Юана Фокс
Средневековые сказки
«Нет, наверное, лучше принять чего-нибудь для зачатия мальчика, а там уже и бесплодной себя сделать. После сына муженёк от меня отстанет, а что не рожаю больше – сам виноват, я свою плодовитость уже доказала!» – решила Маргарета и, кивнув сама себе, на том успокоилась.
Но доктор этот вдруг пропал. Как в бездну канул. А может, в Ад свой родной отправился! Кто его знает, может, он и не человек вовсе? Эх, жаль, а ведь Маргарета его чуть ли не другом своим считала. Уж не врагом – точно! Скорее, палочкой волшебной своей собственной. Сколько он ей добра сделал тем, что дитя чёртово унёс! «Ну, да и пропади он пропадом, я и сама что-нибудь придумаю», – решила Маргарета и отпила глоток красного вина из золотого кубка. Она всё чаще вспоминала этот весьма действенный способ пережить супружеский визит. Князь будто и не замечал ничего, да от него самого вином разило так часто, что Маргарета совсем перестала скрываться и требовала подать ещё бутылку без всякого зазрения. Она залеживалась в постели всё дольше, ленилась даже отдавать приказы слугам, всё на свете поручив доверенной няньке Алисе. Что воля, что неволя – княгине было уже всё равно.
Однажды, раскрыв тетрадь с пометками о «грязных днях», она обнаружила, что уже год прошёл. «А я и думаю, чего они в траур приоделись, кого опять чёрт прибрал?» – усмехнулась мрачная, отёкшая, нечёсанная госпожа. Год… всего лишь год, а будто сто лет назад… Хотя нет. Сто лет она ещё могла представить, а вот год этот в голове не укладывается.
– Значит, год… – задумчиво проговорила Маргарета и пригубила ещё вина. А наследника как не было, так и нет. Не хочет, проклятый, поселяться у неё в чреве.
– Да и кто захочет после того, кто там побывал? – сказала она сама себе.
«А ведь это не я, не моё чрево проклято! – вдруг поняла она. – Это муж мой дрянной, испорченный! Это ведь его семя негодное, как его в меня ни заливай – не прорастает! Я ведь свою сделку выполнила – дитя продала и даже взамен ничего не потребовала! А дочь-то не его была! Она от грязи докторской завелась, тьма её породила, не я! Я всего лишь выносила! Не отец он ей, не отец был!» – Маргарета, ошарашенная этими внезапными, такими логичными и правильными мыслями, заходила по комнате, неосторожно проливая вино на толстый пушистый ковёр. «А это значит… что и не будет у нас никаких детей!» – обрадовалась было княгиня, но быстро одумалась: ещё это значит, что её обвинят в бесплодности – а рано ли, поздно ли, но обвинят – и князь с ней разведётся… или, того хуже, в монастырь сошлёт! Так как же быть?!
Мысль эта въелась в Маргарету намертво: засыпала и просыпалась она с этим вопросом на губах. В каждом всплеске вина чудилась ей эта фраза: «Как же быть», и бокалы звенели: «Как же быть-быть?», и птицы в открытые окна пропевали одно: «Как же, как же, как же быть?» А однажды на подоконник села огромная, с гуся, ворона и проорала, глядя на Маргарету злыми, блестящими бусинами: «КАК ЖЕ БЫТЬ?» Проорала и без всякого почтения к её высокому титулу развернулась хвостом и улетела прочь. «Ты-то прочь летишь, а мне с этой тяготой тут оставаться!» – с тоской посмотрела ей вслед княгиня.
Не выдержав, она поделилась ужасом своим с нянькой Алисой:
– Так как же мне быть, старуха? – стукнула она по столу опустевшим кубком.
– Да это уж давно всему двору ясно, госпожа моя, – сочувственно покачала головой нянька. – Что не в тебе беда закопана, ты ведь первым дитятком перед богом и мужем отчиталась, упокой господи ангелочка! – и старуха перекрестилась.
– Упокой господи… – машинально проворчала Маргарета. – А делать-то что?
– Дак знамо что, – проворчала ей в тон нянька. – Детей делать, наследников!
– Да как я их тебе сделаю, – вскинулась Маргарета. – Ты в своём уме?
