Юана Фокс
Средневековые сказки
– А это… а… – завозился шут, натягивая сапоги.
– Куда же нам идти? – простонала девчонка, прижимая руки к груди. Тьфу, да что она всё воет да сокрушается? Сидела бы дома, раз всё ей не так да не эдак!
– Не стони, провожу я вас! – весело подмигнула я ей. Что на меня нашло им помогать да ещё бодрить добрым словом? То ли старая я стала прежде времени, а то ли… я охнула и к стене прислонилась – неужто беременная я, а? Ведь может же такого быть?!
Вот чёрт… а впрочем… ладно. Не ко времени оно сейчас. Провожу вот их, там спокойно пораскину картишки по траве – так или не так, быть Стреле папашею или что.
Ух! Дух захватило… Встряхнула головой и в дальнюю дорогу засобиралась – пару тряпок в заплечные мешки, чтобы было, во что ночью кутаться, да и все сборы. Нечего мне с собой тащить – всё, что надо, лес даст.
И вот ушла я и не оглянулась… Кабы знать, что больше не увижу домика своего родненького, в приметный камень у входа вцепилась бы – ножом не отрежешь! Да только не знала я. И уверенно пошагала прочь.
До сих пор ещё слякоть после грозы не повысохла, ветки на головы ледяные брызги стряхивают. Бр-р-р-р-р, пробирает за шиворот! Аж одежда с телом слипается!
Эти оба-два уныло за мной бредут, то и дело останавливаться приходится. Не, я понимаю, конечно, они к лесной жизни не приучены, да только ведь так мы до Второго пришествия костылять будем, а оно, как известно, никогда не настанет!
Я уже на них и покрикивала, и понукала – не ускоряются, проклятущие! Комары вас задери! Повезло ещё, что уже комариный век вышел весь на этот год. А может, и наоборот – кабы господа мелкие упыри ещё над лесом властвовали, бежали бы мои провожанцы во все лопатки и не пикнули!
Вон уже и солнце на закат пошло, а мы и полдороги не осилили. Чёрт, да это ж нам уже ночлег пора подыскивать!
Я бы и на дереве или в овраге прекрасно отоспалась бы – и нет, никакие волки бы меня не съели! Я сама кого хочешь съем, будь там хоть сам Дьявол! Но эти двое… что вот с ними делать? Я как-то сразу и не подумала, а как они в лесу ночь пережидать будут, неженки? Им надо искать тёплую пещерку или что-то вроде просторного дупла. За такими щеглами же в темноте не уследишь – они и пропадут. Отойдут в кусточки по мокрому делу и в капкан наступят.
– Эхе-хе, что вот делать с вами, бедолаги? – почесала я репку, а шут надулся:
– Ничего с нами делать не надо, разведём костер и отлично выспимся!
– Да ладно? – расхохоталась я. – Ишь ты, какой молодчик! Ты хоть костёр-то развести в лесу умеешь? Без огнива, на чём есть, а?
Он угрюмо промолчал. Девчонка фыркнула. Дрожат оба, друг за дружку цепляются. Курицы вы мокрые. Да и я не особо лучше.
– Ну хорошо, допустим, ты у нас удалец-молодец, а она? – я на девчонку даже не взглянула, продолжая унижать этого дурака. Гордый нашёлся, тоже мне! – Ты придремлешь, а её волки утащат, даже вздрогнуть не успеешь!
Девчонка открыла было рот, но закрыла обратно. Я следила за ней краем глаза. Мне хотелось, чтобы она сказала какую-нибудь колкость, а я бы злобно её урезонила, показала бы выскочке её место! Без меня они непременно пропадут в два счёта, это им надо твёрдо усвоить и быстро – желательно прямо сейчас!
– Да-да, между прочим, господа волки шуточек не знают и беспечных не любят, – я сделала суровую мордаху и принялась ковырять ножом под ногтями. Обломанные, грязные… я впервые это заметила, потому что рядом эта… красоточка! У неё ногти похожи на жемчужины, ровненькие, бледные, чистые, как первый иней на запоздалых цветах шиповника.
– А хотя… нет, – усмехнулась я. – Наоборот, любят. Очень даже любят. Пожрать! Живьём! – злорадно припечатала я и посмотрела на шутову невесточку. Она отшатнулась, страх вспыхнул в её оленьих глазах. То-то же! Будете у меня на поводу ходить или сдохнете!
