.
– Какими судьбами в наших краях?
– Дa вот зашли водицы испить, а ведра нет. Михаил, ты куда метлу прячешь? – как бы между прочим спросил Антон.
– Вон в тех кустах. Постойте, какая метла? – опешил он.
Мише Журко и Васе Вернигорову рассказали о наших подтвердившихся предположениях о кринице, о маскировке.
– Так вы, значит, нас искали? – ещё больше удивился Вася.
– Конечно, – ответил за всех Паша Киселёв, – Карасёв велел найти вас и привести на Лысую гору. Уходим в рейд.
В группе Николая Ивановича Крючкова – «отряде дяди Коли», как прозвали здешние партизаны – все было в порядке, все живы и здоровы. Лишь рация, пробитая пулей, работала только на приём.
Все гурьбой двинулись к ним в лагерь, находящийся метрах в двухстах от криницы.
Несколько шалашей, покрытых еловым лапником, стояли между буграми в густом сосновом бору. Часть ребят находилась в разведке, так что всем пришедшим нашлось место в шалашах.
Коротко рассказал капитану о нашем длинном пути, передал приказ о возвращении на базу. Крючкову надо было закон¬чить дела, связанные с выполнением задания в Житомире, а нашей группе немного отдохнуть. Решили выступить через двое суток. В срок, указанный Карасёвым, мы укладывались. Три недели в дороге, почти без сна, доконали меня. Заснул я в шалаше у Николая Ивановича, как барсук в спячке. Здесь у своих можно было спокойно отдохнуть.
На следующий вечер капитан предложил мне пойти вместе с ними на конспиративную квартиру в Житомир для встречи с подпольщиками, так как вызывать их сюда уже не было времени. Это очень заманчиво посмотреть на людей, которые всегда живут в обстановке оккупации, под Дамокловым мечом – ежеминутной угрозой ареста и гибели. Они ходят без оружия, беззащитные и ведут смертельную схватку с захватчиками.
В город пошли «налегке». Капитан с маузером под коричневым демисезонным пальто. Миша Журко и Миша Минаев за пояса заткнули по два пистолета, в карманах гранаты – «лимонки». Мне удалось под трофейной шинелью подвесить автомат и запасные диски. Пистолет и гранату положил в карман. Без автомата я идти просто не мог. Подпольщик из меня не получится. Если к нам привяжется патруль, мы уничтожим его. Пропусков у нас нет, хотя ночной пароль на сегодня нам известен от связных. Журко и Минаев на рукава телогреек нацепили белые полицейские повязки.
В полной темноте, вышли на окраинную улицу. Дом, в котором назначена встреча, стоял за палисадником, вдоль него тянулись кусты сирени или акации. Калитка чуть скрипнула.
– Вам кто, скорняк нужен? – донесся голос из глубины.
– Нет, нам нужен грабарь, – ответил Крючков на вопрос пароля.
– Тогда, будь ласка, заходьте.
Всё в порядке. Втроем заходим в дом с затемнёнными окнами. Миша Журко пока остаётся у забора проверить, не прицепился ли за нами хвост. Человек, стоявший в садике, заверил, что в случае опасности нас предупредят, и можно будете спокойно уйти задами на другую улицу.
Посередине просторной комнаты находился стол, уставленный закусками. Мы очень давно не видали зеленого лука, квашенной капусты, огурцов и домашних пирогов. Нас ждали друзья. Они положили на стол всё, что у них было. В тылу мы ни разу не были в такой обстановке. В хаты заходили наспех. Спрашивали о дороге, о немцах и полицаях. Иногда впопыхах, с оглядкой на окна, перекусывали и торопились уйти, чтобы не подвести хозяев. Да и самим на просторе казалось спокойнее.
