Юана Фокс
Средневековые сказки
– Оттого и стремятся они сделать серую жизнь свою ярче хотя бы на ширину тонких полосочек, тяжким трудом добывая цветное мулине! – резонно ответил шут и тихо добавил графу: – Они хоть и грубые, да ласковые!
Тот усмехнулся:
– А не скажите, матушка, среди этих грубых девок, как вы изволили выразиться, попадаются очень даже отёсанные и прехорошенькие! – кошачьим огоньком блеснули глаза юного графа.
– Фи, Готлиб-Ян, как не гадко! – нарочито скривилась Анна и махнула рукой: – Не будем об этом!
– А что, много в деревне твоей хорошеньких крестьяночек, Енотская морда? – не унимался подрастающий господин.
– Да есть, есть, как же без них! – криво усмехнулся шут, не отрываясь от рукоделия, и покосился на подростка. – Достаточно и юных невест, только и ждущих сеньора, готового воспользоваться своим исключительным правом…
– Енот! – очнувшись, крикнула Анна. – Ты перегибаешь палку! Мой сын ещё слишком юн для подобных богопротивных разговоров!
– Матушка, он не сказал ничего особенного! Разве же он говорит не о законом закрепленном праве сеньора…
– Доброе утро, матушка! – чудесный голосок остановил слишком далеко зашедших в словоблудии шута и господина. Все головы обернулись к Марихен.
– Доброе утро, дочь моя! Что-то ты бледна, моя маленькая графиня!
– Я не очень хорошо спала! Доброе утро, любезный братец!
– Доброе утро, любезная сестрица! – и дети поцеловались под довольным взглядом матери.
– А, Енот, и ты здесь… – как-то вдруг смутилась, порозовев, девочка, и мать с неприятным удивлением отметила это смущение: «Что бы вдруг такое с ней?»
– Осанна вашей красоте! – вскочил карлик и с поклоном протянул Марихен цветные верёвочки. – Я исполнил ваше желание, а любое из них свято для меня!
– Ах ты моя радость! Есть ли что-то, чем ты не владеешь?
И внимательный взор матери поймал, какими затаённо нежными взглядами они обменялись. «Что за чушь?» – пронеслось в её голове, но она списала всё на чуткость души обоих. Ведь как не отозваться сердцу на красоту и кротость её дочери и доброту и понимание шута! «Они же оба просто дети!» – успокоила она себя мыслью и встала:
– Ну что ж, друзья мои, к столу!
* * *
Со времени ночных сетований Анны прошло уже больше четырёх месяцев. Близилось пятнадцатилетие Готлиба-Яна и, значит, его отъезд в университет. Благодаря стараниям учёных преподавателей, он был вполне к этому готов, но сердце матери болело – готова ли душа расстаться с родным гнездом, с родовым замком и поместьем, с матушкой и сестрой, без которых он не прожил и дня в короткой своей жизни? И пуще того, беспокойно присматривалась она, не увезёт ли её мальчик злобы в сердце, затаённой обиды на мать за следование советам шута и легкомысленное вдовство? И чем дальше, тем с большим облегчением отмечала она, что проныра Енот не обманул, пообещав исправить дело, излечив страдание и злобу в сердце мальчика. Она не знала, что и как сделал мудрый скоморох, но вся исполнилась благодарностью к нему, видя, как любимое дитя её переменилось. Маленький граф и в самом деле стал спокоен и мечтателен, гордыня его и злословие растворились в добрых беседах с шутом. Он больше не бил безответного Локи и не отдавал бессмысленно жестоких приказаний слугам, охотнее участвовал в забавах матери и даже почти уже признал её право на повторное замужество. Но особенно ласков стал юный граф с Енотом, а однажды воскликнул однажды:
– Он обижен природой, но то весьма щедро компенсировал ему наш добрый Господь, наделив удивительным умом и чутким сердцем!
Счастливая мать нарадоваться не могла таким переменам в единственном наследнике и всячески обхаживала Енота: выделила ему особую превосходную комнату, где всё было специально по его росту обустроено, позволила в любое время находиться где угодно (кроме, конечно, господских покоев, куда он был обязан являться по приказанию), и говорить едва ли не всё, что заблагорассудится, и даже пить не скрываясь, отчего Енот, порой теряя чувство меры, становился и вовсе развязен. Но восторженная хозяйка этого будто не замечала и на редкие робкие замечания слуг о поведении шута горячо отвечала: «Я даровала ему право быть самим собой в этом замке! Он наставил на путь истинный сына моего лучше любого пастора и за это пусть делает, что заблагорассудится, а возможно, и больше!»