– А что ты предлагаешь, добрая госпожа? – шут сложил на груди ручки и посмотрел на меня, прищурившись.
– Давайте так! – я ткнула остриём ножа поочередно в сторону шута и девчонки. Он лишь глазами сверкнул, а она возмущённо ахнула и носик вздёрнула. – Я сейчас пойду проведаю вам местечко, подходящее под ночёвку, а вы тут посидите! Только ни на шаг никуда, поняли?
И сделала страшные глаза:
– Ни на шажочек, это вам ясно? И без вопросов, а коли такие будут – я вам наперёд скажу, что повсюду капканы, охотники, псы, волки да вольчи ямы с кольями на дне, которые вы ни за что не увидите, пока на эти самые колья насаженными не окажетесь!
Они только послушно закивали, и я, резко отвернувшись, пошла вглубь чащобы одной только мне ведомыми тропками. Да-а-а, на этих лопоухих щенят и капкан не нужен – диву даёшься, какие доверчивые!
Поверили же в мою байку про волков! Ну до чего наивные, а? Это ж надо, есть ещё на свете люди, которые верят, что волки станут жрать человека когда ни попадя, раньше зимы! Я хохотнула беззвучно, сама про себя, раздвигая шершавые ветки орешника палкой. Батюшки! Я застыла на месте.
Да это ж дом! Настоящий! Откуда? Почему я его раньше не видела? Маленький деревенский домик, только без деревни, а так, на полянке посередь зарослей крапивы. Домик будто угрюмый домовой, низкий, с нахлобученной шляпой и маленькими тускло поблескивающими недобрыми глазками окон.
«Эй, есть тут кто?» – хотелось мне крикнуть, но я промолчала. Да, вокруг дома ни единой тропочки, всё сплошь укрылось густым папоротником мне по грудь. Но это не значит, что никого тут нет. Я ступила в гущину тихо-тихо, как дух лесной… мало ли, кто там может быть. Труп лесничего, его же призрак, дикий зверь, спящий вампир? А всего хуже – человек. Живой человек – страшнейшее чудовище!
Потому-то этого зверя мы, лесные тени, всегда норовим поскорее усыпить – и дело с концом! Если там кто и есть, то я в ум не возьму, как он пробрался туда, не потревожив ни единой травинки, не по воздуху же? Но натура недоверчивая берёт своё, шипит изнутри – будь осторожна, Якобина! Гляди в оба! Может, он стороною в дом вошёл, может, позади пробрался! Или на пузе прополз меж длинных папоротниковых стеблей? Нет, не верь никому и никогда, целее будешь!
Я бесшумной рысью протанцевала меж жёстких, шершавых листьев и так же тихо заглянула в тусклое, мутное оконце. Ни зги не видать… вот чёрт! Что ж, попробуем дверь приоткрыть, и если повезёт и внутри в самом деле никого – у нас будет славная ночлежка!
Медленно и плавно, как ядовитый плющ, обогнула домик, нашла низенькую, просевшую, но добротную дверь. Порог домишки совсем рассыпался и зарос. Похоже, можно помаленьку выдыхать, нет там никого. Разве что змея. Да и то навряд ли – не любят они сырого холода, какой бы ерунды о змеях ни говорили, а солнышко им куда приятнее.
Я аккуратно толкнула дверь плечом, она не поддалась. Заперта изнутри? Это что за новости? Навалилась. Дверь как стояла, так и стоит, не шелохнётся. Я разозлилась и, разбежавшись, саданула проклятую деревяшку плечом. Зашипела от боли, но улыбнулась, увидев, как неохотно, недовольно приоткрывается дом. Не рад он гостям, но я его силой возьму! В такую узкую щель мне не протиснуться, и сжав зубы, я саданула плечом ещё раз. Расщелина увеличилась достаточно, чтобы меня вместить. Тогда я сунула в проём руку с выставленным ножом и следом за ней окунулась вся целиком.
Ух, какая затхлая вонь там стояла! Сырая, плесневелая, густая, как суп из болотного мха и грибов! От моих шагов шуганулось какое-то зверьё – крысы, кажется. Я постояла, озираясь. В тусклой пьяной тьме ничегошеньки не разобрать. Глаза пообвыкли, и я отпрыгнула как укушенная – человек! Кульком сидящий, в угол забившись, человек!
