Александр Федорович Чебыкин
Судьбы людские
У крыльца встретил отца, который предупредил его: «Федор, не волнуйтесь, ночью Петька приезжал, Анну забрал с собой, а сынишку Колю у меня оставил. Сейчас у меня сидит, слезами умывается. По матери скучает. Отца подзабыл, мал еще, ничего не понимает. По совести и я в этой катавасии ничего не соображаю. Куда бежать от дома, никак не пойму. Беда, она и в чужом краю найдет. Парня бросили, сиротой оставили. Мне его на ноги не поставить. Стар я уже, Федор. Силы меня покидают».
– Ладно, батя, давай скотину накормим, бабы пусть коров подоят, потом будем решать, что делать.
На Троицу в село вошел небольшой отряд красных. Командиром отряда оказался кум с Мотовилихи, Федос Гущин, Никифор Горюшкин обнялись с кумом, пошли в избу к Федору.
Решили собрать сход. Слово взял Никифор, как и положено председателю сельского совета, за ним выступил Федос Гущин, который рассказал о задачах новой власти, объясняя, что изъятие запасов хлеба – это явление временное, рабочих на заводах и армию надо кормить, а товарообмен не налажен. Нечем пока молодому государству платить крестьянам.
Германская и гражданская война унесла не одно поколение. Фабрики и заводы сейчас бесхозны. Чтобы наладить производство, нужно время.
Главное – новая власть без кровопийцев и живодеров.
Что заработаем, то и будет наше. Чтобы удержать эту власть, нужна крепкая армия, в которой бы служили преданные своему народу люди. Если не мы, то кто же? Или вы хотите, чтобы вернулись колчаковцы, издевались и измывались над вами. Я думаю – нет. Следом выступил Федор. Напомнил, как беляки порубали односельчан-обозников и издевались зимой над ними.
Десяток мужиков старшего возраста и двое подростков записались в отряд.
Никифор добавил: «Записывайтесь, мужики, лучше добровольцами, чем по повестке. Власть установится, все равно будут забирать в армию по законам защиты революции от классового врага и обороны государства от интервентов». Ввиду того, что Федор имел опыт войны с германцем, новобранцы избрали его командиром взвода. Отряд отправили в Пермь на переформировку в Красные казармы. Через две недели учебы кое-как обмундировали. Младшим командирам выдали новое обмундирование из царских запасов.
Погрузили в эшелон и 4 июля 1919 года бросили в бой с колчаковцами под Екатеринбург.
В конце октября взвод Федора Устюжанина в составе Уральского полка ввели в прорыв развалившегося Колчаковского фронта.
В начале ноября завязались бои за Омск. Полк пробивался к городу. 10 ноября шли ожесточенные бои в пригороде. 14 ноября 1919 года Уральский полк выбивал противника из центральной части города.
Взвод Федора вытаскивал из особняков засевших там колчаковцев. Из одного красноармейцы его взвода вывели группу белогвардейцев с чемоданами и мешками. Старший конвойной группы, матрос в бушлате, перепоясанный крест-накресг пулеметными лентами, маузером подталкивал пленных, покрикивал: «Бандиты! Грабители! Мать вашу так! Со своим барахлом вон в том овражке уляжетесь на вечные времена». В группе Федор узнал Петра. Подойдя вплотную к матросу, потребовал: «Браток, отдай-ка мне вон того последнего, признал я его. Пермский мироед с соседней деревни. У меня с ним личные счеты, поквитаться надо».
– Бери! Не жалко. А барахло куда буржуйское?
– Да вон бабы пусть забирают за бутылку самогона.
– Дело говоришь, служивый.
Какая-то старушенция вытащила из под подола литровую бутыль с мутной жидкостью.
– Вчера в деревне выменяла. Гольный спирт.
– Пойдет, бабуся. Победу надо отпраздновать, дружков помянуть. За неделю боев много братвы полегло.
– Земляки, забирай своего, расписку не надо. Тут и этих хватит рассчитаться за друзей.
