Эмиль Евгеньевич Блицау
Мы остались молодыми…
Вплавь и в брод пересекаем реки и речушки Вересню, Уж, Грезлю… До Желони и Лысой горы оставались два дневных перехода. Рощи и боры сливались в сплошной лес, можно идти спокойно и днём. Некоторые деревни проходили строем с песнями. Из хат высыпали взрослые и ребятишки. Махали руками и дарили добрые улыбки.
Шли москвичи, местные партизаны и подпольщики, люди, бежавшие из плена, шёл вооружённый отряд, выдерживал строй и громко пел:
«… Мы запомним суровую осень,
Скрежет танков и отблеск штыков,
И в сердцах будут жить двадцать восемь
Самых храбрых твоих сынов…»
Жители два года не видали и не слышали такого. Маршруты рейдов партизанских соединений Ковпака и Наумова миновали эти районы. Некоторые даже подумали, что пришла Красная Армия.
– Говорю тебе, что это наши партизаны, лесовики, – громко убеждала молодица, очевидно глуховатую старуху.
– А что они теперь так и ходят? Помню, они всё по одному ночами приходили за хлебом.
Фронт остановился всего километрах в восьмидесяти отсюда на Днепре. Но Овруч освободят всё-таки партизаны за три дня до подхода регулярных частей. Это произойдёт ещё только через месяц. А пока мы остановились на площади у колодца и женщины угощали нас дерунами – лепёшками из картошки.
В назначенный командованием срок возвращения – пятнадцатое октября – нас радостно встречали на Лысой горе. Конная разведка Ивана Дыбаня обнаружила нас на дальнем подходе к базе и поскакала предупредить о нашем прибытии. Мы своё задание выполнили. Проводили группу Петровича в район Винницы, нашли группу Николая Ивановича Крючкова, попутно сбросили с рельсов два немецких эшелона и закрыли движение на пару суток на фронтовой железке. Вернулись, главное, без потерь в утроенном составе. Вместе с Николаем Ивановичем нас ушло около взвода, а вернулась рота.
Лагерь за время нашего отсутствия сильно изменился. Выросли шалаши – целый палаточный городок, появились новые землянки. Возле конюшен приводились в порядок десятки повозок. На наши удивлённые взгляды Петр Ярославцев воскликнул:
– У нас теперь больше тысячи человек!
После коротких официальных докладов старшего лейтенанта Крючкова и моего, Карасёв расцеловал нас перед строем и всех поблагодарил за успешные выполнения заданий. Мы снова дома.
Отряд уходит на запад
На следующее утро командир отряда Карасёв и комиссар Филоненко в штабной землянке подробно расспрашивали о нашем семисоткилометровом походе. Их интересовал каждый день пути. За беседой выпили не один чайник черничной заварки. Шёл раз¬говор о форсировании десятков рек и речушек, о железных дорогах и шоссейках, о чешской деревне и немецких хуторах, о бандеровцах, отрядах местных партизан и о многом другом.
Командиров особенно интересовало отношение к нам местно¬го населения, условия прохождения по безлесью, места днёвок, движение немецких поездов. Чувствовалось, что мысли и заботы командования уже в предстоящем рейде.
Передал прощальный привет от разведывательной группы Петровича и его слова, что он остался доволен провожатыми. Командир и комиссар удовлетворенно переглянулись. Доложил о немецком аэродроме в районе Винницы, о крупном скоплении националистов под Фастовом, о непрерывном движении автомобильного транспорта по шоссе Житомир – Киев и круглосуточном проходе эшелонов в обоих направлениях, о двух подорванных поездах.
Виктор Александрович познакомил с новым строением отряда; состоящим теперь из двух полных батальонов, кавэскадрона и ещё нескольких отдельных рот и подразделений. Это уже не отряд, а крупное партизанское соединение. Командиром первого батальона назначен Николай Иванович Крючков, комиссаром Евгений Ивлиев. На основе нашего взвода сформирована первая рота батальона, командиром назначен Пётр Ярославцев, взводными – Миша Журко, Саша Матвеев, старшиной роты Петро Туринок – все наши омсбоновцы. Командир поздравляет меня с назначением на должность помкомроты.