– Погоди гневиться, дорогая моя, – урезонила её старая. – А подумай, не один князь на свете из мужского рода, – и примолкла, внимательно глядя на свою любимицу.
– О чём это ты сказать мне пытаешься? – всмотрелась в неё Маргарета.
– Да о том, о чём ты уже сама поняла! – пождала губы Алиса.
– Кто?! – выдохнула Маргарета. И как она сама этого не придумала? Очевидное же решение!
Слово за слово – и сговорились коварные женщины на княжеском охотнике, что дичь к столу поставляет.
– Красавец, – приговаривала Алиса, – а главное, лицом и статью на князя похож! Молодой, ладный и дети у него в деревне есть, так что дело верное!
* * *
Маргарету уговаривать не пришлось. Не терпелось ей скорее с гнетущим вопросом расправиться. «Раз Бог не желает в жизнь мою несчастную вмешиваться, я сама её правильным путём выведу! – решительно сказала себе княгиня. – А с Дьяволом, коль скоро его это затея, мне не впервой дела обстряпывать!»
За дело княгиня взялась без проволочек, чем бы ей эта сумрачная и позорная затея ни обернулась. Или пан, или пропал, а ей вся эта волокита намозолила. Да и чего тянуть, когда благополучный исход рядом ходит?
«А не соврала старуха-то!» – ухмылялась княгиня в свой вечерний бокал. Охотник и правда оказался красавец и… ну нет, стыдные подробности Маргарета даже себе повторять не будет. Бог не видел, а Дьявол точно был там, с ними… супружеская измена оказалась делом таким нехитрым и быстрым, что Маргарета диву далась! Как всё просто и даже скучно… она ожидала, что небеса разверзнутся, если уж дотоле терпели её страшные проделки. Но… нет. Нет как нет. Молчат небеса равнодушные, ничто их не трогает. А раз так, Маргарета выждала пару коротких полупьяных, тревожных дней и снова с охотником встретилась. Тот задачу свою гнусную без единого вздоха выполнил (не чета назойливо пыхтящему князю!), отвернулся, пока Маргарета юбки оправляла и вдруг упал на колени – прости, мол, госпожа, а не буду я больше с тобой греху предаваться, бог накажет, а страшней того – князь прознает, и голова молодая с плеч!
– Окстись, дурак! – замахнулась на него Маргарета его же плёткой. – С какого окна ему надует об этом?! – и ударила парня так, что он, рослый и сильный, покачнулся.
Маргарета стояла перед ним и задыхалась, вся горячая, как в бреду, до того ей понравилось сделанное! До кружения золотых мух в глазах, до сладкой боли внизу живота…
– На меня смотри, подлец! – велела она и подняла его подбородок концом хлыста. Охотник послушался. И так красив он был, так желанен для растерзания, этот мужчина, весь из туго сплетённых мышц и звериного достоинства! Так ненавистен Маргарете в своих чёрных кудрях у высоких, крутых скул! Так похож на мужа её треклятого, что мучил и выламывал её ночами в поганой постели своей!
– Ах ты, волчья кость, кровопийца! – прошипела Маргарета и ударила его по лицу. С большой радостью смотрела она, как потекла кровь и закапала к её ногам…
А как же хорошо ей было! Как вольготно… будто все косточки в теле расправились, каждая жилочка на своё место встала. Вот почему мужчины так крепко держатся за свою любимую игрушку – войну! Вкус крови сладок до дрожи, до исступления… «Стыдно ли мне?» – задавалась вопросом Маргарета и пыталась отыскать в себе хоть лёгкий след, хоть отзвук тягости содеянного. Один лишь дивный покой, будто горячим маслом пропитали всё её тело от кончиков пальцев ног до макушки. Она будто плыла в медовом вине, так хорошо, так благостно ей было…
* * *
Она избивала охотника до тех пор, пока он не упал, истекая тёмно-алыми ручьями, к её ногам и не затих. Чёртова тварь, ни единого всхлипа, ни слезинки! Маргарета даже проверять не стала, не убила ли она его. Только влажную прядь со лба откинула, перевела дыхание и, швырнув на бездыханную жертву свою тяжёлый кнут, удалилась.