Федор подошел к Петру и хотел прикладом врезать с челюсть, но воздержался. При красноармейцах – без суда нельзя. Командир все-таки новой Советской власти.
Сквозь зубы процедил: «Что же ты, браток, оказался таким вонючим, на чужое добро позарился. Если бы не я – лежал бы ты в обнимку с чужим женским бельем в канаве на съеденье бродячим собакам. Подонком был – подонком и остался. Унтерские-то погоны и кокарду сорви, да френч офицерский скидывай. Одним словом, раздевайсь догола и переодевайся в солдатское».
Федор наблюдал, как Петр неохотно снимал френч и хромовые сапоги, медленно стягивал нижнее шелковое белье. Поинтересовался: «Где Анна?»
– Под Омском от тифа умерла.
Федор доложил командиру полка, что в соседней части случайно встретил родного брата. Пусть послужит в его взводе. Командир дал согласие. Встреча братьев проходила на глазах солдат его взвода.
В бою они приглядывали за Петром. Не дай бог стрельнет в брата. Петр машинально исполнял солдатские обязанности. Ходил в атаку, стрелял. На привалах отмалчивался. Старался реже попадаться на глаза брату. В декабре 1919 года, под Иркутском, Петра ранило в ягодицу. Солдаты посмеивались.
– Не ходи в атаку попой вперед.
Рана загноилась. Пришлось отправить в лазарет, там прихватил тиф. В марте 1920 года еле-еле выздоровевшего Петра отправили домой.
Возрождение
Под Спасском-Дальним Федор Устюжанин командовал ротой. Командир части Игонин Петр Дмитриевич предложил Федору поехать учиться в Новосибирск на командирские курсы. В январе 1923 года Федор Устюжанин приступил к занятиям в школе среднего командного состава. С первых дней занятий почувствовал, что для освоения преподаваемого материала знаний 4-х классов сельской школы недостаточно. Попросил разрешения у командования посещать вечернюю школу рабочей молодежи. Науки давались легко, сказывалась крестьянская хватка. За год освоил программу 5-7 классов. По завершении командирских курсов получил документ об окончании семилетки. Направили в Хабаровск, на должность командира стрелкового батальона.
По прибытии в штаб округа написал рапорт о предоставлении отпуска. В 1924 году перед майскими праздниками прибыл в Пермь. Заехал в Чусовую, встал на воинский учет. Военком оказался сослуживцем по Пермскому полку Предложил – если хочешь, то походатайствую о переводе в Пермь. Согласился. Фактически на службе двенадцать лет. Сына не видел пять лет. Рос то у сестры, то у Ирины. Им, одиноким, не сладко приходится.
Вести летят быстро. В «княжьем дворе» знали, что Федор командир Красной Армии и занимает высокий пост.
Военком дал свою бричку. Федор смеялся: «Что везти! Пару белья, кусок мыла, опасную бритву, да подарок сыну – штаны, которые выменял в Свердловске на махорку из командирского пайка».
За околицей Федора встречали сестры: Татьяна, Степанида, Валентина, Людмила с детьми.
Людмила представила вновь обретенного мужа Григория Пономарева. Федор знал его по Чусовой, жену его, активистку Советской власти, колчаковцы порубили. Детей не успели завести. Говорят, на шестом месяце беременности была. Григорий долго горевал. И вот нашел вою судьбу, случайно встретив Людмилу в Чусовой в райсовете, где он тогда работал.
Вера и Ирина стояли рядом, а между нами повзрослевшие, ухватившись за руки, Павел с Еленой. Вера подталкивала Павла и повторяла: батька твой, беги, встречай. Павлик побежал навстречу, за ним дюжина детворы: племянники и племянницы. Федор соскочил с брички, захватив вещмешок. Крикнул вознице: «Можешь разворачиваться и ехать домой». Подумав, сказал: «Нет, постой, заезжай во двор, погости немного с нами».