Михаил Иванович обращается к пришедшему в землянку старшему лейтенанту Крючкову, очевидно продолжая ранее начатый разговор:
– Я хочу повторить при Марате, что это не просто комбинация Пётр Ярославцев – Марат, а это необходимое сочетание, они большие друзья. Пётр горяч, его иногда надо умело и тактично остановить, чтобы не нарубил дров, направить в нужное русло – это может сделать только Марат, он его послушает, да и Петр никого другого своим заместителем и не хотел видеть, кроме него,
* * *
Весь лагерь на Лысой горе похож на потревоженный муравейник. Хорошо, что погода стоит пасмурная, как в день моего прилёта сюда, а то бы «костыль» уже висел над лесом.
Внизу возле речки на обеденных столах протираются от за¬водской смазки новые пулемёты и противотанковые ружья – ПТР. За время нашего отсутствия – похода под Винницу – в отряд прибыла большая группа десантников – омсбоновпев под командованием Георгия Крамаренко и Геннадия Авдеева. В отряд влились несколько местных отрядов и групп, отставших от соединений Сабурова и Ковпака. С «дугласов» полка Валентины Гризодубовой сброшено на парашютах много оружия, боеприпасов, взрывчатки. Всё это теперь распределяется по ротам, спешно укладывается и увязывается для дальней дороги.
В нашей роте полным ходом идёт подготовка к рейду. Смазываются дёгтем оси повозок, чинится сбруя, сёдла, протирают¬ся патроны, набиваются пулемётные ленты. Зорким оком за всем наблюдает Петро Туринок, иногда он вступает в противоречие с командирами взводов, которые пытаются положить на свои повозки лишний ящик с патронами. Нa каждое отделение для боеприпасов и имущества выделено по пароконной повозке. Партизаны понесут на себе только личное оружие, положенный запас патронов и гранаты. Двигаться нужно будет форсированным маршем, кто устанет всегда сможет присесть на подводу.
К первой роте приданы два радиста: высокий, симпатичный, с густыми бровями и красивыми серыми глазами москвич Коля Тернюк, обычно молчаливый и стеснительный, и его дружок Вася Вернигоров – подвижный и улыбчивый крепыш, которому палец в рот не клади. Николаю завтра восемнадцатого октября исполняется восемнадцать лет. Васильку на полгода больше, но у них уже почти годовой стаж партизанской войны. В штабе батальона и в остальных ротах радистов нет, поэтому мы задираем нос от особого доверия командования. У нас в роте восемь омсбоновпев – больше, чем в других. Потом, в рейде, нас будут бросать на разные самостоятельные задания, но мы пока об этом не знаем.
Рота у старшины Петра Туринка готова в путь. При штабе роты – раз нам дали двух радистов, мы «законно» присваиваем себе наименование штаба роты – две повозки: одна из них специально для радистов с их питанием (батареями для раций) и ручной динамо-машиной. Ездовым и «телохранителем» у них Иван Светельский, местный партизан, здоровый парень, подымавший повозку одной рукой. Ему наказано беречь ребят, как зеницу ока. На второй повозке неразлучный с нами Антон Венедьевич Скавронский – наш опекун. Адъютантом (связным) у командира роты Петра Ярославцева стал Коля Гапиенко, поправившийся после тяжёлого ранения миной, на которой погиб Вася Божок, а Коля потерял глаз. Когда у Петра весёлое настроение, он называет Колю «Билли Бонс» – именем пирата из «Острова Сокровищ» Стивенсона. Коля взрослый мальчишка, по-моему, ему нравится это грозное пиратское имя, хотя и напоминает о его несчастье.
* * *
После полудня общее построение. Обоз уже вытянулся за пределы Лысой горы. Навсегда уходим из нашего лагеря, ставшего родным домом, покидаем обжитые землянки. Уходим на запад в неведомые края. На сердце немного тревожно и грустно. На Лысой горе остаются наши раненые с врачом и группой охраны. Остаются спасавшиеся у нас от карателей местные жители: старики и женщины с детьми. Остаются товарищи для выполнения заданий в прифронтовой полосе. Все они будут дожидаться прихода Красной Армии. Фронт находится всего в семидесяти километрах, причём сплошной линии фронта из-за партизан не было. Через громадные разрывы в десятки километров линии немецкой обороны в тыл проникали части советских войск. Ровно через месяц сабуровцы в упорном бою возьмут город Овруч и удержат его до подхода фронта.