Мужчин Господь благословляет на убийство целых народов, какими бы нечистыми те ни были, но смерть есть смерть. Так неужто охотник был свят, что его не за что было наказать? Маргарета усмехнулась и покачала головой. Господь – тут она подняла глаза к вечернему, тёплому от закатных лучей небу – добрый и холодный Господь и ей простит, как прощает он мужчинам бесчинства их и злобу.
В палаты свои унылые она возвращаться не желала и все бродила, бродила довольная и беспокойная в увядающем на первых заморозках розовом саду. Кусала губы, то и дело поглядывала на руки свои со следами его крови. Подносила их к губам, нюхала… такой знакомый и такой другой запах волновал, и словно томные, густые, влажные сумерки окутывали её. Она не замечала холода, она не слышала лёгкого хруста инея под шёлковыми сапожками. В её мирке царило нежное лето. Ей открылся сад невиданной, обольстительной красоты, сокрытый только для неё в королевстве Жестокость.
В постель она легла без обычного бокала вина. Теперь ей вино нельзя. Невозможно знать так скоро, но, как и в тот первый раз, Маргарета уже знала, что всёе удалось. Она потрогала пока ещё плоский живот. У неё будет сын! У неё и охотника. Но он унесёт своё отцовство в могилу. Маргарета об этом позаботится! Только поиграет с ним чуток… Ещё совсем капельку… и найдёт способ извести его в преисподнюю.
* * *
Ночью Маргарету будто что-то в бок толкнуло – о господи, князь! Князь, который уже три дня к ней не заходит и к себе не вызывает! А если он так и будет тянуть, отвергая Маргарету как жену, то как ребёнка объяснишь? Фу, проклятие, как-то надо подобраться к нему… Княгиню аж передёрнуло – снова эта мерзкая возня. А самое сложное, как, ну вот как ей напомнить о его обязанностях мужа и господина?
Решение пришло само. За обедом Маргарета выждала приличное время и пошла в атаку:
– Господин мой, народ ваш страдает без наследника, как и бедная жена ваша, покинутая вами! – сухо и скорбно проговорила она и подняла глаза от блюда с речным окунем. Князь сидел мрачен и согбен, словно ему было не сорок три года, а все семьдесят.
– Господин мой, – продолжила было Маргарета, но князь поднял руку. Маргарета моментально замолчала, повинуясь, но глаз не опустила. Её супруг помолчал, взял бокал, покрутил его. Маргарета ждала.
– Сегодня, княгиня, – наконец устало проговорил он.
– Благослови Господь наш союз, – с фальшивым рвением перекрестилась Маргарета. «Да он уж благословил, но тебе, трухлявый ты пенёк, это знать пока ни к чему! А вот через месяцок я тебя знатно обрадую!» Перед глазами у неё вдруг встал образ настоящего отца её ребёнка, согнутого, с опущенной головой, на коленях дрожащего от молчаливой боли у её ног… и живот свело больно и сладко, так, что она ахнула, не сумев сдержаться. Украдкой глянула на князя, но он как застыл над бокалом, так и сидел угрюмым филином. Да тут хоть в пляс пустись, он не заметит! Маргарете всё это неудержимо надоело, и она встала из-за стола, даже не спросив разрешения. А зачем, коли порядок в этом замке давно прахом пошёл?
* * *
Наутро Маргарета отправилась якобы на прогулку, а сама втайне высматривала и осторожно выспрашивала челядь про охотника. Но люди ей кланялись, почтительно мяли шапки, перетаптывались с ноги на ногу и все как один полными дураками прикидывались – не знаем, мол, госпожа, о ком это вы. Ох, как же ей хотелось всех этих чурбанов на кол посадить, псам скормить! И затаив злобу, она велела позвать к ней няньку Алису.
– А скажи мне, старая, куда подевался тот человек? – спросила она, глядя прямо перед собой, чтобы для случайного глаза, коих повсюду множество, всё как самая благочестивая беседа выглядело.
– У жены он, в деревне отлёживается! – так же глядя вперёд, с напряжённой улыбкой ответила Алиса. – Перестаралась ты, матушка!
– Я-то что ему сделала? – наигранно всплеснула руками Маргарета.
– Ничего, ничего, – заторопилась нянька. – Это я заговариваюсь, госпожа моя, язык старый сам метёт!
