Юрий Михайлович Никишов
Пушкин и Грибоедов («Горе от ума» и «Евгений Онегин»)
(К слову, деталь несогласованная: кто первым вошел в гостиную? Ленский как будто уже здесь, видит – она «вошла». Но и Татьяна видит: «Ты чуть вошел». Вероятнее, более надежный свидетель – Татьяна, для нее любая мелочь существенна. Ленскому такие детали, вошла или уже сидела, не важны. Запомнить, что сидела у окна, не трудно).
Разница между внутренним переживанием и наружным проявлением чувств естественна и необходима. А если внутри пылает огонь! Немудрено, что непроизвольно и слегка наружу пробивается не более, чем «искра нежности», которую опытный Онегин мимо и не пропустил.
А ведь произошло первое любовное объяснение героев, да еще и по максимуму ситуации, который будет объявлен в письме Татьяны: «единым взором / Надежды сердца оживи…» Может, это и сказано с опорой на то, что обмен взглядами хотя бы чуть-чуть уже оказался опробован?
Но был ли ответ «взором» (причем положительный) со стороны Онегина? Сомневаться в этом не приходится. Если был, легче понять странную форму вопроса к Ленскому в диалоге при возвращении от Лариных: «Скажи, которая Татьяна?» По логике вещей, если понадобилось разбираться, кто есть кто, надо было бы спрашивать, «которая» Ольга (или Филлида по его переименованию). Но именно Ольгу Онегин-то и разглядел («В чертах у Ольги жизни нет»), она ему не интересна. Сестер не множество, всего две, оба имени Онегин запомнил. Так что ему надо было бы спрашивать не «которая», а какова Татьяна. Она ему понравилась (тут ответную «искру нежности» непроизвольно взор вполне может выразить). Онегину и хочется подтверждений, что неспроста понравилась. Но тут Ленский плохой собеседник. Вопрос о Татьяне ему вообще кажется излишним, сестра невесты в его сознании не живет.
Почему поэт не позволяет герою-приятелю идти прямым путем, предпочитая путь с намеками, с подходцем? Онегину не очень-то хочется быть вполне откровенным перед Ленским в чем-то новом, с которым он еще сам не разобрался. Отсюда условная форма: «Я выбрал бы другую, / Когда б я был, как ты, поэт». Про случившийся обмен взглядами с «искрами нежности», конечно, признания перед новым приятелем быть не могло. И так уж интерес к Татьяне Онегин прикрывает комплиментом еще и хозяйке, которая «проста, / Но очень милая старушка».
Татьяна не ведает, что поводом для визита был не интерес познакомиться с соседями, а всего лишь желание увидеть ее сестру, избранницу Ленского. Увидел. Не понравилась. Об обмене взглядами с искрами нежности с ее сестрой не вспоминает. Более в этом доме и не появляется.
Заметила ли Татьяна ответный завлекательный взор героя? Тут со стороны поэта никаких подсказок нет. Только предположительно можно предпочесть вариант, что и Татьяна заметила онегинскую «искру». Это могло прибавить смелости в решении написать откровенное письмо.
Роль героя в духовном выявлении Татьяны трудно переоценить. В финале Татьяна задает Онегину очень непростой вопрос: «Не правда ль? Вам была не новость / Смиренной девочки любовь?» В позднем укоре героини звучит нотка уязвленной гордости: Татьяна знает, что она и была (не то, что стала) богаче, нежели только смиренная девочка. И все-таки «слово найдено», и в нем если не вся правда, то большая доля правды. До встречи с Онегиным Татьяна в общем-то лишь смиренная девочка. Конечно, она выделяется в среде своих сверстниц, это отнюдь не заурядная уездная барышня, вроде своей младшей сестры. Но само богатство ее натуры таится еще в потенции. Духовные задатки героини реализованы именно благодаря герою. Именно встреча с Онегиным позволила выявиться и развиться свойствам натуры Татьяны, которые, запрятанные в глубинах души, могли бы там и заглохнуть под воздействием бытовых жизненных обстоятельств и под добровольным усилием смирить души неопытной волненья. Как Онегин начинается не с успехов в «науке страсти нежной», а с отступничества от светских развлечений, так Татьяна начинается не с сопереживания рассветам и французским романам, а с любви к герою.