Карасёв перед строем благодарит группы Николая Крючкова, Ивана Таранченко, Владимира Витковского и нашу – только что вернувшихся в отряд – за успешное выполнение заданий. Потом говорит о положении на фронтах, о задачах партизан, о полученном приказе срочно уходить на запад, куда и зачем, об этом будет сказано на марше.
Желающих остаться в лагере нет. Накануне шли разговоры с остающимися, даже многие раненые просили взять их с собой, обещали быстрей выздороветь и не быть помехой. Многие женщины тоже просились в рейд, вплоть до того, что мол за детьми посмотрят старые деды и бабки. Но роты сформированы. Списки остающихся составлены.
* * *
К вечеру колонна партизан длинной лентой вытянулась из леса. Ехавший впереди эскадрон под командованием Бориса Салеймонова находился уже в километре от леса, когда наша первая рота, двигавшаяся в арьергарде – в таком порядке мы будем следовать почти всё время – только ещё покидала опушку. Сила шла внушительная, народ был обстрелянный, мужественный и безгранично преданный своей Родине. Вооружению могла позавидовать любая армейская часть. В каждом отделении один-два ручных пулемёта «Дегтярёва» и три-четыре автомата ППШ. Во взводе противотанковое полуавтоматическое пятизарядное ружьё. Роте придан станковый пулемёт «максим». Засветло, по переезду форсируем железку. Пустыми глазными впадинами смотрит на нас кирпичная железнодорожная будка. Изнутри чуть вьётся сизый дымок. Трое из разведки Ивана Дыбаня – Николай Пасько, Иван Изотов и Андрей Осипенко сходу на галопе закидали сторожку гранатами, и с охраной было покончено. Колонна даже не останавливалась.
Командиры, начиная со взводных, и связные едут верхом впереди роты – это группка человек десять-двенадцать.
– Хлопцы, – восклицает Пётр Ярославцев, – так мы до самого Берлина доедем и ни одного фрица не увидим, надо поменяться местами с кавэскадроном, а то они все трофеи заберут!
– Ничего, –хмурится Саша Матвеев, – как, однако, долетит слух о нашем рейде до гестаповского начальства, так только поворачивайся собирать трофеи – каратели со всех сторон нагрянут.
– Ну и тяжёлый ты человек, вечно готов настроение испортить, – ополчается на Сашу Петро Туринок, – для того и идём на запад, чтобы бить фрицев, а то сидели бы на Лысой горе и ждали прихода Красной Армии, как старухи и дети. Сам то, ты из далёкой сибирской берлоги выполз и ишь куда отмахал, а другим настроение заранее портишь.
Саша Матвеев без показухи смелый в бою и хладнокровный до крайности, явно смущён нападками Туринка и не рад, что высказался.
– Ты, Петруша, не петушись, а то упадёшь с насеста ненароком, то бишь с седла, кукарекать надо после боя, – нарочито нравоучительно говорит Матвеев.
Кругом смеются. Под шутливую перебранку друзей дорога не кажется такой длинной. Начинается общий разговор, умолкший было на переезде. Можно громко смеяться и разговаривать, закуривать, когда захочется. Невольно вспоминается недавнее прошлое, когда мы тайными тропами, вечно настороже и наготове пробирались на юг, говорили вполголоса и курили в рукав.
Ночуем в большом селе. Каждое отделение занимает хату или сарай. Весной здесь проходили ковпаковцы, отношение жителей доброжелательное и безбоязненное. Бывшие в селе полицаи сбежали задолго до нашего прихода. Реквизируем в их дво¬рах награбленные ими припасы продуктов и живность.
*.*.*
Обширные поля снова сменяются перелесками. Грунтовая дорога вьётся между красивыми холмами, поросшими соснами или дубами. Похоже на Подмосковье, но идёт вторая половина октября, а тут ещё совсем тепло. Проезжаем, не останавливаясь, деревни. Из хат высыпают ребятишки и машут нам ручонками. Женщины выносят кислый квас. Молока нет и детишкам.