А, фу ты чёрт, показалось! Ну да, человек. Только не совсем. Мёртвый он. Высохший до скелета, почерневший остов того, что могло убить, ранить, поиздеваться. Но теперь сидит себе безопасный, нелепый мешок гнилых костей. Вот и прекрасненько. Можно за домочадцами на одну ночь идти.
Я вложила нож в гнёздышко на поясе, сплюнула на пол и повернулась было выйти… но остановилась. Этого трупака же куда-то выволочь надо. Он не воняет и уже давно, но девчонку здорово напугать может. Уф, Иголка, взяла ты на себя груз добродетели. Расплачивайся теперь. То по лесу их, беспомощных детишечек, води. То вообще трупчину выволакивай. А то ведь заахают, заохают и, ещё чего доброго, откажутся тут ночевать. Я, конечно, начну их запугивать, мол, брошу вас, разбирайтесь сами, моё дело – сторона! Пусть вас тролли порвут, я, мол, и глазом не моргну! Но это неправда. Как ни прискорбно, а женщина я добрая… Только вот не надо на меня так смотреть, вы там! Считайте, что я вам ничего такого не говорила. Понятно? Нашей сестре и так много чего из себя выламывать приходится, если вообще такие, как я, ещё где-то имеются. Разбой – дело суровое, мужское. Ни об одной разбойнице, кроме меня, вы, небось, и слыхом не слыхивали!
– Ну вот, нате вам, подивитесь! – ворчу я, стоя перед мертвецом. Он глядит в никуда своими впалыми, усохшими глазами и что там видит – одному ему известно. А я б и знать не хотела!
Вот вас, скажите мне, такие вопросики занимают?
– Нет, ну, может быть, какого учёного-мочёного, конечно, и дюже волнует такая собачья чушь, как Тот свет и какой он из себя, – бормочу я себе под нос, пытаясь найти подход к дохлому чучелу.
В прямом смысле – подход, не в заковыристом!
– С какой стороны тебя брать-то, голубчик? – чешу я репку. – Эх, была не была! – машу рукой и, зайдя сбоку, хватаю бывшего мужика под мышки. Пустой и лёгкий, он хрустит и… рассыпается у меня в руках!
– А-а-а-а-а-а, а-а-а-апчхи! – ору я и, роняя дохлятину, хлопаю себя по бокам, приседая. Уф, а пылищи-то понаделал! Негодяй ты, чёртова кочерыжка! Надышалась ещё твоим вонючим прахом, фу, мерзость! Но-о-о-о… постойте-ка, дак если он так запросто рассыпался в моих руках, то…
– Мне остаётся только разломать его, как сухие ветки, и спихнуть куда-нибудь в тёмный угол! – подпрыгнула я довольная. – А потом сверху каким-нибудь барахлом прикрыть и дело с концом!
Восхитительная мысль, правда же? Эта задача простенькая, и, весело шурша истлевшей трухой костей, я очень быстро превратила мёртвое чучело в мёртвое кучело, ха-ха! Ногами в камин поспихивала, сверху кинула дырявую, паутинистую скатёрку со стола и – опля! Кр-р-расота!
Пойду невинных моих голубков позову! Надеюсь, не сбежали ещё подальше от злой тёти Иголки! А если сбежали, я их вмиг найду по горячим следам и уши отрежу!
К счастью, никому ничего отрезать не пришлось, а то б ещё обратно пришивать, а мне не хочется. Я нашла парочку мило балакающей на поваленном дереве. Сидят бочок к бочку, она головку к нему склонила, он ей – сюсю-мусю, ни дать ни взять – пара лебедей! Ой, мои воробушки! Я подкралась и встала у них за спинами. И стою. И стою, и ещё стою, а они и ухом не ведут! Мне уже надоело, однако же!
– Бу! – каркнула я негромко. Ка-а-а-ак они подлетели, вы б видели! Я от смеха так и свалилась в колючие заросли, руку ободрала и в грибах вывозилась. Но как же смешно, от чёрт меня подери! Эти мордахи, эти её «что ты творишь, умалишённая?», а он-то, он! Разразился последней бранью, щука мелкая! Уф, уморили, надорвусь хохотить!
Ржу, как конь, от грибов отряхиваюсь и вдруг…
– Тс-с-с, заткнулись оба! – шикаю и делаю огромные глаза. – Мигом, я сказала!
