Юана Фокс
Средневековые сказки
– Как?! – взбеленился князь. – Да ты что, драный пёс, несёшь?
– Вы, конечно, можете пригласить иных ученых лиц и удостовериться в сказанном мной, но уверяю вас, как бы ни страшился я вашего гнева, мой господин, а своё заключение назад не возьму! Княгиня отныне единственного ребёнка мать, не более!
Князь кулаки сжал, но промолчал. Кивнул сурово, кошелёк тугой на стол бросил – доктору за работу – и вышел прочь.
Доктор мешочек подобрал и, убирая его в сумку, через плечо велел челяди:
– Кормилицу ищите, немедленно! Княгиня кормить сама не сможет, слаба! Но и священника можете не держать, опасность миновала. Всё, что нужно княгине и новорождённой княжне, это покой и забота. При малейшем кровотечении и лихорадке посылайте за мной немедленно! А в основном, вовсе не трогайте – чем больше они обе будут спать, тем всем лучше.
Словно не смея спорить с авторитетом доктора, обе пациентки послушались. И измученная, залатанная, словно тряпичная кукла, мать, и похожая на мышонка-великана дочь спали беспробудно суток трое, если не все четверо. Одна не просыпалась вовсе, вторая сквозь сон брала грудь кормилицы, да слабо хныкала.
* * *
Восемь дней и ночей Маргареты не было на этой земле. Её тело почти не дышало, и лишь бескровные веки слабо подрагивали. А душа её в маленьком деревенском домике, потерянном среди заснеженных гор, у камина кутала в шёлк и меха крошку Луция… Напевала ему песенки, целовала макушечку, прижимала к сердцу… И никого, ни единого существа, кто мог бы пробраться к ним через безумные снега и причинить вред, на много полётов стрелы вокруг… Ах, как хорошо им было вдвоём – матери Маргарете и малышу Луцию!
– Мой пирожочек, мой маленький ангел! – шептала Маргарета, вглядываясь в это розовое, солнечное личико до боли, до помешательства. – Я с тобой, моё дитя, я с тобой, моя крошечка, мой сладкий пряничек!
И она баюкала своего ненаглядного сыночка, и напевала ему колыбельные, самые нежные, какие знала… Пока сама не заснула, напоенная счастьем до самых последних капелек, чувствуя себя божественной…
Пока вдруг не очнулась и не нашла в руках своё дорогое сокровище, и, вскочив на ноги, не принялась метаться в поисках его. Она слепо шарилась вокруг и хрипела обезвоженным горлом: «Луций, Луций!», пока её не подвели к… девочке. Маргарета застыла над колыбелькой, едва припоминая, что произошло и кто этот младенчик в её спальне.
– Дочь? – неуверенно протянула она руки к маленькой. – Ах ты, господи, Роза, Розочка моя! – всхлипнула она, принимая на руки новорождённое дитя своё из рук няньки. И нежность, и отчаяние, и счастье, и горечь накинулись на неё всей сворой и затерзали намертво. Она едва успела передать младенца обратно в руки кормилице и упала без чувств.
Но на этот раз ничего страшного с ней не случилось, она всего лишь крепко уснула, здоровым, покойным сном – это подтвердил тот же самый эскулап, который принимал её роды. Маргарета уверенно и на удивление быстро пошла на поправку. Чудо материнства сработало!
Когда наконец очнулась, живая и здоровая, Маргарета выдохнула с облегчением. Странная, но до жестокости сильная уверенность появилась в ней – всё будет хорошо! Это дитя выживет. Роза будет жить.
Удручало одно – доктор запретил ей дитя брать на руки, ходить даже с такой крохотной тяжестью по комнате. И вообще ходить тоже не велел, и за этим его приказом слуги следили со всем рвением. Как бы ни хотелось ей выйти наконец в сад, вдохнуть свежего воздуха, а княгиню снова заперли в кровати. Маргарете и кормить ребёнка было почти нечем, молока у неё оказалось, как у кошки – на пару котят хватит, а вот младенца никак не прокормить.
И дочь за матерью не потянулась, наоборот – слабенькая, хоть и крупная для новорождённой, ела она плохо, грудь кормилицы принимала неохотно, а всё больше плакала пронзительным, удручающим, скорбным плачем, как потерянный лисёночек.
