Анатолий Никифорович Санжаровский
Репрессированный ещё до зачатия
Поливайте фикусы!
Сбегал я на почту. Притащил посылку.
– А молодцы ваши! – говорит Галинка. – К Седьмому две посылочки нам бухнули. Там крупы, тут яйца. Аккуратно каждое яичко завернули в газету, пересыпали подсолнечными семечками. Есть что, – смеётся, тыча пальцем себя в грудь, – и курочке поклевать.
Перебираем яйца. Битые нюхаем. Не испортились ли?
– О! – ткнула меня в нос Галинка. – У тебя носопырка в яйце!
– Следы внимательной работы. Старательно нюхал.
Я ищу в книге «Нашим женщинам», как сохранять яйца.
Попал на какие-то тортинки.
Спрашиваю, что это за чепухень.
– Я их ела в ресторане «Парус» на воде.
– Ба! Как ты туда заплыла?
– С дорогим коллективом. Отмечали ебилей отдела. Два года назад!
– Как куда, так ты с целым отделом!
– А я никуда одна не хожу.
– А чего ж ты замуж одна пошла?
Стакановцы бегут на ринг гурьбой. Четыре конь-девки с винтами[171] пролетели навстречу мне, когда я выносил мусор в ящике из-под посылки. Прошпацировали в хату под нами.
– Скажи ваф, гражданинчик, – просит Галя.
Я набираю себе цену. Молчу. Пусть лучше попросит.
Лучше попросила.
Я басисто и несуетливо:
– А-а-а-а-аф-ф!
– Ой, как хорошо! Какие у тебя таланты! Таланты открываются в человеке постепенно.
– И на том спасибо, что во мне не сразу видно собаку. А лишь через полгода.
– Скажи ещё ваф, пёсик.
– Ваф… ваф… ваф… ваф… ля… ваф – ля…
– Ой! Говорящая собачка!
– Вот именно.
Мы сделали королевский омлет из разбитых в посылке яиц.
Себе капнул грамм двадцать коньяку. Столько и своей морковке.
У нас равноправие.
Чокаемся.
– Выпьем за тех, – подмигнула Галинка, – кто в море. А те, что на суше, напьются сами.
Выпили и чувствуем, жжёт в горле у обоих.
– Не помрём? – запаниковал я.
– Он не прокис? – показала Галинка на пузырёчек с коньяком, валялся у нас лет пять. – Скажи ваф.
Я делаю, что заказано.
– Ах, ах! Не дыши на меня коньяком, полкаша!
Она нечаянно пробует матушкины конфеты «Белый парус». Понравились. Даже с орешками! Когда-то она их отвергла и положила мне в миску. Теперь быстро перекладывает в свою корзиночку, пока не забыла…
Она раскраснелась и просто чудо. Хмельно!
Видит Бог, мы не собирались гасить коньяк. Но мы порыскали, порыскали… Пива нигде нет, которым отделывались во все торжественные дни, и приударили по коньячку.
Я помыл сковороду, сунул на огонь.
– Ты зачем поставил?
– Ты хотела пожарить семечки.
– Ну у меня муженёк! Всё помнит. А я уже забыла… Примерный мой муж моет посуду. Я сижу и щёлкаю семечки. В мою голову заглянула мысль. А давай дежурить на кухне по дню? Как в школьном лагере? Один готовит, другой убирает. Ты следишь за чистотой. А я за полнотой кастрюль.
– Согласен, – тщательно вытираю я бок газовой плиты.
Улетающая с её губ шелуха не мешает пробиться к ней новой мысли:
– Слушай! А если тебя отдать в армию, там тебя выровняют?
– Я думаю, побоятся связываться. Я их писаниной добью. А что это ты решила меня в солдаты запихнуть? Надо было раньше думать и сразу идти за солдата, как поступила одна практичная девушка. Помнишь? Расскажу. Девушка говорит: «Знаешь, мама, я решила выйти замуж только за солдата: он умеет шить, штопать, стирать, варить и, что самое главное, привык слушаться». Ты не за солдата выскочила… Я в этом деле генерал. Делаю многое значительно лучше солдата. И не только слушаю, но по большим праздникам могу кое-что и приказать, не приказывая.
– Мудрёно уж слишком… Да тебя всё равно не возьмут, – сожалеюще вздыхает она. – И я всё равно туда не отдам тебя.
– А зачем тебе, чтобы я был стройный?
– Лицо дома – стройный хозяин… У тебя усы, как у морского котика.
Я грызу семечки и думаю вслух:
– А знаешь, сегодня щи лучше, чем вчера.