Верно писал В. В. Сиповский: явление героя внесло «в ее жизнь мучительное сознание контраста между пошлостью жизни в провинциальной “глуши” и теми чувствами, которые она осознала с появлением Онегина…»127. Это беглое замечание пушкиноведа давних лет заслуживает большего концептуального веса. Одним только своим появлением Онегин производит переворот в душе Татьяны, выявляет героиню, побуждает ее поступать идеально.
Татьяне не будет дано вкусить счастья взаимной любви. Но и не давший ей счастья Онегин оказал мощное воздействие на всю ее жизнь. Это тем проще, органичнее, что в книжном, романтическом сознании Татьяны на первом плане ее внутренняя жизнь. Нужен лишь толчок – дальнейшее протекает в духовном мире.
Книжное, т. е. отчасти наносное, и подлинное, незаемное удивительно органически уживаются, соединяются в духовном мире Татьяны. Однако способствует этому нестандартному синтезу немаловажное обстоятельство. Онегин и сам настолько незауряден, что достоин стать литературным героем: он и стал героем пушкинского романа.
Для контраста почерпнем прецедент в той же семье Лариных. Мать Татьяны, в бытность свою девицей, тоже жила книжными (неважно, что заемными у подруги) мечтами. Однако, хотя и досадуя, она довольно быстро «смиряется» с прозой жизни; привычка вполне заменяет ей счастье, и книжные мечтания выветриваются совершенно. Татьяне повторение пути маменьки не угрожает, прежде всего в силу значительности натуры, а отчасти, несомненно, и потому, что она встретила Онегина. «Обыкновенный» путь развития совершает не только госпожа Ларина, но и ее «Грандисон», некогда «славный франт, / Игрок и гвардии сержант». Онегину свойственна «неподражательная странность», он натурой похож на книжного героя, и Татьяна это видит. Реализация столь обаятельного соединения книжного и натурального в чувстве Татьяны стала возможной именно при условии, что «ее» герой в себе самом тоже соединяет книжное и натуральное.
Визит Онегина – колоссальной важности событие для Татьяны. «И в сердце дума заронилась: / Пора пришла, она влюбилась».
От Татьяны исходит инициатива признания в любви, причем случается это в исключительных обстоятельствах: объяснению предшествует единственная, мимолетная встреча героев.
Несмотря на столь быстрое развитие событий, зарождение любви Татьяны не происходит мгновенно. Все сопутствующие обстоятельства заслуживают обдумывания. Не приходится сомневаться, что появление Онегина в деревне наверняка обсуждалось в семье Лариных («Но говорят, вы нелюдим…» – это, конечно, эхо таких предшествовавших разговоров), но Онегин (просто как странный сосед) не проходит через сознание Татьяны до того момента, пока он сам не посетит Лариных (иная ситуация – в пушкинской «Барышне-крестьянке»: там героиня сама находит возможность познакомиться с соседом, слухи о котором растревожили ее воображение). Пусть мимолетно, но Онегин предстал перед Татьяной: думы о герое пробуждает лишь непосредственное обаяние его личности.