Схватил сына, прижал к груди. Встал на колени. И у бывалого солдата покатились слезы-горошины на плечи сына. Сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, отпустил сына. Обратился к родным: «Здравствуйте, мои дорогие, здравствуй, родная земля, кормилица, кланяюсь вам в пояс. Спасибо за встречу».
Вера припала к коленям, шептала: «Прости меня, Федорушка, как вернулся с германской, никто к моему телу не прикасался. Маменька четыре года назад умерла, мы, невестки и дочери, присматриваем за тятенькой».
– И ты меня, Вера, прости, но любовь иссохла еще тогда, когда узнал горькую новость, насильно любить не заставишь. Ирина к душе припала. С ней, наверное, век буду доживать.
Ирина раскраснелась, обхватила лицо руками и говорила, говорила: «Греха на мне нет. Егорушку, брата твоего, как и обещала, десять лет ждала. Никто плохого слова обо мне не скажет и люди нас с тобой, Федор, не осудят. Не уронили мы своей чести».
Сестра Людмила предложила: «Пойдемте к нам, отметим возвращение. Дом большой, Григорий мой сейчас у власти – председатель сельского Совета. Горюшкина Никифора повысили. В Перми сейчас, в комиссариате по сельскому хозяйству. Землеустройством занимается». На том и решили.
Посреди улицы компанию встречали: Григорий Степанович Пономарев, Петр и отец, Порфирий. Порфирий подошел первый: «Здравствуй, сынок, рад тебя видеть живым и здоровым при высокой должности. Старые грехи прости, новых пока не нажил. Надо жить дальше в мире и согласии. Матушку нашу, Матрену Марковну, похоронил. Ждала тебя. Любила она тебя безмерно. Перед смертью днями сидела у окошка, ждала тебя, да не дождалась».
– Отец, горюю я по ней. В германскую и гражданскую часто снилась: из глухомани меня выводила на чистую и светлую поляну и наставляла: «Иди, сынок, тут до дома недалеко, тропинка выведет». Вот и привела меня тропинка к родному дому. Григорий Степанович, браться, сестры, давайте навесим могилку мамы, а потом и постолуемся. Ну что, Петр, стоишь в стороне, давай поздороваемся. Думаю, жизнь нас многому научила. Позора более на свою голову не возьмешь.
Селяне за годы междоусобицы измотались. И у белых, и у красных побывали. В каждом доме есть недоразумения, боль, утраты. Не обиды надо помнить, а новую жизнь налаживать. Земля как была наша, так нашей и осталась. Жаль, село опустело. Болезни, войны полсела унесли. Молодежь подрастает. Будем жить». После посещения погоста отправились в дом Григорию Пономареву.
Невестки и сестры побежали по домам. Тащили к столу съестное и выпивку. Народу набилось полный дом. Мест не хватало. Решили разместиться во дворе. Гуляли до вечера, вспоминая родных и близких.
Федор спросил у Петра: «С кем живешь?»
Ответил: «Пока у отца. Свое хозяйство развалилось, сын Коля с нами. Гостит неделями то у одной, то у другой сестры в соседних деревнях».
– Не дело это. Мужик должен знать один дом, иначе хозяина из него не вырастет.
– Знаешь, брат, после Анны ни к кому не тянет, хотя молодушек и вдов в деревне полно. Молодые девчата подрастают, да и я еще не стар – возраст Христа. По-честному, пустота в голове какая-то, после виденного и пережитого. Да и здоровье никак не наладится. Не окреп еще ни душой, ни телом».
За полночь, подошла Ирина и попросила: «Идем, Федор, домой. Дети на полянке сидят и дремлют. Ждут тебя».
Федор обратил внимание – во дворе чистота идеальная, под потолком потрескивала лампа семилинейка. Федор разделся и лег в разобранную постель и провалился в глубокий сон.
Проснулся, кто-то щекотал травинкой за ухом.
В раскрытое окно было видно – высоко над деревней сияло солнце. Посмотрел. Вторая подушка была смята. Подумал: «Ирина спала рядом». Спала ли? Десять лет без мужика, а рядом здоровый мужик беспробудно спит.