Изредка впереди слышны короткие очереди пулемётов – это эскадронцы вышибают из домов и разгоняют зазевавшихся полицаев. Колонна движется, не переставая.
В большой тёмной дубраве объезжаем обгоревший и покинутый двухэтажный кирпичный дом. Он наводит на печальные мысли. Какая тайна похоронена в нём? Где люди, которые жили в нем?
– Это пограничная застава на старой, до тридцать девятого года, границе, – подсказывает Антон Скавронский, – летом сорок первого здесь была линия обороны, шли тяжёлые бои.
В глубоком молчании с безмерным уважением к подвигам пограничников, спешившись, проходим дальше в лес.
Перед нами Западная Украина, бывшая панская Польша. Что мы там увидим? Как-никак, а недавняя заграница, только чуть больше полутора лет там просуществовала советская власть.
Нас поразили лоскутные полоски земли под пахотой, ограниченные межами. Нам было по восемь-десять лет, когда прошла коллективизация, и в нашем представлении поля должны быть просторные и обширные, а межа только по краям дорог для стока воды.
Окна в хатах крошечные, с развёрнутую книгу, полы глиняные, бедность.
Вчера меня ошарашил Гриша Кот – у него такая экзотическая фамилия – наш первый номер на станковом пулемёте «максим», я спешился поразмяться, теперь мне смешным вспоминается мой первый опус верхом под Ельском, где мы минировали шоссейку. У меня тот же ласковый конь по кличке «Серый», он играет и подталкивает меня головой в плечо.
– Гриша, о чём бубнишь? Поел мало, что ли? – спрашиваю его, рассердясь.
– Ага, – осклабился он, – вон впереди богатое село Эмильчино, угостят нас как милых!
Про себя чертыхаюсь, надо же попасться селу с таким редким названием «в честь меня».
Под Костополем въезжаем в большое село, и на т-образной развилке наша колонна натыкается на едущий навстречу немецкий обоз. Кавэскадрон, наверное, проскакал дальше по другой дороге за развилкой. Сразу возникает суматошная стрельба из автоматов и пулемётов. С головы колонны передаётся команда: «принять влево, первую роту вперёд!»
Мы скачем вперёд, за нами устремляется тачанка с «максимом» Гриши Кота, который стоя держит вожжи и с гиканьем летит вперёд. За тачанкой несутся остальные повозки с людьми. Врезаемся в немцев всей силой нашего огня.
Уцелевшие фрицы бросили свой обоз и, беспорядочно отстреливаясь, отходят по шоссейке назад. Всюду по сторонам дороги валяются трупы в серо-зелёных кителях. На повороте, уткнувшись головами в кусты, дрожат громадные кони, из повозки торчит какая-то труба. С Петром Туринком подъезжаем поближе посмотреть, что это такое. Меня осеняет, как раньше не догадался – это же батальонный восьмидесятимиллиметровый миномёт, такого ни у кого в соединении нет. Тут же на повозке ящики с минами.
– Петро, слезай с коня, садись на эту повозку и держись за неё обеими руками, никому не отдавай – такой трофей редко, когда попадается! Миномёт, что пушка, бьёт на несколько километров. В бою без тебя обойдёмся, скажешь, что командир роты приказал быть здесь, Ярославцева я предупрежу.
Встреченный комиссар соединения Филоненко Михаил Иванович посылает нашу роту в обход, наперерез немцам, чтобы ни один не ушёл. Сам комиссар уходит со второй ротой батальона, которой командует Марк Ляпушкин. К нам присоединяется комиссар батальона Женя Ивлиев.
Ещё часа два добиваем и преследуем отдельные кучки фрицев. Огрызаются они ожесточённо, зная, что пощады не будет. Рота дерётся отважно и умело. С нами вместе десантники Ефима Ободовского. Гриша Кот на своей тачанке шпарит прямо через кусты, разворачивается и успевает выпустить по немцам несколько длинных очередей.
После боя батальон собирается на развилке. Петро Туринок не терял времени даром. Он собрал всех ездовых, не участвовавших в этом бою, и к ротному обозу, кроме миномёта, пристроил несколько повозок с мукой, сахаром, свиными окороками и солью. Лицо у Петра сияет, как медовый пряник.