В возникновении чувства в героине очень силен книжный источник. «Ей рано нравились романы; / Они ей заменяли всё…»
Давно ее воображенье,
Сгорая негой и тоской,
Алкало пищи роковой;
Давно сердечное томленье
Теснило ей младую грудь;
Душа ждала… кого-нибудь…
Об отчетливом книжном оттенке чувства Татьяны строго писал Л. С. Выготский: «…Любовь Татьяны везде изображена как воображаемая любовь, везде подчеркнуто, что она любит не Онегина, а какого-то героя романа, которого она представила на его месте… Пушкин ведет прямую линию к указанию на вымышленный, мечтательный, воображаемый характер ее любви. В сущности, по смыслу романа Татьяна не любит Онегина, или, вернее сказать, любит не Онегина; в романе говорится, что раньше пошли толки о том, что она выйдет замуж за Онегина, она тайком слышала их. …Онегин был только тем кем-нибудь, которого ждало воображение Татьяны, и дальше развитие ее любви протекает исключительно в воображении…»128. Это наблюдение умно, жизненно достоверно, однако для понимания Татьяны не годится: оно слишком рационально. Такая логика ничуть не препятствовала бы, вследствие отказа Онегина, ожиданию встречи с другим, кто заметнее похож на литературного героя.
Только ведь и в романе сказано, что явленье Онегина у Лариных «всех соседей развлекло», они дружно Татьяне прочили жениха. Сказано и такое: «Татьяна слушала (?) с досадой / Такие сплетни; но тайком / С неизъяснимою отрадой / Невольно думала о том…» (Сначала даже «о том» и только потом «о нем»).
Хотя по форме это текст авторского повествования, но он в «зоне» соседей, а потому излагается их мнение. В «тайные» мысли героини доступно проникнуть только автору, но и тут надо видеть экивок в сторону соседей. У них не бывает дефицита гипотез, встретятся и правдоподобные. Перед нами еще один образец текста, который мало прочесть и запомнить, а надо еще и обдумать. И верить героине.
А Татьяна полюбила сердцем, которому не нужны ни аргументы, ни время для привыкания: «Ты чуть вошел…» И вошел не просто человек на кого-то похожий (похожие друг на друга такая ли уж редкость!); вошел он, желанный, единственный. В том даже нечаянно прозвучала клятва. В своем письме Татьяна сама себя напугала оговоркой: «Другой!…» И сразу решительное: «Нет, никому на свете / Не отдала бы сердце я!» Слово «другой» здесь имеет совершенно невинный смысл: не «другой избранник», а «другой» образ жизни, замужество без любви; все равно девушка спешит уверить в неприкосновенности единственной любви. И это не пустые слова, они подтверждены всем последующим поведением героини. Никому другому «сердце» не будет отдано. Другому другой предмет – «рука».
Верно и то, что книжность чувств Татьяны – не только характерность, но и неизбежность внутреннего мира пушкинской героини. Об этом пишет Ю. М. Лотман: «…Татьяна конструирует свою личность в соответствии с усвоенной ею системой выражения… Ее собственная личность – жизненный эквивалент условной романтической героини, в качестве которой она сама себя воспринимает… Привычные нормы построения сюжета романа становятся для Татьяны готовым штампом осмысления жизненных ситуаций… Строится перевернутая система: вместо “искусство – воспроизведение жизни” – “жизнь – воспроизведение искусства”»129.
Противоречие здесь существует, но оно диалектически разрешимо: «Татьяна любит искренно, а воображает себя героиней прочитанных романов, она в любовном бреду шепчет наизусть письмо Онегину, изливая свои неподдельные чувства, а слова берет “выписные из романов”»130. Татьяна подражает героиням французских романов, но это не умаляет искренности ее чувств.
Крайне незначительный опыт непосредственного общения героев вынуждает поставить вопросы. Какова в отношениях Онегина и Татьяны степень знания героев друг о друге? Есть ли в этих отношениях элемент ошибки?
Письмо Татьяны написано в экстремальной ситуации, после единственного визита героя. Она очень мало знает своего героя. Неоткуда взяться знанию: одна мимолетная встреча да пересуды – вот, до поры, и все источники этого знания. И в письме своем она почти с равным вероятием спрашивает: «Кто ты, мой ангел ли хранитель, / Или коварный искуситель…» Конечно, она очень надеется на первое и гонит саму мысль о втором, но она действительно не знает, кто он. Но кроме непосредственного (минимального) знания есть и опосредованное. Совершается чудесное превращение: перед нею явлен оживший герой ее любимых книг! Увы, тут же поэт поясняет для читателей и не имеет возможности объяснить это героине: «Но наш герой, кто б ни был он, / Уж верно был не Грандисон». Онегин – не копия книжных героев, но он – фигура значительная, он и стал героем – пушкинского романа! Татьяне не хватает бытового знания, но развита интуиция, обнаруживаются достоинства «стихийной» жизни. В письме Татьяны «сердце говорит», оно не застраховано от промаха, но в главном не ошибается.
