Эмиль Евгеньевич Блицау
Мы остались молодыми…
– Когда мы с Павлом служили у немцев, – медленно подбирая слова, начал Гриша Гощак, – нам не доверяли и поручали всякую грязную работу. Раз мы увидели четырёх повешенных партизан и дали друг другу слово никогда не воевать с русскими. Летать меня посылали редко и всегда с немцем-наблюдателем. Но как-то я полетел со стрелком, тоже словаком, – у фашистов стало не хватать людей. Нам приказали разбомбить партизанскую лежанку… Я что-то не такое говорю? – остановился Гриша, увидев улыбки партизан.
– Все правильно, Гриша, – поддержал его Коля Гапиенко, – только, наверное, не «лежанку», а стоянку партизан, хотя бывают и зимние лежанки у партизан, которые боятся оставлять следы на снегу.
– Да, да! Стоянку партизан. Летим над лесом и видим повозки и людей с оружием. Подлетели ближе, а люди побежали в лес, испугались. Тогда мы отлетели в сторону, и там бросили бомбы и постреляли в воздух.
Москвичи-омсбоновцы, совершившие отважный тысячекилометровый рейд по тылам немцев, явно заинтересовались сообщением Гриши Гощака и придвинулись ближе к огню.
– Это было у вас в Словакии? – первым спросил всегда невозмутимый, немного флегматичный Николай Тернюк.
– Нет, здесь в Остланде, – Гриша смутился и быстро поправился, – тут в России, мы летали из Овруча, там был фашистский аэродром.
– Когда же это было, в этом году? – поднял голову Пётр Ярославцев, явно что-то вспоминая.
– Да, в этом году, весной, только листья появились…
– А над поляной, где вы партизан увидели, кружили? – полюбопытствовал Вася Вернигоров.
– Да, небольшой вираж, мы хотели сесть, но очень много пеньков, мы разбились бы, – вспоминая тот полёт, задумчиво ответил Гриша.
К костру незаметно подошли часто навещающие в свободную минуту своих друзей радисты Пана Безух и Коля Новаторов.
– Что у вас тут, вечер вопросов и ответов? – заинтересовалась Пана.
– Вот словака Гришу Гощака хором «допрашиваем», похоже, что он летал над нами под Мозырем и не стрелял, – отозвался Миша Журко.
– Да, да, под Мозырем, – обрадовался Гриша.
– Как это занятно! – воскликнула Пана, – Такие встречи только в романах случаются.
– А почему ты, Гриша, нам кулаком грозил? – нетерпеливый Туринок взял быка за рога.
– Так это были вы? – опешил Гриша, – я не грозил, я махал перчаткой и кричал «до свидания!»
Коля Гапиенко чуть не прыгал от радости от разгаданной тайны «не стреляющего фрица». Он всегда с большим вниманием слушал рассказы старших товарищей о боях и походах и хорошо помнил их.
Каждый счёл нужным ещё задать какой-нибудь вопрос, они сыпались, как осенью листья с деревьев. Гриша еле успевал поворачиваться в разные стороны и отвечать.
Так неожиданно закончилась необычная история, начатая Петром Туринком и дополненная Гришей Гощаком.
Туринок напоследок выдал:
– Вот поэтому я и не стал сбивать булыжником тот «костыль»: лица у лётчиков показались очень симпатичными.
Чей-то смешливый голос вызвал новое оживление:
– Помнится, старшина полчаса назад о каких-то «поганых мордах» высказывался, а теперь всё наоборот переиначил!
– Ситуация же изменилась с тех пор, – нашёлся Петро Туринок под общий одобрительный смех.
На шум и весёлые возгласы подъехал верхом комиссар отряда Михаил Иванович Филоненко, любивший поговорить с народом. Первым его заметил Пётр Ярославцев, он всегда всё замечал раньше других. У него мгновенная реакция. Ехали как-то ночью на повозках и дремали на соломе. Неожиданно напоролись на фашистскую засаду. Пётр сходу, лёжа на повозке, выпустил длинную очередь по вражеской цепи, дав возможность остальным залечь и принять бой. Ярославцев доложил, что первая рота после марша находится на отдыхе, раненых отвезли к Нине Рогачёвой в санчасть, патрульные уже несут службу.