Комиссар Филоненко возвращается с Ляпушкиным, крепко жмёт ему руку и благодарит за бой. Партизаны ликуют, кидают вверх шапки и кричат «ура!» В бою несколько партизан ранено. Убит наповал ездовой в конце колонны, вдали от места боя – бывает же такая нелепая трагическая случайность.
* * *
Перед железной дорогой Сарны – Ровно громадное поле. За ней сразу начинается высокий лес. Колонна быстро форсирует железку. Кони иногда переходят в галоп, тогда ездовые осаживают их. Впереди уже чётко видны стальные нитки рельсов. Начал переход наш батальон. Тарахтят повозки, подпрыгивая на засохшей земле. Ещё немного, и мы тоже проскочим.
Но тут начинается представление. Справа из-за багряного осеннего леса бесшумно, как в немом кинофильме, появляется паровоз, за ним зелёные пассажирские вагоны. Немецкие поезда легче наших, даже вблизи они мало шумят, а за грохотом колёс наших повозок поезда не слышно.
Кто-то из ездовых паникует:
– Заворачивай коней в лес! Налево!
Петр Ярославцев вздыбливает коня и яростно кричит:
– Вперёд! Только вперёд! Мать вашу так! Пэтээры к бою! По паровозу огонь!
Тут же слышны один за другим три резких хлопка противотанковых ружей. Саша Тютнев прямо с повозки водит стволом «дегтяря» по вагонам. Паровоз окутывается белым облаком и останавливается. Наконец, до нас доносится шипение выбрасываемого пара. Повозки роты продолжают мчаться к переезду. Поезд стоит как вкопанный, не показывая никаких признаков жизни, может быть немцы драпают с другой стороны?
Нам они сейчас совсем не нужны. Нам надо скорее переправиться через железку, чтобы не оторваться от отряда. Район и так взбудоражен разгромом немецкого батальона. За нами того и гляди ринутся каратели, а тут еще этот подбитый эшелон.
Наконец, приближается последняя повозка с флегматичным Иваном Светельским, радистами Колей Тернюком и Васей Вернигоровым. Петро Туринок ругается, их место в середине роты, а они плетутся сзади. Василек смеётся и говорит, что во всём виновато молоко, которое Иван перепил, и приходится часто останавливаться.
Повозка подбирает бронебойщиков, и мы, замыкающими, скачем к переезду. Паровоз уже парит еле-еле, когда переезжаем железную дорогу. Можно вздохнуть спокойно. Из вагонов так никто и не появляется.
За переездом нас встречает комбат Крючков с адъютантом.
– Это вы подбили поезд? – спрашивает он Ярославцева.
– Мы, только он похоже пустой шёл…
– Нет, мне из роты Ламшина сказали, что немцы сыпанули назад вдоль дороги, как только паровоз запыхтел, и сейчас уже к Сарнам подбегают, тут недалеко: километров сорок, – пошутил Николай Иванович, дымя неизменной трубочкой, – дай команду Саше Тютневу полоснуть зажигательными под крышами вагонов. Когда мы скрываемся за высокими деревьями, из окон состава начинают выбиваться языки пламени.
* * *
Карасёвцам навсегда осталось в памяти село Яблонька к северу от Костополя недалеко от реки Горынь. Был один из последних теплых дней глубокой осени. На голубом небе ярко светило солнце. Медленно проплывали сверкающие белизной облака.
В головном дозоре ехали эскадронцы: взводный Володя Воловиков, Иван Кучерявый – москвичи, и Миша Прищепа из Выступовичей. Вдали забелели хатки села Степань. Иван Кучерявый вскинул руку вперёд и сказал:
– Засада…
В следующий миг он покачнулся и стал оседать. Подскочивший на коне Володя Воловиков поддержал его рукой. После этого только донёсся звук единственного выстрела. Фашистская пуля пробила сердце Ивана Кучерявого.
Хоронили Ивана на сельском кладбище при громадном стечении народа. В изголовье с гармоникой стоял Пётр Ярославцев и тихо играл мелодию: «… вы жертвою пали в борьбе роковой…» Прошли, прощаясь однополчане – омсбоновцы, прошёл спе-шившийся кавэскадрон.