– Ну то-то же! – кивнула Маргарета. Так вот оно, значит, как… Живой. Тогда вопрос ещё один.
– Алиса, найди мне теперь кое-какого человека, не из княжеских, чтобы к охотнику мог зайти с поручением и сгинуть, как и не было!
– Господь с тобой, матушка! – в ужасе уставилась на неё нянька и перекрестилась.
– Не стой истуканом, челядь глазеет! – с легким смешком, будто разговор о пустом идёт между ними, взяла её под руку Маргарета. В ответ нянька неуклюже захихикала и, ойкнув от боли, – так госпожа сжала её локоть – двинулась следом за воспитанницей.
– А чего я, по твоему разумению, должна за так его отпустить, безгрешная ты моя? – прошипела княгиня. – Может, ещё золотых отсыпать жене на серёжки?
– Вот и отсыпала бы, чего же убийц посылать? – горячо зашептала Алиса.
– И произносить таких слов не смей! – рассмеялась в ответ Маргарета смехом невинным и звонким – ни дать, ни взять милую шутку услышала. – А будешь спорить – я найду, чем тебя убедить! – зловеще улыбнулась она.
Но исполнением своего паучьего поручения Маргарета не интересовалась – отдала приказ, значит, не ослушаются! Лень и докука ей ещё и следить за тем, куда и как её поручение отправилось.
Теперь её заботило лишь одно – как поэффектнее до князя свой пока ещё совсем плоский живот донести. И стоило бы, конечно, дождаться, когда «те самые» дни не наступят, и тогда отправить Алису вопить от радости, мол, господин, счастье-то какое вам Бог послал! Да только сможет ли она теперь достоверно прикинуться?.. Э нет, лучше самой Маргареты никто не справится! И княгиня решительно приступила к делу. За завтраком почти не ела, хоть и терпела зверский голод – точно, мальчик внутри неё растёт, пищи требует! Кривила нос от ароматной оленины, отвергала соблазнительную запеченную с яблоками утку и даже любимую пастилу от себя отодвинула, проглотив слюнки. Князь ни единой сценки из её театра не оценил, да и заметил ли вообще, что Маргарета здесь? Что ж, Маргарета так запросто не сдастся! И когда князь поднялся из-за стола и собрался было выйти, она тоже торопливо поднялась, схватилась за живот и, красиво закатив глаза, томно охнула и аккуратно изобразила полуобморок. Князь раздражённо шагнул в её сторону, и княгиня, вся подавшись к нему, рухнула в богом освящённые, ненавистные объятья.
– Воды, воды несите, олухи! – кричал князь. – У княгини обморок!
«Бесчувственную» княгиню отнесли в покои и снова уложили в кровать – её личное осиное гнездо, где она копила свой яд. Довольная Маргарета слышала, как слуги шушукаются, принимая её за спящую – понесла госпожа, дай бог доброму князю наследника! А ей самой даже и говорить ничего не пришлось – ну не прелесть ли?
Явился врач, ощупал живот, заглянул в зрачки, пошуршал Маргаретиной ночной сорочкой, позвенел инструментами.
– Да, несомненно, это беременность! – утвердительно качнул клочкастой бородкой. Маргарета притворно ахала, будто и сама не догадывалась. «Как распрекрасно, однако же! – усмехалась в одеяло она. – Как благодатно, что врачи не умеют видеть сквозь плоть и не имеют способности определять истинного отца ребёнка!»
И содрогнулась, и прикрылась одеялом с головой от ужаса – а то б в ту сатанинскую беременность её бы на костёр живую отдали…
Князь снова летал от счастья, доверчивый старый чёрт. Каждый день сам лично заходил справиться о самочувствии драгоценной племенной своей коровушки.
Отец Маргареты явился поздравить счастливых супругов – ещё один старый чёрт. Маргарета почему-то была не рада его приезду, хотя всегда считала, что любит и почитает родителя, как то велит сам Бог… Но где нет Бога, там нет и велений Его.