Филоненко спешился. Все наперебой стали ему рассказывать историю про словаков. Он с удовольствием уточнял подробности, так как сам был очевидцем того случая.
– Наши друзья словаки очень скромные люли, спросите у них, как они похитили самолёт и хотели перелететь линию фронта, я не ошибаюсь? – Филоненко повернулся к Грише Гощаку.
– Нет, нет, всё сказано верно! – закивал головой словак.
Михаил Иванович Филоненко прочёл сводку Совинформбюро, поговорил о новостях, потом ушёл в другую роту.
Никому не спалось, несмотря на тяжёлый, долгий бой, на длинный марш через лес. А может быть именно потому, что пережили ещё один бой, остались целы и были молоды. Люди бродили между кострами, кого-то искали, с кем-то перекликались, не смолкали шутки и смех.
Петро Туринок и Миша Журко – любители спеть, плясуны и балагуры – о чём-то шептались, поглядывая на своего друга Василия Ивановича Исаева, командира хозяйственной роты.
– Василий Иванович! – громко позвал Миша Журко, – а ты разве не знал эту историю про наших словаков?
– Нет, в первый раз услыхал, – отозвался тот.
– Странно, Павел Гривик говорил, что дважды тебе рассказывал, как он сразу узнал нас, когда летал над нами, – чрезмерно удивился Журко.
Мужественный, спокойный Павел Гривик отличался крайней молчаливостью, за день он мог сказать всего несколько слов. Исаев не мог вспомнить разговора, которого не было.
– Конечно, Павла трудно понять, когда он быстро говорит по-русски, его словацкий язык легче разобрать, – серьезно пояснял Туринок, искоса поглядывая на Исаева и явно вызывая его на спор.
– Не стрекочи, Туринок, я Павла хорошо понимаю. Лучше скажи, как они сверху догадались, что это карасёвский отряд? – задумался Исаев, ещё не поняв, что сам залез в сети розыгрыша.
– По инструкции узнали, – пожимая плечами, с готовностью откликнулся Туринок, – во всех фрицевских инструкциях написано, что впереди карасёвцев двигаются длинные рыжие… они всегда нас демаскируют.
Петро Туринок и Миша Журко начали незаметно отступать в сторону повозок.
– Что это за «длинные рыжие»? – подозрительно посмотрел на Туринка Исаев.
– Это твои усы! – гаркнул Журко, стремительно перемахивая через повозку.
Василий Иванович, несмотря на свой громадный рост и большой вес, был ловок и гибок, как все кавалеристы. Зазевайся Журко на секунду, его сцапали бы могучие руки.
– Ишь, что про мои усы выдумали. Тут ещё где-то под ногами вертелся Туринок. Попадутся мне эти «демаскировщики»! – захохотал басом Исаев, покручивая рыжие-рыжие усы. Снова пламя костра колыхалось от смеха партизан.
Постепенно над партизанским бивуаком опускается тишина. Только чуть слышно похрустывают жующие овёс кони, и потрескивает костёр. Пахнет сосновой смолой и дымом. Люди лежат повсюду: на повозках, на сосновом лапнике, просто на траве, придвинувшись к огню и подложив под голову приклад автомата. Костёр сложен по-сибирски, там называют его – нодия. Два толстых ствола положены по всей длине друг на друга, чтобы верхний не скатился, забиты две пары кольев по концам. Огонь между брёвнами будет гореть всю ночь, согревая партизан.
Между повозками тенями проскальзывают патрульные. Они отодвигают от огня партизана с начинающей тлеть курткой; другого, разметавшегося во сне, накрывают шинелью. Тут нет материнских рук – они только иногда снятся.
Тишина кажется непреодолимо густой. Не воют мины, и не свистят пули. Не падают рядом друзья, зажав крик боли зубами. И нет на земле войны. Усталые партизаны спят…
Берестяное
Бой. Бой партизанского отряда на марше – это стремительная атака на врага. Чем быстрее мы атакуем, тем меньше будет у нас потерь, тем легче мы захватим населённый пункт или разобьем колонну врага, и сможем идти вперёд. Не всегда имеется возможность делать обходной маневр и миновать вражеский гарнизон по другой дороге. Кто-то подсчитал, что средняя жизнь лётчика-штурмовика двадцать пять боевых вылетов, что пехотинец может участвовать в трёх-четырёх атаках, на большее его не хватит.