Однако ж, шута за незлобивый нрав и неистощимость на выдумки любила вся челядь, и жалобы поступали нечасто.
Так и протекала спокойная, с яркими вспышками развлечений и балов жизнь в прекрасном замке Готтен, и уж развесёлое Рождество было позади, и пятнадцатилетие Готлиба-Яна отпраздновано как подобает – пышно и с размахом. Анна с тоской наблюдала, как растаял снег, вернулись перелётные птицы… Естественное течение жизни принесло всю её семью к весне. Замок будто проснулся, и огромный сад у стен его распахнул глаза, умытый безудержно счастливыми ливнями. Слуги резво сновали туда-сюда по всем комнатам, собирая молодого хозяина в большую жизнь… Увы, дороги просохли, и университет готов был раскрыть объятия новым птенцам родовитых и знатных гнёзд. Весь двор печалился с графинями, а граф держался как и положено истинному наследнику благородного имени Готтен – сурово и мужественно, лишь иногда тайком вздыхая, когда, как он считал, никто не видит. Но зоркие глаза вездесущего шута подмечали и это. Однако ж он ничем не выдавал, что поймал секундные слабости юного господина, и только деликатно отворачивался, опуская печальные ореховые глаза.
– Ах, ваше сиятельство, не забывайте только свою драгоценную матушку, терзающую сердце своё беспрестанной тревогой за вас! – говорил он, и Его сиятельство лишь сурово кивал головой, устремляя взгляд вперёд. Будто непосредственно в своё славное будущее.
Печальный день прощания всё же настиг обитателей замка. Несчастные графини тайком утирали слёзы, служанки откровенно плакали, слуги вздыхали – все любили мальчика. Он был капризен, порою жесток, но временами как-то неуклюже добр, и все помнили, каким ласковым и нежным ребёнком был их маленький граф, и понимали, что он просто переживает гибель отца, защищавшего их же, свою чернь.
А шут вытворял свои шутки, прыгал и кричал так, что даже решивший быть суровым граф не мог сдержать хохота.
– Ты просто невыносим, мой ужасный jester! – кричал он, и его била то ли дрожь, то ли смех.
Огромное поместье, оставшись без любимого наследника, словно вздохнуло и замерло в недоумении. Слуги толклись взад-вперёд, будто не понимая, что им делать и как ходить. Графини утешали друг друга, договаривались не плакать, но тут же обе этот договор нарушали, заливаясь слезами.
– Право же, – удивлённо восклицал шут, – сезон дождей позади, все живы, а два прекрасных лица так мокры, что я, пожалуй, поищу зонт, как бы меня не залило!
И, обернувшись к дверям, звонил в бубенчики на своём колпаке:
– Эй, слуги, несите тряпки и зовите каменщиков! Здесь так сыро, что придётся перестилать полы!
Графини грустно улыбались стараниям Енота, но плакать не переставали.
Вечером они уселись друг против друга в саду и, тихо вздыхая, слушали грустные любовные баллады шута Кристиана. Он выводил их сладким, кристально-мелодичным голосом, не похожим ни на мужской, ни на женский.
– Должно быть, так поют святые бесполые ангелы! – шептала маленькая графиня, нежно улыбаясь.
* * *
Некоторое время спустя дамам фон Готтен гонец доставил письмо от сына и брата, в котором Готлиб-Ян умолял их не беспокоиться понапрасну о нём, уверяя двух дорогих созданий в своей сохранности и довольстве. Это развеяло тоску графинь, они повеселели, и госпожа Анна решила собрать пышный бал в честь святого Иоганна, и хотела всенепременно видеть на нём заезжего князя – поляка Вацлава Ксешинского, о котором уже была наслышана от знатных соседок как об отменном красавце и кавалере самой благородной крови.
– А это должно быть очень интересным! Я ещё никогда не видала польских князей! – говорила Анна дочери, и та как-то вяло соглашалась.
– Да что с тобой, дитя моё? – вопрошала мать, заглядывая Марии в глаза.
