Анатолий Никифорович Санжаровский
Репрессированный ещё до зачатия
На меня нашла стихия.
Начала писать стихи я.
Расскажи, расскажи, Воркута…
Полярной зимой
Над тундрой ночной
Горит сияние.
Воркуты саркофаг ледяной
Хранит молчание.
Расскажи, расскажи, Воркута,
Сколько судеб людских,
Сколько жизней
Поглотила твоя мерзлота.
Воркута – моя юность и детство,
Город первый мой Воркута,
От тебя никуда мне не деться,
Приковала к тебе, приморозила,
Обвенчала с тобой моё сердце
Твоя вечная мерзлота.
Мимо окон с утра до заката
По болотным дорогам твоим
В нумерованных серых бушлатах
Шли этапы один за другим.
За колючкою, рядышком, зона
Да бараков, бараков-то в ней!
А в бараках битком заключённых
Всех народов, всех рас, всех кровей.
Мы в бараки ходить не боялись,
Зеки с детства нам были родня,
Нам навстречу уркан улыбался,
Золотою фиксою маня.
Там, в бараке, в позорном бушлате
Академик с разбитым пенсне
Мою голову ласково гладил,
Видно, дочь свою видел во мне.
Для меня твой театр, как чудо,
Как от Бога подарок судьбе,
В нём такие мне встретились люди,
Я таких не встречала нигде.
Музыканты, артисты, писатели,
Благодарностью к Вам я живу.
Я когда-нибудь обязательно
Поимённо всех Вас назову.
Измождённые, в тех же бушлатах
Вы из зоны в театр шли, как в рай.
Под рычанье овчарок клыкастых
Выводил Вас стрелок-вертухай.
Там, в театре, как будто под допингом,
Под прицелом слепящих огней,
Одеваясь во фрак и смокинги,
Вы играли счастливых людей.
А потом, когда занавес падал
И восторженный зал умолкал,
Вертухай, упражняясь с прикладом,
Снова в зону всех Вас загонял.
Если есть во мне что хорошее,
То от вас ко мне перешло.
Это Вами зерно в меня брошено,
Это Ваше зерно проросло.
Вас, наверное, нет уж на свете,
Кто при мне ушёл, кто потом.
Пусть сиянье полярное светит
Вашей памяти вечным огнём.
Солнце уже садилось в тучу.
Подталкиваемый ветром я побрёл через речушку Криушу, запутавшуюся в камышах, к церкви, где когда-то познакомились, а потом и венчались мои родители.
Сейчас в полуразрушенной, загаженной церкви без крыши в выбитых окнах стонали чёрные голуби.
Долго стоял я у стелы Памяти с именами погибших в войну новокриушанцев. Было на стеле и имя моего отца…
На фронт ушло 850 мужчин. Погибли 378…
Я не стал ждать на остановке автобус.
Сейчас в полуразрушенной, загаженной церкви без крыши всё ещё были тракторный парк и склад удобрений. Чёрные голуби стонали в выбитых окнах.
Долго стоял я у стелы Памяти с именами погибших в войну новокриушанцев. Было на стеле и имя моего отца…
Я не стал ждать на остановке автобуса. Пошёл в Калач пешком. Поднялся на бугор, с которого мама всматривалась в ночную Криушу…
Я не стал ждать на остановке автобуса.
Пошёл в Калач пешком.
Поднялся на бугор, с которого мама всматривалась в ночную Криушу…
Снизу, казалось, мне прощально в печали махала под ветром дымами родная Криуша.
Я шёл и не смел отвернуться от неё.
Я шёл спиной к городу.
Но вот я сделал шаг, и Криуша пропала с виду.
Я онемел. И тут же снова сделал шаг вперёд, и горькая Криуша снова открылась мне. Я стоял и смотрел на неё, пока совсем не стемнело.