За две недели рейда мы ежедневно два-три раза бросаемся в атаку. Конечно, нам помогает то, что наше нападение для фашистов большей частью является неожиданным, хотя известие о нашем движении уже разнеслось по всей округе. Фрицам пощады нет – они ожесточённо огрызаются.
Всё чаще и чаще нас встречают выстрелы украинских националистов: бандеровцев, бульбовцев, мельниковцев и прочих бандитов, называющих себя по фамилиям своих атаманов. Здесь зона их расположения. Некоторые националисты неграмотные и полуграмотные местные крестьяне-западники, присоединённые к Советской Украине только в тридцать девятом году. Их сагитировали на борьбу с немцами и «москалями» за самостийную Украину.
После обстоятельной беседы с рядовыми пленными бандеровцами мы отпускаем их без оружия по домам. Как правило, они больше с нами не воюют.
Наши основные вопросы им:
– Кто дал вам бесплатно землю панов? Сколько раз вы воевали против швабов (немцев)? Вы убиваете наших одиночных разведчиков, бежавших из адского плена красноармейцев, а ваши куренные атаманы в сговоре с фашистами, сами не воюют и вас не пускают. Где же людская правда?
Они смущённо молчат или согласно кивают головами. После таких бесед многие просятся к нам в отряд, особенно молодёжь. Мы их принимаем целыми группами. Если они взяты в плен в своей деревне, то родные знают, что они ушли в красные партизаны и такие семьи становятся партизанскими, активными сторонниками советской власти.
Остановились в большом селе «о двух церквах». Оказалось, что это православная церковь Александра Невского и католический костёл. Приход партизан днём в село стал для жителей настоящим праздником. Пётр Ярославцев соблазняет меня пойти посмотреть на архитектуру и росписи собора. Навстречу нам попадаются скромно улыбающиеся, одетые по-городскому, польские паненки. На ногах у них высокие сапожки с мелодично позванивающими колокольчиками, подвешенными между каблучком и подошвой. Такого нам ещё не попадалось.
Пётр Ярославцев порывается остановить какую-нибудь девушку.
– Проше, паненка, что это у вас позванивает?
Сейчас, думаю, поднимется скандал.
Но ничуть не бывало. Нас окружает небольшая группа смеющихся девчат. Они допытываются, что нас интересует, и каждая норовит показать свой колокольчик так, чтобы видны красивые круглые коленки. Все довольны и весело смеются. Еле уходим.
Батюшка длинный, подобно жерди, с тощей бородкой – встречает нас весьма приветливо и даже пытается угостить «панов командиров» домашней рябиновой настойкой. Мы сразу заявляем, что мы комсомольцы, в бога не веруем, а если можно, то желаем посмотреть церковь изнутри. Со служителями церкви мне не приходилось сталкиваться.
Петр Ярославцев ведет себя с батюшкой весьма вольно:
– Батюшка, у меня к вам два вопроса: почему вид у вас больно худющий, несолидный по сану, и почему церковь названа именем князя Александра Невского?
У всех в памяти вышедший перед самой войной кинофильм «Александр Невский» и слова князя в фильме: «…а вы идите и скажите там, что в гости к нам можно идти спокойно, а кто с мечом к нам пойдёт – тот от меча и погибнет!»
– Разрешите, молодые люди, я отвечу сначала на второй вопрос. Александр Невский за героическую борьбу с тевтонскими рыцарями и завоевателями причислен к лику святых. В честь него и наименована церковь.
Батюшка оказался учёный и подробно рассказал, что здание построено в стиле раннего классицизма, в первой половине восемнадцатого века известным архитектором. Сферический купол и высокая оштукатуренная ротонда кирпичные, четверик и трапезная из белого камня.