Ну что ж, пусть веселятся, для них ведь Маргарета старалась. Но если б кто её спросил, она б сказала, что не надо бы лишнюю пыль поднимать, до времени родов вообще о ребёнке даже заговаривать, не то что праздновать! Она сама даже за пиршественный стол с отцом и мужем не села. Ей хотелось одного – спрятаться, запереть все ставни, закрыть все шторы и молчать, и никого не пускать к себе. Чтобы ни Бог, ни Дьявол о её ребёнке не задумывались и ни-че-го не делали – ни хорошего, ни плохого! Просто дайте ему родиться благополучным, пухленьким, как у сотен и сотен княжеских крестьянок…
Маргарета на свой живот даже не дышала и старалась не прикасаться и разговоров о наследнике избегала как могла – боялась даже засыпать, боялась просыпаться. Она сама себя заточила в темнице, занавесив все окна и отослав от себя всех слуг, одну лишь старую Алису при себе оставила. К её досаде, иконы всё же пришлось оставить и даже неохотно преклонять колени, считая про себя до ста, чтобы Алиса не приставала с расспросами и укорами, мол, как так, неужто наследнику защита божья не нужна, с чего вдруг княгиня молиться перестала? А Маргарета точно знала – этому ребёнку Бог помогать не станет, неправедно зачатому. «Неправедно… зачатому…» – проплывали мысли, чарующие, как медовые песни, и грязные, как последний изношенный пёс из княжеской охотничьей своры. Маргарета томилась по охотнику. Не по нему самому – на несчастную челядь ей наплевать, но вот глаза его, когда он смотрел на неё, зло, вызывающе, и губы его, с которых кровь так и капала, так и текла к шёлковым сапожкам Маргареты… Ах, если б можно было повторить! Найти другого, молодого и сильного, дерзкого и красивого лицом, чтобы рассечь жёсткой плёткой губы тонкие и брови соболиные… Но нет, от одних лишь мыслей в утробе пламя вспыхивало, и Маргарета ахала, хватаясь за потревоженный мечтами живот. Нет, нельзя, нельзя! Не приведи бог, роды преждевременные вызвать…
Маргарета дни до родов отсчитывала, не терпелось ей оставить позади тревоги и страх, увидеть, наконец, своё живое и благополучное дитя. А живот неуклонно рос, и вместе с животом росла её нежность и любовь к тому созданию, что зрело и наливалось тяжестью, словно тугое и тёплое тёмное яблоко внутри неё. Как презирала и отвергала до дрожи омерзения она первое дитя, которое ни разу своим не назвала, так обожала она этого мальчика. А это мальчик, иначе быть не может, ведь у охотника в деревне уже то ли две, то ли три девочки – хватит с него! И им с князем, безусловно, необсуждаемо нужен сын! Маргарета впервые чувствовала себя счастливой, и таким новым, совершенно небывалым чувством наполнялось всё её существо, что хотелось клубочком у камина сворачиваться, гладить живот и урчать, как довольная огромная кошка. Телесно Маргарета так прекрасно себя чувствовала – ни капли дурной тяжести, ни единого позыва тошноты! С невероятной, как летнее небо над княжескими лугами, нежностью, она ощущала первые толчки своего мальчика, и даже когда он давил пяточкой ей на органы, от боли только смеялась тихим, тёплым смехом влюблённой до безумия матери…
Да, Маргарета знала о дурной примете давать ребёнку имя заранее. Но она была совершенно, кристально уверена, что на этот раз всё у неё получится, и, поглаживая свой живот как самое немыслимое сокровище в мире, шептала:
– Луций, Луций, свет мой, мальчик мой Луций, свет мой, дитя моё, Луций!
Она так хотела этим именем, настоящим, земным, человеческим закрепить его в мире! Привязать его к земле, обеспечить его реальность!
Так и нежила, лелеяла своё волшебное, всемогущее чрево Маргарета, так и напевала ему, так и обнимала его, и гладила, и в шелка кутала, и в меха, и просила: «Будь, только будь, дитя моё, а я тебе всё отдам, что есть и чего нет у меня, найду на том конце земли и прикажу тебе в колыбельку положить, ты только будь!»
В положенную ночь, ни раньше, ни позже, Маргарета проснулась в тёплой, густой, как масляная ванна, луже. Роженица открыла глаза и позвала:
– Алиса!