Доктор только головой качал да капли какие-то прописывал. Маргарета ему совсем не верила, даже после того, как он спас их обеих. Князя она почти не видела, в своих коротких визитах к жене он останавливался на пороге, как нежеланный гость, и коротко переговаривался с нянькой да сухо осведомлялся о здоровье княгини и дочери. Маргарета тревожно поглядывала то на него, то на дитя и ни разу не видела, чтобы князь хоть вполглаза на ребёнка внимание обратил. «А что, если и он кривой дорожкой пошёл, и доктора подкупил, чтобы дитя наше отравить?» – тревожная мысль впилась жалом в сердце и уже не отпускала, засела глубоко и колола, колола… а ну как и правда? Что ему помешает? Он ведь о сыне мечтал! А Маргарета так его подвела, не угодила, и теперь он ищет способ извести дочь, а Маргарету заставить снова рожать… Но нет, хотя ей никто так в лицо и не сказал, княгиня слышала сквозь сон, как слуги судачат – не будет у нее детей больше, повредилась она родами. Значит, и она князю больше не нужна, зачем ему жена пустая, на наследника не способная?
А это значит… бежать! Бежать им с Розой надо куда-то, где князь до них не доберётся! А где такое место может быть – на своей земле князь всюду властен… Всюду-то всюду, да не там, где один Господь власть! В монастырь. Вот куда им с дочкой надо и как можно скорее! А дитя при себе держать, не отпускать от себя ни с кем и никуда – даже в другой конец комнаты!
Решено так решено – и Маргарета приказала собирать их двоих в долгую дорогу. Доктор протестовал и грозился, князь, вопреки ожиданиям Маргареты, только плечами пожал – делай, мол, княгиня, что заблагорассудится! Ну, вот и славно! Она всё ещё госпожа и нечего ей тут указывать!
Маргарета бережно закутала своё слабое дитя в меха, осторожно уселась в гнездо из подушек и одеял, сооружённое для неё в тёплом чреве кареты, и уехала в монастырь каяться в старых своих преступлениях и молить о милости Господа… Князь даже носа не высунул, не то что попрощаться, в дорогу супругу и дочь благословить. Ну и чёрт ему в компанию, старому хорьку!
Монашки приняли гостей так, будто только их и дожидались, сколько монастырь стоит. Завёрнутые в чёрное, похожие на ворон женщины ворковали и умильно ахали, крестили Розе лобик, гладили княгине плечи.
Маргарета ожидала, что новое её пристанище будет убогой кельюшкой, но её отвели в такие палаты, каких у неё даже в замке княжеском не было! Роскошные, полностью обитые бархатом стены, шитые золотом портьеры, огромное зеркало в замысловатой раме, а в особый восторг Маргарету привели три птичьи клеточки, по прутьям которых сновали зелёные попугайчики с пёстрыми головками! А ещё – чудесная голубого бархата колыбелька с розовым балдахинчиком, расшитым нежными белыми розами.
– Как вы узнали? – всплеснула руками Маргарета. – Как вы узнали, что дитя зовут Розой?
– Госпожа, мы не знали, – почтительно склонила голову матушка-настоятельница и добавила любезно, но строго: – И вы не узнаете, пока дитя не пройдёт святое крещение и наречение именем!
«Ах вот оно что! – подумала Маргарета и закусила губу. – Экая ты змея, оказывается!» А вслух ответила:
– Разумеется, матушка, разумеется! – она постаралась придать голосу беспечности, ведь им с малышкой долго здесь прятаться, надо привыкать. – Это всего лишь милое домашнее прозвище!
И на всякий случай перекрестилась.
Что ж, как бы там ни решили святцы, а для Маргареты она – Роза, Розочка и всегда ею будет! Да, пусть девочку покрестили Габриэлой, а князь прислал распоряжение дать ей второе имя Эльжбета, но Маргарету эти игры не трогают.
Кто может знать лучше, какое имя на самом деле носить ребёнку, как не сама мать?