И замерла, вытягивая шею. Они как стояли с открытыми ртами, так и встали как вкопанные. Собаки! Дьявол, этих двух и правда ловит кто-то! И кто бы там ни был, если мы сию же минуту не запрыгаем, как на адской сковороде, нам всем конец. Ну, мне-то нет – я убегу без проволочек, да и не меня псы искать намылились, а вот голубков разорвут.
– А вот теперь, ребятушки, слушаем меня и всё, в точности всё выполняем, как я скажу! – я схватила их за руки и, глядя то одному, то другому в огромные от страха глаза, продолжила зловещим шепотом: – Поняли меня? Поняли – кивните!
Оба закивали, он – быстро и решительно, она – еле дыша, в полкивочка.
– А раз поняли, снимайте с себя всё до последней тряпки!
На лицах отразилось недоумение.
– Да быстрее вы, ну! – чуть не заорала я, мне хотелось ударить кого-нибудь, а лучше обоих!
– Чурбанами стоять будете – собаки через минуту тут будут! Раздевайтесь, тролль вас задери!
Они принялись неуверенно стягивать своё шмотьё, но чёрт, как же медленно!
– Да вам жить, что ли, совсем не хочется, стыдливые вы мои? – уже в голос заорала я, потому что, если они так будут медлить, уже скрываться бесполезно станет. – Собаки всё ближе, мать вашу в ухо! Быстро, быстро всё сняли с себя, кому говорят!
Я шагнула к карлику:
– Давай помогу! – он поспешно кивнул, и я ножом распорола его рубашку. Сдёрнула лохмотья и в кусты подальше отбросила. Девица же, едва стянув верх, стояла, прикрываясь.
– Ой, милая, кому тут не похрену на твои стыды, а? – накинулась я на неё и под испуганный взвизг на раз-два все её шелка сдёрнула и туда же, вслед за шутовым шмотьём отправила. Эти двое, красные, как волчьи ягоды, ладонями зажимали каждый своё, но, пёс вас загрызи, чего там особенного?! Я быстро достала из поясного кармана вонючий, ядовитый порошок и молча, грубо, со злостью принялась натирать маленькое тельце шута.
– Что это? – пискнул он.
– Рот закрой! – жёстко скомандовала я. И не для того, чтобы потешиться: – Это яд, он собак от вас отпугнёт, никакая сила их не заставит за вами гнаться после этого!
– А нельзя ли было его в одежду втереть? – дрожащим от скрытых слёз голосом прошептала девица.
– Нельзя, а если б можно было – я б так и сделала, мне ваши пиписьки разглядывать совсем не в радость! – бросила я через плечо, натирая шуту длинные русые волосы. Он собрался было что-то вякнуть в защиту своей любезницы, но я сделала страшные глаза и повторила: – Да закрой ты рот! Наглотаешься – сдохнешь, где стоял, но сперва намучаешься!
Он поспешно хлебало захлопнул.
– Теперь твоя очередь, руки опусти! – подошла я к несчастной девице. Она в ужасе головой замотала.
– Считаю до одного и ухожу к чёртовой матери в лес, а вы тут дожидайтесь собак! – гаркнула я, и она замахала руками, отчего показалась её грудь, такая крохотная и розовая, что жалко зловонным порошком прикасаться. Я насыпала новую горсть и принялась её нежное тельце надраивать. Такое мягкое… такое чистенькое! Кожа словно сливочная, сахарная, такая сладкая, манящая… Я никогда к благородным жертвам не прикасалась, вроде как, ни к чему оно мне, но тут… о, тут я поняла-а-а-а, зачем мои мужики так рьяно охотятся… А Габриэль, муж мой, он ведь до сих пор мне так и не рассказал, откуда пришёл в мой лес, где грамоте научился и по какой-такой старой памяти книжки из города таскает в нашу нору. И почему найти в богатой повозке книжицу-другую для него самая желанная добыча, впереди золота и мехов. А что, если он оттуда родом, где подобные девицы доступны, и он познал эту молочную кожу, эти медовые изгибы до того, как пришёл ко мне? И что, если теперь, когда ко мне под рубаху руку запускает, тоскует по изнеженным прелестям? И натыкаясь на мои шрамы и жёсткое, узловатое тело, думает: «Эх, грязная ты корова, сухая говядина, не чета моим голубкам в сливочках?» Я разозлилась и крутила девку так, чтоб сделать ей побольнее, да ещё и шикала на неё, чтобы даже охать не смела – вдохнёт, мол, яд. Да не так он опасен, я просто пугаю их, чтобы рты позакрывали и потише себя вели.