Блаженная улыбка растянула губы княгини – началось! Она настроилась на боль и долгие-долгие корчи, вдохнула поглубже и пообещала себе вынести всё, всё, что угодно, ведь скоро она возьмёт на руки своё душистое ненаглядное чадо! Пусть её разрывает на части, пусть изойдёт она кровью и поджарит адская сковорода – не страшно, не тоскливо, одна лишь радость на сердце и предвкушение встречи с её Луцием!
Но, вопреки ожиданиям, княгиня только охнуть успела, как всё и закончилось.
– Это сын? – с жадным беспокойством смотрела она на крохотный комок в руках повитухи. – Почему он не плачет? – ожгло вдруг. Он же не плачет?! – Отвечай!!!
Да, это был заветный мальчик. Повитухи бились над тельцем долго, пытались так и эдак заставить его дышать. Никаких причин, ничего, что бы мешало ему жить, но… Бог решил отомстить Маргарете за сделку с Сатаной, и за супружескую измену.
– Чёрт бы его побрал, вашего Бога! – кричала Маргарета хриплым, звериным криком. Первой же повитухе, решившей её успокоить, она сжала руку так, что тонкая кость в запястье молодой и сильной женщины хрустнула.
Князь весь почернел лицом и надолго застыл, где стоял, когда вышел навстречу повитухе, робко шедшей с дикой, страшной вестью… Когда вдруг очнулся, то сухим, полумёртвым голосом велел высечь и бросить в темницу ни в чём не повинную чёрную вестницу.
Маргарета исходила волчьим плачем, ломала ногти до крови, металась и рыдала, и выла, выла… Ей хотелось умереть, сейчас же, немедленно, догнать своё уходящее дитя, хотя бы взглянуть на него, каким он был. А потом сразу можно и в ад отправляться, но только бы одним глазком взглянуть не него, прошептать ему: «Луций мой, Луций, свет, дитя моё…»
Горе и ярость её выламывали так, что только два крепких дворовых мужика сумели уложить её в постель и удерживать, пока повитуха вливала насильно в окровавленный, искусанный рот княгини вываренное на маке молоко. Скоро Маргарета ослабела и затихла. Последний жалобный всхлип вырвался из несчастной груди её, и она уснула. Спала она долго, никто не считал – чем дольше, тем лучше, лишь бы сонной смертью не ушла. Но к горькому сожалению Маргареты, этого не случилось. Она благополучно пробудилась, опухшая, безобразная, почерневшая. Осмотрелась глазами, дикими и безумными, и тотчас потребовала новую порцию макового дурмана. Она надеялась, что опоит сама себя чрезмерно и наконец умрёт во сне. А пока не умерла – спать и во сне нежно сжимать в руках, лелеять своё душистое дитя, вдыхать его тёплый, сладкий аромат, целовать нежнейшую макушечку, ловить губами прозрачные пальчики… Во сне Маргарета была так счастлива! Безграничное море нежности затопляло всё её существо, и любовь, и обожание такой силы, которое может испытывать только мать…
Пробуждения же… их бы и сам Сатана не смог придумать мучительнее. Явь, где нет его, нет маленького, крохотного её божества, её живого трепетного сердечка, Луция… Никаких проклятий не хватит, чтобы проклясть реальный мир так, как Маргарета того хотела бы. И она молчала, ни единого слова, ни слабого звука не издав с тех пор, как оторвали от неё дитя её, и она отвыла своё. Горло её усохло за ненадобностью, веки склеились, и вся пустая негодная оболочка, называемая телом, больше была ей не нужна. Если бы не смрадная свора челяди вокруг, княгиня непременно бы со всем этим покончила… Смерть казалась ей благословением, благоуханной дорогой в розовый сад, где ласковое дитя её тянет ручки к ней и улыбается беззубым ротиком…
– Лекарь… – с этим словом на губах проснулась она однажды. Не открывая глаз, она повторила громче, как могла: – Лекарь!
Сиделка, что дремала в кресле няньки Алисы, недовольно открыла глаза:
– Чего изволите, госпожа? – прохрипела она спросонья.
– За лекарем мне пошли, Алиса знает, за каким, – не открывая глаз, велела Маргарета и вдруг поняла, что не так: – Где Алиса моя?
Но глаз не открыла. Видеть эту комнату – как ножом по сердцу.