К счастью, матушка-настоятельница оказалась совсем не змея, а скорее добрая дворовая сука – все её уважали и побаивались, она могла и укусить, но зубы почти не показывала, всю свою уверенную силу пуская в добро и на пользу. Княгине жилось при ней совсем неплохо – сёстры были с ней ласковы, еда хороша, молиться никто не принуждал, но Маргарета из вежливости от служб не отлынивала, пропускала только в дни особой слабости, когда ноги совсем не держали. А уж до чего всем обитателям монастыря полюбилась малышка Розочка! В ней просто души не чаяли, в няньках у неё никакого недостатка не было – скорее, наоборот, одинокие бездетные женщины драться готовы были за право потискать ангелочка! Роза всю эту заботу деловито впитывала и росла как на дрожжах. Скоро она уже напоминала румяный, беленький пирожок со сливками, и носить её подолгу стало тяжело даже крепким женщинам. Маргарета едва отмечала один пролетевший день, другой… а потом время слилось в большое, тёплое, молочное озеро…
Всё исчезло, как дым над отгоревшей свечой, всё позабылось – и князь… и отец… и то, что надо было бы называть первым ребёнком… и замок княжеский, где была она госпожой, таял где-то далеко-далеко, за тридевять земель, за высокими горами… Лишь дорогая нянька Алиса приходила и приводила за руку неуверенно шагающего маленькими ножками Луция мамочку повидать да в колыбельку к сестрёнке заглянуть…
* * *
А колыбелька тем временем сменилась кроваткой и пелёнки – платьицами.
– Роза, Розочка! – обеспокоенно звала Маргарета и заглядывала за тяжёлые портьеры, где её девочка полюбила прятаться зимой, играя спящую медведицу из своей любимой сказки. И не откликалась упрямо до тех пор, пока как в книжке не позовёшь: – Эй, Урсула, старуха Урсулища, медведица, выходи!
– Кто-о-о в моё ца-а-а-арство пожаловал? – с ворчанием и сопением девочка косолапо вываливалась откуда-нибудь, где никто не думал её искать. – И чего-о-о-о тебе, человече, пона-а-а-адобилося? – вопила она грубым, как ей казалось, голосочком, и повисала на ноге у матери.
– Роза, любовь моя! – звала Маргарета, оглядывая розовые, пышные кусты, где летом плела веночки своим куклам её девочка.
– Я не Роза, я Фея Фиалковая, мам, – выглядывала среди благородных ароматных цветов золотая головка в локонах и фиолетовых лентах.
– Ах, простите меня, невежду, моя госпожа Фея Фиалковая, – приседала перед ней счастливая Маргарета. – Я вас не признала среди этих чудесных цветов, с одним из них спутала!
Княгиня подхватывала свою любовь, кружила, и хохоча обе валились на ковёр, расстеленный на траве. Ничего лучше этого ни Маргарета, ни сам Господь бог никогда бы в мире не придумали!
* * *
Так прошло двенадцать лет. Спросили бы Маргарету – как так получилось, что ты, княгиня, этого совсем не заметила? Она бы только головой покачала. Кто его знает, как это время загадочное идёт? И куда?..
Она об этом совсем не думала. Вышивала покрывала под иконы, молилась, растила свою девочку. Научилась шить ей кукол с глазами-бусинами и в платьях из обрезков бархата, сочиняла ей сказки о её старшем брате Луции – вернее, не сказки, а сны свои пересказывала, где её мальчик подрастал, уже учился читать и проказничать, носился по монастырскому двору, обдирая коленки, фехтовал прутиком и вместе с сестрёнкой в розовых кустах от монашек прятался…
О князе она совсем забыла и, если бы не монашки со своим «княгиня» да «княгиня», и вовсе бы не вспоминала ни замок свой, ни титул. Пока однажды ей жестоко об этом не напомнили.
Князь прислал распоряжение немедля вернуться и ей, и дочери – войну старый дурак объявил кому-то, уходит в поход на кого-то там, а Маргарета обязана на себя принять управление землями без него. И какого такого случая? Неужели у него дворян своих не нашлось для этого? Маргарете этот замок совершенно ни к чему, хоть бы даже и сгорел благополучно! Вместе с князем.