– А теперь приготовьтесь, начинается самое мерзкое! – сказала я и стянула с девицы сапожки: – Босиком побежите и ни гу-гу, поняли?
Бедняги, мне даже жаль их стало… нежными стопочками, которые, небось, ничего жёстче персидского ковра не знали, ломиться через лес и на дерево лезть… А вы что подумали, не поведу же я их в дом, чтобы преследователям прямую дорожку сквозь папоротники проложить и дать ну очень удобненькое местечко, где без сучка, без задоринки нас всех вытащить, как из капкана!
Шут взял девицу за руку, она смотрела на него с ужасом обреченного на казнь. Он попытался ей улыбнуться, но вышло так худо, что лучше б он даже не пробовал! Я осторожно раздвинула жёсткий папоротник и махнула им рукой. Девица сделала первый шаг, и по лицу её потекли предательские слёзы. Больно, знаю. Потерпит! И я раскрыла зарослей им ещё на один шаг. Собаки уже совсем рядом, но всё прахом пойдёт, если бежать напролом. Тогда и без собачьей указки всё видно будет. Надо пролезть до дерева так, чтобы не сломать ни одного листа, тогда мятая трава там, где мы стояли, будет выглядеть так, будто был тут кто, да исчез, испарился, взлетел в воздух! Только бы эти недотёпы ни за что руками не хватались!
– Аккуратно давай, осталось три шага! – проворчала я. – Только ничего, вообще ничего не трогайте, не ломайте траву, поняли?
Они снова послушно закивали, дрожа от боли и унижения. Зато живые, чего тут ещё надо?
– А, долбаный ты ведьмин хвост! – чуть не заорала я, понимая со всей неумолимой силой, что на дерево нам не залезть. Собаки уже здесь. Даже эти два глухаря слышат голоса и лай. Нам не успеть, не успеть!
Одним прыжком я преодолела оставшееся расстояние до дерева, и – о, чудо! – прямо за ним большая нора! Бегло глянув на неё, я поняла – пустая! Чудесно, папа Дьявол нас хранит!
– Ты прыгай, а ты проползай так, чтобы ничего не сломать, поняли? – я махнула рукой поочерёдно девчонке и шуту: – Да не бойтесь, я подхвачу! Ну же!
Девчонка, наконец прекратив реветь, махнула длинными ногами, как олень, я схватила её на лету и едва устояла на ногах: повалиться нельзя – оставим жирную вмятину.
– Видишь нору? Полезай! – толкнула я её хрупкое тельце от себя.
– А ты руку давай, – добавила я и выволокла из-под папоротников ободранного, истерзанного шута. Он злобно корчил рожи, и видно, что ужасно мечтал почесать всё волдырястое тело. Яд проник в свежие царапины и жрал его поедом. Но оба не издавали ни звука. Ага, говорила же – кто жить хочет, и ногу себе отгрызёт!
Я торопливо запихнула обе тушки, маленькую и ещё меньше, в нору. Поспешно содрала с себя всю одежду и остатки пыли растёрла как ни попадя по голому телу. Сгребла в комок своё шмотье, только нож оставила. Зашвырнула комок подальше на дерево и сама вслед за зверятами в нору упихалась. Мы сбились в тесную кучу из трёх тел и с гулко бьющимися сердцами, дрожащие – мне их трясучка передалась – затихли. Я прижала к груди нож, девица крепко зажмурилась и сжала губы, её дружок смотрел на неё огромными больными глазами. Ужас близкой смерти давил на них, орал собачьим лаем, накатывал руганью и проклятьями солдат… «Куда они подевались, что за херня с собаками, какого дьявола они встали!» – неслось на нас густой волной, как удущающе вонючее, обжигающее дыхание из медвежьей пасти… И снова раскрылась передо мной чудовищная алая тьма, полная огромных, заточенных клыков, за которыми – чёрная пустота, готовая поглотить тебя, изорвав, истрезав живую плоть твою на кровавые куски… Я сама оцепенела и вдруг ощутила, как горячая слеза ползёт вниз по щеке. Но даже поднять руку и утереть её не посмела, так меня всю свело в тугой узелок.