– Щи чем больше стоят, тем вкуснее делаются. А вот суп – наоборот.
Галинка убаюкала целый пакет молока.
– Теперь ты, дама из Амстердама, уснёшь не ранее семи часов утра. Молоко плохо переваривается. Не ранее семи!
– Нахал!
– Я просто сказал правду. Горькую правду в глаза.
Вся из себя этакая важная, она встаёт, идёт в ванну и машет мне лапкой:
– Как говорит моя мама, привет тёте, поливайте фикусы!
Я развёл демагогию про то, а что б было, не встреть я её в аэропорту Быково, когда возвращалась она в Питер? Поехала б сама ко мне в первый раз?
– Вряд ли. Не знаешь человека… А может, он авантюрист?
– А что самое худшее может мужчина сделать девушке? Разве что одно – жениться на ней…
8 ноября 1976. Понедельник.
День
– Гражданинчик! – будит меня жена. – Вставай.
– Гм… Вставай… Это уже было.
– И вот это было. Слышь? В шкафу звонит будильник. Семь без десяти. Кто-то обещал заниматься гимнастикой вместе и обливаться.
– Вас мы и без гимнастики обольём. А сегодня можно и с гимнастикой.
Она вчера завела будильник. Сказала:
– Всё! Гимнастикой вместе будем заниматься.
И чтоб будильник не тикал (тиканья я не выношу), поставила в шкафчик. А то когда он тикает, кажется, что мне по голове стучат двое по очереди огромными кувалдами.
– Видишь, как темно? – кивает она на окно. – Теперь всегда будем ставить будильник.
После гимнастики я обтираю ей холодной водой спину.
Растираю полотенцем.
– Что, котик? Спал Спалыч мой?.. Проснулся злодей среди ночей, а утром его и не разбудить!
– Галь! А почему носок с грибком валяются на полу?
– А кто их туда скинул?
Она надела чёрное платье с широким ремнём, на грудь – корабличек с якорьком:
– У меня траур сегодня по прошедшему празднику.
Вечером я похвалился ей:
– А здорово я придумал себе разрядку. Сижу, сижу над бумагами, только вот-вот соберусь околевать, выйду среди комнаты под люстру и начну пинать носом и лбом шар в шар – они подвешены на нитках к люстре. И наступает уму просветление.
– А вот почему ты такой умнявый?
– Тебе кажется.
– Сегодня делили цехи. Мне достались 42, 47 и 48. Всего 520 человек. Люба ушла. Двое вернулись из отпуска. Они рассказали, как отдыхали. А мы рассказали, как работали. Так и день прошёл.
– Опять у тебя на ноге синяк. Ну и кто это у вас там на работе так неаккуратно щиплет мою усладу? Ведь я могу обидеться и даже возмутиться.
– Не возбраняется… На работе холодно. Настоящий дубяк: фрамуга все праздники была открыта. Скажи ваф.
– Ваф, – беззвучно роняю я одними губами.
– Отличично! Когда захочешь есть, скажи. Я напеку блинов.
– Разве тебя дождёшься?
Галинка срывается и начинает блинные приготовления:
– В твоих шуточках девяносто девять процентов горькой правды и один процент даёт улыбка. А давай ради шутки я отредактирую страницу, посмотришь, как у меня получается. А то у тебя фразы длинные, захитрые.
В оправдание я привёл пример из «Анны Карениной»:
– «Может быть, и нельзя помочь, но я чувствую, особенно в эту минуту – ну да это другое – я чувствую, что я не могу быть спокоен». Видишь, повторы…
– Хоть он и Лев, а не тае!
Я принёс книгу другого автора.
Она прочла первое предложение:
– Хорошее. В нём много точек с запятыми. А ты мало употребляешь точки с запятыми. Я ясно, не по-импортному выражаюсь?
9 ноября 1976. Вторник.
Штора
– Мадам! Что, сегодня с пробуждения пост на поцелуи?
– Это я немножко скапризничала. Со сна…
– Хоть вы и sosна, а я дуб, а всё равно ж я вас целую…
В ливерную колбасу на сковородке я бью ей пять яиц.
– Не надо. Много.
– Я доем, если останется.
– Нет! Садись и ешь вместе. Иначе одна я всё уложу. Не могу я хорошее оставлять.
Через минуту она вылизывает хлебом пустую сковороду:
– Вот видишь? Всё ухлопала! Это ты виноват. Так я толстая скоро буду.
– Ты уже толстая. Вчера двумя руками не мог обнять.