Поздоровались с присутствующими в комнате. По конспиративным правилам никто не представлялся, не называл своих фамилий. Называемые ими имена были вымышленными. Достаточно того, что Николай Иванович знал, с кем имели встречу. Седой с опущенными вниз, как у Тараса Бульбы, усами сидел рядом с капитаном, они вполголоса разговаривали. Напротив них «бритый» также часто вступал в беседу. Остальные двое – молодой парень и девушка – внимательно прислушивались. Ну, а мы повели наступление на еду. Выпивка на всех была скромная, а гости выдержанные. Повреждённая в бою рация Васи Вернигорова усиленно работала на приёме сводок Совинформбюро. Фронт стремительно двигался на запад. От Гомеля до Днепропетровска наши войска вышли на Днепр и местами сходу захватили плацдармы на правом берегу реки. На Западном фронте в конце сентября освобождены Смоленск и Рославль, на Южном – Донбасс. В конце октября все фронты получат новые названия: Белорусский и Украинские. На нашем с Павлом Киселёвым Северо-Кавказском фронте освобождены Новороссийск, Анапа, Темрюк.
Капитан и представители подполья обсуждали задачи в связи с приближением фронта. Гитлеровцы собирались ликвидировать лагерь военнопленных в Житомире. Некоторые здания и промышленные объекты подготавливались к минированию. Стало известно, что из левобережных районов немцы вывозили зерно, скот, старались угнать все население. Особенно охотились за мужчинами призывного возраста.
Рейхсфюрер Гиммлер в своих циркулярах эсэсовцам и полиции требовал оставлять «тотально сожженную и разрушенную страну». Немецкое командование группой армии «Юг» отдало приказ войскам превращать все после себя в зону пустыни.
На оккупированной территории появились листовки на русском и немецком языках, в которых говорилось, что поджигатели будут подлежать смерти, что никто не уйдёт от кары! Пойманные на месте преступления поджигатели расстреливаются немедленно! Без всякого суда! Это заставило немецких солдат задуматься.
Николай Иванович уже посматривал на нас. Все вопросы были обговорены. Настала пора уходить.
Миша Журко, любитель спеть и сплясать, сожалел:
– Сейчас бы затянусь «Реве та стогне Днiпр широкий…», но нельзя… – он кивнул на завешенное одеялом окно, за которым изредка доносились свистки и стрельба патрулей.
Сердечно простились за полночь. Нас не провожали.
От Тетерева до Желони
Ночью форсировали «асфальт» Житомир – Киев. Это широкое асфальтированное шоссе. В обе стороны по нему с затемнёнными фарами непрерывно проносятся немецкие автомашины. Броневики дорожной охраны проезжают медленнее. Решили проскочить в интервале между ними. Поднялись все сразу и цепью побежали через «асфальт» с оружием наперевес, как в атаке. Сквозь плывущие облака просвечивала луна. Пятьдесят вооружённых бегущих фигур – картина впечатляющая! Сила!
Во вторую ночь пути перешли железку Коростень – Киев. В том самом месте, где переходили её, когда шли на юг, когда нас напугал крик птицы. Журко, Полещук, Минаев, Киселёв и я задержались минировать железную дорогу. Остальные со старшим лейтенантом пошли дальше и километрах в пяти по дороге на Кухары подождут нас. Не к чему рисковать всеми людьми.
С середины сентября месяца началась общепартизанская операция «Концерт» по выведению из строя транспортных коммуникаций фашистов. Рвались рельсы, горели мосты. Летели под откос эшелоны, пылали на дорогах автомашины. Некоторые железнодорожные магистрали подрывались по указанию фронтового командования в определенное время.
Мину, точнее фугас, задумали поставить в виадуке – дорожной выемке между склонами. Вагоны полезут друг на друга и надолго остановят движение. Вниз под откос летело больше вагонов, но зато немцы научились в таких местах через несколько часов вновь пускать поезда. Сейчас для фронта важнее как можно дольше «закупорить» дорогу. Эта железка была «первого класса» – эшелоны курсировали ежечасно один за другим круглые сутки.