А собаки в папоротниках шарятся, прям вот здесь, руку из норы высунь – и схватятся, и выволокут тебя на смерть! Почему, почему? Неужели яд прокис, неужели он больше не действует? Уходите, убирайтесь к чертям, проклятые, ну давайте же! Кто-то из двоих обречённых, как и я, вцепился мне в руку так, что я чуть не заорала. Но даже если бы постаралась – не смогла, я просто застыла, обратилась в камень и даже дышать перестала. «Уходите, уходите же», – заклинала я, а медведь всё дышал, и хрипел, и дёргал чёрной губой у меня перед лицом…
Всё, что я смогла сделать – только зажмуриться и впиться ногтями в чью-то ладонь. В ответ лишь – едва ощутимый всхлип, и собаки, собаки…
– Якобина… – вдруг тихо-тихо прошелестел чей-то голос. – Иголка, кажется они ушли…
И горячие маленькие пальцы осторожно принялись разжимать мои тиски на чьей-то руке. Я очнулась, вынырнув из густого, липкого забытья. Отпустила руку – как оказалось, девицы. Она слабо вскрикнула, я было шикнула на неё, но поняла – да, шут прав, зловещие «они» действительно ушли. Откуда знаю, что не затаились тут, не выманивают? Уж если я что-то и знаю, то именно это. Опасность миновала. Мы остались живы. Я кивнула и, собирая остатки гордости, промолчала. Им нельзя знать, что я, позорница, испугалась…
Вынырнула из норы, огляделась. Тихо. Погоня ушла в другую сторону. Но вызывать этих двоих я не торопилась. Тело дрожит, ноги не слушаются. Дура ты, Якобина, дурища! Чего так не вовремя медведя-то вспомнила?
– Какого чёрта вообще? – проворчала я и засунула морду в нору – выходите, мол.
Из темноты неловко, но споро, выволокся шут. А девчонка за ним не спешит, прячется. Он сел на корточки и принялся ласково её уговаривать. А я отошла за дерево, мне очень остро приспичило. Я присела и, глядя в небо, мотала головой – как так вышло, что я точно в детство вернулась? Не хочу выходить к этим двум, не хочу видеть их, спасать, вести куда-то… хочу в пещеру, завернуться в шкуру, лечь у огня или хотя бы так, свернуться калачом, лелеять свой рваный бочок и трава не расти!
– Ну что вы тут, раздуплились, нет? – накинув эдакий плащ равнодушия, деловито вышла я из-за дерева. Девчонка, вся такая поникшая, тут же вскинулась и, глядя на меня, даже руки от груди убрала. Оно и понятно – когда не одна ты тут нагишом, всё полегче. Уф, да на них обоих смотреть больно. Точно из пыточной только что! Голые, униженные, бледные… Изорванные, распухшие, изъязвленные царапины кровоточат… Как крысы покусали, ей-богу!
– Да-а-а-а, ребятушки, несладко вам! – покачала я головой. – Но вы это…
Чего бы такое сказать? И что я вообще собиралась говорить? Башка пустая совсем…
– Ах да, тут есть местечко одно, очень славное! – засюсюкала я, как добрая мамаша. – Вам понравится, а главное, очень уютненько можно переночевать!
А потом я свалю, когда вы уснёте, и вернусь наконец домой, домой…
Но нет. Это просто сладкие мыслишки, а на самом деле я уже знаю, что не смогу их бросить, доведу до безопасности. И почему, ну почему мне не похрену?! Я двинулась к домику, рассчитывая, что они за мной пойдут.
– А мы что, нагие туда пойдём? – дерзко крикнула мне в спину девица.
– Да как ты задрала-то! – вдруг выбесилась я. – Хочешь – тут стой, я домой двину!
– Что ты, что ты, нет, прости её, она просто… просто… – замахал ручонками её дурак.
– Да что ты говоришь? – огрызнулась я. – Давай уже заткни бабу свою или я сваливаю, остодолбенили вы мне оба со своим поганым нытьём!
Как же тянуло съездить ему по точёной скуле… Но на дерево за тряпьём слазила. Жилетку с ветки сняла да ей бросила.
– На, прикройся, стыдливая!
Она неуверенно посмотрела на женишка, тот кивнул. Я быстро натянула своё изорванное тряпьё и пошла вперёд – или догоняют, или нахер идут! А вы б чего хотели – чтобы я задницы им расцеловала? Да пошли вы сами тогда! Я им нянюшка добрая, что ль?
– А почему мы не можем просто нашу одежду подобрать? – крикнула дурища мне вслед. Я остановилась. Посмотрела в небо. Медленно повернулась.