– После бани они у тебя ссохлись. Укоротились…
Звоню в Батум.
«Дадим через десять минут…» «Дадим через полчаса…» Надоела мне эта тянучка. Я и пульни:
– Девушка! У меня билет в Батум на самолёт. Через полтора часа вылет, надо б аэропорт. А вы тянете…
Дали через три минуты.
Ну откуда в нужную минуту я так умею врать? Правда, я не вру. Просто слегка фантазирую… Уму недостижимо.
Даже нашёл родственников на Новодевичьем кладбище, лишь бы пропустили нас с Галинкой. А шли просто побродить у могил великих.
С кладбища – в магазин за тканью ей на халат.
Советую:
– Бери эту, под цвет наших штор. С голубым уклоном. Увижу издали, штора шевелится – значит, это женьшениха моя.
10 ноября 1976. Среда.
Мельница в ложке
Я проснулся рано и спрашиваю Галинку:
– А чего молчит наш будильник в шкафу? Он там не уснул?
– Конечно, спит! Рано ещё. Поспи и ты. Впрочем… Раз разбудил… Встаю. Съем-ка я пока тыблочко (яблоко).
– Бери больше масла.
– Не могу. Вдруг дурно станет. Упаду.
– Вот до падения мы не допустим дэвушку!
Я беру варёное яйцо, остужаю в ложке под струёй в мойке. Под струей яйцо крутится, и вода из-под него выпрыгивает двумя рожками, как у чёртика. Чем сильнее струя под яйцо бьёт, тем быстрей оно вертится.
– Мельница в ложке! Открыл новый закон!
– Ты лучше корми меня!
– Ой! Ну ты всегда влезешь с прозой! – Я подаю ей очищенное яйцо. – Ешь. Полусырое. Любишь такие.
Она кусает яйцо и смеётся: я чуть снизу снял белок.
– Ну что ты сделал с яйцом? Весь желток на полу!
– Не всё тебе. Что-нибудь надо и полу.
– В «Недельке» была интересная статья «Любовь со второго взгляда», – Галя, запивает слова чаем, заедает хлебом с маслом и ещё с чем-то непонятным для человечества. – Суть. Люди в годах на танцульки не поскачут. А где им познакомиться? Там не говорится про брачные машины. Только намекается.
– А ты что бы им предложила? Летайте самолетами! Да?
Мы купили вчера два календаря с самолётами. Один она повесит у себя на работе, другой я пристрою над книжной полкой на кухне. На работе и дома всё будет напоминать о первой встрече в воздухе.
И запеваю переиначенное:
– Ты пойми меня правильно, мама,
Не могу я на ветке сидеть.
– Надо на месте сидеть. А ты? Ты с ума спрыгнул так петь?
Вечером мы стриганули по магазинам искать чайник.
Не нашли.
В аптеке я подвёл Галинку к счётчику калорий на витрине.
Она загорелась купить.
– Зачем считать? Было б что считать, – говорю.
– Покупай! Я на обеды не буду брать денег.
Взяли.
Стала считать дома.
По её работе многовато потребляет она калорий.
11 ноября 1976. Четверг.
Дума телевизора
Отнёс я молоко на балкон.
Иду назад.
Галинка приоткрывает воровато дверь, и мы одновременно кричим друг другу одно и то же собачкино ваф!
– Нехорошо, Галина Васильевна, в ваши годы прикидываться собачкой.
– Я беру счётчик на работу. А хочешь, оставлю. Будешь считать несъеденные калории свои.
Я чищу ей сапоги большой щёткой. Потом, уже на ней, фланелькой.
– Я опаздываю…
– Ничего. Я должен свою жену отправить в стройные мужские ряды в наилучшем виде, чтоб не было претензий к мужу.
Нам вторично принесли одну ту же чужую открытку.
Пишу на открытке:
«Почта! Да читайте же адрес! Не подбрасывайте чужое. Не берём! Даже за взятку!»»
Кинул открытку в почтовый ящик на углу дома напротив и побежал варить московский змеиный супчик из пакета. Только съел – заявился телетолстунчик.
На два был заказан спец из телеателье к нашему капризке «Темпу».
Мастер включил.
– Пропадает, значит, изображение? А что делать сейчас? Он же работает! Разбирать весь бессмысленно.
Он всё-таки снял крышку. Сунул отвёртку туда-сюда.
– Ну что ремонтировать? Тут сам частенько не понимаешь… Какая-то каша. Прямо в огороде госпожа Бузина, а в Киеве дорогой товарищ дядька…
Он тоскливо захлопнул крышку.