И лишь тогда побрёл в кромешной тьме к городу…
Пристёжка к роману. Эпилог
Странная реабилитация, или «Социализм с человеческим лицом»
На мой запрос о дедушке ответила воронежская прокуратура:
«Разъясняется, что Санжаровский Андрей Дмитриевич, 1872 г. рождения, уроженец и житель с. Н – Криуша Калачеевского р-на ЦЧО (Воронежской области) по Постановлению тройки при ПП ОГПУ ЦЧО подвергался репрессии по политическим мотивам, по ст. 58-10 УК РСФСР к 3 годам заключения в концлагерь.
19 июня 1989 г. реабилитирован прокуратурой Воронежской области на основании Указа ПВС СССР от 16.01. 89 г. Дело №Г-4193 хранится в ЦДНИ г. Воронежа (ул. Орджоникидзе, 31)».
После долгой писанины во всякие инстанции я всё же добыл справки о реабилитации дедушки, мамы, папы (все посмертно). Реабилитирован и я.
Отец, на фронте защищая Родину, погиб репрессированным.
Мама умерла в возрасте 86 лет репрессированной. Пережила 61 год незаконных репрессий.
Старший брат Дмитрий был репрессирован в двухлетнем возрасте.
Средний брат Григорий был репрессирован за год до рождения. А уж я напоролся на вышку. Я был репрессирован за четыре года до рождения. Вот какие в тридцатые очумелые годы были грозные «враги» у советской власти. Как же их не карать?
В нашей семье все пятеро были незаконно репрессированы. Троих реабилитировали. Но братьев Дмитрия и уже покойного Григория – нет. И куда я об этом ни писал, мне так и не ответили.
У родителей незаконно отобрали всё имущество.
Пытался я, член Московской Ассоциации жертв незаконных репрессий, получить хоть какие крохи компенсации.
В судебной тине дело и увязло.
В печали я часто подолгу рассматриваю вот эту справку о своей реабилитации.
Читаю в ней:
«Где, когда и каким органом репрессирован».
Ответ: «1934 г. Калачеевским РИК». РИК – это райисполком.
В третьей строчке указан год моего рождения. 1938-ой.
Только вдумайтесь.
В Ковде, Мурманской области, куда сослали нашу семью, я родился в 1938-ом, а репрессирован Калачеевским риком Воронежской области в 1934-ом одновременно вместе с родителями, которые отказались вступать в колхоз!
Вот какой бдительный был «СОЦИАЛИЗМ С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ».
Наказывал человека за четыре года до его рождения!
Брат Григорий был наказан за год до рождения и на всю жизнь! Григорий, повторяю, родился уже виноватым. И умер виноватым. Всю жизнь в репрессии. Да за что? В чём его вина? Кто объяснит? Кто ответит?
Брат Дмитрий был репрессирован в два года.
Я перенёс целых шестьдесят два года незаконной репрессии.
Шестьдесят два года постоянного советского страха…
Всю жизнь душа и воля в ярме… А за что?
Я никак не вспомню, какое ж тяжкое преступление перед государством я совершил за четыре года до своего рождения?
Но слишком хорошо запомнил варварское наказание за это мифическое «преступление». Мои книги в советское время не издавали.
25 августа 1995 – 1 мая 2019.
Комментарий
Главы из романа «Репрессированный ещё до зачатия» печатались в федеральной «Новой газете» 27 октября 2010 года.
Добротную, развёрнутую рецезию на роман опубликова федеральнй еженедельник «Российские вести» 21 – 27 апреля № 6 за 2016 год.
Повесть «Говорила мама…», (составная часть романа), напечатал общеросийский литературный журнал «Подъём в № 3 за 2013 год.
Главный редактор «Подъёма» Иван Щелоков поместил в газете «Коммуна» 21 декабря 2012 года искреннюю рецензию на повесть «Говорила мама…»
Виктор Жилин написал положительную рецензию о повести в газете «Коммуна» за 17 мая 2013 год.