В положении Татьяны мало выбора, и все-таки она пытается выбор осуществить. Ее сознание отнюдь не лишено практичности, она вынуждена считаться с тем, что наиболее вероятное для нее – безропотно исполнить долг, т. е. быть верной супругой и добродетельной матерью – вне зависимости от того, кто и при каких обстоятельствах станет ее супругом. Однако девичье воображение Татьяны заполнено иной мечтой, питаемой силой и страстью поэтической души, а разбуженной французскими книжками, теперь дополненными «британской музы» небылицами, поскольку она видит Онегина в первую очередь «англичанином». Татьяна в своей встрече с Онегиным видит перст судьбы, и она бунтует, вопреки бытовым правилам приличия, зато в подражание героиням «своих возлюбленных творцов», которые могут уступать инициативу сближения избраннику, но и не препятствуют ей; наша героиня первая делает решительный шаг, пишет откровенное письмо Онегину.
Героя оно равнодушным не оставляет.
2
…получив посланье Тани,
Онегин живо тронут был:
Язык девических мечтаний
В нем думы роем возмутил;
И вспомнил он Татьяны милой
И бледный цвет и вид унылой;
И в сладостный, безгрешный сон
Душою погрузился он.
Письмо требовало ответа действием! Пушкин, мысля альтернативно, набрасывает два варианта, хотя они и неравноценны по значению.
В черновике фиксировалось: Онегин уже в постели открывает Байрона, «Но дань вечерних размышлений / В уме Татьяне посвящал». И просыпается с мыслями «всё о Татьяне»! Удивляется: «Неужто я в нее влюблен?» В своих чувствах разобраться не торопится, решает
Соседок навещать исправно,
Как можно чаще – всякий день,
Ведь им досуг, а нам не лень.
А если бы влечение героя к Татьяне в любовь не разгорелось? Тогда посеянные иллюзии визитов резко усугубили бы горе ни в чем не повинной девушки. Этот жестокий вариант оставлен в черновике.
Герой выбрал иной вариант. Он явился к Лариным на второй день после получения письма. Недоброжелатели злорадствуют: вот, целый день заставил девушку мучиться ожиданием. А он разбирался в своих чувствах. Ведь вспыхнул огонек в его сердце! Немного оставалось и до того, чтобы разгорелось пламя. Онегин, посредством печальной памяти рассудка, – увы – опирается на свой неудачный и вполне отвергнутый опыт, где привычка и манит, и настораживает: он сам определил, что для пламени в сердце достаточно было дать ход «привычке милой». А потом разворот: «Я, сколько ни любил бы вас, / Привыкнув, разлюблю тотчас…» Герой не поверил своему сердцу и погасил огонек. Но сердце осталось горячим, чего хозяин недооценил.
Перед Онегиным стояла нелегкая необходимость объяснить свою холодность на свидании с Татьяной, да еще и не обижая девушку. Первоначально (в черновике) герой был откровенен до цинизма; былая беспринципность его светской жизни привела к полному разочарованию в каких бы то ни было отношениях с женщинами. Но уже на стадии черновика монолог создается заново. Теперь Онегин сдержан, сух, только излагает факты, констатация преобладает над объяснением: я не таков, кого вы искали; я ни на миг не пленяюсь семейственной картиной; я не создан для блаженства; ваших совершенств я не достоин; он больше отрицает, чем утверждает.