Отгуляв отпуск, Федор отправился в свою часть. Пообещал Ирине – при первой возможности заберет ее к себе.
В 1926 году у Федора с Ириной родился сын Игорь, а в 1928-м – дочь Ольга.
Неразбериха
Дни потекли своей чередой.
В 1929-м в село зачастили уполномоченные, агитировали за коллективное хозяйство. Несколько раз приезжал Никифор Горюшкин, советовался со стариками, обменивался мнениями.
– Я старый большевик, но не нравится мне эта затея. Никак не подходит жителям «княжьего двора».
У крестьян земли достаточно. Сообща купили сеялки-веялки, конную приводную молотилку, собрались покупать трактор. Селом купили локомибиль. Сейчас по вечерам в домах электрический свет. Заказали проект плотины на реке Пробойной, повыше села километра три, где река вырывается из теснины и делает резкий разворот влево, почти под прямым углом. Мужики продумали вариант, на случай, если по весне плотину прорвет, то вода хлынет через поля напрямую в Чусовую, минуя село.
В селе наберется до десятка бедствующих семей. Но селяне не бросают их, участвуют в помочах, не берут с них денег за пользование молотилкой, пропашными плугами.
В тысяча девятьсот тридцать первом году за слабое проведение коллективизации сняли с должности Никифора Горюшкина.
Пришлось идти работать обратно на Мотовилихинский завод молотобойцем. Сын Натальи Ярослав, после службы в армии, завербовался на Дальний Восток. Оставшись одна, хозяйство передала Петру, а сама уехала к родителям в теплую Гору. Новое областное руководство «За саботаж коллективизации» в 1933 году выселило семью Григория Пономарева на реку Вишеру в Малый Шугор.
Порфирий Модестович слег, видя, как разоряются хозяйства сыновей и дочерей. Петра как будто подменили, он яро выступал на собраниях, ратовал за коллективизацию. Первым шел выселять зажиточных крестьян, которые не хотели вступать в колхоз. Кричал на них: «Кулаки-мироеды». Порфирий Модестович стыдил его: «Не ты ли выступал в гражданскую на стороне колчаковцев, издевался над семьями красноармейцев. Грабил, убивал виноватым безвинных. Неужели тебе мало того позора. Селяне помнят твои выходки. Смотри, а то получишь вилы в брюхо. И наше хозяйство потащишь в колхоз? Неужели тебе не жаль гнедого? Он такой ласковый, понятливый. Забьют его там. Когда не мое, а общее, то и отношение к делу рабское, хамское».
– Что ты дед, шоперишься. Свое отжил. Двор у тебя огромный. Одних конюшен десяток. Вот и сделаем на твоем подворье общественный колхозный двор. Сведем сюда лошадей, свозим бороны, плуги.
– А ухаживать кто будет за скотиной? От недосмотра она быстро отощает и погибнет, инвентарь заржавеет и придет в негодность.
Селяне плевались вслед Петру и судачили: «Дочери и сыновья у Порфирия люди как люди, а этот выродок».
В 1932 году Федору удалось перебраться поближе к дому в Пермь.
В Бершете командовал батальоном. Его батальон был один из лучших в военном округе. За эти годы экстерном сдал за 8–10 классы. В 1933 году по рекомендации начальства, в возрасте 44 лет, поступил в бронетанковую академию в Москве.
Квартиру не дали. Жил в общежитии. Жена Ирина с детьми осталась в Бершете. Приемная дочь Елена вышла замуж, за военного. Сын Павел в 1933 году после окончания срочной службы поступил в летное училище.
В 1934 году после отличного окончания I курса военной академии Федор приехал в родное село.
В селе царило запустенье. Молодежь не хотела идти в колхоз, уезжала в Пермь на заработки. Крепкие семьи, которые не хотели вступать в колхоз, выселяли на Север. Их дома разбирали и сплавляли по Чусовой и Каме. В Верхней Курье была построена целая улица из домов раскулаченных крестьян. Брат Петр председательствовал в колхозе.