Теперь свистеть начал телик.
– С моей повторной квитанцией быстро придут. Хорошо, что вы понимаете. А то есть доказывают! Он работает. А ты ремонтируй.
Благодарность получить от ремонтника – большая честь. Только почему они приходят ко мне и каются в своих незнаниях? Тогда слесарь, сейчас этот? Что я, батюшка?
Вечером Галинка радостно доложила:
– Обежала со счётчиком всех! Всех заразила. Всем подсчитала! Все они курносые бегемоты! Лишние калории трескают!
– Скажи, с какого возраста девочки начинают бояться мальчиков?
– Откуда я знаю?!
– Но ты же была маленькой девочкой?
– Одно скажу. Меня воспитывали в духе, что мужчина не враг, а друг женщины. Поэтому я всегда играла с мальчишками. Они и в техникуме ко мне все хорошо относились. Я их не боялась.
– Популярность девушки у юношей ещё не повод для ликования.
– Ты всегда думаешь дурное.
– Как все глупари.
Включили телик. Отработал минут десять и стал тухнуть. Гробовая минута молчания. Он думает, работать не работать. Потом снова работает.
С грехом пополам посмотрели «Деревенский детектив».
А тут свой детектив!
11 ноября 1976. Пятница.
За полчаса до смерти
«Сядет осень на бугор, обоймёт колени – упадет в её подол последний лист осенний».
Сегодня день мужа. Я один готовлю на кухне.
Традиция.
Она собирается в наш перовский райком комсомола на субботник.
– Бумажки перекладывать с места на место? – ворчу я. – Ну и комсомольня! То… Вспомнил… В октябре «агатовские» комсомолюги навязали тебе шефство над ровесником. Фанат «Спартака». Паршиво ведёт себя на стадионе… Ты что же, будешь бегать с ним в «Лужники» и перевоспитывать на месте? Ты уже встречалась с этим оболтусом?
– И не подумаю. Что я, по пояс деревянная? Они для галочки спихнули его на меня и забыли. Да я хоть и Галочка, но о нём тоже не вспомню.
– И правильно. Слава Богу, тебе есть над кем шефствовать! – постучал я себя в грудь. – Ну комсомолюги! Сами раздолбайки му-му катают.[172] А за них пашут посторонние граждане под маркой субботника. Вот бы добраться до юных демагогов и лодырей, неизвестно за что получающих звонкую монету.
Галинка причёсывается у зеркала.
Я наклоняюсь, изображаю чудище: кручу растопыренными руками, подбираюсь с оскаленным рычащим ртом к её ножке а-ля Парис.
– Ты напоминаешь Кощея, – смеётся она, наблюдая за мною в зеркале.
– Это всё-таки лучше, что не крокодила, – говорю я упавшим голосом.
– Без десяти десять! Сбор в фойе. Я опаздываю!
– Не волнуйся, Радушка. Скажи, ты семейная, у тебя есть черновичок,[173] из-за утренней гимнастики с которым ты и припоздала.
(Дальше Галина пишет сама.)
Я приехала вовремя.
Нас сбежалось двенадцать человек.
Пришёл парень и повёл в комнату. Там мы расселись за длинным зелёным столом. Вошёл ещё один, маленький и лохматый, будто юный бандюган. Он и стал объяснять нам задание, которое шло под видом субботника.
– Будем жестоко гонять зайцев. Нерадивых комсомольцев! Тех, кто годами злостно не платит взносы, тех, кто не обменял до сих пор билеты. Каждому из вас мы дадим по одному адресу этих зайцев, и ваша задача примчать их сюда.
Мне досталась Буракова Екатерина Алексеевна. Шенкурский проезд, 8 б, квартира 67.
Мы скентаврились с Раей Хрульковой и сразу дунули по её, Раиному, адресу к Семёновскому метро. По дороге в автобусе узнавали у всех подряд, где находится эта проклятая улица Жигулёнкова. Как назло никто не знал.
У метро нашли круглую будочку «Справка».
Пристали и к будочке со своим вопросом.
– Подите вон! – рявкнула из окошка тётка. – На неприличные вопросы не отвечаю! Дай им адрес «Жигулёнка»!
– Да не про машину мы. Мы ищём улицу такую!
– Но это другой напев.
Она пошуршала своими бумажками и:
– На тридцать шестом автобусе едете до остановки «Улица Жигулёнкова».