Но деваться некуда, пора собирать и себя, и дочь в дорогу. А она, бедняжка, ничего, кроме этого монастыря не видела, ей и не говорил никто, что половина небывальщины, которую ей на ночь читают – вовсе не сказки и у неё в самом деле есть князь-отец, и огромный замок, и целое неизмеримое княжество – орёл за день не облетит! А в княжестве – деревни, поля, охотничьи угодья, болота и целых два озера! Роза от радости чуть с ума не сошла, всё носилась вокруг Маргареты и требовала запрягать немедленно, сей же час: «А то у меня сердце выпрыгнет, я умру ждать, мамочка!»
«Ох, дурочка моя маленькая, да разве от таких вещей помирают? Знала бы ты, после чего мы с тобой, малышка, обе выжили! Да не расскажу я тебе, ни к чему. А сейчас – что ж, поехали! Одна мне будет в дороге радость – что ты, моя девочка, счастлива!»
Маргарета всю дорогу дочь свою оглядывала, будто до этого не видела.
Юная, как первая роса, тоненькая, ангельская красавица! «Неужто её скоро замуж отдавать придётся? – с тоской подумала Маргарета: – И за кого? Разве кто такое сокровище оценит? Разве есть на свете человек, который не сломает и не испортит моего небесного ангела?» С ужасом и отвращением вспомнила она своё замужество, особенно тошнотворные первые его дни, а уж ночи… ну уж нет! Маргарета этого ни за что не допустит. Волчицей обратится, пожаром станет, но не отдаст никому, никому свою девочку! А князь пусть на войне сгинет и не вздумает женихов таскать! А если не приберёт его Господь, то Маргарета об этом сама отлично позаботится! Она на всё готова, только бы уберечь своё дитятко.
Ах, и почему же человеческий разум так слеп и отчего же сердце матери так часто совсем не в ту сторону беспокойно глядит? Не почувствовала Маргарета истинной беды, в ложных бедах запуталась.
О чём-то она начала догадываться только тогда, когда ворота княжеского замка им некому было открыть… Её кучер да сопровождающий солдат едва смогли докричаться, доколошматиться в дубовые доски. Долго им никто не отвечал, только вороны зловеще каркали.
Замок встретил их пустым и заброшенным. Две испуганные, исхудалые служанки, полуживой конюх да два-три ещё бог его знает кого – вот и вся свита встречающих. Чума… страшная госпожа, лютее которой нет, встретила их радушно и привольно – ей здесь никто не указ! Даже истинные хозяева замка. Маргарета хотела было бежать обратно, тут же в карету погрузиться как есть и развернуться к монастырю, но… кучер и солдат махом укатили подальше от адской заразы, и винить их за это бессмысленно. Поздно. Королева Чума уже в свои истлелые могильные покрывала укутала – не вырваться!
Маргарета велела окна-двери запереть и жечь, жечь благовония в их с Розой комнате. Она выбрала самую маленькую, похожую на узкую лисью нору, бог его знает, для чего предназначавшуюся – кажется, закуток для няньки её, Алисы… «Ах, Алиса, как бы нам подольше с тобой не свидеться? Обойди меня, Господь, не забирай – у меня ведь доченька! Не могу я её одну оставить, молоденькая ещё, не управится одна с обязанностями княжны!»
Ни молитвы, ни благовония, конечно, не помогли. Когда однажды поутру Роза пожаловалась, что ей трудно встать, у Маргареты сердце пропустило два удара и едва совсем не остановилось. Она осторожно подошла к дочери, совсем не желая знать правду, протянула руку и коснулась бледного, покрытого испариной лба девочки. Прохладный… Ох, помилуй, Господи! Наверное, девочка просто дорогой вымоталась! Да и страшно тут, испугалась маленькая!..
Маргарета распорядилась послать за доктором, но служанка будто её не слышала – молчаливой мышью из комнаты выскользнула и дверь с грохотом за собой захлопнула.
– Это что ещё за дерзости? – крикнула ей вслед разъярённая Маргарета. – Казню мерзавку!
И вдруг вспомнила, что казнить никого она уже не имеет права – здесь теперь один палач на всех…
* * *
Княгиня не узнавала собственных владений. Запустение и тишина, только собаки лают на псарне да ветер шуршит портьерами в незакрытых окнах… Маргарета рассеянно бродила по тёмным выстуженным залам, Роза молча плелась за ней, опасаясь заговорить. Девочке здесь было страшно и неуютно, она ужасно хотела обратно домой, под крыло матери-настоятельницы.