Его сын Николай, как грамотный, секретарил в сельсовете. Федор прошелся по своим наделам, которые перешли колхозу, и ужаснулся – поля поросли мелколесьем, поляны не кошены, луга закочковались. Навестил сестер, невесток, зашел к отцу. Отец был еще крепок. После рюмки хорохорился, доказывал, что сила человека не в теле, а в духе. Крепок дух и тело крепкое. На своем дворе обхаживал колхозных коней. Посидели, погоревали…
Порфирий Модестович жаловался на новую власть, на беспорядки и бестолковщину.
Доказывал Федору: «С колхозами спешить не надо было. Слабых нужно объединять. В одиночку им не выжить. На определенное время освобождать от налогов. Продавать технику по себестоимости, а то и давать в долг».
Федор сетовал, что в армии тоже порядка нет. Дисциплина держится на уровне взвода, роты, полка, а выше командования разброд и шатания. Новых командиров еще не выучили, а старые офицерские кадры под любым предлогом убирают, а то и репрессируют. Обидно, большинство из них пришло в новую армию по зову сердца и совести, кто-то же должен защищать Родину.
Царская она или Советская, но это свое Отечество.
Служение Отечеству
Надежда
После окончания академии в 1938 году Федора направили в Белоруссию, на должность командира моторизированного полка, в возрасте 49 лет. По прибытии в полк, недалеко от городка Осиновичи, в штабе полка он нашел всего трех офицеров: заместителя начальника штаба, начальника строевой части, старшего врача полка. Командир полка, замполит, начальник штаба были арестованы. Командиры батальонов находились под домашним арестом. Федор, благодаря крестьянской закваске и опыту гражданской войны и знаний, полученных в академии, решил на свой страх и риск формировать командный состав. Свое решение сообщил рапортом командующему военным округом. Поступило распоряжение: «Действовать совместно с особистом дивизии». На следующий день собрал коммунистов и командиров младшего и среднего звена, которые имели опыт гражданской войны.
Напомнил, что в Гражданскую войну командиров выбирали и почти никогда не ошибались.
Так и поступил сейчас. О чем записал в решении партийного собрания. Через неделю полк был укомплектован командным составом. Издал приказ:
– У кого нет среднего образования, обязательно посещать вечернюю школу.
Договорился в РОНО об открытии школы при части, благо помещений хватало.
В расписание занятий ввел дополнительные часы по тактике, топографии, военному искусству, психологии. Приехала жена Ирина с детьми Игорем и Ольгой. Сын Павел – командир звена в летном полку под Черниговым.
Вражина
1 сентября 1939 года. В шесть утра полк подняли к тревоге и приказали выдвинуться к польской границе, в направлении Брест-Литовска. Полк двигался маршем.
Сопротивления со стороны противника не было. Наступление красноармейцев встречало как освободителей.
Колонны войск на марше засыпали цветами.
20 сентября поступил заказ привести технику в образцовый вид. Переодеть красноармейцев в новое обмундирование. Быть готовыми к параду.
22 сентября 1939 года полк совместно с германскими войсками участвовал в параде в городе Брест-Литовске. После парада командиры делились мнениями: «Товарищ командир, не нравится нам эта затея. Как ни крути, но это фашистская агрессия против Польши. Мы пришли как освободители исконно российских земель, а если взглянуть на историю, правильно сказать славянских от германцев. Немцы были вечными врагами славянских народов, а мы вдруг задружились с ними».
Федор отвечал: «Я не политик, во всем этом трудно разобраться. Значит, так надо, видимо этого требует обстановка. Вижу, что придется нам схлестнуться с фашистами. Будем готовиться по полной программе. Нам бы автоматического оружия, как у немцев, и танки нового образца, а наши тихоходные, уязвимые, да и пушечка слабовата. Про красноармейцев не беспокоюсь – они любые испытания выдержат».
Полк был отведен обратно в Осиновичи.
В ночь на 22 июня 1941 г. Федору не спалось.