– Ах, сударыня, у барышни модная юношеская меланхолия! – закатывал к потолку глаза Кристиан, на что Анна сердито взмахивала белой холёной рукой:
– Пошел прочь, гадкий шут!
– Нет-нет, мама, он останется! – вскидывалась Марихен, но тут же смущалась.
– Нет, он уйдёт! – настаивала, сердясь, Анна.
– Как изволит сударыня! – кланялся карлик, нехорошо улыбаясь. – Поеду на охоту травить крыс! Эй, конь мой верный! – щёлкал он пальцами, и Локи, весело виляя хвостом, подбегал к нему, лизал в лицо, подгибал мосластые ноги, и шут уезжал на доге, крича:
– Ату его, ату!!!
Анна провожала его взглядом и восклицала:
– Как же он стал дерзок и непочтителен! Бесспорно, шут должен быть остёр на язык, но ведь не настолько!
– Мама, он же ничего не сделал! – тихо качала головой Марихен и грустно смотрела вслед карлику на собаке.
– Не пойму, что ты его защищаешь! – говорила Анна, внимательно присматриваясь к дочери. – Это же просто игрушка, шут!
– Но ведь он живой! Он не может быть игрушкой! – возражала дочь, и графиня всё больше хмурилась.
– Что ты имеешь в виду? И что с тобой творится, в конце концов?! Отвечай, почему ты вся вскидываешься и краснеешь, когда этот маленький негодяй появляется в этом зале по утрам? – на возвышенных тонах спросила Анна, и девочка неожиданно всхлипнула и залилась слезами.
– Я люблю его, мама! – и закрыла лицо руками.
– Что?.. – только и смогла прошептать Анна. Её словно громом поразило. Она подозревала что-то, но чтобы так!..
– Да как ты смеешь?! – не выдержав, крикнула она. – Ты, графиня крови, носящая фамилию Готтен! О чём ты говоришь? Я велю казнить мерзавца! Что он тебе наплёл, чем опоил?!
Девочка безудержно рыдала, сердце матери размякло от её слез, и она опустилась в кресло.
– Но как же так, дочка? – тихо проговорила она. – Да ведь он карлик, ущербное создание, урод! Он шут, просто вещь! – Анна обхватила голову руками и надолго замолчала. Тишину нарушали только жалкие всхлипывания виноватой Марихен.
– Но он добрый и умный, мама, а поёт словно ангел! – подняла припухшее лицо девочка, но наткнулась на такой болезненно-сердитый взгляд, что снова разрыдалась, низко опустив голову.
– Я велю высечь это маленькое чудовище и отошлю в монастырь! – решительно поднялась Анна. – А ты отправляйся в свою комнату и до бала не показывайся!
– Мама, не надо! Не бей его, он этого не выдержит! – с криком побежала за ней Марихен, но та решительно шла вперед, даже не оборачиваясь:
– Я велела тебе удалиться, разве непонятно?!
– Мама, умоляю тебя!
– Томас, закрой юную госпожу в её комнате! – бросила графиня стражнику на ходу, и тот почтительно, но сильно взял Марию за локоть:
– Извольте, сударыня!
Марию это очень сильно задело, и она резко выпрямилась:
– Пошёл прочь, болван! Не смей касаться графини Готтен!
Гордо повернувшись, почти бегом удалилась в спальню. За её спиной в замке повернулся ключ.
– Она убьёт его! – простонала девушка и, упав лицом на роскошную кровать, залилась бессильными слезами. Так горько ей приходилось плакать лишь однажды – когда гонец принес известие с поля сражения о гибели её благородного отца, графа Фридриха-Анжея Готтена…
– Госпожа Мария-Францина! Сударыня! – тихо потрясла её за плечи служанка, и Марихен резко открыла глаза.
– Ах, я спала? – удивлённо посмотрела она на девушку. – Что ты здесь делаешь?
– Ваша матушка прислала меня одеть вас, приготовить к балу!
– А где шут? – беспокойно воскликнула Марихен, вспомнив всё и страшно испугавшись за малыша.