В стороне станции Тетерев виднелся синий фонарь на стрелке. В противоположной стороне – это мы знали раньше – находился бункер с пулемётом. Подождав прохода патрулей по направлению к бункеру, быстро скатываемся с откоса вниз на по¬лотно. Паша Киселёв остаётся на верху насыпи для охраны «тыла». Снять без шума патрульных здесь сложно. Они, пуганные, ходят с автоматами в руках между колеями. Быстро складываем на плащ-палатку верхний слой балласта, тёмную от мазута-щебёнку. Потом её набросаем сверху для маскировки, чтобы патруль не заметил место раскопки, хотя мина сработает ночью, еще задолго до рассвета. Обдирая ногти, выкапываем яму для закладки толовых шашек. Песок тоже сыплем на палатку – лишний раскидаем по канаве. Торопимся. Кажется, прошло много времени – на самом деле минута.
Миша Журко поднимается на ноги и прислушивается:
– Хлопцы, поезд идёт, не видно фонаря на стрелке, закрыл.
– Точно, совсем близко, – шепчет Николай Полещук, – и на паровозе нет огней.
– Впереди толкают платформу с балластом, – подсказывает Миша Минаев, – пора отходить.
Тол лежит на месте, если поставить взрыватель, то будет полный порядок, но мы не успеем выскочить на откос…
– Всем в кювет, ложись! – голос тонет в шуме.
– Головы не поднимать, – добавляет Минаев, – фриц увидит – запустит консервной банкой.
Спрыгиваем в канаву. Лишь бы какой-нибудь часовой не сидел на подножке. Паровоз обдаёт жаром. Состав товарный. Гады увозят награбленное добро. Мелькает проносящийся последний вагон. Наступает тишина. Хорошо, что мы не успели: следующий эшелон пойдёт в сторону фронта, с боеприпасами или живой силой. Тут две колеи, но у них работает только одна, на станции сделан разъезд. На втором пути рельсы покрылись ржавчиной, немцы используют их для ремонта после «визита» партизан. Продолжаем свою работу. Не часто над головами проносится вражеский поезд. Утрамбовываем ладонями песок и ровным слоем рассыпаем щебёнку. Взрыватель на месте, всё закончено. Уходим догонять наших.
Отряд застаём на привале у опушки леса. Не успеваем выкурить козью ножку, как сзади, над станцией Тетерев, вспыхивает зарница и доносится гул взрыва. Слышна стрельба из пулемётов, над лесом видны разноцветные сполохи от ракет. Эшелон воинский не доехал до фронта. Ребята кричат «ура» и поздравляют нас с удачной операцией.
Дорога вилась между перелесками и невысокими холмами. За одним из поворотов, после двух с лишним часов ходьбы, увидели небольшой костёр. У огня сидели старик и четверо ребятишек. Поблизости паслись стреноженные кони. Месяц бросал свои лучи на спины лошадей. Длинные тени и серебрящиеся гривы делали коней сказочно большими. Глушь и тишина, ребятишки в ночном, ненадолго отвлекли от действительности. Вдали догорал немецкий эшелон, где-то полыхала война.
Арьергардный дозор привёл к костру, возле которого остановились отдохнуть, задержанного человека.
– Шёл по дороге за нами, – докладывали дозорные, – бежать не пытался, оружия при нем нет, да и вообще у него ничего нет.
Неизвестный был выше среднего роста, коренастый, но худой до невозможности. Ввалившиеся глаза хмуро смотрели из-по густых нависших бровей. Рваная куртка висела на нём, как на чучеле. Он стоял, держа руки за спиной, как заключённый, и обводил взглядом сидевших у костра. Страха в глазах не было.
– Садитесь и рассказывайте о себе с самого начала, мы партизаны, – мягкий голос старшего лейтенанта и его добрые глаза располагали к мирной беседе.
Человек устало сел у костра и жадно посмотрел на трубку в руках Крючкова. Миша Журко оторвал кусочек бумаги, насыпал махорки и, взглянув на Николая Ивановича, протянул незнакомцу. Человек дрожащими руками прикурил от головешки и глубоко затянулся.