– Потому. Что, – проговорила, стараясь не убить эту слабоумную. – Собаки. Вот почему.
– Что – собаки? – дерзко спросила она, задрав подбородок. Голос звенел от тайных слёз.
– Собаки унесли твои тряпки. И облава ваша двинулась в другую сторону. Наверняка они сильно запутались, – ласково проговорила я и, не выдержав, заорала: – Ясно???
Она вздрогнула и торопливо кивнула. Я отвернулась, выдыхая.
Чёрт! А чего это собаки на мою одежду не повелись? Уф, и додумалась же на это же дерево, под которым сныкались, закинуть! Зверьё же могло да и должно было разлаяться, морды задрав, да нас выдать! Как-так получилось-то? Видать, так порошочек их смутил. Не впервой выручает, настоящий друг! Надо ещё пораздобыть, а то чуть не весь рассыпала на этих горемык. Странное, однако, это желание – позаботиться…
На ходу платком волосы перетянула, передумала – стянула и бросила через плечо шуту. Краем глаза заметила, как он подобрал, улыбнулся мне благодарно и замотался в него, как куколка бабочки. Волосы рассыпались по плечам и, разумеется, сразу залезли в глаза. Я подобрала их и заколола ножом. Почему не обрежу их, как мужик? Да потому что… Не ясно, что ли? Муж у меня. А он частенько в городе гуляет, а там сами знаете, какие фифы прохаживаются. Если б не Габри, побрила бы всю башку налысо и бед не знала.
Думаете, глупо это, ну… ревновать? Да я вот тоже так думаю. Однако если уж какая мыслишка забралась, чёрта с два ты от неё отмахаешься! Это тебе не комар назойливый – изловил да прихлопнул. Больше на медведя смахивает…
Всё, заканчивайте дурости всякие выспрашивать – пришли мы.
Я остановилась и подняла руку. Полушёпотные разговорчики за моей спиной разом прекратились. Я повернулась и, сделав страшные глаза, приложила палец к губам. Они испуганно закивали.
Я ещё раз, для верности, заглянула в дом, обошла вокруг.
По-прежнему, никого. Ни солдат, ни медведей.
– Заходите!
Девка вошла, пригнувшись, вслед за мной, Енот поспешил её обогнать и деловито осмотрелся. Личико его смешно перекосилось, нос наморщился, и он громко чихнул. Его невеста подскочила на месте. Я прыснула со смеху. Хотя, глядя на них, больше хотелось заплакать.
– Вот, располагайтесь! – показала я рукой на дощатые нары у стены.
Шут молча взобрался на лежанку и умоляющими глазами посмотрел на невесту. Она робко шагнула к нему и устало опустилась рядом. Я молчала. Из меня будто вынули всю мою отвагу и гордость… Я как заколдованная думала о медведе, том самом, что едва не сожрал меня когда-то давно. Но сейчас мне кажется, что было это только что…
А девчонка вдруг встала и принялась ходить взад-вперёд.
– Но как же… но что же… – голосок её задрожал. Я посмотрела на шута – губы его предательски тряслись. Он тоже еле удерживался от слёз.
– Не можем же мы вот так, без одежды… и у меня всё болит… Я себе всю кожу испортила, как теперь…
Она закрыла лицо руками и разрыдалась. Шут растерянно смотрел на неё и молчал. А в самом деле – что он ей скажет? Как объяснит, куда заманил и зачем? Любовь… ха, любовь ему! Любовь от медведя не отобьёт. В любовь не завернуться ледяной ночью, любовь не поесть.
Чёрт. Точно. Их же ещё и покормить надо… Об этом-то я и не подумала. Мне что, каждый ореховый куст что накрытый стол. А эти неженки таким отравятся.
– Я вернусь в пещеру, схвачу для вас одежды и, может, еды какой, а вы тут сидите тихо и дверь заприте, чем сможете, – бросила я через плечо и пошла на выход, но девчонка схватила меня за рукав.
– Я с тобой!
– Ты об сосну долбанулась? – покачала я головой, вырываясь из её цепкой лапки. – Даже не мечтай, собаки рядом, обратно той же дорогой пойдут и в самый раз на тебя напорятся! Да и ты забыла, что ты голая?
Она вспыхнула, но безумный взгляд не отвела.
– Милая, нам не стоит… – начал было карлик, но она, не глядя на него, гавкнула:
– Я сама знаю, что стоит, а что нет!