– С ним всё в порядке, сударыня, мы, слуги, спрятали его в кухонном шкафу, и гнев вашей матушки уже прошёл! – лукаво прощебетала девушка, раскладывая роскошное лиловое платье на кровати. – А можно ли узнать, что так рассердило госпожу Анну-Гертруду? Она хотела немедленно отправить в монастырь бедняжку Енота и называла мерзким вероломным змеем, вползающим в святыню!
– Это не твоё дело! – строго оборвала её Мария. – Исполняй свои обязанности. – «С ним все в порядке, ах, благодарю тебя, Господи!»
* * *
В тот вечер Анна-Гертруда Готтен задала воистину великолепный бал! Столы ломились от великолепных яств и угощений – дичь из благословенных графских лесов, оленина на вертелах, невиданные заморские фрукты, превосходные французские вина, восточные сладости и прочие лакомства удивляли взор и услаждали желудок. Множество гостей, один знатнее другого, восхищались гостеприимством и щедростью прекрасной хозяйки, её красотой и богатством. Благородных господ развлекали развесёлые акробаты и трубадуры в пёстрых лохмотьях. Ведь что такое наряд акробата рядом с пышным платьем господина? Лохмотья, только и всего!
Марихен беспокойно выискивала глазами среди стройных ловкачей маленького Енота, но его нигде не было… «Боже мой, неужели же мать нашла его!» – обдало холодом молодую графиню, и она глубоко вздохнула, набираясь храбрости спросить о нём у матери, но её опередила соседка-герцогиня, часто бывавшая на светских вечерах Готтен:
– А где же ваша крошка-шут, моя дорогая графиня? Он был так забавен и остёр на язычок!
– Он нездоров, милая Энастази! Такая жалость, и ведь именно сейчас, когда был бы так кстати!
Мария вздрогнула от этих слов, и пристально всмотрелась в беззаботное лицо матери, пытаясь понять, правду ли та говорит или просто отговаривается.
Сидя за пиршественным столом, Мария совсем не могла есть, напряжённо держалась и невидящими глазами следила за ловкими движениями акробатов. Ей хотелось как можно скорее уйти, обежать весь огромный замок, найти шута и убедиться самой, что с ним действительно всё в порядке и он жив. «Нет, мама не может его казнить! Он ведь ничего не сделал!» – и, резко вздрогнув, уронила вилку – её будто кто-то тронул за колено маленькой рукой. Она поспешно наклонилась, заглянув под стол: у её ног радостно улыбался вдрызг разукрашенный Енот.
– Ты здесь! – ахнула Марихен, торопливо обняв шута, и, дабы не привлекать внимания, выпрямилась с вилкой в руке. Радостные мысли роем закружились в её голове: «Ах, сумасшедший, он пробрался в пиршественный зал, нашёл способ дать знать, что он цел и невредим!» Минут десять она сидела как на горячих иголках, не зная, что предпринять.
– Госпожа, вы так чудесны, что я не могу смотреть только на кончики ваших ножек, я выхожу! – наконец услышала она громкий шёпот из-под стола, и в следующий миг раздался визг – дама, сидевшая рядом с Марихен, подпрыгнула на месте, а за её спиной возникло маленькое чудовище – выбеленное личико, кроваво-алые губы, разлохмаченные длинные волосы и какое-то странное рубище заставили всех забыть о еде и разговорах – гости во главе с хозяйкой застыли с открытыми ртами. Даже трубадуры и акробаты остекленели, тишина установилась кристальная.
– Призрак замка Готтен приветствует вас, господа! – прокричал гадкий шут и, развязно потянувшись, взял яблоко со стола прямо через локоть Анны. Первой не выдержала Марихен, дико расхохотавшись. Это было весьма непристойно для девушки её положения, но напряжение последних дней дало о себе знать таким неожиданным образом.
– Мария-Францина! – одёрнула её мать, строго глянув, и она притихла.
– Довольно мило! – заявил шут с набитым яблоком ртом и уселся прямо на пол у ног Анны: – Продолжайте или господа заскучают! – хозяйски махнул он акробатам и бросил недогрызенный плод на паркет.
– Боже, Анна, дорогая, продайте мне это гадкое создание! Я дам вам хорошую цену! – воскликнула дама, что была напугана первой.
– Дорогая Джеральдина, я бы и сама рада избавиться от него, но ведь призраки не продаются, тут скорее нужно послать за священником! – невинно развела руками графиня и рассмеялась.