– Я лейтенант Иван Башкиров, только сейчас бежал из плена, выпрыгнул из поезда. Вчера нас загнали в вагоны и повезли. Мы с товарищами договорились бежать в первую же ночь. Выломали из пола вагона доски и собирались падать между рельсов. Мы знали, что немцы могут на последнем вагоне привесить чугунную болванку, которая чуть-чуть не касается шпал и убьёт каждого, лежащего между рельсами. Но мы решили в любом случае ночью прыгать. Едем, приготовились, вдруг впереди по ходу раздался взрыв. Поезд толчками затормозил и остановился. С криками «партизанен» к паровозу побежали немцы. Мы выглянули в выломленную дыру: никого не видно. И мы посыпались вниз на шпалы. Побежали в разные стороны, чтобы запутать следы. Я вышел на эту дорогу…
Он поднял голову и грубо выругался, цигарка выпала у него из руки. Мы оглянулись: сзади стояли Михаил Гуров и Николай Афонин в черной с жёлтым полицейской форме.
– Что, подонки, издеваетесь? Разнашиваете? Потом ремнями бить будете? Полицаи проклятые! – он вскочил на ноги и сжал кулаки.
Старший лейтенант Крючков удивленно посмотрел назад. Афонин шагнул к костру и сказал:
– Мы знакомы с ним по киевскому концлагерю…
– Так вы что, уважаемый, приняли нас за полицию? – усмехнулся Николай Иванович, – садитесь, в ногах правды нет.
– Кто же вы есть на самом деле? Вот они – он посмотрел на Гурова и Афонина, – охраняли нас в шталаге, чтобы мы не убежали на волю.
– Теперь вы сами будете охранять себя, чтобы вас не утащили фрицы, – ответил старший лейтенант.
Крутом засмеялись. Этот доброжелательный смех и спокой¬ные сердечные слова старшего лейтенанта подействовали на человека, он обессиленно опустился на землю, на его глазах блеснули слёзы.
– Простите, я подумал, что мне опять не удалось бежать, это был бы мой конец.
– Журко, Минаев – старший лейтенант кивнул на Гурова и Афонина, – отойдите с ребятами в сторону, чтобы не смущать товарища.
Все обратили внимание, как у бывших полицаев даже при красных сполохах костра побледнели лица. Они поняли, что старший лейтенант будет спрашивать о них, и ответы могут повлиять на их судьбу. Все трое были в плену. Один оставался военнопленным, не смирился и ждал случая бежать. Конечно, ему веры было больше. Двое других избрали путь к бегству через вступление в полицию, через предательство.
– Что вы скажете нам о Гурове и Афонине? – спросил старший лейтенант, – только объективно, без предвзятостей.
– Дело ваше, но плохого о них я ничего не скажу. Почему они пошли в полицию –спрос с них. Но в лагере они ни разу никого не ударили. Среди пленных у них были друзья. Они передавали в бараки хлеб: за это немцы расстреливали.
Мы облегчённо вздохнули. Тяжело терять веру в людей, к которым начали привыкать и уже считали своими.
Антон Скавронский протянул беглецу кусок хлеба, Иосиф Савченко скинул с плеч стёганную венгерку. Большой привал закончился. В колонне одним партизаном стало больше.
Деревню Блидчу проходили в утреннем тумане. Этой весной здесь партизаны соединения Сидора Артемовича Ковпака разгромили несколько сот карателей. Днёвку наметили возле деревни Коленцы, чтобы вечером до заката на шоссейке Иванков – Киев сделать засаду и добыть оружие. В группе Крючкова тоже было несколько невооружённых человек. На базе Лысой горы оружия достаточно, но нам прийти с народом без винтовок не позволяла партизанская гордость.