– Так это… – замялась сиделка. – Она того… померла!
– Как, и она туда же? – вяло покачала головой княгиня. – Предала меня.
Кто же теперь будет ей лекаря искать? И кому она теперь вообще нужна на этой земле?
– Слышишь, хочешь как хочешь, а лекаря мне ищите, и быстро! – махнула она костлявой, усохшей рукой.
– Слушаюсь, госпожа! – пробурчала сиделка, зашаркала прочь, и дверь за её спиной скрипнула. Одна, совсем одна на всём белом свете Маргарета… И никто ей не поможет, яду не подаст. Только на лекаря надежда, да где ж его, проклятого, искать? Как звали его, откуда он? Небось Алиса знала.
Как Маргарета и думала, без Алисы сатанинского посланника никто не нашёл. Говорят, искали по всему княжеству и в соседние посылали, но тот как сквозь землю провалился. Ни одна живая душа о таком не слышала. Что делать челяди: есть приказ – надо исполнять, притащили к постели больной какого-то доктора. Якобы, любых напастей знаток, справится.
– Он госпоже Маргарете пульс принялся щупать, она глаза открыла, докторишку расфуфыренного оглядела и как заголосит: «Не тот это, не тот, уберите, – кричит, – прощелыгу от меня!» – сплетничали служанки по углам. – А который тот – чёрт его разберёт! Сколько их тут уже побывало! Хилые они, эти господа! Да и сама княгиня уже совсем того… умом тронулась, прости господи!
* * *
Маргарета дотлевала, как уголёк. Ни лекарств, ни еды в неё даже силой уже влить не могли. И князь, смирившись с горькой судьбой, принял испытание господне как есть и велел не спорить с умирающей. Давать ей только то, что сама попросит, и будь что будет.
Едва не гроб колотить ей и поминальную заказывать собрались, а Маргарета вдруг встала. Белым исхудалым, призраком поднялась с мокрой, провонявшей полусмертью постели и встала перед образами за спиной святого отца, который как раз молился то ли о её здравии, то ли за упокой. Закончив, тот повернулся и с криком, закрывая лицо широким рукавом, отшатнулся, уронил канделябр. Покрывало, обрамляющее иконы Божьей Матери и Сына её, вспыхнуло и занялось так весело, что Маргарета рассмеялась. Сама от себя никак не ждала, но вдруг стояла в полный рост и хохотала, как живая и настоящая! Она ощущала в себе безумную силу и решимость побороть эту чёртову жизнь, сломать хребет своему проклятью, раз уж оно Маргарету доломать не смогло!
И сама, своими ногами пришла в спальню князя.
Ребёнок! Новое родное дитя – вот что нужно ей. Не мытьём, так катаньем, не справится князь – опять найдёт псаря, водовоза, лошадника, да чёрта самого! Но получит дитя, живое и здоровое! Так что пусть князь поторопится с новым зачатием, пока его слуга первый попавшийся не опередил. А уж это легко устроить и без Алисы, царствие ей небесное, покойнице. «И то хорошо, будет кому моего Луция ненаглядного нянчить, нянька-то она хорошая!» – думала Маргарета, укладываясь в супружескую постель. Князя не было, но ничего, она подождёт. Никуда он не денется, не захочет её иссохших, безобразных прелестей – припугнёт оглаской, что не хочет свой святой долг выполнять, собственные слуги засмеют!
Она больше не будет ни у Бога требовать, ни Дьявола умолять, сама справится. С этими друзьями связываться – только страдать, а толку никакого!
И снова всё получилось, да так быстро, что даже сама Маргарета не ожидала. В первый же месяц не пришли «те самые» дни, «красные гости», как их называла её нянька Алиса. «Эх, Алиса-Алисушка, зачем ты так, не с кем и словом по-человечески перемолвиться… Присматривай там за моим сыночком, будь ему такой же доброй матушкой, как мне была! А я теперь здесь нужна, Розочке моей! Да, так я её и назову, а князь, как хочет, пусть вторым именем окрестит. А для меня она Роза, – говорила себе Маргарета и плоский живот свой гладила. – Ничего, это он сейчас пустой, пока Розочка моя размером всего лишь с драгоценную жемчужинку, а скоро… скоро и оглянуться не успеешь! Да и нечего тут оглядываться, надо беременность благополучно выходить!»