Крепко выругавшись по-импортному, мы поплелись обратно к той остановке, где сошли. Подшуршал автобус. Сели. Сразу же к водителю. Переспросили у него. Он посмотрел на нас мутным взглядом и проронил, что такой остановки нет. И мы опять стали всех расспрашивать.
Наконец одна женщина нам объяснила.
На адресной бумажке было написано: ул. Жигулёнкова, 1/20. Мы почему-то подумали, что корпус 1, а дом 20. Но мы жестоко ошиблись. Проблуждав с полчаса, мы поняли, что адрес дан в расчёте на две улицы. Выматерившись ещё раз, но уже по-русски, с упоминанием матушки, повернули назад.
Нашли первый дом.
С остервенением взбежали на пятый этаж. Звоним.
Открыла маленькая, круглая, как бочка с капустой, девица.
– Здравствуйте! Мы из бюро ЧК КПСС! – внаглую затараторили мы дуэтом и тут же почему-то запнулись. Немного подумали. Уточнили уже смирней: – Мы из райкома комсомола.
Дальше Рая одна потащила допрос:
– Вы почему до сих пор не обменяли комсомольский билет? Почему не платите взносы?
– Апельсин тебе в гланды! Да сколько можно?! Надоело кормить этих райкомовских спиногрызов. Мне б самой кто помог. Старенькие родители… Декретница… Только родила… Больной ребёнок… Муж у меня с издёвкой поёт:
– Нам хлеба не надо:
Нам партия светит.
Нам денег не надо.
Работу давай!
На кого терпужить? На райкомовских чумовых болтушков?
– Вас же могут из комсомола исключить. А это нехорошо повлияет на будущее ваше.
– А какое оно, будущее это? Мне в господа, – девушка посмотрела на потолок, – не лезть. Куда нам, в лаптях, по паркету? А на мой век чёрной ломовухи удавись…
– Нам велено привезти вас в райком… С вами там поговорят…
– Вместе с больным ребёнком на руках ехать к тем тундрякам?
Рая покраснела. Замялась.
И мы молча побрели к двери.
Всю обратную дорогу до «Семёновской» мы думали, ехать ли по моему адресу или лучше сразу рвануть по домам. После встречи с первой зайчихой нам расхотелось рвать жилы в этом дурковатом шмоне. Или мы наподгуле?
Мы поколебались, плюнули в урну, не промахнулись – культурные! – и ахнули по хатам.
Я с лёгким сердцем ехала назад, зная, что мой муж мечет уже икру, хотя он не сом и даже не сазан.
(На этом её запись кончается.)
Я в самом деле в четырнадцать звонил комсомольнятам в райком:
– Жена уверяла, что будет в час. А уже два. Я беспокоюсь.
– Не беспокоитесь. Они получили задания, разъехались. Ещё не все вернулись. Кое-кто чуть задерживается.
Галина вернулась в два пятнадцать.
Вошла. Кисло махнула рукой:
– Послезавтра в райкоме конференция по предварительному отчёту об обмене комсомольских билетов. Сами не разбежались рыться в этой грязи. Всё свалили на нас в последний день. Ну порядочки… Ну… Всё делается за полчаса до смерти! Айдаюшки! Вместе позвоним им…
Мы спустились к будке у соседнего дома.
Галинка набрала телефон:
– Я насчёт рейда по женщинам, которые не обменяли билеты. Я, – она назвала свою фамилию, – съездила по своему адресу. Дома никого не было. Я оставила бумажку.
– А соседи что? Живёт эта Буракова там?
– Да вроде живёт…
Галина повесила трубку и моляще проговорила:
– Хотя бы жила…
13 ноября 1976. Суббота.
Перед сном
Утром после холодного душа и бритья я по воскресной привычке вышел из ванной с тряпкой протереть пол.
– Отнеси тряпку назад! – повелела Галинка. – Сегодня впервые я сама вместо гимнастики протру. А то что-то неохота заниматься просто гимнастикой.
– Мы искренне рады таким переменам.
– Что же ты молчишь насчёт нового костюма?
– Галина Васильевна! Ножно кланяюсь вам за спортивный костюм! Такой даже бровеносец в потёмках не носит! А вы купили и, что самое главное, сумели надеть на меня. Я берёг его для выезда на велике. Я на радостях сегодня утром в постели сочинил про вас стишок:
– Ты моё первое, второе и третье,
Ты и закуска, ты и вино.
– Во! На груди или на спине рубашки надо вышить велосипед. Шикарно будет!.. Ты чего так пристально глядишь на меня?
– Я любознательный.
Она заходилась выбросить мои старые, но дорогие мне носки.
