Александр Матюхин
Ожившие кошмары
Эмма обернулась, увидела, что он смотрит, и играючи повиляла задницей. Саша рванулся вперед, она взвизгнула и помчалась со всех ног, и так они и прибежали к парковке перед станцией, где наискосок, вальяжно стоял Пазик с ободранным боком. Водителя не было, двери оказались открыты, в салоне пахло дизелем и пылью и было жарко.
Эмме пока всё нравилось. Игра в этот раз вышла сумбурная, но пока что веселая. Она забралась в автобус, достала из рюкзака бутерброды, помахала рукой Джеку, чтобы он присоединялся, и принялась жевать и смотреть в окно. Местечко здесь было таинственное и явно непростое, будило какие-то желания, которые заставляли глубоко дышать и чувствовать край бездны. «Какой бездны? – сказала Эмма сама себе ещё в музее. – Разве ты не эту бездну всю жизнь искала, чтобы сесть на край и ноги свесить? Чтобы дыхание сбивалось при взгляде вниз? Чтобы было ожидание, что сейчас оттуда высунется что-то и утащит?» Сейчас, глядя на пустую улицу через пыльное стекло, она думала про бездну иначе, приземлённее. Страх остался, но еле чувствовался в кончиках пальцев. Ещё и взгляд Джека через дверь (он остался стоять на улице и теперь смотрел на неё и думал о чем-то своём) заставил выпрямить спину. Она проглотила всё, что жевала, и облизала губы. Джек засмеялся и отвернулся.
По внезапно возникшему плану поселок этот был не конечной остановкой, а только промежуточной. Дальше надо ехать на автобусе в неизвестный населенный пункт, пятый по счету, там переночевать и на следующий день попробовать неспешно добраться назад. То, что это может быть глухая деревня – Эмму не волновало. «Дальше, ещё дальше, – билось в голове молоточками, когда она думала об игре, – ещё непонятнее и случайнее! Если чернила и правда несмываемые, то путь будет четким!». О доме Эмма не думала, о родителях, оставшихся где-то в Сибири, тоже. «Дом там, где хорошо, – однажды сказала она Джеку, – сейчас мне хорошо здесь». Он покивал, и они больше не говорили о её семье. Она снова покосилась на Джека и взяла ещё один бутерброд. Хотелось есть и секса.
Открылась водительская дверь, и в кабину запрыгнул мужичок, небритый и в клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Застиранные джинсы с рваными коленками Эмма разглядела в большом салонном зеркале. Заглянул в салон.
– Ты одна, красавица, со мной поедешь?
Она заулыбалась и, поспешно проглатывая колбасу, сказала:
– Кавалер у меня есть. Вон снаружи ждёт.
Дядька покосился через дверь на Сашу.
– Сухой и не наваристый, – поскреб он подбородок, – зови давай кавалера да поедем.
– А чего, не будет больше никого? – удивилась Эмма и помахала Саше, чтобы заходил.
– Ну раз нет, значит, не будет, – засмеялся водитель и завёл двигатель. – вам куда?
– Пятая остановка, – сказал за Эмму Саша, останавливаясь возле кабины.
– Пятая? Эт какая выходит?
– Ну посмотрите по маршруту…
Мужичок пересчитал в уме, загибая при этом пальцы.
– Пятое будет Фильцово, но там остановка по требованию. До деревни топать придётся километра три. Точно туда вам надо? Жилых там три с половиной избы да сарай…
– Нормально, – покивал Саша, – сколько с нас за два билета?
– Ну давай сто рублёв, всё равно в тот конец еду, Обратно-то уж завтра.
Саша достал сторублёвку и положил на одеяло, которым был прикрыт моторный отсек рядом с водилой и на котором лежала касса с мелочью и связка билетов. Притопал к Эмме. Та уже сидела, уткнувшись в своего Мисиму, волосы светились в солнечном луче из окна. Автобус вырулил на главную улицу и, взрёвывая, начал набирать скорость.
