Анатолий Никифорович Санжаровский
Взвихрённая Русь – 1990
12
Да будет вечно женщина любима!
Товарищи! Не проходите мимо!
А.Кондратьев
Колотилкин уезжал в Москву на неделю. Побыть на фестивале «Правды», куда его пригласила сама газета, навестить Аллу и назад к себе домой. А жил на даче у Аллы уже почти месяц и возвращаться не собирался.
Заявление о выходе из партии он всё же отправил в обком. Думал, думал и надумал окончательно.
Самоамнистированный, он разрешил себе отпуск за прошлый и за позапрошлый годы.
Подивился. От дурёка! Пахал без выходных-проходных. А во имя чего? Чтоб слаще цвела лигачёвщина? Во что вбухал жизнь? Да и была ли жизнь?
«По райкомам он с детства скитался,
Не имея родного угла».
Что же теперь хныкать? Поезд ушёл…
И ч-чёрт с ним! Отгуляю свои законные два месяца. А там будь что будь! Решено. Окончательно!
«Мы сочли и площадь круга,
И поверхность кирпича –
Это важная заслуга
Леонида Ильича».
В тревожном тумане старый день переливался в новый.
Безделье мяло, ломало его. Он как-то не мог, чтоб вот так безмятежно, в ровной, в семейной любви отлетали деньки. Его загребало в спор, в драку. Но с кем было драться на даче, где народу два носа и те по описи принадлежали один ему персонально, второй Алле?
Однажды Алла была в своей партшколе. Он перебирал собственные бумаги. Наткнулся на вернисажную фотокопию статьи о Лигачёве.
А не послать ли её в «Комсомолку»?
Газета любит рубрику «Встреча для вас». Какой-нибудь знаменитости читатели нашлют вагон и маленький мешок вопросов. Корреспондент потом перезадаёт их уже самой звезде, с ответами печатает.
Раз Егор Кузьмич не пожелал ответить в зале, спрошу-ка через газету!
Прямо на полях статьи он прилежно вывел вязью византийской:
Егор Кузьмич! Вы всё-таки работали в Новосибирском обкоме комсомола первым секретарём. Очень ли помогло это вам, будущему члену политбюро?
Наутро, двадцать четвёртого мая, он столкнул письмо в ящик. В почтовый. Тут же, за соснами, взял по обычаю в дачном киоске все газеты. Распахнул «Комсомолку» – песнь об Егоре Кузьмиче во весь верхний левый угол! Как икона!
– Ай да комсомолята! Ай да комсомолята! Проворные чингисханята! Вопрос ещё в ящике отдыхает перед дальней дорожкой. А ответ вот он вот! Уже готов! Телепаты!
Номер этот был наособинку. Юбилеец. И в шестьдесят пять старушка комсомолочка опять!
Сегодня выплеснула всё самое-рассамое, что было в ней за всю жизнь. Егора Кузьмича не обошла. Обогрела почётом. Удостоила. Вот только немножко не тот угол выбрала. Песнь песней об Егоре Кузьмиче надо было дать в правом углу. Всё ж таки он правофланговый. А она его в левый определила. Или это подсказка, в какую сторону ему теперь расти-тянуться на очередном переломном этапе перестройки?
Газетный потешный выбрык укрепил, подвеселил Колотилкина.
У него прорезалось второе дыхание. До глубокой ночи он не мог угомониться со своими любовными набегами.
Всё спало. Всё вымерло. Даже мыши не скреблись, не разбойничали под полом.
Бездонная яма ночи.
Колотилкин мягко остучал калачиком указательного пальца Аллу по творожному плечу.
– Тук-тук-тук! Алла Мансуровна, можно к вам на огонёшек?
– До чего ж ты вре-едина, – разбито въезжает Алла в каприз. – Как заяц в тумане! Кыш! Кы-ыш!..
– Что значит кыш, когда дорогой гостюшка на пороге? – ласково выпевает Колотилкин.
– Поимей совесть, котофейка. Все стратегические запасы перетаскал. За ночь пятый же налёт на мага́зин!