– Как знать, сударыня, возможно, я бы и перешёл к вам, но увы, призраки, как и крестьяне, не выбирают, какой силе им подчиняться! И тоже бывают голодны! – при этом карлик стянул со стола целую куропатку, отошёл на шаг, сел как на диван на подбежавшего Локи и, не забывая делиться, быстро приговорил её всю. Гости веселились, наблюдая за шутовско-собачьей трапезой. Доев, Енот встал, на руках пробежал в круг танцующих акробаток и принялся ловко отплясывать и метаться среди них, размахивая рваными рукавами, чем удвоил сходство с ночным кошмаром, к тому же завывающим дурным голосом. Веселье возобновилось, набирая обороты – посуда звенела, гости смеялись, вино лилось рекой. Сердце Анны потеплело, и она благосклонно приняла настойчивые ухаживания молодого польского князя, её знатного гостя Вацлава Ксешинского. Князю едва минуло тридцать пять, он был элегантен, острослов и редкостно хорош собой. Он не уставая весь вечер восхищался красотой и умом графини и даже дошёл до намёков об объединении их фамилий… Но практичная и расчётливая Анна-Гертруда не растаяла, и мысли её выстроились стройной цепочкой несколько в ином направлении:
– Ах, мой милый князь, в своей красоте я не сомневаюсь. Но ведь были времена, когда я блистала юностью, подобно утренней росе на райских лепестках, и стоит вам обратить взор на прелестный цветочек – мою дочь, и вы сами поймёте, насколько хороша была я!
Князь Вацлав с интересом перевёл взгляд в указанном направлении, и Анна довольно улыбнулась – скорее отдать девочку замуж, отправить хозяйкой в польское княжество с молодым и полным сил красавцем-мужем и выбить вон из её светлой головки этот бред с шутом!
– Да, невозможно не признать, ваша дочь хороша, как ангел! – не отрывая жадного взгляда, произнёс князь, и Анна довольно улыбнулась – всё будет так, как она задумала! Не будь она Анна-Гертруда Вершбен, графиня Готтен!
* * *
– Дочка, как ты находишь нашего милого князя Вацлава? – словно невзначай обронила Анна, болтая по-женски после очередного его посещения.
– Он как будто бы очень мил… но бывает у нас слишком часто, – тихо ответила Марихен, отведя взгляд. Она догадывалась о «коварных» замыслах матери.
– Пришёл барон пешком с мешком, – вполголоса завёл сидевший в кресле Енот, и Анна вспылила:
– Ты снова забываешься, шут! – воскликнула она. – Что это за намёк? С каким ещё мешком? Князь Ксешинский очень богат и знатен, не в пример тебе!
– О чём вы, сударыня? Я вас решительно не понимаю! – поднял невинные ореховые глаза шут. – Это просто дурацкая песенка слабоумного! А князь и верно диковинно хорош! – изломал гордое лицо, подражая князю. Марихен прыснула в платочек и обменялась с Енотом ласковым взглядом.
– Пошёл вон, – спокойно махнула рукой графиня, точно зная, что карлик не послушается. Тот, и правда, только встал и прошёл в угол, насвистывая, будто сам решил прогуляться. – Дочь моя, я должна сообщить тебе весьма радостную новость, – начала Анна, перестав замечать несносного человечка. – Я намерена объявить о вашей с князем помолвке через неделю, на праздновании твоего пятнадцатилетия.
При этих словах девушка смертельно побледнела и сжала губы, а шут перестал свистеть и с отчаяньем посмотрел на хозяйку. Однако же оба быстро взяли себя в руки, Марихен встала и поклонилась матери, не поднимая глаз:
– На всё ваша святая воля, матушка! Позвольте мне удалиться!
– Иди… и хорошенько подумай, это ведь превосходная партия, князь делает нам честь!
– Да-да, матушка, я понимаю! Прошу меня извинить! – и девочка почти бегом выскочила из комнаты.
– Побежала оплакивать свою радость! – воскликнул Енот, хлопнув в ладошки. – Ах, как она счастлива вашему мудрому решению.
– Я, кажется, велела тебе пойти прочь! – страдальчески сморщилась Анна.