– Слушай, заткнись, ради бога, и послушай жениха, – холодно отрезала я и быстро вышла из дома.
– Сука! – крикнула эта дура мне вслед, но я только плечами пожала.
– Ты с ума сошла? – ахнул шут и выскочил за мной, платок упал с него, и он неуклюже попытался его поднять, растерянно шепча мне вслед: – Якобина, прости ради всего святого, прости, она не со зла, вернись, умоляю!
– Ой, да не ссы ты, – усмехнулась я, подобрала платок и помогла ему замотаться в него снова. – Вернусь, я же не крыса какая!
Он чуть не руки мне целовать принялся, но я отпихнула его от себя:
– Но смотри, до моего прихода кобылу свою бешеную обуздай! Это последняя её дерзость, которую я стерпела!
Я бы с радостью не вернулась. Сжав зубы, я ломилась через лес, не скрываясь. Наплевать! Меня разбирала злость. На себя, что ввязалась в эту дурную переделку со спасением горемычных, на мужа и братьев, что балдеют по кабакам, а я тут выкручиваюсь. На короля, что завёл себе целую армию долбаков, а нам теперь от пуль уворачиваться. На мать, которой никогда не было. На бабку, что померла, и я осталась единственной женщиной – вдруг, и правда, ребёнок заведется, а и роды принять некому? Не этим же медведям криволапым! Да ещё и медведь этот еханый все вспоминается, проклятая вонючая гора… Не хочу, не хочу ничего…
На вас, кстати, я тоже зла. Чего уставились, какого хрена вам ещё от меня надо? Я и так уже рассказала чересчур, а вы не уймётесь!
* * *
Чёрт, как же остаться тут хочется… в моей родной пещерке, в моём домике. Чем дольше буду возиться, тем сильнее прилипну, так что надо спешить. Скоро перетряхнула барахло, натолкала в две торбы штаны, рубашки, камзолы тёплые, башмаки какие-то стоптанные – на кой чёрт их храним, нет бы выкинуть? А и в самом деле! Взяла да и в очаг бросила, вернусь – сожгу. Вот сапожки, и зачем-то даже детские завалялись! Как знали, что пригодятся. Сверху натолкала два куска жареного мяса, недоеденного с чёрт знает когда, и три бутылки вина – ночью греться.
То-то они обрадовались мне, то-то на шею кинулись! Девчонка рыдала и клялась, что больше не будет, а я отбивалась от них мешком одежды и шутливой руганью.
– Да погодите вы, не всё это ещё! – ворчу, а сама улыбаюсь. – Вы тут пока барахло разбирайте, а я вам травы принесу к царапинам приложить.
И вот сидим у безжизненной печки, огонь не зажигаем – труба обвалилась, тянуть не будет, – так я им сказала, а сама на кучу костей, прикрытую рваниной, в очаге поглядываю. Зажжёшь – и вонь повалит несусветная. А ещё отряд с собаками мимо не проходил, ну как возвращаться будет той же дорогой да решит свернуть? И аккурат на дым пойдут. Нет уж, вином согреются, а мне и так не холодно, я привыкшая.
* * *
Все раны соночлежников я перемотала порванной в лоскуты шёлковой рубахой. На себя уже не осталось, но вроде как и не требуется, я уж и забыла о своей беде.
А эти сидят теперь, как два тряпичных чучелка, улыбаются, мяса наелись, винишком запили.
Енот запанибратски положил мне лапку на плечо:
– Я тебе уже сказал или еще нет? – пьяно улыбнулся он.
– Я-то откуда знаю, чё сказал, чё не сказал? – хохотнула я. – Мыслишки твои не читаю, а то б уже давно прибила, небось!
Девчонка весело рассмеялась от моих слов и, подняв бутылку за моё здоровье, отхлебнула добрую порцию. И как завтра пойдёт дальше через лес? Не на себе же её тащить. А впрочем, да ладно уж, пусть напивается, утром в ледяной ручей головой – и привет!
– Так вот, я скажу! – посерьёзнел шут. – Мари, ты меня прости, но я думаю, нам пора открыть нашей спасительнице правду.
– Ой, да ради бога, – хихикнула девчонка. Она здорово повеселела от своего первого в жизни крепкого пойла.
– Пошла она к чёрту, эта моя мать и весь её чёртов замок! – и рассмеялась от своей наглости – тоже впервые грязно ругается. Я качаю головой – это разве грязная ругань? Ребёночек ты совсем…