Колотилкин покаянно хлопнул себя по лбу.
– А я думал, первый. Проклятый склероз! Воистину, «только склеротики влюбляются без памяти».
Немного погодя он снова скрадчиво поскребся в тёплую живую дверку.
Алла не поленилась, зажгла ночник.
– Слушай, неизлечимый настольный склеротик. – Она взяла с тумбочки газету. – Слушай, гопник, что такое любовь с точки зрения Клары Целкин… бр-р!.. Цеткин. Читаю. «Несдержанность в половой жизни буржуазна: она – признак разложения». Раз-ло-же-ни-я! Усвоил, разложенный буржуй? Как ты смел так низко пасть?
– Вашей смелостью, целлофани,[44] смел.
Подорожником легло Алле на сердце любезное слово. Знает, чем взнуздать. Ласковое слово и кошке в праздник.
Но из этого, конечно, вовсе не следует, думает Алла, что тут же надо срочно уступить этому неугасимому мышиному жеребчику.
С напускной суровостью она хмурится.
– Да брось ты эту выволочку на трамвайном уровне! – с нового коленца масляно заезжает Колотилкин. – Тоже нашла заступничку. Целкин! Да не у этой ли самой Кларки Карл украл кораллки?
– И что?
– И теперь сидит на диете. Темнит гейшам светлые головки всякими признаками. А я что, переходи на самоопыление? Так ты открытым текстом и рубани! Не рубишь. И комар ведь додует, что самоопыление остановит жизнь на земле!
– Какой ты вумня-явый. Прям страх.
– Остановит! – устрашающе подкрикнул Колотилкин. – На детей… На потомство с капустных грядок надежды пока никакой!
– Не думала, что ты такой пессимист, – вяло отмахнулась Алла и глаза в газету. Гордо прочитала:
– «Пролетариат – восходящий класс»!
– На небо?
Она укорно приставила палец к его лбу, по слогам потянула с назидательной решимостью:
– «Ему не нужно ни опьянение половой несдержанностью, ни опьянение алкоголем…»
– Ему уже ничего не нужно, сладкоглазка.
– «Ему нужны ясность, ясность и ещё раз ясность. Поэтому, повторяю, не должно быть никакой слабости, никакого расточения и уничтожения сил…»
– Да прекрати! Хоть в коммуне остановишься?
Алла мягко давнула пальцем в лоб:
– Молчи, грехолюб. Вникай!
– Божью ночь убухать на целкинские громкие читки! А ты говоришь – купаться!
– Терпи, казак. Ещё довесочек… «Самообладание, самодисциплина не рабство: они необходимы в любви».
– Вот именно! Всё для любви! – Он благодарно чмокнул её в ямочку под ухом и тихонько понёс газету к себе. – Будем взаимно внимательны. Теперь я тебе почитаю про любовь с точки зрения комсомольца Семёнова. Тэ-экс… Ага, вот… «В Лоухах на мурманской железной дороге есть комсомолец Семёнов, изнасиловавший товарку по коллективу, выдав ей даже небольшую официальную, за исходящим номером и оплаченную гербовым сбором, расписку в содеянном:
«Дана сия расписка тов. А. в том, что она в ночь с 18 на 19 мая, согласно циркуляра главполитпросвета о том, что дети – цветы будущего, – Колотилкин одобрительно хлопнул по газете пальцем, – отдалась мне через изнасилование во ржах, на Перепелином току, что у Птюшкина болота. В чём и расписуюсь. Членский билет № такой-то».
Он сказал ей дополнительно ещё, что в жалобе на него можно идти до самого Калинина.
Но комсомолка, решив, что это будет слишком далеко, и зная, что у нас на местах крепко сидит революционная законность, обратилась в суд…»
– Вот, балабончик, пожалуйста… Суд! – торжествующе пальнула Алла. – Гордые девушки идут вон в су-уд…
– А у нас девушки не только гордые, но и умные. Какой ещё нам суд? Май. Цветёт шиповник. Самый клёв у карася!