Объяснения героя Татьяне просто непонятны. Ее совершенств не достоин? Достоин, без всякого сомнения; ее совершенств хватает ли? Не таков? Таков! Она вмиг узнала. Не создан для блаженства? Вроде как стремление к блаженству приходит по велению не рассуждающего сердца, возникает самым естественным образом; может быть, у всех по-своему, но у всех!
Онегин отчасти вынужденно лукавит. А как сказать правду, что-то вроде «Я жертва разврата»? В черновике подобное даже пробовалось, но вымолвить такое перед влюбленной девушкой немыслимо. И Онегин остается загадкой для Татьяны. Но прибавим еще неожиданное предположение: сам Онегин пока не знает, как именуется то состояние, которое он реально переживает, ставя его выше интересов любви. Не знает потому, что и для поэта еще не настал момент, когда будет «слово найдено».
Пока отметим: у героя умное сердце, оно сделало оптимальный выбор. Если бы речь шла о невесте – вот она, лучше не бывает. Но на этом пути печальный разум соорудил неодолимую преграду: он обрел верховные ценности за пределами семейного круга.
А какова иерархия ценностей у приятеля-творца? Поэт такую иерархию не выстраивает. В посвящении он «собранье пестрых глав» представляет результатом очень разных занятий и эмоций:
Небрежный плод моих забав,
Бессонниц, легких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.
Тут показан именно не процесс, а его результат, плоды, которые, как и главы, «пестры». Плоды дают и забавы, и бессонницы, и легкие вдохновения, и поставленные в завершение перечня холодные наблюдения ума и горестные заметы сердца. Заметим: выбор будет делать Пушкин-человек (об этом – в свой черед). Позиции художника в откликах на разнообразные зовы жизни надлежит быть широкой. Палитре его уместно быть богатой. Приоритеты устанавливаются ситуацией.
3
Собственно «история» Татьяны целиком определяется любовью к Онегину; любовь лишь выявляет все дремавшие качества героини.
«Следствие свиданья» затрагивает девушку чрезвычайно чувствительно. На протяжении четвертой и пятой глав она не раз попадает в поле зрения читателя. Но ее душевные страдания изображены приглушенно, в полном соответствии с последующей авторской характеристикой: «Татьяна изнывала тайно…» Тем не менее четко дано понять: любовь героини неугасима, хотя никаких надежд на ответное чувство она не питает.
Татьяна смиряется с горестным фактом, что ее любовь к Онегину – безответна. У нее нет никакой иллюзии, никакой сознательной надежды. Но сила любви, полностью бескорыстной любви такова, что даже отсутствие надежды на взаимность не может не только убить, но даже ослабить эту любовь.
«Нежданное» появление Онегина на ее именинах перевернуло Татьяне всю душу. Какие контрастные впечатления! Тут бесценный ей подарок:
Он молча поклонился ей,
Но как-то взор его очей
Был чудно нежен. Оттого ли,
Что он и вправду тронут был,
Иль он, кокетствуя, шалил,
Невольно ль иль из доброй воли,
Но взор сей нежность изъявил:
Он сердце Тани оживил.
Онегин как будто напрямую откликается на ее письменную просьбу: «Я жду тебя: единым взором / Надежды сердца оживи…»
А вслед за тем Онегин расточает знаки внимания ее сестрице…
У Татьяны уже была бессонная ночь, отданная ее письму. Такой же выдалась ночь после злосчастных именин. Как связать поведение Онегина воедино?
Его нежданным появленьем,
Мгновенной нежностью очей
И странным с Ольгой поведеньем
До глубины души своей
Она проникнута; не может
Никак понять его; тревожит
Ее ревнивая тоска…
Татьяне очень трудно сделать выбор, и все-таки загадочное поведение Онегина на ее именинах побуждает несчастную видеть в своем кумире коварного искусителя: это же серьезный толчок к разочарованию в нем. Любовь героини слишком горяча, чтобы остыть от первого же удара.
Татьяна упускает повод для разочарования в своем кумире: сила любви героини такова, что и в обиде она не может противиться своему чувству и приемлет Онегина даже оступившимся! Только что он вновь блеснул своим неотразимым обаянием, но обнажил и коварство. Татьяна не отвергает героя, а подтверждает признание!