– Вот, Розочка, отец твой велел нам явиться, управлять делами тут, – ворчала Маргарета, поднимая забытый кубок с пола: – А каким чёртом тут управлять? Почему такой раздрай кругом, с чего я сама должна кубки с пола подбирать? – сердилась она всё больше. Роза в это время наступила на что-то мягкое и хрусткое, посмотрела вниз и с визгом отпрыгнула – мышь! Дохлая мышь прямо посреди обеденного зала!
– Это ещё что за мерзости? – закричала Маргарета и швырнула кубок об пол так, что звон по всем стенам и потолку пошёл. – Эй, кто там есть? Служанки? Дворецкий? – княгиня решительно пошла по коридорам, заглядывая в открытые двери покоев и каморок. Никого… всюду запустение, паутина, страх, смерть…
– Мама, мне что-то нехорошо, – запыхавшись, догнала её Роза.
– Что с тобой, дитя моё? – обеспокоенная Маргарета приложила ко лбу её холодную ладонь. Горячий. О господи…
– Ты заболела? – заглянула она дочери в глаза.
– Нет, не думаю, наверное, просто дорога и холод… не беспокойся, мама, скажи только – где я могу прилечь?
Маргарета отвела её в свою бывшую спальню, сама перестелила постель. Нет, она не знала и не могла знать, где в этом замке хранится постельное бельё, но какая-то нерадивая тварь из челяди бросила гору чистого белья прямо на кресло возле кровати, а постелить не потрудилась!
– Проклятые лентяи, что за морок с ними приключился? Все как заколдованные. Ну, чума – и что, она отменяет все порядки, все княжеские приказы? – возмущалась Маргарета, ворочая тяжёлые огромные простыни и покрывала. Роза в это время бессильно опустилась в кресло. Лицо её горело пунцовым, переспелым огнём.
Маргарета уложила дочь в постель, пропахшую лежалым полотном, но хотя бы чистую. Тщательно подоткнула одеяло – девочку знобило, поцеловала в покрытый испариной лоб и, повторяя про себя: «Это всего лишь простуда, мы долго ехали снегами, это не чума, это простуда!», перекрестила свою девочку и ушла на кухню позаботиться, чтобы им подали ужин и вызвали доктора.
Вечером за полупустой стол, едва накрытый парой каких-то странных, непонятных полужидких кушаний, если это можно так назвать, Маргарета уселась одна. Роза спала, выпив молока с мёдом – хотя бы это в замковых погребах ещё осталось! Хотя, как уверяли две испуганные, худые служанки, еды в достатке – есть её некому, но и готовить тоже, эти две дурочки не умеют ничего, они с детства прачка да швея. Маргарета едва притронулась к еде. Она понимала, что голодна, но ничего не могла даже в рот положить, её терзало беспокойство за дочь. Она не может подхватить чуму, нет, не может! Это её единственный, последний живой ребёнок, других у княгини не будет, значит, Роза должна жить! Не может такого быть, чтобы Господь оказался так жесток! Нет, не на этот раз. Ни один изверг в мире не заслуживает потери всех своих детей! Маргарета долго смотрела в одну точку и крошила кусок хлеба на крошки, а те – на крошки ещё мельче. Потом скатывала из них шарики, потом ломала их снова на крошки. Когда наконец обессилела совсем, встала из-за стола и на дрожащих, неуверенных ногах прошла в спальню. Мучительно прислушалась – дышит! Ровно, спокойно дышит её обожаемое дитя! Маргарета поняла, что не дышит она сама, отпустила комок в груди, вдохнула наконец – всё будет хорошо! Это просто простуда. Чума уже унесла всех кого могла – вон, две служанки-неумехи живы! И у Розы получится. Маргарета, не снимая тяжёлого дорожного платья, забралась к дочери под одеяло и осторожно обняла её, своё хрупкое сокровище:
– Всё будет хорошо, мой ангел! – прошептала она, зарываясь лицом в тёмные, влажные от пота волосы дочери. – Я с тобой, малышка! Я с тобой…
Поздним утром, так и не дождавшись распоряжений о завтраке, служанка робко постучалась в тяжёлую дверь спальни. Никто не ответил, и она решилась войти без разрешения.