– Ну разве что ради карася…
И Колотилкин закрыл ей рот французским поцелуем.
И гревшее их одно одеяло вспотело, в истоме ссыпалось к ногам…
13
Не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда.
Писание. Иов. 5, 6.
Ай, ай, месяц май. И тёпел, да холоден!
Изо дня в день наполаскивали одурелые дожди.
Такой сыри не знали столичане.
Колотилкин совсем не выползал из дачи. Утром поможет Алюне закрутиться бигудёшками, подкормит ломтиком сыра с пустым кипятком, проводит за калитку в партшколу и под окно.
Не шелохнувшись, пенёчком веки вечные сидел напару с Далем.
За неспешным чтением нравилось по временам блаженно воззирать на бесконечное занудное козье ненастье. Лихие стрелы капель с глухим оханьем ломались о стекло, размазывались, сплющенно слезали книзу.
И в этой вечно сыплющейся сверху гнили он увидел знак. Если уж люди не в силах надёрнуть порядок на землю, так само небо взялось смыть коросту с земли!
Эта корявая, туманная мысль показалась ему чопорной, крайне крамольной, отчего он по привычке слегка трухнул, огляделся, не подслушал ли кто, что он распозволил себе тут накумекать. Но в доме никого не было, он успокоился.
Однако он уже не мог переступить через эту мысль о неспроста льющихся дождях беспросветных, уже невозможно было выковырнуть её из башки. Он привык, притёрся к этой мысли, она властно легла в нём, как ком золота в потайном кармане.
«ГОРБЪ м. всякая выпуклость на плоскости, – рассеянно читал Колотилкин, – особ. округлая и пологая; природный наростъ, кочка на хребте верблюда, индийскаго быка ипр.; болезненное искривление позвоночнаго столба у человека, отчего образуется уродливая выпуклость на спине, а иногда и на груди. // Говоря о труде, работе, спина; гнуть горбъ, гнуть спину, работать. Намять кому горбъ, побить. // Горбъ, въ знач. горбыля, крайняго вдольнаго срезка съ бревна, оболо́нокъ, оба́полокъ. Баринъ говоритъ горломъ, а мужикъ гopбомъ, работаетъ, кланяется, а его бьютъ. Добывай всякъ своимъ горбомъ. Живи всякъ своимъ добромъ, да своимъ горбомъ. Достаютъ хлебъ горбомъ, достаютъ и горломъ. Горбокъ, а горбокъ, подай денегъ в оброкъ! Мужикъ не живётъ богатъ, а живётъ горбатъ, отъ трудовъ. Воръ не бываетъ богатъ, а бываетъ горбать, отъ побоевъ. По горбу-то всякъ, а подъ губу (по сердцу) никто. Своимъ горбкомъ, своимъ домкомъ да своимъ умкомь, жить. Что больше кошку гладишь, то больше она горбъ деретъ. Тот щеголекъ, у кого на носу горбокъ. Горбы мн. въ шулерск. картеж. игре, почти то же, что коробокъ, но вся колода делится на два разряда, одинъ выгибается горбами вдоль, друг. поперекъ карты…»
Гм… Занятно, занятно… Только что же это? Нам пели, Горби – ласковое прозвище там, в заграничье. А чего ж тогда Горби так похоже на горбы? Простое созвучие?
Колотилкин тоскливо, длинно думает.
Дождливая скука сама разворачивает перед ним словарь на новой странице.
«РЫЖИЙ, красный, огненный, смесь цветовъ: краснаго, желтаго и бураго, разныхъ теней и оттенковъ… Съ рыжимъ дружбы не води, съ чёрнымъ въ лесъ не ходи. Рыжий да красный, человекъ опасный. Рыжихъ и во святыхъ нетъ… Рыжка, кличка рыжей собаки…»
«РЫЖИТЬ кого, бзлч. ярс. кстр. рвать, тошнить, нудить, гадить, заставить скинуть съ души. Его рыжитъ спохмелья (рыгать?)».