Только его поганых замечаний ей сейчас не хватает! Она и без мерзавца-шута отлично понимает, что заставляет девочку страдать, но как же по-другому? Дурочка не понимает своего счастья. А в объятиях молодого красавца-мужа она вмиг забудет о несчастном уродце-шуте! Анна покачала головой, глядя вслед удаляющемуся карлику. Господи, да что же можно было найти в этом ущербном создании? В четырнадцать лет, когда должны были бы грезиться романтические рыцари, её глупая дочь влюбилась в это… это… да просто определения не подобрать! Бред, нечеловеческий бред! Нет, с этим нужно покончить и как можно скорее! Ах, знал бы Готлиб-Ян, что бы он на это сказал? Как там её бедный мальчик один, без единого родного существа вокруг? Анна тяжело вздохнула, поднимаясь – сколько всего сразу свалилось на её хрупкие плечи! Перекрестилась, глядя на распятие над камином: «Ничего, всё образуется!»
– Ах, муж мой, ну почему ты оставил меня так рано! Наши дети выросли, и скоро мне ждать внуков, а тебя… А ты смотришь на нас с небес, так посмотри же, что натворила твоя недостойная дочь! Прости ей, она такой ребёнок. Дурочка сама не понимает, что делает! Помоги мне, ох, помоги же мне… – и тяжкие слёзы покатились по её щекам.
– Госпожа… – испуганно прошептала служанка, пробравшись на цыпочках в зал.
– Что тебе, негодная? – резко повернулась графиня, даже не думая прятать слёзы.
– Ваше сиятельство велели мне, если что-нибудь замечу, сразу бежать и докладывать…
– Что? Говори быстро!
– В саду ваш шут и ваша дочь… Они шептались под кустами роз! – и девушка сделала такие испуганные глаза, будто сообщила вовсе бог знает что.
– Да? Ты свободна! Заметишь ещё что-нибудь – доложишь!
– Слушаюсь, ваше сиятельство! – и вмиг исчезла.
«Так-так, как это ни некрасиво, но я должна пойти и вспугнуть несносную парочку! Господи, на что мне приходится идти!» – и Анна, перекрестившись, накинула шаль, утёрла слёзы и вышла.
– …она это придумала! – донеслось до ушей тихо подошедшей графини всхлипывание Марихен. – Она видит, как он мне неприятен, я его ненавижу! Но почему, почему она не вышла за него сама? Бережёт священную память отца, а я должна за это страдать!
– Ангел мой, но ведь она права! – нежно возражал шут, и Анна уловила, что он взял её дочь за руку. «Каков подлец», – подумала она, но как-то сочувственно, а не гневно.
– О чём ты Кристианхен! – неосторожно воскликнула Мария, забыв прятаться. – Я ведь люблю тебя, только тебя, слышишь?
На это шут как-то грустно вздохнул и поцеловал её пальцы. «Ах вы, дети глупые!» – ахнула Анна и решила выждать ещё немного.
– Какой ты дурак! – почти крикнула Марихен. – Дурак, раз не понимаешь, какую невозможную, неприличную честь я тебе оказала! Это невероятно, я и сама никак не могу взять в толк, как же я до этого опустилась, я, графиня крови Мария-Францина Готтен, влюбилась в тебя, в тебя, ничтожного карлика, шута, игрушку! – и вдруг замолчала. Потом всхлипнула пуще прежнего и простонав: – Прости меня, Кристианхен, прости безголовую! – порывисто обняла маленькое создание.
– Ну не плачь же, солнце моё, единственное моё счастье! Я умру в день твоей свадьбы! – прошептал Енот, гладя девочку по светлым локонам, и по глазастому лицу его побежали ответные слёзы.
Такими, дрожащими и всхлипывающими в объятиях друг друга, и оставила их Анна, не решившись открыться и разбить столь трогательный момент. «Что же я делаю, зачем же позволяю им впадать в эту непотребную глупость?» – смущённо думала она, поспешно ретируясь.
«А может, это правда любовь? Мне непонятная, но всё-таки любовь?» – ожгла её эта мысль так, что она даже остановилась. «Боже мой, ну и чушь! Мне, видно, пора к священнику исповедаться, раз я допускаю подобное себе в голову!» – снова перекрестилась графиня и пошла дальше. «Ничего, пусть поиграют, им недолго осталось! Слишком далеко они всё равно не зайдут, куда им при внешней несостоятельности Енота…» – и, ещё раз перекрестившись, почти вбежала в дом с криком:
– Луиза, подавай ужин!