– Видите, в куполе просвечивают дыры от немецкого снаряда, а свод кирпичный не рухнул, прочно, на яичном желтке строили в старину. Что касается другого вопроса, скажу по-божески откровенно: в округе деревни все сплошь с польским населением, и у ксёндза большой «приход», а у меня православных только тридцать дворов. Не до жиру – быть бы живу! Но для панов красных командиров найдётся и сало с яичницей, и штоф наливочки…
Церковь внутри выглядела бедно, но поражал своими размерами высокий купол. Батюшка проникся уважением к Петру Ярославцеву за его библейские познания – Петр два дня назад, в свободное время весь вечер листал хозяйскую библию – и сообщил по секрету, что всё ценное убранство и резной иконостас он попрятал от немцев в подземелье.
Нигде не попадалось столько рек и речушек как на этом участке нашего пути на запад. Все эти реки впадают в полноводную Припять: Убороть, Бобёр, Случь, Здольня, Горынь и десятки других, которые нам приходится форсировать в большинстве с боем. Тяжело будет здесь фронтовым частям вести наступление с танками и орудиями. Нам и то для наших повозок приходится рубить лес и мостить гати, строить наплавные мосты, а порой сбивать клети или козлы и возводить настоящий мост. Западные берега почти все выше восточных, и без мостов выехать на них с повозками не всегда удаётся. Так и двигаемся вперёд, строя и отвоёвывая себе дорогу. Бои и реки, реки и бои.
Село Степань на левом берегу реки Горынь встретило нас огнём. Карасёв послал эскадрон в обход села, через брод, выбить оттуда бандеровцев. Для нашего обоза надо строить мост. Пока кавэскадрон переправлялся через Горынь, каввзвод Ивана Изотова штурмом брал село, два других каввзвода во главе с Борисом Салеймоновым гнали националистов к дальнему лесу, Василий Иванович Исаев и Вася Румак со своей хозротой рубили деревья, подтаскивали к реке. Работа под зычный бас Исаева «над-дай» и «взяли» спорилась. Мост рос прямо на глазах.
Стрельба вдали то утихала, то вновь разрасталась. Первые повозки обоза уже карабкались на высокий берег, подпираемые плечами партизан. Проходя и проезжая мимо самой большой хаты, ребята смеялись. На стене белой мазанки чёрной краской было выведено: «Хай живе наш атаман Степан Бандера!», а ниже – наверное шутники из эскадрона добавили дёгтем – «… и его жинка Гапка!»
В лесу эскадрон на плечах у отступавших разгромил бандеровскую школу командиров. Взяли большие продовольственные трофеи. Мешки с мукой, награбленные бандитами, раздали жителям окрестных деревень.
Второй день отдыхаем в лесном селе с поэтическим названием Берестяное. Нашему штабу роты достался большой дом возле кладбища с несколькими комнатами, уставленными городской мебелью. Хозяйка пани Кобецкая и её дочь Люси, за которой тут же начали ухаживать радисты Коля Тернюк и Вася Вернигоров, целый день стряпают на кухне из наших трофейных запасов. Там вовсю командует Антон Венедьевич Скавронский, в дороге нас кормить приходится ему, теперь он отыгрывается на женщинах, обмотал голову белым рушником, и даже повесил на себя кружевной белый фартук.
Муж хозяйки погиб под Варшавой в сентябре тридцать девятого, а сын где-то воюет в отряде Армии Людовой, руководимой Польской рабочей партией. Нас не удивляла городская мебель. За пятьсот с лишним километров, оставшихся позади, нам попадались всякие деревни, сёла и хутора, зажиточные и бедные, но в подавляющем большинстве народ, ограбленный оккупантами бедствовал до немыслимого, все голодали.
… Через три месяца, зимой, мы ещё раз проедем через Берестяное. Дома были сожжены карателями, одиноко торчали трубы печей. Люди ютились в сырых нетопленных землянках, засыпанных снегом. Многие без памяти метались в «жару» от сыпного тифа. Наших приветливых хозяек мы не смогли найти.
Второй день мы отдыхаем, после длинного пути и ежедневных боёв. Старшина роты Петро Туринок после обхода взводов и проверки, как идёт ремонт обозного имущества, блаженствует на плетёной качалке. Ротный Пётр Ярославцев и комвзвода Миша Журко, зашедший в гости, склонились над шахматной доской. Из кухни доносится смех Люси и радистов Николая и Василя. Они не столько помогают готовить, сколько мешают и поедают огромное количество пирожков с салом из бандеровской муки. Радисты в любое время готовы «повеселиться», в смысле хорошо поесть. Завтра первый батальон и кавэскадрон снова уходит в поход.