«Погибну, – Таня говорит, –
Но гибель от него любезна.
Я не ропщу: зачем роптать?
Не может он мне счастья дать».
Интересно: Татьяна будто услышала голос человека, который больше всех ее любит, голос поэта, еще в первую пору влюбленности героини (я уже цитировал этот фрагмент со страшными словами: «Погибнешь, милая…»).
О том, что авторское сопереживание принадлежит к разряду не сбывающихся прогнозов, писал Выготский: «…Пушкин дает ложное направление своему роману, когда оплакивает Татьяну, которая отдала свою судьбу в руки модного тирана и погибла. На самом деле погибнет от любви Онегин»131. Однако извлечем из наблюдаемой ситуации максимум. Да, прогноз не сбывшийся, Татьяна не погибла. Но прогноз должен быть правдоподобным. В чем это подобие правды (а лучше – часть правды)? Это правда «падших» героинь сентиментальной литературы. Татьяна могла погибнуть, была готова погибнуть, и если не погибла, то потому, что ее кумир (перед Татьяной) не был ни искусителем, ни развратителем.
Но следом Онегин предстал убийцей жениха ее сестры: ко всему прочему это исключило возможность видеться (да вскоре он вообще покинул деревню). Время тут могло выполнить разрушительную для любви роль.
Осудительные нотки проходят через сознание Татьяны!
Она должна в нем ненавидеть
Убийцу брата своего;
Поэт погиб… но уж его
Никто не помнит…
Сказано точно: «должна» ненавидеть – не потому, что хочется ненавидеть. Мягкая натура героини делает ее неспособной к выполнению миссии судьи.
Но Татьяна и реально судит Онегина – во время их последнего свидания. Да, было и такое:
И нынче – боже! – стынет кровь,
Как только вспомню взгляд холодный
И эту проповедь…
Эмоции нешуточные: годы прошли, а кровь стынет при одном воспоминании! Но дальше что? Ожесточение промелькнуло – и исчезло, как будто и не было его:
Но вас
Я не виню: в тот страшный час
Вы поступили благородно.
Вы были правы предо мной:
Я благодарна (!) всей душой…
«Суд» Татьяны над Онегиным случился – но вышел оправдательным. К этому можно прибавить, что герой и героиня как будто соревнуются в своем великодушии. И Онегин на первом свидании заявлял: «Примите исповедь мою: / Себя на суд вам отдаю».
Тут нет ничего наигранного, все искренно. Эмоциям позволяется обладать автономией, быть непроизвольными и разными.
Познание Онегина Татьяной продвинулось в заочной встрече с ним в его опустевшей усадьбе; это важнейший рубеж духовного развития героини132.
И начинает понемногу
Моя Татьяна понимать
Теперь яснее – слава богу –
Того, по ком она вздыхать
Осуждена судьбою властной…
Фраза «понимать яснее» действует гипнотически. Что парадоксально – она полностью соответствует действительности. Вот только отправляются исследователи искать уточнения на неверном пути. Аргументы черпаются из обширного перечня определений героя (все они недоброжелательны по отношению к Онегину), но все – в форме вопросов, а не утверждений.
Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?..
Уж не пародия ли он?
В пушкиноведении очень сильна тенденция нравоучительного противопоставления Татьяны Онегину. Ю. М. Лотман вовсе снял пушкинский знак вопроса и все предположения включил со знаком плюс: «Онегин – “подражанье”, “пародия”, “ничтожный призрак”, “Москвич в Гарольдовом плаще”»133. На вопрос, поставленный в романе: «Уж не пародия ли он?», И. М. Дьяконов отвечает торопливо и безапелляционно: «разумеется: “Да, пародия”»134; аргументы при этом почитаются излишними.