В полночь позвонил начальнику штаба. Спросил: «Иван Петрович, спишь?»
– Какой сон, на душе неспокойно. Вчера жена приехала с границы, родственников навещала. Говорит, что два дня назад границу перешел поляк, который рассказывал, что в десяти километрах от границы немецких войск видимо-невидимо.
– Иван Петрович, с понедельника у нас плановые учения и выход в летние лагеря, традиционно они начинаются по тревоге. По-моему, у нас планы отработаны тщательно, до мелочей продумано, а не начать ли нам учения на сутки раньше, а то у нас получается как по маслу, никаких вводных. За зиму мы совсем расслабились. Я сейчас созвонюсь со штабом корпуса, попрошу у командира разрешения на подъем полка.
Начальник штаба корпуса дал добро. Предупредив, чтобы никакой самодеятельности, действовать строго по плану учений.
В 2 ч. 00 мин. ночи командир полка Федор Устюжанин объявил боевую тревогу, с дальнейшим занятием боевых позиций по реке Птичь.
Командиры батальонов, рот, взводов поминали Устюжанина нелестными словами: «Мог бы тревогу в понедельник объявить, как планировали».
– Я планировал сына в Минск свозить.
– А я на рыбалку.
– Ладно ныть, может у командира нюх на опасность. Ее лучше предупредить, чем в постели тепленького прибьют.
Через час полк вытянулся в колонну и двинулся к Птичи. В 4 ч. 00 мин. занимал ранее оборудованные позиции вдоль левого берега реки.
Наблюдатели доложили: «Вижу воздушные цели, со стороны Барановичей». Одновременно услышали глухие разрывы бомб справа, в направлении Минска, и спереди, где-то за Птичью.
Устюжанин приказал: «Зенитная батарея – к бою, без приказа огня не открывать». Над полком на большой высоте пролетело до двух десятков самолетов. В предрассветном небе хорошо просматривались очертания самолетов. Федор подумал: «Это война». Попробовал установить связь с дивизией, помехи забивали голос. Услышал чью-то команду: «Действуй по обстановке». Сомневаясь, приказал: «Батарее открыть огонь по вражеским самолетам». Через тридцать минут самолеты противника возвращались обратно.
Батарея открыла огонь. Один фашистский самолет развалился в воздухе, другой с длинным шлейфом огня и дыма пошел к земле, за Птичью раздался взрыв. Два парашюта повисли над расположением полка. Устюжанин вызвал к себе заместителя по тылу и парторга полка. Приказал: «На машинах ехать в Осиновичи, погрузить полный боекомплект сюда, забрать со складов продукты на десять дней. Парторгу эвакуировать семьи в направлении Брянска». С рассветом фашистские самолеты волна за волной пролетали над полком. В воздухе ни одного нашего самолета.
В 12:30 поступила команда: «Занять оборону по берегу Птичи, заминировать мосты и быть готовыми к отражению противника». Тревожное состояние охватило личный состав полка, никто не знал, что творится вокруг. Через три часа подошла тыловая колонна. Зам по тылу, седой, грузный подполковник Толстошеев доложил: «Городок разбомблен. Дома и казармы разрушены, но склады целы, так как находились в подземельях, в лесу».
Семьи не пострадали – успели окинуть помещения, так как после тревоги не спали и слышали, как бомбили железнодорожный узел в Осиновичах. С семьями остался секретарь парторганизации майор Большаков. Только к обеду в часть прибыли офицеры связи из дивизии. Дивизии было приказано занять оборону по реке Птичи. В дивизии успели перевооружить только полк Устюжанина, в который входил один танковый батальон, два стрелковых на автомашинах ЗИС-5 и зенитная батарея, каждой роте был придан один крупнокалиберный зенитный пулемет и одна сорокапятка, на механизированной тяге, и зенитная батарея. Полк представлял грозную силу для врага.
Танковый батальон наполовину перевооружился на танки Т-34, остальные были Т-3 и Т-4. Была установлена связь с соседними полками слева и справа. Распределили сектора ответственности.