* * *
… Проклятое урочище под названием «Чёртово болото» обнаружило себя пулемётными очередями. Капитан Крючков отдаёт команду нашей роте разворачиваться к бою левее дороги, по которой ехали. Соскочив с коней и повозок, мы бросились в обход захлёбывающемуся пулемёту. Метров через сто нас прижимают к земле ещё два пулемёта, неожиданно вынырнувшие из-за невысокого бугра среди толстых сосен. Лежим за торча-щими стволами деревьев и короткими очередями строчим по огневым всплескам врага. Они прозевали нас, допустив так близко, и теперь стреляют не переставая. До них метров двадцать. Деревья не дают забросать их гранатами. Очередь «станкача» дятлом стучит по дереву, за которым, высунув автоматы, лежим с Сашей Матвеевым. Интуитивно прижимаю голову к земле.
– Ты жив? – тревожно дотрагивается до меня Саша, – чуешь, однако, один пулемёт замолчал и задрался вверх. Сейчас у «максима» кончится лента, надо брать их, а то они с перепугу пристреляются к нам.
Саша Матвеев, Пётр Ярославцев, Миша Журко, Федя Волков, Артём Кокжаев бросаемся на замолкший пулемёт на бугре. Нас человек пятнадцать, другие растеклись дальше по лесу. В рукопашной – диски автоматов опустели – идут в ход приклады и кулаки. У меня в руках откуда-то оказывается карабин. В окопе и на том склоне холма с дюжину распластанных вражьих тел. Один сидит на дне ячейки в немецком френче с высоко вверх задранными руками.
– Не убивайте, не убивайте… – кричит он по-русски.
Переводим дух и меняем диски автоматов. Мы захватили станковый пулемёт «максим» и ручной «шкода». Несколько метров не добежал до окопа «Усач» из казачков, приведённый к нам под Винницей, его так и звали «Усачём», имя, к сожалению, не запомнилось. Ещё кто-то из наших лежит убитый внизу у склона, широко раскинув руки, обнимая землю родную…
Вдруг Федя Волков вскрикивает:
– Хлопцы, кто это за нами идёт? – он быстро спускается вниз навстречу приближающейся большой вооружённой толпе. Он неожиданно останавливается и пятясь назад кричит: – Стреляйте! Это же бандеровцы!
Нам ещё не верится, как сзади нас оказались националисты? Почему они идут молча? Может это капитан Крючков послал нам на помощь эскадронцев? И как стрелять в молча идущих людей? Почему они молчат?
Кто-то быстро спрашивает пленного:
– Weк ist du? Кто ты?
– Туркмен я! Бежал из фашистского восточного легиона к партизанам, а попал не знаю куда, не убивайте, – торопится высказаться он, коверкая слова.
Раздаётся несколько винтовочных выстрелов, мимо нас свистят пули. Словно подрубленное дерево валится навзничь Петро Конорезов из Казатина. На груди у него расползается кровавое пятно. В стороне начинается сильная перестрелка.
Доносится голос словака Гриши Гощака:
– Браты! Бейте по мне! Я в засаде!
Он стоял высокий, красивый, окружённый копошившимися около него врагами, и бил их по головам прикладом пулемёта, перехваченного за ствол. Мы открыли вкруговую бешенный огонь из автоматов. В Гришу мы не могли стрелять. И мы не успели добежать к нему на помощь. Раздался сильный взрыв противотанковой гранаты – бандитов разметало во все стороны. Не стало и Гриши Гощака, словацкого лётчика-партизана. Сказочным богатырём с железной палицей в руках, разящим врага остался в нашей памяти побратим Гриша.
Эта мужественная смерть партизана ошеломила бандеровцев. Они опомнились только тогда, когда мы прорвали окружавшее нас кольцо и побежали через лес. Артём Кокжаев гнал впереди себя бывшего легионера. Федя Волков, закинув винтовку за плечи, тащил в руке «шкодобский» пулемёт. Петро Гуринок захватил затвор «максима», который без него стал безвредной игрушкой.