А тут легко допустить ошибку! В данном эпизоде автор предстает просто повествователем (которому – в том числе и здесь – приходится излагать и чужие мнения), и это маркировано: «Москвич в Гарольдовом плаще». Почему – москвич? Онегин «родился на брегах Невы», на этих же берегах «гулял» с приятелем-автором; поэту ли об этом забыть? Это связи Лариных тяготеют к Москве, в их «зоне» и Онегин, как всякий горожанин, попадает в москвичи. Между прочим, наличие в перечне даже одной заведомо неточной детали не понуждает и все остальные подозревать в неточности, но наличие хотя бы одной неточной детали – знак, что и весь перечень бездумно, без проверки принимать не следует. Откровенно неточная деталь перечня свидетельствует: хотя перечень дается в форме авторской речи, излагается не авторское, а чужое мнение.
И еще. Сравним. В письме Татьяны: «Кто ты, мой ангел ли хранитель, / Или коварный искуситель…» В обобщающем размышлении (по форме от автора): «Сей ангел, сей надменный бес, / Что ж он?» Заменено только личное местоимение адресата; все остальное – чистый перифраз, с сохранением вопросительной интонации. Где же добавление ясности?
Авторское отношение к герою выражено вполне четко. Оно совпадает с отношением героини – и воплощено в описании ее открытий (в предшествующих строфах). Можно утверждать вполне уверенно то, что в пушкиноведении каким-то образом обходится. Лучше узнав Онегина, Татьяна не разочаровалась в нем. Если бы она увидела в Онегине пародию, ничего бы не осталось ни в ее душе, ни в сердце – может быть, смутное воспоминание, не более. А она продолжает любить его! «Яснее понимать» означает для нее не разъединение, а сближение с ее героем.
Несмотря на прямое признание Татьяны-княгини в сохраняющейся ее любви к Онегину в пушкиноведении активна гипотеза о ее разочаровании в герое. Опора гипотезы – неприязнь исследователей к персонажам представленных в кабинете Онегина книг.
Отталкивание от собственных размышлений, даже если они разумны сами по себе, рискованны: они могут плохо накладываться на анализируемый текст. С. М. Бонди находит роковую ошибку Татьяны, когда она делает «неверный, скороспелый вывод о причине сходства Онегина с героями прочитанных ею поэм и романов. Она решает, что Онегин просто в своих чувствах и действиях копирует этих героев, подражает им, строит свою жизнь по литературным образцам»135. Я не принимаю это предположение, хотя чувствую его силу: человеку свойственно экстраполировать на других собственные обыкновения, и если Татьяна живет по нормам книжных героев, почему бы ей не допустить, что и Онегин берет в пример – только других героев из других книг. Пушкин, продолжает ученый, иного мнения о герое. «Между тем Татьяна твердо убеждена в правильности своего вывода, и это делает ее положение совершенно безнадежным: она не может разлюбить Онегина и в то же время знает, что это человек, недостойный ее любви, ничтожный подражатель литературных образцов, пародирующий в своем поведении героев модных романов…» (с. 34). Но последнее суждение и делает всю гипотезу нереальной. Татьяна – идейный человек, и у нее ум с сердцем в ладу. Невероятно, чтобы Татьяна любила, если бы ум ее это запрещал.
У Онегина репутация неважная по многим параметрам, не исключение – и читательский. Был эпизод, когда герой пробовал превратить чтение в способ борьбы с хандрой. Результат? «Отрядом книг уставил полку, / Читал, читал, а все без толку…» В самоцельном чтении толку мало, но и то поэт будет вынужден внести поправку: «несколько творений / Он из опалы исключил…» А далее Онегин предстает читателем систематическим. Свидетельствует ключница, показывая Татьяне барский кабинет: «Здесь почивал он, кофей кушал, / Приказчика доклады слушал / И книжку поутру читал…» Онегин не только перечитывал любимые книги. Можно судить о его разведочном чтении! Летом герой начинал день купаньем, «Потом свой кофе выпивал, / Плохой журнал перебирая…» «Перебирая», когда попадалось неинтересное; так ли был равнодушен, встречая интересное?