– Ты и со мной не чинишься. Как с носками. Не надо так бесцеремонно обращаться со старой мебелью. Она сейчас в моде.
Мы вместе постирали.
Потом Галя спекла толстюху пирог.
Она выбирает из него яблоки. А остальное не ест.
– Яблоки растут в пирогах! – сообщает она.
– И иногда в магазинах на полках.
Перед сном я ношу её на плечах по комнате.
– Ты так небрежно и легко несёшь, как куклу. Тебе совсем легко?
– Совсем.
– Не поскользнись на нашем стеклянном паркете. Иначе будет два молодых цветущих трупика.
14 ноября 1976. Воскресенье.
Отпуск в страду, или Запоздалый медовый месяц
Как-то притаранил я жёнке-пшёнке в гостинчик из кокандской командировки пуда два винограда.
Еле втащил в вагон свои коробки.
А жаруха азиатская. Под сорок. Во все эти поездные дни на мне из одёжки лишь закатанные выше колен трико.
Разложил в тощий слой свой гостинчик на третьей полке и все пять дней пути всё дрожал над ним, переворачивал свои гронки, боялся, что сгниёт мой гостинушка.
А он не сгнил. Только привялился.
Глянешь – слюнки текут.
Ест любимушка виноградишко – а ягодки с хороший мизинец! – и на вздохах-печалях мечтает:
– Господи! Сделай так, чтоб я без конца ела, ела, ела его… А он бы не убывал, не убывал, не убывал. Сделай! Нужалко тебе!?
– Ему, может, и не жалко, – говорю я, – да не сделает. Не сможет! А я могу дельное предложение поднести. Тебя надо вывозить в сбор на плантацию! Наешься хоть раз вволю, до сблёва. И без веса.
– Ага! На арбузы уже вывозил!
– Прошу на арбузы не клеветать.
Позапрошлым летом в отпуск я выцыганил командировку в журнале «Сельская молодёжь» и увеялся на Астраханщину за арбузным очерком.
У Галинки тоже был отпуск. Мы и покати дуэтом. Может, между делом загару поднакопим. Развеемся.
Приезжаем в арбузный совхоз.
Места нам глянулись.
Вроде неплохо нас встретили. Мы и загорись недельку какую покувыркаться на сборе арбузов. Поедим вволюшку… Студенты вон убирают. А мы хуже, что ли?
А директор нам и бахни:
– Арбуз – штука весёлая. Может статься и печальной. Занозистой… Утро… Наклоняешься сорвать красавей арбуз. А на нём сияет на первом солнышке корона из живой гюрзы. Греется. Озябла, вишь, за ночь…
– Байка! – не соглашаюсь я. – Да водятся ли у вас гюрзы?
– Кишмя кишат.
И Галинка призавяла.
– Нет, – морщится. – Не нужна мне такая арбузная диета. Я спокойней на рынке куплю.
Только до рынка дело не скатилось.
Командировка свела нас с местными селекционерами. И они надарили, натащили нам в гостиницу отменных арбузов на всю оставшуюся неделю. Нечаянно подзалетели мы на арбузную диету. Жили в астраханской гостинице «Волга» с видом на Волгу, ели только одни арбузы и не забывали про пляжные радости-загары.
И домой мы вернулись с пудовым арбузом.
Селекционеры на прощанье поднесли.
Вот и весь арбузный экспромт.
С наскоку ничего не делается.
Хоть и сорвалась нечаянная арбузная идея поработать в отпуск в поле, но в нас засела крепко.
Ну в самом деле…
Не знаю, кому как, зато мне, корнем из деревни, прожившему полжизни в ней, больше всего не по душе мой столичанский отпуск.
Не дают селянину роздыху если не поле или ферма, так своя подсобка. А тут вдруг выбежала навстречу чёртова прорва пустого времени!
Что делать?
Забот по дому никаких.
Раскатывать по югам не на что и не люблю.
Там больше загораешь в очередях, чем на пляже.
Такой отдых не по мне.
А не полезней ли поарбайтать на чистом воздухе?
В полюшке?
Хорошо бы в сам распал страды податься на уборку. Наверняка богато зачерпнёшь и свежих себе сил, и солнца, и здоровья. Не я ж один такой вумный, который знает, что лучший отдых – смена работы.
Задумано – сделано.
Разослал письма-предложения по объединениям.
Увы…
Кубанский плодопром даже не ответил.
Из Ставрополя посочувствовали: пригласить на уборку плодов и овощей не можем, так как в совхозы уже наслали народу с предприятий на всё летушко.