Огонь бандитов усилился. Щепки, отколотые пулями от де¬ревьев, летели во все стороны, били по лицу. Но всё больше деревьев заслоняли нас. Бандеровцы почему-то не преследовали. Положили мы их несколько десятков. Но погибли четыре наших боевых друга.
С печалью в сердце возвращались мы в село Берестяное, где оставался штаб и второй батальон. В кавэскадроне и третьей роте в бою погибло ещё десять товарищей.
– Совсем недалеко оставалось идти Грише Гощаку до своей родины Словакии, – грустно выдавил Пётр Ярославцев, – как об этом расскажет родным его земляк Павел Гривик.
От захваченного нами пленного узнали, что напоролись на укреплённый центр националистов, в котором базировалось свыше двух тысяч бандеровцев.
– Жаль всё-таки, что не захватили станковый «максим», – сожалел теперь Петро Туринок – любитель трофеев.
– Скажи спасибо, что вырвались из мешка, они ведь, однако, живьём хотели нас взять, – хмуро отозвался Саша Матвеев.
– Точно, – поддерживает Федя Волков, – поэтому они и не стреляли сначала, думали, что мы испугаемся их количества и сдадимся без боя на милость победителя. Не на тех нарвались!
– Ты, Туринок, не печалься про станковый пулемёт, – вступает в разговор Миша Журко, – во-первых, бандеровцы уже стрелять из него не смогут, а он у них единственный был – сознался пленный. – во-вторых, обозники из батальона Балицкого уже полгода таскают с собой «максим» без затвора, они тебе за затвор корову отдадут.
– Зачем мне корова? – возмущённо вспыхивает Петро.
– Чудак ты, Петро, хоть и старшина. Корову отдашь мне, а я на любом хуторе поменяю на бочку пива или бидон первака, и половину дам тебе, по рукам?
Петро Туринок молча показывает дулю.
Следующим утром на Берестяное налетает фрицевский «костыль». Долго кружит над деревней и начинает беспорядочно сбрасывать кассетные бомбы. У нас распоряжение: «по самолётам не стрелять, по улице не бродить, тщательно спрятать и замаскировать все повозки, тачанки и, главное, коней разместить по сараям и в хлевах, никак себя не обнаруживать. Разведывательный полёт «костыля» явно дело рук бандеровцев, сообщивших немцам о нашем появлении. Фриц улетел, разрушив бомбой угол дома; люди не пострадали. Больше он не появляется, и «юнкерсы» не налетают – значит ничего не заметил. Или за штурвалом опять сидел антифашист, как когда-то наш погибший друг Гриша Гощак.
Командование соединением приняло решение перейти на стоянку в лес, чтобы не допустить случайных жертв среди мирного населения. Стояла поздняя золотая осень. Грело солнышко. В лесу было хорошо и по-домашнему уютно. Мы стали лесными жителями. Прожили в культурном доме несколько дней и потянуло снова в лес на природу. Расположились ротами так, что можно держать круговую оборону и вместе с тем защищать участок обороны всего соединения. Лес большей частью сосновый, но не высокий строевой, а раскидистый с корявыми толстыми ветвями, под одним деревом размещается целый взвод, как будто под баобабом. Никто не роет землянки, даже не строят шалаши. Днём совсем тепло, а ночью под шинелью тоже спится нормально. Засиживаться здесь долго не будем.
Недалеко от нас находится отряд полковника Медведева Дмитрия Николаевича – это наши омсбоновцы. Урочище, где они стояли, называлось Лопатень. У них такой же благоустроенный лагерь с полсотней землянок, обтянутых парашютами, как на нашей Лысой горе. Они уже шестнадцать месяцев в тылу противника. Кстати, основная группа их десантировалась километрах в тридцати по прямой от Лысой горы. Их задача – разведка города Ровно, объявленного гитлеровцами «столицей», нашей задачей – до ухода в рейд – был Киев.