«ЛИГА ж. фрнц. соединение, слитие, союзъ, заговоръ. // Лигатура ж. хир. нитка, шелчинка для перевязки кровеныхъ, особенно боевыхъ, сосудовъ, а иногда и для отвязки наростовъ. // Хим. примесь къ золоту и серебру…»
«ЕЛЬЦЫ` м. мн. орудие въ роде граблей, которымъ скородятъ землю вручную, по пеньямъ и кочкамъ, где борона не проходитъ. // Запд. украшенье на свадебномъ коровае из теста, столбиками, узоромъ въ-елку».
У Колотилкина глаза полезли на лоб.
Боже! Как всё точно, как точно!
В пяток минут пролистнул всего-то словарь из прошлого века, а узнал, кто сегодня шулерская кочка на ровном месте и обманывает нас. Кто всего лишь примесь, но в заговоре перехватывает нам кровь, от кого нас тошнит.
Узнал, и кто всем нам отрада-украшенье, кто открыто поднялся против всей этой спесивой барской рати, подпираемый русской голью. Напробой пошёл за правду, «пока не снимут мясо мне с костей».
В имени вся суть твоя, человек!
Колотилкин видел, что страна развалилась на два бугра.
На ельцинский и горбачёвский.
За Ельциным голытьба. Производит сливки, но сама этих сливок не видит. Толкётся за нищей чертой и чуть над ней.
За Горбатым верхушки всех пошибов от партийной до кагэбэшной, пожирают эти сливки.
Весёленькое разделеньице труда.
Голытьба в поте корячится. А делёжку её плодов промеж своих смело и мужественно взяли на себя «убеждённые коммунисты». Не испугались трудностей, приняли тяжкий крест. И несут денно и нощно.
Очень переживают, как бы не отняли у них этот тяжкий крест. Вот не могут шишечники без трудностей. Хоть помирай.
Пока вот так «разворачиваются процессы».
Что деется, что деется на белом свете!?
Разве, думает Колотилкин, и слепцу не видать, что не за идеи бегут за генсексом? За привилегиями бегут. Разве сам это не знает? Тогда зачем тайком от народа вальнул вышкарикам двойную зряплату? Чтоб ретивей бежали? Для скорости?
Не забыл и нищету. Тоже вдвое разбежался подтолкнуть цены на самые первые продукты. Ни на копейку не накинув зарплату. Зато хлеб – вдвое дороже! Мясо – в два с половиной раза!
Ничего себе коммунистическая перспективонька.
Как же, катается в Колотилкине недоумение, можно за счёт бедняков вгонять в бешенство от жира и без того закормленных на убой шишаков? Э-хэ-хэ… На рыночную экономику собрался дядя переходить.
Затрещала держава.
Убогонький плакуша Рыжков ещё с трибунки не сполз со своим чумородным этим докладом про дальнейшее улучшение благосостояния советских людей, как из московских магазинов выхватили всё под метёлочку.
Паника. Переполох.
Гребут всё, что греблось. На чёрный день сгодится.
За один день скупили месячную норму продуктов!
Колотилкин боялся выходить за калитку. Страшно было видеть эти предсмертные судороги.
Забрёл сосед покурить.
– По телеку, – жалуется, – навовсе нечего смотреть. Лишь три эстрадные программы. Врубил – Верховный Совет, сессия. Крутнул дальше – российский съезд. Ещё надальше крутнул – заседает Моссовет. Везде свой конферансье. Попов в Моссовете у-умница! Рубит этот пингвинчик – я те дам! Слушаешь – масло по сердцу. Лукьянов – мои девки навеличивают его Терразини[45] – Попову не ровня. Зато главный в большом Совете. Лапка крепенькая. Эта лапка и его самого на поводке на коротком держит. Дёргает, как марионеточку. Это делай! Это дави! Только поспевай кидать под козырёк. Оно, конечно, в большом Совете водятся крепкоумные депутатцы. Да их там полторы души. Там же все на корню оптом закупленные. От общественных же свезли. В чёрной сотне от КПСС въехал в Верховный сам генбатюшка. Всецарь! Безо всяких выборов. А так бы народ выбрал? Выбрал? Хре-нуш-ки! Карманный Советишко. Что запрашивают сверху, то и выдаёт. Веры ему от народа никакой… Самораспуститься? Стыдно. Строят вид, государственным делом заняты. Со стороны смешно смотреть. Так смешно, хоть плачь…
Колотилкин не знал, что сказать, и молчал.