Пока Джек ел, она молчала и только косилась иногда из-за книжки. Лес мелькал за окнами, солнце опускалось. То ли от тряски, то ли от чтения ей захотелось ещё сильнее. Горячая рука Эммы легла Джеку на ширинку. Он поморщился, но не убрал. Девочка любила удивлять, и ему нравилось это. Сквозняк гулял по салону, Пазик трясся и подпрыгивал. Эмма расстегнула его джинсы и выпустила на волю свой любимый джойстик управления, как говорила она пару раз раньше. «Неужели управления? – спросил он тогда». «Ага, ты такой сразу послушный становишься…» Подтянула к подбородку ноги и быстро и ловко стянула джинсы. Сдвинула в сторону тонкую полоску трусиков и уселась на него, повернувшись спиной к водителю и дороге. Наделась. Саша сразу вспотел, хотя и вначале понимал, к чему всё идёт. Панически глянул в салонное зеркало. Водитель что-то напевал и крутил рулём. Эмма оперлась о спинку сиденья и задвигалась. Было горячо и тянуще, Джек сжимал её бёдра, танцующие не в такт всему автобусу и мысленно благодарил её за то, что она всё сделала сама. Он бы не смог попросить. Смотрел, как бьётся под рубашкой её грудь и чувствовал, что вот-вот…
Водитель врезал по тормозам так резко, что не держи Джек Эмму за задницу, лететь бы им через весь салон вперёд. Эмма вывернулась, плюхнулась на сиденье рядом и зашарила в поисках джинсов. Шли какие-то секунды, когда водитель заорал куда-то, видимо, в окно:
– Да вы охерели, что ли? А ну проваливайте!
Саша застёгивал джинсы трясущимися руками. Эмма, сверкнув белой задницей, влезла в свои денимы едва ли не быстрее, чем снимала. Взвизгнула, когда по стеклу прямо на уровне её лица хлопнула пятерня снаружи. Забухали удары в двери. Саша видел, что поперёк дороги стоят несколько человек, кто-то ломится в двери, остальные колотят по стеклам. Перед лобовым мелькнуло бородатое лицо со шрамом, и пустота внутри сделала скачок и расширилась до размера лёгких. По автобусу колотили со всех сторон.
– Я не понимаю, Джеки, что это?
– Отойди, сука, отойди говорю… – водитель дрался с кем-то, кто пытался вытащить его из кабины. Дверь, в которую ломились, начала отходить, в несколько рук её отжимали, рывками, медленно, но верно. Джек бросил рюкзак Эмме и бросился к потолочному люку. Сколько раз он видел эту дурацкую надпись «Запасный выход» и каждый раз думал: «А кто-то хоть раз открывал его вот так, чтобы надо было быстро?» Сейчас времени почти не было, он дёрнул какие-то рычаги, которые сразу отвалились, схватился за трубу длинной ручки и со всей силы толкнул её вверх. Наверное, люк ни разу не открывали. Хрустнуло, и посыпалось что-то в глаза, крышка, сорванная со ржавых креплений, откинулась на крышу. В дверях заорали. Джек подставил сцепленные руки и подсадил Эмму. Она ловко выбралась наверх, втащила рюкзаки и протянула ему руку. Он встал на сиденье, схватился за край дыры в крыше и каким-то немыслимым рывком подтянулся.
Отжав дверь, давешние бомжеватые бородачи ворвались в салон, полезли и через кабину, выкинув водителя, и через заднюю дверь. Саша стоял на крышке второго люка, прижав рюкзак к груди, за ним Эмма. Он слышал и подошвами ощущал удары в потолок и крышку, понимал, что выиграл всего несколько секунд. Судорожным движением прижал рюкзак сильнее и вдруг почувствовал стволы пистолетов.
Какую там уверенность должны были вселить в него бутафорские Desert Eagle, Джек не думал. Рывок молнии, и он замер в стойке с двумя стволами, направленными на люк, в который уже лезли косматые головы аборигенов. Метнулась крохотный рыбкой мысль, что «не испугаются, полезут», но они замерли, обалдело уставившись прямо в зрачки дульных отверстий. По лобовому лезли ещё двое, цепляясь за дворники, карабкались и сзади, Джек развернулся, как парус, раскинув руки с пистолетами в разные стороны. Эмма прижалась к его спине. Все замерли. Тяжело дышали и перестали лезть в люке, повисли обезьянами снаружи. Джек мельком видел, что по полю к ним бегут ещё и ещё. Закатное солнце тяжким багровым золотом пробивалось сквозь тоненький ряд сосновой лесополосы и выбивало резкие длинные тени.