И Маргарета принялась за дело. Снова велела закрыть все окна и занавесить шторами. Положить побольше книг у изголовья, да не ерунду пустую французскую, а легенд и преданий о великих королях и прекрасных девах, о далёких городах небывалых и божественных чудесах! Только чтобы правды поменьше, не нужна её дочери правда про этот мир уродливый. Уж Маргарета постарается, чтобы Роза родилась, как королевское дитя и с самого первого дня ничего дурного никогда – никогда! – не знала.
За высокими стенами спрячет её и будет оберегать, как волчица, как Матерь Божья, и никакому злу её не отдаст!
Будто сама природа услышала Маргарету и решила помочь. Зима укутала замок в пушистые белые меха, баюкала его и ласкала своими волчьими песнями. Отяжелевшая, налитая княгиня сидела у камина, грела ноги, кутала живот в меха, тревожно и сладко прислушивалась – что там, внутри, всё ли хорошо?
«Всё, благослове-е-е-е-енная княгиня, всё, Маргаре-е-е-ета, хорошо, хорошо, хорош-ш-ш-шо-о-о-о-о…» – пели ей вьюги в каминных трубах, и она верила. А иначе быть не может.
До весны беседовала Маргарета с Зимой, вместе с ней свой натянутый барабаном огромный живот лелеяла.
А уже по размокшей мёрзлой слякоти, чавкая копытами, привезли княжеские лошади доктора. Крупный, с округлым животом и первой сединой человек с повозки спрыгнул и под вой сиделок:
– Скорее, доктор, скорее, совсем плохая она, крови много! – торопливо проследовал в спальню роженицы.
Маргарету он нашёл без сознания. Кровь насквозь пропитала её постель, и даже на пол стекала. Осторожно и быстро осмотрел её доктор и неутешительно лязгнул на столе стальными, похожими на пыточные инструментами. Сиделка, которая его привела, охнула и отшатнулась.
– Милая, не будь дурочкой! – строго сказал ей доктор. – Неси воды горячей и холодной и полотенца, много!
Но сиделка только тупо уставилась на бесчувственную Маргарету.
– Ну? Живо! – крикнул на неё доктор, только тогда служанка очнулась и боком вывалилась из спальни.
Младенец не кричал… синий, больше похожий на трупик, чем на новорождённого, комочек в руках доктора.
Но опытный врач аккуратно за ножки дитя перевернул вниз головой и по попе размером с горошинку осторожно отшлёпал:
– Что же вы, ваше княжеское благородие, негодница, только родились, а уже родителей так пугаете? – отчитывал он тихо и ласково младенца, и… случилось чудо! Будто услышав, дитя закричало!
– Господи Иисусе и Матерь Божья, – всхлипнула сиделка и закрыла рот рукой. По толстым щекам её текли крупные, искренние и горячие слёзы.
– Девочка, – кивнул доктор, довольный. И сиделка подхватилась было с добрыми вестями к князю. Но притормозила… А что, если князь, который так наследника ждёт, велит её, ни в чём не повинную вестницу, высечь? Или того хуже… «Э нет, с этими господами лучше дел поменьше иметь!» – смекнула она и с криком: «Дочь, княжна, девочка родилась!» понеслась по всем закоулкам замка, только бы подальше от княжеских покоев! А там, глядишь, кто другой донесёт до господских ушей то ли благую, то ли дурную весть!
– Ну, как она? – беспокойно наклонился к эскулапу князь. – Когда ещё рожать сможет? Наследник нам нужен, не девочка!
Доктор только учёной головой покачал. Аккуратно пухлые руки над тазом сполоснул, и кровавая пенка натянулась нарядной пленочкой на поверхности воды.
– Видите ли, мой господин, – начал врач, излишне тщательно натирая полотенцем каждый палец, – дитя ваше, скажу прямо, хилое, но крупное! Родовые пути княгини сильно пострадали. Проще говоря, чрево её изрядно изорвано. Сожалею, князь, – наконец поднял на князя глаза доктор жёстко и уверенно. – Но с прискорбной твёрдостью могу вам сказать одно – княгиня к деторождению более совершенно не способна.