– Госпожи… – тихо позвала она. Ни одна из них даже не шелохнулась.
– Госпожа княгиня, госпожа княжна! – чуть громче позвала служанка и опасливо приблизилась к постели. Она боялась увидеть там мёртвых… Вдруг княжна Роза резко села, согнулась пополам и зашлась диким, ужасающим кашлем, будто из неё демон наружу рвался, и кровь хлынула прямо на шёлковое одеяло. Служанка вскрикнула, отшатнулась, уронила поднос, и кувшин с водой загрохотал по ледяному полу. Камин растопить так и не удосужились…
– Простите, госпожа, – забормотала служанка, потянулась было поднять кувшин, но вместо этого бочком-бочком пробралась к выходу и выскочила, как ошпаренная.
– Мама… – прошептала Роза и тронула спящую Маргарету. Та не отреагировала. – Мамочка, ты жива? – испуганно потрясла её дочь, но новый приступ кашля удушил её.
Маргарета что-то проворчала, и гримаса боли перекосила её лицо. Но глаз так и не открыла. Роза, обессилев, упала рядом с ней.
– Мама, – прошептала она снова, и горячие слёзы потекли по её раскрашенным кровью щекам. – Проснись, мама, я умираю…
Она то теряла сознание, то снова приходила в себя. Девочку терзала сильнейшая жажда, но слуги боялись подходить к ней и даже воды не подавали. Всё, на что их хватило, это вызвать доктора. Пришёл иссохший старик, высокий и ледяной, как сама чума. Пощупал без страха обеих больных, бегло осмотрел бледные, мокрые тела.
– Это не чума! – заключил он. – Не бойтесь, княжеское семейство не заразно! – махнул он жавшимся на пороге слугам.
– Видите, ни одного пятнышка? – ткнул он длинным ногтем в чистую, как первый снег, кожу княжны. – А чума, сами видели, как метит!
– А что это тогда? – недоверчиво спросила служанка постарше.
– Этого я точно сказать не могу, – покачал головой доктор. – Но точно не зараза! Вам следует сидеть при них день и ночь и подавать воды, а также обтирать уксусом и менять бельё каждый день! Пока это всё доступное им лечение. Когда придут в себя, одна или обе, пошлите за мной снова!
И с этими словами доктор удалился. В оплату он взял один из перстней княгини, больше для него ничего не нашлось. Так решила старшая служанка, мол, где хранятся княжеские деньги никто не знает, а кто знал, того чума унесла. А перстень этот княгиня не вспомнит, вон сколько лет её дома-то не было! А вспомнит – ну так знать не знаем, ведать не ведаем. И точка. Если ещё очнётся!
Не поверили слуги доктору – ишь ты, неизвестная зараза какая-то. Не заразно? Так это бабушка надвое сказала! А ну как пострашнее чумы ещё? Что они там привезли из своего далёкого монастыря? Какие жуткие напасти в пути подхватили? И на всякий случай советам доктора слуги не стали следовать. Ну его к дьяволу! Пусть Господь Бог теперь решает, жить княгине или умереть. И несчастных больных попросту закрыли в спальне и даже не заглядывали – только через дверь иногда прислушивались, не пришли ли в себя.
Никто из них, ни разу не подал умирающим воды. Младшая служанка порывалась было войти в запретные двери с кувшином, но старшая её за рукав хватала и отчитывала:
– С ума сошла? Один раз пронесло, так думаешь, зараза отстала? Себя не жалко, так нас пожалей! А вздумаешь войти, – тёмные глаза старшей блеснули нехорошим огнём, – так мы тебя там вместе с госпожами запрём!
А что творилось в спальне-могиле – и слушать сквозь дверь страшно!
Роза тяжко захлёбывалась кашлем, корчилась, плакала и звала: «Мама, матушка… мамочка моя…», пока наконец не затихла.
Слуги подождали день – ничего. Подождали другой – тишина. Тогда три дворовых мужика да две служанки потолклись, покумекали в коридоре и, замотав лица в мокрые толстые полотенца, решились войти и невинное худое тельце вынести. В спальне стояла тяжкая, душная вонь болезни, смерти, разложения.