На что он надеялся? Он и сам не мог ответить, но тяжёлые рукоятки в пальцах на какую-то долю секунды показались ему самым смертельным оружием в мире. Пугливая пауза кончилась, нападающие, казалось, сообразили, что всех он не убьёт, и разом пришли в движение.
Джек моргнул и вдавил скобки спусковых крючков. Зачем? Там не было даже возвратных пружин, чтобы сымитировать щелчок курка… Как в замедленном голливудском боевике, Джек увидел, как ствол дёрнулся и затворная рама отскочила назад, выбросив гильзу. Грохот выстрела пришёл в уши чуть позже. Один из бородачей, карабкавшихся спереди, дёрнулся и полетел вниз. Бахнул и второй пистолет, почти в лицо подбегавшему сзади. Обалдевший Джек крутанулся на пятке и снова надавил на спусковые крючки.
Это было похоже на бойню. Нет, на игру. Рамы лязгали, тяжело вздрагивали треугольные стволы, посылая пулю за пулей. Зажмурившаяся Эмма вцепилась Джеку в спину мёртвой хваткой. Бах! Полетел на асфальт дороги ещё один бородатый бомж. Бах! Провалился в люк пытавшийся из него вылезти. Бах! Ба-бах! Звенело в ушах от грохота, кисло воняло порохом, а он всё стрелял и стрелял. Пока было в кого.
Когда кончились нападавшие, он остановился. Дым сносило в сторону поля, по бокам от автобуса валялись тела. Брызги чужой крови были и у Джека, и у Эммы на лице, и совершенно непонятно было, кто и как их успел обрызгать. И тут силы внезапно кончились, и пистолеты оказались настолько тяжелы, что руки упали, бессильно повисли их вдоль тела. Тихо-тихо было вокруг. Пустой автобус посреди дороги и куча окровавленных тел.
С крыши слезали долго, прикасаться не хотелось ни к чему. Внизу, у кромки поля, Саша ещё раз попробовал вытереть вымазанное кровью лицо и вдруг замер. Оглянулся на автобус. «Получилось? Ну конечно! Они проскочили границу, и началась вся эта чертовщина! Пистолеты, ставшие боевыми, бомжи, обступившие автобус…» Вслед за осознанием пришёл страх. Бомжи были уже в посёлке, ждали на крыльце, значит, границу они с Эммой пересекли раньше, когда сошли с электрички. Руки задрожали. Не было радости найти то, что искал Саша оказался не готов и не понимал, что нужно делать. «Ладно, – отчаянно решил он, – где тут ваш волшебник из страны Оз? Я пришёл за новым собой. Гоните мне и мудрость, и смелость. Сердце можете оставить старое».
Они уходили прочь от дороги полем и не сразу поняли, что забрели непонятно куда. Солнце почти село, далёкий лес придвинулся, но словно прикрылся туманной дымкой. На фоне этой дымки во ржи, или в пшенице, или в овсе, Саша ни черта не понимал в культурных злаках, в общем, вдали темнели какие-то пятна. Туман потихоньку заволакивал поле, и пятна не становились яснее, наоборот, расплывались. Эмма шла молча, только сопела громко. Джек шуршал сзади и иногда оглядывался. Их никто не преследовал.
На пугало наткнулась Эмма. Фигура на кресте стояла в тумане и смотрела прорезями глаз на тыкве куда-то вдаль. И ещё была нехорошо похожа на человека. Эмма вспомнила фотографию в музее и закусила губу. Сфоткаться хотела?
Саша подошёл ближе и брезгливо потрогал.
– Вроде травой набито, – сказал он вполголоса, и Эмма мысленно согласилась: говорить громко не хотелось. – Тыквенный Джек…
– Это который дьявола обманул дважды?