В стороне стоял с чёрными лентами, вплетёнными в гриву, конь Ивана. Конь стоял тихо, не вертя головой, только настороженно поводил ушами.
Люди, страдая, слушали прощальные слова командиров и боевых друзей. Женщины плакали, утираясь платочками. Прозвучал трехкратный, отозвавшийся эхом в лесу, залп винтовок.
Сотни бойцов партизанского соединения имени Александра Невского прошли мимо, бросая в могилу горсти земли. Вырос холмик, увенчанный красной звездой. Прощай, товарищ.
Петро Туринок чуть слышно прошептал:
– Иван Кучерявый уже десятый из отряда, перешедшего линию фронта.
Впереди нас ждали новые бои.
После боя
Колонна партизан давно втянулась в бескрайний лес. Скрипел песок под колёсами повозок. Хрипели измученные кони. Изредка колёса наскакивали на корни деревьев, повозки вздрагивали и раненые стонали.
Люди тяжело шли по лесной дороге. Заскорузлые, в ссадинах, руки устало лежали на автоматах, висевших на груди и всегда готовых к бою. «Пэпэша» с диском был тяжелее винтовки, но казался легче: нести его было удобнее. С ним не расставались, даже когда спали. Винтовку на марше старались незаметно от старшины подсунуть на повозку, положив в карманы пару гранат, на всякий случай.
Горячка изнурительного боя проходила. Разговоры постепенно стихли. Каждый думал, глядя под ноги на бесконечную дорогу, «когда же донесётся команда о привале?» Над лесом спускалась ночь. Погасли блестевшие золотом вершины стволов громадных сосен.
Вперед проскакала конная разведка Ивана Дыбаня, оставленная заслоном в начале леса. Она доложила, что немцы подошли к лесу, но войти в него на исходе дня не решились. Наконец колонна встала. Посыльный штаба передал приказ: «раненых (с повозками) направить в санчасть, кормить коней, готовить ужин». Петра Ярославцева и других ротных вызвали к командиру соединения Виктору Александровичу Карасёву.
Партизаны оживились. Послушался стук топоров. Затрещал валежник. Замелькали огоньки костров.
Во взводе Михаила Журко шёл неторопливый разговор:
– Фрицы теперь пошлют «раму» или «костыль» искать нас, – то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал Петро Туринок – старшина роты.
– Ночью не полетят они, а вот утром нагрянут после своего завтрака, – из тьмы за костром просипел пересохший голос Саши Матвеева, командира третьего взвода, мрачноватого, кряжистого сибиряка следопыта и охотника.
– Да… «после завтрака», – мечтательно протянул радист Коля Тернюк, – нам бы хоть кусок мясца, да хлебушка вдоволь поесть.
Два радиста, прикрепленных к роте, были очень молоды. Из девятого класса они в Ворошиловграде ушли в спецрадиошколу, научились работать на рации, стрелять, прыгать с парашютом, и вот уже несколько месяцев находятся во вражьем тылу. Ребята много работали на связи, недосыпали, и им всегда хотелось есть.
– А что, сало варёное надоело? Пожевали и порядок, – нахмурившись отозвался Петро Туринок, – скоро и этот трофей кончится. Мука-то есть, а хлеба испечь негде. Сколько дней идём – и ни одной целой деревни не встречается: все спалены карателями. А хлеб… от хлеба одна тяжесть в животе и вспучивание вредное для соседей.
– Петро, – перебил старшину радист Вася Вернигоров, – ты ведь недавно, до костопольского боя, где захватили большие трофеи, про сало говорил, что оно и в тяжесть, и вредное, и только один хлеб сплошные калории?
– Чудак ты Василёк, сала тогда не было и в помине, вот оно у нашего Туринка и было вредным. У него, по принципу, «что дышло, куда повернул – туда и вышло!» – шутя напал на старшину Виктор Прокошев, радист-метеоролог.
Все засмеялись. Петро Туринок поднял руки и заткнул уши.