На её счастье, Маргарета так и не приходила в себя и ничего этого не слышала…
Она тяжко бредила, звала Алису на помощь, то хрипела, то вдруг принималась петь, смеялась, с доктором разговаривала, называла его «старый ты дьявола пёс». И ни слова не сказала о Луции. Только повторяла «Роза, Розочка, не убегай!»
А ненасытная Чума вдруг как-будто княжной насытилась. Все, кто мог умереть, уже отошли на тот свет, и те кто выжил, поняли: дело сделано, конец. Проклятая зараза наконец покидает замок, только хвост её ещё шуршит по коридорам, и тот исчезнет, когда княгиня наконец отмучается.
Словно только этого и дожидаясь, какого-то особого знака, флага, выброшенного Чумой, в замок воротился князь. От войска его почти ничего не осталось, но зато он привёз с собой славную победу и… молодую девицу.
Выжившие крестьяне стягивались под защиту замка. В деревне куда как хуже живётся, чем княжеским работникам, и каждому хотелось новое пристанище поотраднее найти. И то хорошо – было кому новую госпожу встречать. Что эта княжеская гостья и есть замена «еле-еле душа в теле» Маргарете, не скрываясь судачили.
* * *
Едва крохотная ножка, обтянутая розовым шёлковым чулком, в алом бархатном сапожке ступила на княжескую промёрзлую землю, как сразу всем ясно стало – вот она, смерть Маргареты и новая хозяйка замка! И благословением её никак не назовёшь. Маленькая и складная, как лесная кошка, черноволосая красавица, закутанная в чёрные меха и малиновый бархат, у кареты остановилась, челядь княжескую оглядела, как свою. Чёрные, блестящие, острые глаза её остановились – или показалось всем? – на Маргаретовом окне…
Брови соболиные вверх вздёрнулись. Княжеский дворецкий поспешил девице платок подать – прикрыть благородный нос от заразы, но та лишь отмахнулась досадливо.
«Ишь ты, и зараза ей не страшна!» – едва заметно перемигивались заинтригованные слуги. Гляди, как князь её под локоток держит, бабкиной клюкой над ней скрючился и всё что-то нашептывает, приговаривает на ушко. А девица головку свою вороную запрокидывает, и хохочет, и зубы у неё белые, как первый снег, и щёки румянцем горят – но уж точно не от девичьего смущения, вон как, бесстыжая, заливается! Князь вёл её, будто она не то фарфоровая, не то из снега слепленная – и тронуть боится, и самой идти не даёт.
Челядь приседала, и кланялась, и сверлила ей спину тяжёлыми взглядами – ишь, молодуха бесстыжая, при живой княгине в штаны князю так и лезет! И бога не побоялась, и сам чёрт ей не брат! Да ещё и хромоногая! Ах ты, господи помилуй, на правую-то как припадает – вроде и не сильно, но заметно. Увечную князь привёз! Ещё одно проклятие в дом! Хромые все как один злые, это любой дурак знает. Ну дождались, послал бог испытание. Как теперь плясать – по-новому али по-старому сойдёт? Эх, Господи Иисусе Христе и Дева Мария, не оставьте нас… Слуги крестились вслед и распятия на груди пожимали.
Словно разворошенное гнездо крыс, челядь забегала по замку, пытаясь наскоро сообразить, что тут может вызвать гнев господина и как бы половчее замести хвостом, прикрыть гниющие остатки чумного пиршества. Спальню княгини отмыли с уксусом и щелочью, саму Маргарету нарядили и надушили – благо она уже не металась, её вертели как мешок с травой.
Князь же будто ничего и не замечал, всё на девку свою глазея. Добродушным голосом хорошего хозяина распорядился приготовить хороший, добротный ужин для него и его дорогой гостьи. Слуги, совсем обленившиеся за то время, пока замок стоял опустевший, недовольно распоряжение приняли.
* * *
– Да и сам князь, старый охальник, даже не трудится скрывать, что эта бабёшка – его невеста, и когда Маргарета умрёт, он сразу на ней женится, заменив похоронный пир на свадебный, а о Маргарете забудет начисто! – судачили кухарки, деловито ощипывая тощих гусей над тазами дымящейся паром воды.