Сидим у вечернего костра. Туринок с удовольствием помешивает ложкой в котелках, стоящих на угольях. Доносится вкусный запах тушёной картошки и сала. Рассказываем военные побасенки и истории. Мимо проходят Вася Куликов – знаменосец отряда и Паша Калганов, мой земляк. Паша останавливается, поводит носом, залезает ложкой в котелок и морщится.
– Опять старое сало топите. Вот я сейчас был у «медведевцев», заходил к друзьям испанцам из первого полка, – Калганов повёртывается ко мне, – ты ведь тоже из первого, Риваса, наверное, знаешь? – не дожидаясь ответа, продолжает: – так вот же, умеют жить европейцы, не то что вы, варвары. Там угостили меня молодой картошкой, но с чем? В жизни не догадаетесь! С курятиной или фазаном, одним словом с дичью! А у вас всё свинячье сало.
Вокруг костра раздаётся дружный смех. Смешливый, весёлый Паша тоже хохочет и вдруг останавливается.
– Хлопцы, а что мы смеёмся?
– Ты ел тушёную лягушатину, а не курятину, – сквозь смех ответил Вася Вернигоров, – нас уже угощали, но предупредили заранее, а ты лезешь в котелок не спросясь, вот у тебя и получился «фазан» тушёный…
Паша на мгновение удивлённо открывает рот… и заливается смехом.
– А вкусно было, право вкусно! Ещё схожу, перепробую заново.
* * *
Сегодня седьмое ноября – празднуем двадцать шестую годовщину Октябрьской революции. Этот прошедший год был переломным в ходе войны. Германия стала перед катастрофой, все надеялись, что в следующем году отпразднуем Победу.
После полудня Виктор Александрович Карасёв, Михаил Иванович Филоненко, Ефим Александрович Ободовский, Алексей Николаевич Ботян и ещё другие командиры в сопровождении конной охраны уехали, по приглашению полковника Медведева, к ним в Лопатень на праздники.
Вечером Вася Румак – помощник командира хозроты Исаева, с десятью повозками собрался ехать за сеном на луг возле Берестян, где ребята на днях накосили траву. Антон Скавронский забыл у нашей хозяйки ящик с выстиранным и выглаженным бельём. Попросил у комбата Крючкова, дежурного по отряду, разрешения попутно с Румаком съездить в Берестяное.
Верхового коня не стал брать, а подсел на первые дроги к Васе Румаку. Когда подъезжали к селу, стало совсем темно.
– Как же вы в темноте соберёте сено?
– Охапками, оно у нас уже в копнах, – откликается Вася и неожиданно толкает меня в спину локтем, – повернись, что это за шкеты над лесом?
В стороне от нас, низко над деревьями, примерно по дороге из Берестян на Цумань одна за другой вспыхивают светло-зелёные ракеты. Эта картина знакома по Кавказскому фронту.
– Вася, слезай, приехали! Там фрицы!
Обоз за нами останавливается. Решаем с Васей Румаком вдвоём идти в разведку в Берестяное. Предупреждаем ребят, что, если услышат стрельбу, и мы вскоре не появимся, пусть скачут в лагерь и обо всём доложат.
Вставляем в гранаты запалы, со мной неразлучная противотанковая, и уходим в темноту. Пробираемся без дороги к середине деревни со стороны огородов. Тут наверняка часовых нет. Последние десятки метров до строений ползем между грядок. Наш дом, где мы жили, на другом конце села, у кладбища.
– Вася, – шепчу ему, – ваш дом, где стояли, далеко?
– Нет, но на той стороне улицы, не пройдёшь к нему.
Подползаем к изгороди. Громко слышится смех и чужая речь во дворе усадьбы. По голосам и шуму там человек десять-пятнадцать. Фыркают и бьют копытами о жерди кони.
– О чём они говорят? – дышит в ухо Вася.
Стыдно признаться, но я понимаю с пятого на десятое, уж очень быстро они тараторят. Впервые ругаю себя, что плохо учил немецкий в школе, а в институте перешёл на английский». В нашей 110-й московской школе лет тридцать преподавала немецкий язык одна и та же учительница, как мы к ней и к её предмету относились, видно из песенки, которую про неё сложи¬ли ещё гимназисты до революции; передавалась она из класса в класс «по наследству»:
«Двери настежь отворяются
Кримхильда Карловна является.