Заместитель начальника Донплодопрома В. Трофименко (Ростов-на-Дону), отказываясь от наших с женой услуг, под копирку поиронизировал:
«Условия у нас следующие: море отсутствует…»
Как-то не смешно.
Я ничего не вижу крамольного, если горожанин-отпускник поедет поработать в хозяйство, где плещется речка ли, озерцо ли, море ли. Искупаться утром, в обед или при заходе солнца кому не в радость? Кому во вред?
С объединений спустился я этажком ниже.
Навалился строчить районным властям тех мест, куда хотелось бы закатиться.
Тут коленкор совсем другой.
Деловые ответы летели быстро. В частности, Анапа посоветовала списаться с совхозами: «Витязево», «Кавказ», «Джемете».
«Джемете» написал:
«Если снимете частную квартиру, то на уборку приезжать можете. А свободным жильём совхоз не располагает».
Крылья у нас опали.
Кто не знает, каких капиталов стоит койка в курортном пригороде?
Устав от долгой безрезультатной писанины, в августе подались мы, как все, на юг. Проветриться да поджариться.
Не смогли вырваться из оглоблей моды.
Полсвета обскакали.
Мои милые Насакиралики…
Батум.
Сухум.
Сочи.
Туапсе.
Новороссийск.
Анапа.
Везде по капелюшке. Два-три дня. Не могу век киснуть на одном месте. Нудное и какое-то постыдное это вынужденное безделье, именуемое отдыхом.
А вокзалы, дороги, суета – бальзам на душу.
Всё вроде при деле.
Пожалуй, мы с женой навсегда распрощались бы с мыслью увеяться в отпуск на уборку, не привяжись к нам история в Анапе, в той самой Анапке-канапке, куда я писал.
Дотлевал дождливый август. Холодно. Ветер.
Купаться не сунешься.
Завтра на поезд.
А куда денешь сегодня?
Как неприкаянцы слонялись по улицам.
Вдруг натыкаемся у овощного ларька на очередь – святое спасение от скуки. Не спрашиваем за чем. Так стоять не будут!
Молча пристёгиваемся к хвосту.
Стоим час.
Стоим два.
Очередь очумело пухнет.
Люди завязывали знакомства. Ссорились. Мирились. Поблизости прогуливались. Одна парочка, по точным, авторитетным подсчётам очереди, трижды прогулялась до загса, но так и вернулась, по заключению экспертов всё той же ревнивой очереди, с чистыми паспортами.
Но с четвёртой прогулки парочка вернулась счастливая-счастливая. И, взявшись за руки, дурашливо пела:
– Надену я чёрную шляпу,
Поеду я в город Анапу.
И там я всю жизнь пролежу
На солёном, как вобла, пляжу.
Лежу на пляжу я и млею,
О жизни своей не жалею,
И пенится берег морской
Со своей неуёмной тоской.
– Что с вами случилось? – заволновалась очередь.
И парочка торжественно доложила дорогой очереди:
– Саукались! Подали заявку на законный брак! Дождались своего вольного виноградика!!!
От этой вести Галинка запечалилась.
– Ты что загоревала? – допытываюсь я. – Жалеешь, что не ты на месте невесты?
– На месте невесты я уже была… В медовый месяц многие пускаются в путешествия… А мы никуда и не ездили.
– Так съездим! Это просто. Пускай и запоздало объявим будущим летом новый медовый месяц и поедем. Только вот куда? Да хоть к господам у Грэцию!
– Нет. Там и без нас всего много. И зачем так далеко забиваться? Да и на каковские манечки? Нам бы куда поближе… Попроще… Куда-нибудь в деревню. На виноград. Прям с поезда сразу на плантацию! Чтоб без веса есть и не жаться, что кончается… До отвалушки наесться хоть бы разок…
Тут горец продавец докладывает уважаемой очереди:
– Товарисчи! Звонила сердитая совхоза, картинк такой. Простоите до сэмнадцат нола-нола, а винград будэт нэ будэт… Одна Бог знай. Собрай нэкому!
Мы честно отдежурили пять часов до семнадцати ноланола и отбыли с пустыми руками.
Зато это собрай нэкому подстегнуло, всколыхнуло, накинуло веры, что где-то наверняка мы ещё воспонадобимся в страду.
И понадобились.
Пускай и через год.
Мы едем в запоздалый медовый месяц на виноград в кубанский совхоз «Залив»! Это Темрюкский район!
Прилетел я на вокзал.
А мочалка из кассового окошка и отрежь:
– Не дам я вам билет через Керчь. Нет в указателе! Ехайте через Краснодар!