«Только бы никто не узнал и эти проклятые слуги не разболтали. Я лично сниму голову с того, кто первый хоть намекнёт об этом за пределами замка! О Дева Мария, скорее бы уж свадьба!»
И вот день помолвки настал. Анна не могла спать всю ночь, вскочила едва забрезжил рассвет и, подняв на ноги весь замок, переходила из помещения в помещение, стараясь ничего не упустить, за всем проследить лично. У неё мелькнула было мысль, что надо бы заглянуть к дочери, посидеть, успокоить – девочка наверняка переживает, но мысль как мелькнула, так и утонула в водовороте дел. Шут ни разу не попался ей на глаза, и графиня о нём просто забыла.
Слуги сновали во все стороны, Анна едва успевала следить за ними и направлять в положенную сторону. Особенно трудно было разобраться, кто и в самом деле старается на совесть, а кто, лелея свою лень, бестолково тычется по углам, лишь бы видимость работы создать, пустить пыль в глаза госпоже графине.
Не имея опыта по части устройств событий подобного значения, Анна остро нуждалась в советчике и потому послала за семейным духовником преподобным Филиппом, надеясь найти в нём если не идейного организатора, то душевного утешителя. А большую и важнейшую часть дел поручила двум управляющим, положившись на их доброе имя (по крайней мере, воровали они не сверх допустимого, а значит, их можно было считать честными людьми). Себе же она оставила мелкие заботы вроде украшения помещений цветами, гирляндами и забавными китайскими фонариками да покрикивала на служанок, чтобы двигались живее.
Когда наконец показался святой отец, Анна просто-таки кинулась ему навстречу и горячо поцеловала его сухую, благородную старческую руку.
– Ах, отец мой, ну наконец-то! Я так нуждаюсь в вашей помощи, ведь именно сегодня я лишена душевных сил, а должна крепиться.
– Да, дочь моя! Уже сегодня твоё дитя можно будет с полным правом причислить к племени Евы, ведь она будет законной невестой, а значит, Отец Небесный получит ещё одну честную продолжательницу рода человеческого… Э-э, дитя, что я вижу? – прервал свою тираду любивший пофилософствовать отец Филипп, протягивая руку и привлекая к себе разрыдавшуюся Анну: – Что же будет, когда увидишь ты маленькую Марихен у алтаря с лицом закрытым фатой, свидетельствующей о её невинности и совершенной чистоте? – и узкие ладони ласково пробежали по волосам и дрожащей спине бедной женщины. Она пыталась что-то сказать, но слёзы душили её.
– Пойдём-ка лучше в сад, Анхен! – и добрый отец Филипп бережно повёл растерявшую величие графиню мимо удивлённых слуг. Мудрые и ласковые глаза его о многом говорили в тот момент, они видели сейчас давно прошедшие годы и Анну-невесту, вот так же залившуюся слезами во время венчания. Только намокло ещё молоденькое нежное личико под густым дымом фаты… как недавно это было, а вот уже несчастная вдова рыдает в день помолвки дочери. И будто вовсе не было этих лет…
Продолжительная беседа со святым отцом имела большой утешительный эффект, и Анна-Гертруда, успокоенная и уверенная в себе, вновь вышла к челяди и задвигала ею как пешками на шахматной доске. И тут она, бесспорно, была гроссмейстером!
* * *
А вечер удался на славу! Знатные гости, благородный красавец-жених, золотой свет сотен свечей, ломящиеся яствами столы, специально приглашённые скоморохи и акробаты, заставляющие родовитую публику забыть приличия и хохотать до упаду! Проныра Енот сновал между ними, отпуская фривольные шуточки и едкие комментарии, смысл многих из которых понимали далеко не все, и оттого они казались не совсем уместными. Но Анна Готтен хорошо знала своего подлого карлика и с трудом удерживалась от излишней жестокости, а порой и истерического смеха.