В сиреневом халате
И в башмаках на вате…»
Это мне вспоминается в десяти метрах от фрицев. Хотелось бросить в них противотанковую гранату, но этого делать нельзя. Немцы не должны знать, что обнаружены партизанами. Пусть ведут себя беспечно – завтра мы их больше уложим. Всё же из их гомона разбираю, что они ждут подхода ещё каких-то эсэсманов из Киверцов и рано утром двинутся на партизан «выкуривать из леса русского медведя», речь, по всей вероятности, идёт об отряде Медведева.
– Расскажу после, – также одними губами отвечаю ему, – пойдём посмотрим в других дворах, надо посчитать сколько их понаехало в Берестяное.
Через полчаса, полазив по задворкам, не обнаруженные, мы направляемся к нашему обозу. Пo нашим подсчётам только в селе их не меньше двух тысяч – это крупная карательная экспедиция. В одном дворе заметили пушку и большой миномёт.
Отойдя в сторону от села, бросаемся бегом к нашим повозкам. Ребята сгрудились в кучу и курят в рукава.
– Мы уже начали беспокоиться о вас, – ворчит бронебойщик Иван Светельский, – два часа ждём.
Действительно, мои трофейные светящиеся «цилиндры» остановились на восьми. Надо торопиться. Кони и повозки уже раз¬вёрнуты в обратную сторону, садимся и налегке рысью скачем в свой лагерь. Кони как бы почуяв нашу тревогу бегут сами, без понукания.
Докладываем обо всём, что видели и слышали, комбату Крючкову. Наше верховное командование ещё не вернулось от Медведева. Комбата с его маленькой трубочкой ничем не удивишь.
Для начала он говорит нам:
– А ну-ка, дыхните на меня по очереди?
Мы дышим в полный «голос» и смеемся, нас это не обижает, потому что за нами ни грамма вина.
– Считайте мой вопрос шуткой. Так, значит завтра намечается большой сабантуй. Он тут же вызывает командира эскадрона Бориса Салеймонова и просит его с группой конников немедленно ехать в лагерь полковника Медведева – до них рукой подать – и доложить о прибытии карателей в село Берестяное. Медведев об этом потом напишет в книге «Сильные духом».
Часов в десять утра у «медведевцев» начинается бой. Место их расположения выдал предатель, но не совсем точно. Шальные пули просвистывают и над нашими головами. Мы занимаем круговую оборону. Кони и повозки попрятаны от пуль между невысокими пригорками, под раскидистыми соснами.
Над лесом появляется «костыль». Он делает разворот над расположением нашей роты. Видно заметил плохо замаскированные дроги или беспокоящихся коней. Бросает три бомбы. Пётр Ярославцев вылетает из повозки, где по привычке спал, прямо в канаву. Потом он скажет, что сделал это нарочно, но мы-то видели, что его выкинуло взрывной волной. Мне ложиться не хочется, и я хожу вокруг сосны, прячась от «костыля» и падающих бомб. Он еще делает круг и скидывает несколько бомб или мин.
Осколками тяжело в живот ранят Семёна, который ходил со мной на последнее задание, и ещё двух ребят. Нина Рогачёва тут же накладывает им повязки, ей помогает медсестра Люба Власенко. Семёна на плащ-палатке сразу несут на операцию в санчасть, у нас теперь несколько хирургов из бывших военнопленных.
Слышу голос Саши Матвеева, который что-то рассказывает Николаю Тернюку и Васе Вернигорову:
– В атаку нужно всегда впереди пускать Марата, в бою на «Чёртовом болоте» он так образно матюкался, когда подымал нас на пулемёты, что мы все перепугались и без оглядки бросились вперёд.
Радисты смеются и не верят этому. Я тоже не верю, по крайней мере совершенно не помню, чтобы ругался.
Время тянется словно на костылях. Стрельба их автоматов то усиливается, то затихает, иногда доносятся гул от криков «ура». Непрерывно долбят фрицевские пушки и миномёты. У карателей боеприпасов навалом, чего нельзя сказать про «медведевцев» – они давно не принимали самолёты, мы тоже в рейде поизрасходовались.