– Да и какова честь – помнить о негодной жене, которая так и не смогла родить ему достойного наследника? – согласно кивал водонос, тяжело бахая о пол полными бадьями…
– Да ведьма она, Катэрина эта! – вдруг, ни с чего, плюхнула комок перьев в таз старшая кухарка. – Ну, чего уставились, ясно же, как божий день – окрутила князя и как звать, не спросила!
– А тебе откуда знать, что ведьма, что не ведьма? – прищурился водонос. – Красивая ж баба да молодая, к тому ж при полумёртвой жене, чего тут объяснять?
– Кобелина ты, кобелиной головой и думаешь, кобелиные твои глаза слепые всё на одно и глядят, где помягче! – покачала головой кухарка и сплюнула. – Креста на ней нет, вот что!
– Как – нет? – ахнула её помощница.
– А так – нет и всё, как не было никогда! – снова принялась ощипывать несчастного гуся старшая, а младшая только головой качала да ахала – неужто правда?
– Ну-у-у уж! – протянул водонос и скрестил на груди руки, радуясь возможности лишний раз побалакать вместо нового похода за тяжёлой водой. – Ты почём знаешь-то, голую её видала, что ль? – хмыкнул он.
– А ты мечтай-мечтай, ага! – зло рассмеялась кухарка и вдруг посерьёзнела. – Портки подбери-ка, не про вашу честь! Горничная рассказывала! Эта молодуха князева свою служанку не привезла, так ей Ирма прислуживала, переодевала её. Ну корсет сняла, рубашку – глядь, а креста-то на ней нет! Она не удержалась, посмотрела прям на грудь, на то место, где пусто, а Катэрина на неё как зыркнет, да как гаркнет: «Что уставилась, проклятая, чистое платье давай!» И самая соль, знаете где? – кухарка перешла на зловещий шёпот, так что все головы к ней придвинули. – Переоделась она в мужское платье! Не в женское! Ведьма, говорю же вам! А вы, дураки, всё хи-хи, кобели полоумные! – и щёлкнула водоноса по носу грязным, слипшимся пером.
– Ну ты, баба бешеная! – заорал на неё водонос, схватил бадьи и, осыпая кухарку ругательствами, вышел вон. Младшая рассмеялась, но старшая так на неё глянула, что она замолчала, и в полной тишине две женщины продолжили свою грязную, проклятую работу.
Но как ни крути, а своя рубашка ближе к телу, и челядь судьбой князя и его жён, нынешней и будущей, не особо заботилась. Всех донимало одно – какова она, эта новая госпожа? Добра ли или жестока пуще прежней? Каково при ней им, слугам, жить будет? Из-за каждой занавески, из каждого тёмного угла на пришелицу смотрели настороженные глаза.
* * *
А Катэрина не терялась, расхаживала по всему замку где вздумается в своём роскошном мужском бархатном камзоле с золотыми позументами и в узких, совершенно неприличных панталонах. Князь за ней, как пёс, следовал. Будто это она здесь полноправная госпожа, а князь – всего лишь случайный, низкородный гость.
– А это что за штуковина? – рассеянно вертела в руках Катэрина первую попавшуюся вещь, и князь тут же подлетал к ней, скрючивался, как царь Кощей над своей ненаглядной:
– Ах, моя красавица, это всего лишь безделица, пойдёмте лучше я вам покажу кое-что более достойное вашего благосклонного внимания! – и брал её под локоток, и смотрел на неё так, что слугам стыдно становилось. Перекрестившись втайне, они сплёвывали через левое плечо и качали головами вслед удаляющимся господам. Послал же бог очередную змею подколодную князю за пазуху! Старая княгиня вот-вот помрёт, и эта бузина ядовитая на её неостывшее место тут же и засядет челяди кровь попивать.
* * *
Маргарета таяла час от часу под тяжёлыми и душными одеялами, как ледяное изваяние. Она уже даже не металась, только тяжело дышала через раз и в бессознании всхлипывала, будто тайно рыдала потерянная душа её… Священник дежурил при больной денно и нощно, готовый в любой момент причастить и утешить перед загробной дорогой. Но уже никто не ждал, что Маргарета услышит хоть слово из причастия и что оно вообще ей понадобится.