– Где собрались три «музыканта», – так в целях конспирации и в шутку называли радистов, – доброму человеку дельного слова не дадут сказать, – отбояривался Туринок.
Выручил старшину из затруднительного положения приход командира роты Петра Ярославцева.
– Хлопцы, приказано отдыхать до утра. Коней не распрягать. Дежурному взводу обеспечить патрулирование на участке роты. Помкомроты Марат проинструктирует. Кстати, где он?
У нас в загашнике классная махорка была.
– У дороги возле ротной повозки копается, – показал рукой Петро Туринок. Кисет еле нашли. Антон Скавронский – наш ездовой и повар, разведчик и снайпер, до войны лесничий, засунул его в ящик с патронами и сверху положил противотанковую мину. Сам отправился с ведром к ручью, чтобы напоить коней.
– Правильно сделал, что спрятал, – усмехнулся Ярославцев, – а то махру давно бы умыкнули, вон сколько жаждущих.
Народ у костра зашевелился. Десяток рук, словно шеи гусей, потянулись к кисету. Табак, после оружия, шёл главным пунктом жизни, важнее еды. Махорку, когда не было настоящего самосада, а настоящий бывал редко, делал по своему рецепту сам Антон Венедьевич Скавронский, он многое знал и всё умел делать. Махоркой она только называлась. На самом деле это была душераздирающая смесь дубовых и вишнёвых листьев с бадилякой – корешками махорочных листьев, оставшихся от лучших времен. Всё это «сдобрено для вкуса» – по выражению Антона – какими-то цветами.
– Опять перемолотая оглобля! – кашляя и отплёвываясь, ворчал радист Вася Вернигоров.
– Знать бы: «костыль» утром прилетит или позднее? Коней и повозки надо успеть замаскировать и костры затемно погасить, чтобы дым успел над лесом развеяться, – вернулся к своей заботе старшина Петро Туринок.
– Замаскируем с утра, – ответил за всех Миша Журко, – как начнёт развидняться. На машинах фрицы преследовать нас не будут. По такой дороге на повозках еле проехать можно: оси за деревья цепляются. А «костыль», это точно, в девять утра начнёт завывать над лесом, как по расписанию.
– В таком лесу с воздуха нас трудно заметить, – негромко произнес Пётр Ярославцев, – не то, что на поляне под Мозырем.
– А что случилось там? – заинтересовался Петро Цалко. Он одним из первых пришёл к нам в спецотряд, ещё на базу в урочище Лысая гора, и заявил: «дайте мне автомат, хочу бить о фашистов». Автомат ему тогда не дали, но карабин он получил.
– Пусть Петро Туринок расскажет, как он здорово припустился, только подковки сверкали на солнце, – завел своего дружка Ярославцев.
– Ну, каблуки мои он видеть не мог, так-как бежал-то я за Петром Ярославцевым, – не остался в долгу Туринок.
Старшина не спеша прикурил от уголька, перекидывая его с руки на руку. Оглядел красные от сполохов костра усталые лица партизан и, оставшись довольным общим вниманием, начал неторопливо рассказывать.
– Отряд прошёл уже сотни километров от линии фронта. Зима сменилась весной, растаяли снега. К тому времени мы разжились у полицаев пароконными повозками. Лыжи и волокуши бросили в какой-то лесной деревушке. Груз лежал на телегах, и идти стало намного веселее: лямки вещмешков не натирали до крови плечи. Главное, как говорили в старину индейцы: «наступила чёрная тропа», за нами не тянулся след по снегу. Двигаемся как-то днём, впереди в разведке Борис Салеймонов, Вася Куликов. Птицы поют, листики распустились – красота. Кругом всё тихо и спокойно. Дорога пересекает большую поляну, разведка уже исчезла впереди в лесу. Вдруг… – Петро – делает страшные глаза, вытягивает в стороны руки, – по-над лесом, из-за деревьев, на бреющем, вылетает фрицевский «костыль» и разворачивается, – Туринок склоняется набок и показывает руками, – и начинает кружить над нами, точно навозный жук. «Сейчас паразит будет бомбить нас» мелькнуло у всех. Мы на поляне, как яйца на горячей сковородке, без пальцев пересчитаешь. Бросаемся в лес занимать огневой рубеж. Я за Петром Ярославцевым бежал. Он подлиннее меня, ему лучше видно, куда бежать надо подальше от «костыля», – Петро Туринок с ехидцей поглядывает на своего тёзку Ярославцева, – а фриц самолёт наклонил, морду свою высунул и кулаком грозится. Камня под рукой не оказалось, так бы и залепил ему по башке!