– Нет, который тыквоголовый. Ну помнишь, в «Волшебнике из страны Оз»? Там пацан оживил пугало…
– Надеюсь, этого никто не оживит? – Эмма смотрела на тыкву, и ей показалось, что она ухмыляется. – А вон еще… И там… Сколько их тут?
Джек заозирался. Стоять в поле среди этих чучел было жутковато, и он машинально нащупал в рюкзаке оружие. Сумерки наползали вместе с туманом, и оставаться на этом поле на ночь совсем не хотелось. Поэтому когда Саша увидел далеко возле кромки леса свет, то облегчённо выдохнул и потащил Эмму через поле.
Эмма устала. Шла наугад, ставила ноги туда, куда не видела, смотрела только туда, где горел огонёк. Он то расплывался, то становился острым и царапал глаза. Пугала кончились, а потом закончилось и поле. Под ногами обнаружилась дорога, пыльная и езженная. Саша немного отошёл и начал что-то объяснять про границу и про то, что они сейчас в особом месте, и что с пистолетами это чудо какое-то, и она может сама посмотреть… Она кивала, шла рядом и думала только о том, что это конец. Устала. Страх толкался где-то внутри, в районе желудка. Ей предстояло ещё очень многое себе как-то впихнуть в голову. Пока что она отключилась, почти «заснула», как она сама это называла. Игра вдруг стала острой и опасной настолько, что не «бездна, и она на краешке болтает ногами»… Она чувствовала полёт. Что она уже упала и продолжает падать. Низ живота скручивало холодным узлом. Саша болтал, нервное напряжение всегда выходило у него через потоки бессмысленно повторяемых подробностей.
Дорогу обступили деревья, свет стал ярче и превратился в фонарь. Самый обычный деревянный фонарный столб с пристроенной ногой, железная крышка над патроном, стосвечовая лампочка. В пятне света, которое он отрезал от темноты, кто-то сидел.
– Ну вот и вы.
Женщина встала. Только что она была под фонарём – и вот уже стояла рядом, улыбалась, наклонив голову набок. Простое лицо, кого-то смутно напоминающее, одета в какой-то балахон, ну да что теперь только не носят в деревнях вдали от цивилизации. Сразу она оказалась перед Сашей, и смотрела на него почти влюблённо.
– Мама?
Эмма видела, что Саша в шоке и не знает, что сказать, хотела вмешаться и тут почувствовала, что не может сказать ни слова. Губы словно срослись, горло стиснула судорога. Эта женщина глянула на неё мельком, отрицательно качнув головой и снова повернулась, подошла к Саше вплотную, прижала ладони к его щекам.
– Мальчик мой, какой ты взрослый уже. Не бойся, Джек, здесь все ждут только тебя.
* * *
Когда Эмма очнулась, почувствовала, что лежать неудобно, что-то впивалось в спину. Пахло костром, травками и какой-то ещё запах примешивался к воздуху в доме, не очень приятный. Она осторожно подвигалась и тут же замерла. Услышала голос Джека.
– Ты не понимаешь, как мне тяжело было. Я метался, всё пытался понять себя, а теперь ты говоришь, что так надо было. Зачем?
– Надо было, чтобы ты вырос, малыш. Чтобы врос в мир, почувствовал его, – говорила женщина ласково, – почувствовал его жестокость и боль. Теперь ты готов, иначе бы не нашёл дороги сюда.
– Я совсем другое искал, всё случайно вышло. Янина мне говорила… – начал было Саша, но она его перебила.
– Милый, всё, что вело тебя сюда – это ступеньки, кровь и сила. Моя сестра не имела права всё тебе объяснять. Должна была только подсказать путь. Ты же знаешь – он не пропадет, если вычерчен в пустоте несмываемыми чернилами.
Эмма услышала, как Саша вздохнул и вдруг тихонько засмеялся.