Среди исследователей много людей любопытствующих, которые собранные Онегиным книги сами читали и неприязнь к их героям испытали непосредственно. А как быть современным молодым читателям, которые вряд ли потянутся к таким ныне вышедшим из активного круга чтения книгам? Им надо верить поэту: по пушкинскому изложению эти герои не могут нравиться людям с позитивными ценностями жизни.
А теперь вопрос самый естественный: Онегину нравились ли герои хранимых им книг? Предполагаю, что такой вопрос мог не возникать из-за очевидности ответа: конечно, нравились; иначе зачем их надо было привозить с собой и держать в кабинете136? Но возможно иное объяснение: книги могли иметь свой вес – за постановку важных проблем, и это не индульгенция их героям.
Между тем основы такого понимания этих книг заложены еще в критике Белинского, писавшего по поводу осознания Онегиным своего сходства с героями любимых книг: «Это еще более говорит в пользу нравственного превосходства Онегина, потому что он узнал себя в портрете, который, как две капли воды, похож на столь многих, но в котором узнают себя столь немногие, а большая часть “украдкою кивает на Петра”. Онегин не любовался самолюбиво этим портретом, но глухо страдал от его поразительного сходства с детьми нынешнего века. Не натура, не страсти, не заблуждения личные сделали Онегина похожим на этот портрет, а век» (с. 454–455)137. Кстати, тут содержится и ответ на вопрос, почему Онегин – не подражатель книжным героям. Подражать можно тогда, когда тянешься за героем, как за идеалом. Онегин угадывает свое сходство с героями, подражать которым ему – по размышлении – не хочется (сам он и порвал с таким образом жизни); уловить с ними былое объективное сходство – значит обнаружить свойства глубокого, честного ума.
Татьяна, конечно, с азартом читает сами онегинские книги. Но она находит не косвенный, а прямой путь к возможности видеть душу манящего и загадочного для нее человека! «Хранили многие страницы / Отметку резкую ногтей»; на полях «она встречает / Черты его карандаша».
Везде Онегина душа
Себя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.
Вопросительный крючок – знак сомнения, а не одобрения. Как раз все эти пометы вряд ли отдалили Татьяну от того, кто завладел ее внутренним миром. Даже напротив: они не усилили разочарование до критической точки, а укрепили не исчезавшее очарование героя. «Яснее понимать» означает не разъединение, а сближение героев.
Татьяной, думается, верно было понято главное. И новый – уже не романтизированный, а реальный – Онегин не мог ее разочаровать, он стал для нее ближе и понятнее. «Идеализация героя кончилась, но вера в его человеческое достоинство осталась, осталась и любовь»138.
Привычная интуиция Татьяны (человеческое свойство, не дар небесный) идет впереди ее рассудка – и в очередной раз не обманывает ее… «Не может он мне счастья дать». Вот и сказаны героиней уже в ночь после именин очень важные слова. Емкая фраза позволяет по-разному расставить акценты. Выделим ключевое слово «счастье». Оно понималось Татьяной как высшая награда жизни, но за недоступностью теряет теперь значение цели жизни. Это ведет к ослаблению волевого импульса. Тогда начинает звучать: он не может дать… К чему это приведет? «…я другому отдана».
Пушкин сохраняет верность принципам своего повествования. Вновь убеждаемся: он не желает давать готовые решения, а, с изящной подсказкой, оставляет ответы на возникающие вопросы на додумывание и выбор читателей.
Заранее неизвестно, какие потенциальные способности в человеке разовьются, а какие заглохнут: это зависит от сопутствующих обстоятельств, от непредсказуемых промежуточных шагов. В романе в стихах ситуация усугубляется. Самопознание персонажей не может обгонять авторские решения, а поэт начал обширное повествование без предварительно обдуманного плана, на доверии к жизни, способной скорректировать план. Не просто записывается заранее придуманное – происходит неостановимое познание автором героев, углубление в их характеры.