– А вы, товарищ старшина, по нему очередью из автомата могли бы полоснуть? –спрашивает напряжённо слушающий шестнадцатилетний пулемётчик Женя Гирба.
– До автомата ли, – отмахивается от вопроса Туринок.
– Бежали «оборону занимать», ясно сказано, стрелять-то некогда, – с иронией поясняет Миша Журко.
Кругом заулыбались. Туринок этого не любит, над ним не очень пошутишь. Он оглядывается на весельчаков.
– Там бы вы не ржали, когда «костыль» над головой висит. Была у нас и бронебойка с нежным названием «салатурия», да лежала на повозке, как у некоторых из «смешливых» винтовки на фурманках под сеном едут. Знаю я…
Смех у некоторых мгновенно пропадает. Довольный Туринок продолжает свой рассказ.
– Добежали мы до опушки леса и там залегли. Вася Божок и Макар Тимошевский установили сошки «дегтяря» на пень и водят стволом пулемёта за самолётом – смелые хлопцы, ничего не скажешь. Но команды «огонь» Виктор Александрович не подаёт, а без команды, дорогой Женя, какая стрельба? Нас тогда мало было: лежали все рядом и командир, и комиссар Михаил Иванович, и смотрели на летавший «костыль». Фриц почему-то не стреляет и не бомбит. Потом немного поднялся, отлетел на другой конец поляны и там на пустом месте начал кидать бомбы и палить. Мы лежим, а он метрах в двухстах заходит, нам смешно стало. Помнится Петр Ярославцев сказал: «не иначе как у фрица после шнапса глаза на лоб вылезли и смотрят в другую сторону. Тут хлопцы наши Миша Минаев, Коля Новаторов, Иван Изотов появляются с повозками, коней ведут за уздцы прямо по целине. Коля Новаторов и говорит: «ребята, тикаем глубже в лес, пока фрицы не передумали, а то поздно будет, мне эта карусель не нравится».
– Подожди, Петро, рассказывать дальше, я быстро! – срывается с места Коля Гапиенко. Он совсем поправился после тяжёлого ранения, только чёрная повязка закрывает глаз.
– Что с ним? Не иначе как сало без хлеба взыграло? – поворачивается к Туринку Антон Скавронский.
Тот на такие выпады старика – Антону лет под сорок – не обращает внимания, медленно раскуривает погасшую цигарку. Гапиенко вскоре возвращается с высоким светловолосым словаком Гришей Гощаком. Пришёл он к нам со своим другом Павлом Гривиком осенью перед выходом соединения в рейд. Определили их пулемётчиками в нашу роту. Павел тоже был высокого роста, но с тёмными волосами и почти не говорил по-русски.
Лётчик Гриша Гощак и механик Павел Гривик были мобилизованы немцами, пытались перелететь линию фронта, но неудачно. Их приговорили к смертной казни. Накануне расстрела они снова бежали, долго блуждали по лесам, пока не встретили одну из наших разведгрупп. Когда узнали, что мы уходим на запад, отложили свою мечту попасть в бригаду Людвика Свободы, действовавшую на фронте, и пошли с нами.
– Петро, разреши, пожалуйста, сначала рассказать Грише, как он бомбил партизан, а потом ты закончишь, – попросил Коля Гапиенко.
Туринок да и остальные удивилась этой неожиданной просьбе Николая. Его все любили за скромность и душевную чистоту, за смелость в бою и прощали порой ребяческие выходки. Однажды он, желая обрадовать своего командира, променял в деревне его строевого коня, хорошего рысака, на необъезженного жеребца неописуемой масти. Вся рота дружно хохотала, глядя на обескураженного Петра Ярославцева, к которому Коля подвёл нового коня. Пётр лишился дара речи, потом, сильно заикаясь, послал Колю вместе с жеребцом куда-то в неописуемую даль.