– А кривой этот в городе и на автобусе, и остальные? Я ж убил их всех, а они вон во дворе бродят…
– Ты был совершенно прекрасен, малыш. Это кормильцы, наша внешняя стража. Они не люди, не в этом смысле. Помогают, защищают и не умирают. Наверное, было не очень правильно всех их насылать на тебя, но как иначе пройти инициацию? Кровь, боль, страх, смерть. Ты бы не справился, не будь Джеком. Не заставил бы холодное железо измениться. Так что всё прошло отлично, осталось завершить переход.
– Очень много всего, – Эмма слышала, как Джек растерян. – Ты говоришь, и я что-то вспоминаю, понимаю, но каша такая в голове. Выходит, я, ты, мы не совсем люди?
– Мы люди, но не только. Ты родился в грубом мире слабым, чтобы понять, как все устроено. Теперь ты пришёл в наш тонкий мир забрать силу и вернёшься другим. Совсем другим. Ты перевертыш, так они называют моих детей. Но на самом деле ты воин.
Джек помолчал.
– Но со мной же девушка моя…
– Конечно, – спокойно ответила женщина, – переход без энергии никак, а в ней её с избытком. Она нашла тебя и будет рядом и после.
– Но погоди, что ты хочешь сказать? Эмма знает, кто я на самом деле?
Женщина засмеялась.
– Нет, конечно. Но давай ты спросишь её сам, она давно не спит и нас слушает, правда Танюша?
Эмма вздрогнула.
– Правда, – пробурчала она, слезая с печи, на которой лежала, и доставая кочергу, которая впивалась в спину и мешала, а теперь была очень кстати, если придётся защищаться, – вы уж давайте, объясните мне, что здесь творится.
К тому моменту, когда Саша сбивчиво объяснил ей, как он представляет и что происходит, она уже поняла, что бездна почти поглотила её, и ветер в ушах от падения всё сильнее. Саша говорил про «жить» и «нежить», про своих братьев Джеков, про то, что он «жить», первая сущность, и переход соединит его с «нежитью», второй сущностью, с которой он станет сильнее. А перевёртыш это не страшно, это просто дурацкая кличка…
Всё это было похоже на какую-то фэнтезийную ахинею, она прямо чувствовала, как дрожит и пульсирует его разум, пытаясь во всем разобраться. Попробовала успокоить его, но Джек был слишком взбудоражен. От него разило страхом, и страх этот плескался и в зрачках, и в дрожащих пальцах, и в том, как он стоял и говорил.
– Всё хорошо, – повторял он, – всё хорошо. Я перевёртыш, Танька, я воин, ты не представляешь…
Конечно, она не представляла. Апатия и безразличие навалились на неё. Хотелось, чтобы всё это закончилось. Она тёрла ладонями виски, но зыбкое тягостное отупение не проходило.
Джека вывели в ночь, влажную и терпко пахнущую травой. Круг факелов освещал деревянный помост с ремнями-петлями в четырёх концах. Вокруг стояли «бомжи-кормильцы», живые и здоровые. Вожак со шрамом стоял слева, ближе всех, и ухмылялся.
– Мальчик мой, ты сомневаешься? – мама подошла и снова погладила Джека по щеке. Она совсем не изменилась с тех пор, как он видел её последний раз. Ему было шесть лет, в интернате всё время стоял запах сгоревшей каши, а эта женщина пахла иначе. Ему говорили, что она хочет забрать его, но потом никто не пришел, а спустя год появились «родители», они были ничего, и он почти забыл эту женщину.
– Я не знаю. Я думал, ты научишь меня чему-то, – забормотал он, – мне казалось, я жду чего-то важного… Ждал всё время, а сейчас страшно…
– Да, Джеки-бой. Это важное происходит сейчас. Все мои дети однажды возвращаются, чтобы стать другими. Ты не первый и не последний. Нас так много по миру, ты даже не представляешь. Ритуал освободит тебя. Сделает сильнее. И то важное, зачем ты родился, станет твоим. Не бойся. Будет больно, но так надо!
Сашу трясло. Все эти люди вокруг, ритуал, смысла которого он всё равно не понимал… «Кормильцы» распластали Джека на помосте и пристегнули руки и ноги ременными петлями. Распятый, как кукла, Джек тяжело дышал и дикими глазами наблюдал, как заостренный шест берут несколько человек в цепочку, и самый острый край кладут на доски помоста ему между ног. Все внутри Джека заходилось от мелкой противной дрожи.