– Через Краснодар в полтора раза дольше. Всё равно, что к соседу за стеной добираться через Торжок. Поговорите поласковей с указателем. Он не человек. Может, упрямиться не станет.
– Мне что… Если машина даст, так и я не пожадничаю. Тут же вам быстренько дам!
– Вот за это спасибушко! Вот что значит ненавязчивый сервисок!
Машина оказалась сговорчивей человека.
От кассы я отжался с билетами в руке.
С нами в плацкартном купе ехал до Орла один загранрыбачок.
В день по двенадцать часов ловил кильку у Канар.
– Выловил дармовой «Фордик», полмешка зелёнки.[174] Раньше можно было провезти один ковёр. Сейчас три! Ковры от и до! У меня уже три ковра валяются. До дома пилюкать пять часов с копейками. Дам своим шороху! Пускай кормят, поят. Я шесть месяцев картошечку не видал!
– Насмотришься… Как там? За бугром?
– Оюшки! Лучше молчать… Не фонить… А то укатают за пропаганду ихней жизнёхи. За жизню молчу. А мелочи… Сюрпризов до сблёва! Вот рюмка как рюмка. Ничего. Выпил водку – на дне целая голая баба! Подарунчик!.. Или… Купальник с сюрпризом. Тонкий, шелковистый. Наденешь – ничего. А выйдешь из воды – без ничего. Голый!.. Купальник-то на тебе, да не закрывает от других твои радости-гордости. Всё на виду!.. Ради «Фордика» позволительно полгода не видеть барыньку картошечку…
Нам стало как-то не по себе. Снесло в стыд.
Мы едем не заработать.
В запоздалый медовый месяц летим поесть вволюшку виноградику…
Вот вам, пожалуйте, и Керчь.
Поболтались по городу.
Пошатались по Митридату-горе.
А в семнадцать двадцать на пароме подались через четырёхкилометровый пролив.
За нами чайки клубятся. С криками.
С парома в восторге швыряют чайкам хлеб.
– Им надушко рыбку ловить! – выговаривает тощенький дедок. – А оне хлеб у пукёнышей выпрашивають. Бессовистни!
Уже темнело, когда ступили на кубанский берег.
До нашей Гаркуши-лягуши 37 километров. Сегодня на своих двоих не допластаться. Гостиниц же поблизости никаких.
Потопали по шпалам к станции Кавказ.
Куда ни глянешь – всюду скачут лягушки. Откуда?
– Это их родина! – поясняет нам машинист с тягача.
– Эхушки! Не хватает на них французов!
На вокзальчике всю ночь гладили боками и без того уже до блеска отполированные горбатые скамейки. В окна весело подмигивал крымский маяк. Ничего, мол, не ропщите.
Главное, вы почти у цели!
А мы и не роптали.
Чуть забелел свет – бегом к переправе.
Оттуда автобусом жмём по длинной дамбе.
От станицы Запорожской пешком в свою Гаркушу.
До неё двенадцать километров.
Вдоль дороги – виноград! Похоже, уже порвали. Но пооставляли дай Божечко сколько!
Мы забежали, бомбили[175] прямо с кустов.
Вот и первый завтрак-мечта.
Без веса.
Безо всякой платы.
До свинячьей обжорки!
Наелись. Стали дурачиться. Поцепили на булавке по бумажному рублю на грудь и ну отплясывать меж кустами «танец денег». Это у греков на свадьбе такое танцуют.
Этот танец сулит молодожёнам достаток и благополучие.
И чистая правда.
Мы, может, завтракали б и танцевали до вечера, не остановись рядом с нами красный «жигуль».
Видит водитель, приезжие, с улыбкой зовёт в машину:
– Станция Березай! Кому надо залезай!
И он подвёз нас к самой конторе.
Директор «Залива» Лещёв спросил:
– Вы кто по образованию?
– Инженеры.
– Вам отдохнуть надо с дороги.
– Смена труда – наш отдых.
– Не. У нас так не говорят… Устроим в дом приезжих. Завтра подключим вас к уборке. А сегодня устраивайтесь.
– А что устраиваться? Оставим вещи, переоденемся и ух вместе со всеми на плантацию! – посмотрел я в окно на женщин, поднимались с вёдрами в крытую машину. – Только восьмой час утра. Зачем же целый день киснуть без дела?
– Не-е… Вы гостейки. С дороги не грех отдохнуть.
Да отдыха не получилось.
Комендант Пимонова показала нам нашу комнатушку, пообещала принести постельное бельё и ушла.