Одна лишь невеста, бедняжка Марихен, сидела подле весёлого жениха, бледная и безучастная до всего, будто неживая, опустив глаза. Был момент – мать поймала её мимолётный взгляд, брошенный на Енота, и её испугал нервный, выразительный огонь, слишком явно горящий решительностью… на что? «В тихом омуте черти водятся!» – подумала Анна и, быстро обернувшись, успела уловить какое-то скрытое движение шута, что-то вроде непонятного знака. «Да что же снова задумали мои маленькие негодяи? Они разорвут мне сердце! Поженить, скорее поженить Марию и князя, только это меня и успокоит!»
* * *
Весь период от помолвки до свадьбы Мария и Енот вели себя тихо, будто даже и не виделись. Внешне всё было так спокойно и мирно, Анна поговорила с дочерью, та вроде бы смирилась с участью, весьма завидной по мнению матери. Енот же, как и прежде, являлся каждый раз к столу верхом на Локи, беззлобно поддевал слуг и госпожу, беседовал со святым отцом – тот тоже не смог остаться равнодушным к образованному и остроумному малышу. Постепенно графиня Анна успокоилась, и тревожило ее теперь только одно – предстоящая свадьба.
* * *
– Боже, как я измучена всеми этими хлопотами! – воскликнула графиня, всплеснув руками и устало опускаясь на стул. – А ведь венчание уже завтра, слава Господу нашему и Деве Марии, пресвятой покровительнице моей дочери. Да, где она? Позови-ка мне её, Эльза! – махнула она служанке не глядя. Кажется, дочка снова загрустила, дурочка! Какое её ждёт счастье – князь так мил, так обходителен, просто мечта любой порядочной девушки!
Анна дробно постучала пальцами по подлокотнику кресла, нервно походила по комнате, ожидая дочь. Той всё не было. Устав ждать, графиня позвонила в колокольчик. На зов явилась Эльза и доложила, что госпожи Марии нигде нет… Удивлённая Анна глубоко вздохнула, стараясь взять себя в руки и не подумать бог знает что.
– Я пойду сама посмотрю! – и решительно вышла из покоев.
– Позвать ко мне шута! – крикнула она в гулкий коридор, надеясь, что он-то должен указать, где Мария-Францина. Если они ещё не вместе… Какое мучение!
Полчаса гнетущих поисков не дали никаких результатов. Анна чувствовала, что ей всё труднее становится подавить растущую болезненную тревогу. Она старалась ничего не думать и не строить никаких догадок, боясь добраться до истины… но уже почти знала, что произошло на самом деле. И одна лишь надежда, что это не так, не давала ей окончательно сломаться.
Графиня была одна в небольшой комнатке, назначение которой и самой ей не было понятно, когда вдруг прошуршали робкие шаги и тихий голос Эльзы почти шепнул за спиной:
– Госпожа графиня…
– Что тебе? – резко обернулась Анна, и глаза её с ужасом уставились на сложенный вчетверо гербовый лист в руках служанки. Та смотрела огромными испуганными глазами на свою госпожу, ставшую вдруг похожей на привидение. Анна медленно взяла из рук девушки лист, развернула его, поднесла к глазам и прочла:
«мама, умоляю, не проклинай меня, ради всего святого, только прости! Я знаю, ты никогда не позволишь, и единственно потому решилась, ведь это будет позор…»
И далее – размазанные, закапанные слезами чернильные пятна. «Дурочка, от волнения забыла поставить заглавную букву», – с нежностью подумала Анна и сама на себя поразилась – да разве теперь это важно? Превосходный почерк шута каждым словом припечатывал страшную правду:
«Добрейшая моя повелительница! Ни для кого не осталось секретом, что я и Ваша чудесная дочь, достойная своей святой матери, полюбили друг друга. Это трудно понять, ведь я ущербен, но и ваше сиятельство ценили меня как доброго друга. Тем более низок мой поступок, но всецело полагаясь на доброе понимание Вашего сердца, умоляем простить и не держать зла, омрачая светлые дни Вашего сердца. С любовью бороться невозможно, по крайней мере, дочь Ваша счастлива. Мы обвенчаемся в дальней церквушке, чужом приходе, там, где никто не будет знать о принадлежности Марихен к фамилии фон Готтен. Поверьте, святая госпожа моя, невыносимая боль разлуки с Вами терзает сердца наши, но, видно, такова воля Божья. Плачем, покидая Вас. Ваши неверные дочь Мария-Францина-Изабелла фон Готтен и презренный шут Ваш, Кристиан Вайнеберг-Енот».