Мама махнула рукой Эмме.
– Хочешь помочь ему? Тогда держи голову ему, вот так, крепко держи!
Джек дико вращал глазами, но не мог ничего сказать. Мама говорила какие-то слова, что-то нараспев читала, а ему все хотелось проснуться. Дурной сон, как вырваться из него? Зачем так сложно всё устроено? Где Эмма?
Голова Эммы склонилась над ним, горячие ладони стиснули виски.
Он ещё пытался что-то ей сказать, предупредить, спасти, избавить, не понимая, что уже не может ничего и даже слова не выговаривает. Что-то твёрдое толкнулось между ног, надавило, полоснуло дикой болью по заднице и всё продолжало давить. Он чувствовал, как внутри всё двигается, разрывается, смещается куда-то. Пытался вздохнуть поглубже, справиться с этой волной боли, когда шест, который толкали шесть здоровых мужиков, прорвал наконец лёгкие и с хрустом вошёл в голову через шею.
Из глаз Джека на Эмму брызнуло что-то бурое, тёплое и липкое, с медным запахом крови. Теряя сознание второй раз за вечер, Эмма уже не помнила ничего.
Джек пришёл в себя странно. Руки, разведенные в стороны, не двигались. Ноги были стиснуты. Мир в багровой дымке остановился рамками одного кадра. Он увидел Эмму, которую несли двое «кормильцев», увидел маму, смотрящую на него снизу вверх, приставив ладонь к глазам козырьком. И какой-то долговязый парень стоял с мамой и улыбался. Он. Сам. Стоял рядом с мамой. Такой же, как он. Потом повернулся, подошёл ближе, почти вплотную, посмотрел чёрными, без белков, глазами и, ухмыльнувшись, надел на голову Джеку пустую тыкву. «Поднимайте», – сказал он кому-то, и Джек закачался и почувствовал, что земля стала дальше.
* * *
«Было мне его жалко? Наверное, да. Такое несчастное было у него лицо, такое непонимающее. И весь он был жалкий, слабый, как кролик, судьба которого убегать, путая следы, таиться, ускользать… Чтобы управлять этим миром и драться с ним на равных, нужно было попрощаться с этими эмоциями, полутонами, случайностями и дурацкими свободами. Попрощаться с играми, сочувствием и слабостью. Надевая ему тыкву на голову, я поймал этот взгляд. Он продолжал бояться и хотел спрятаться. Значит, всё правильно. Теперь он здесь, где безопасно, и убегать больше не надо. Всё, что он мог – это стоять и смотреть, не вмешиваясь. Теперь он может это делать сколько угодно»…
* * *
Таня собирала футболки и джинсы по всей квартире. Саша вечно их разбрасывал, да ещё и прятал периодически то в шкаф, то под кровать. Переезжая в Москву, они многое ещё не успели разобрать, и она делала это постепенно, доставая, стирая, вешая в шкаф. Сегодня в кладовке она обнаружила тяжёлый пакет, из которого вытряхнула свои грязные джинсы, которые пропали ещё полгода назад, перепачканную бурым рубашку и два Сашкиных ролевых пистолета. Пистолеты взвесила в руках, прицелилась в зеркало. Нажала собачку. Железка нажалась мягко и не отщёлкнулась обратно. Ну такое… Хотя смотрелись они достоверно и страшновато. «Убрать надо куда-то, не ровён час напугает он ими кого-нибудь до усрачки», – подумала Таня, машинально проверяя карманы джинсов, прежде чем бросить их в корзину для стирки.
В левом кармане обнаружился мятый билет на электричку. «Надо же, когда это я ездила куда? – Таня машинально сложила цифры. До счастливого номера не хватило единицы. – Значит, встреча».
Она посмотрела на дату. «Была, – добавила про себя, – и давненько. Вообще не помню, чтобы на электричках ездила». В ванной машина загудела, начала выжимать. Таня сложила джинсы, а билет сунула в карман. «Надо у Сашки спросить, может, он помнит что?..»