Остановились в тонком, но густом осинничке. Метрах в сорока на заросшей лесной дороге выставили пост. Людей было достаточно. Во второй половине дня, пока все отдыхали, Крючков, Минаев, Журко и я пошли на рекогносцировку, посмотреть, где поставить засаду. Вышли на дорогу к посту.
Миша Журко первый нагнулся и рассмеялся:
– Хлопцы, побачьте, шо це таке? Мы шукаем место для засады, а тут машина сама приезжала к нам. Утром следов не было.
На дороге виднелись ясные свежие отпечатки шин автомобиля. Они ещё «дымились», кусочки глины скатывались в колею. Миша Минаев подозвал часовых и грозно нахмурился:
– Рассказывайте, что тут произошло, только не врите.
Молодые часовые смущённо переминались с ноги на ногу и никак не могли начать говорить. Наконец, старший вымолвил:
– Только что по дороге проехала легковая автомашина, зелёная… ничего не успели мы … бесшумно ехала, но быстро. Три фрица в ней сидели.
– Эх вы, три фрица сами лезли к вам в руки, а вы их выпустили, они может искали вас? – сокрушался Миша Минаев, – а может их четверо было, и вы испугались?
– Нет, нет, только трое… шофер и двое сзади, – заторопились ребята.
Миша Журко почувствовал комическую сторону положения. Глухой лес, заброшенная дорога, тишина и машина с фрицами.
– Ноги вам не отдавили? – заботливо поинтересовался он.
– Нет! – дружно ответили хлопцы и осеклись.
– Надо было руку поднять, а не сидеть, протянув ноги, – с серьёзным видом поучал Журко, – они остановились бы, а вы спросили бы у них: «не сдох ли Гитлер?» А вы «тры фрыца, машина зэлэная…». Сами вы птицы зэлэные, – не сдержавшись, засмеялся Журко. Ребята готовы были бежать догонять машину.
Место на шоссейке для засады выбрали на прямом участке дороги. По ней далеко видно, какие идут машины. Фрицы поедут спокойнее. На поворотах они нервничают, настораживаются и вертят головами, как марионетки, глазеют по сторонам. Расположились за деревьями. Обзор хороший, по ту сторону дороги лес понижался и переходил в болото. В кустах перед кюветом залегли Волков и Башкиров с противотанковыми гранатами. Первым бросать будет тот, с чьей стороны пойдёт машина.
Очень просил Вася Вернигоров разрешить ему кинуть гранату, но Николай Иванович категорически запретил радисту приближаться к шоссе. Радистов берегли словно святыню, а они хотели стрелять в фашистов сами, всюду лезли в бой.
Первой прошла пустая машина с одним шофёром. Потом проскочили два броневика – это не для нас. Мы не имеем даже пулемёта и только три-четыре противотанковые гранаты. С автоматами на броню не пойдёшь. Появляется крытый фургон.
Волков кидает гранату и … промахивается. Сказывается сильное волнение и отсутствие опыта – он артиллерист. Промахнуться по громадному фургону с нескольких метров мудрено.
Взрывная волна разворачивает машину, и в этот момент Башкиров попадает прямо в радиатор. Противотанковая граната мгновенного действия – на боевой взвод становится на лету и взрывается от соприкосновения с любым предметом.
Машина останавливается точно вкопанная. Два или три автомата строчат по кузову. Остальные партизаны наблюдают за происходящим, не тратить же понапрасну патроны. Автофургон загорается. Ближайшие к нему бросаются спасать «добро». Рас-кинутые взрывом и скошенные пулями пытавшиеся бежать фрицы валяются на дороге. Какая-то тень мелькнула между деревьями, один фриц всё-таки ушел.
Добытые винтовки и два парабеллума полностью обеспечили отряд оружием. Кое-кто оделся и обулся. Мне достались сапоги с широкими шляпками гвоздей на подошве и голенищами похожими на раструбы. Мои напоминали две пасти голодных волков. Трофейные сапоги потом обрекли меня на муки: когда намокали, снять их становилось невозможно, хотелось выть.