– А больше того, – тянул свой воз сосед, – а больше того слёзного смеху от Василь Ваныча. Этому ссы в глаза – божья роса. Лысая чурка с ушками! Непотопляемый Казаков![46] Воскресший Райкин! Под глухонемого тянет. Кто казакует? Кто председательствует в Россиюшке?! Одиннадцатый день не могут выбрать Председателя. Не могут, значит, – наставил палец к потолку, – там не жалают, кого народ просит. Попомни, этот казачок всучит Россию какой-нибудь цэковской марионетке. Иль вообще толканёт Россию с молотка!
– Ну уж… – ворухнулся Колотилкин.
14
Путеводную звезду всегда кто-то подсвечивает.
Г.Малкин
Колотилкин насторожённо относился к чёрным речам один на один. Чёрт знает, что на уме сидит у болтушка.
На всякий случай он слабо осадил, вроде открестился, оттёрся. Но в душе благодарил соседа.
На первые глаза, что особого? Съезд и съезд. Вроде так и надо, набегают какие-то неотлоги.
А вдуматься?..
Все эти одиннадцать дней пакостил заслуженный Василий Иваныч крупными кучками. То единогласно не жалал включать в повестку вопросы о суверенитете России, о новом союзном договоре – зал стоя девять минут требовал, и милостивый Василий Ваныч великодушно уступил; то никак не могли добиться, чтоб в зале кроме союзного флага был и флаг России.
– Идёте на заседание, гляньте на купол Кремлёвского дворца, – советовал несвалимый Василий Ваныч. – И увидите.
Однажды Флаг всё-таки появился, и Василий Иванович предложил приветствовать его стоя. Нет Гимна у России, постоим в молчании при Флаге.
Так стал начинаться каждый день.
Похоже, лез Колотилкин вглубь, очень уж горелось Василию Ванычу увидеть «дагестанца» В.Чикина, главного редактора «Советской России», в редакционной комиссии съезда. Раз Чикина уже прокатили на вороных. Василию Ванычу этого мало. И на пятый день снова выставляет на голосование «орденоносного клеветника России». Чикина опять отбрасывают.
А приглашённые? На союзных съездах мышками сопят на балконе. Здесь же «банда скандирования» уже в зале, в задних рядах. И что вытворяет? Непередаваемое гросс гадство! Превратила съезд в кавардак. Кивнул парткнязёк, и «содепутаты» кого хочешь захлопают, кого хочешь затопают, вытащат аплодисментами своего.
И депутаты и избиратели требовали от Казакова приструнить топотунов. Василий Ваныч даже оскорблялся. Ну как это прижать? У нас, извините, демократия. Особенно если это на руку партверхам.
Припомнилось Колотилкину и то, что из-за козней казака быстренько узаконили подмоченные мандаты «якута» Власова и душителя кооперативов Полозкова.
В предвыборную кампанию, в частности, «якут» Власов скакал по Якутии на персональном самолёте. А его соперник – на собачьей упряжке. Равные у них были условия?
Чёрный проныра Полозков явно перестарался. Пользуясь, что всё на Кубани в его неделимой власти, он не смог удержаться и нахапал себе сверх ноздрей званий. Он и депутат союзный, он и российский, он и краевой. Един в трёх лицах! Где ещё такое видано кроме Кубани?
Голосуй съезд за каждого из этих двух ловкачей отдельно, ещё под большим вопросом, остались бы они в депутатах? Не спасло ли пролаз голосование общим списком?
Полозков и Власов выскочили потом в главные ельцинские противоборцы за российский престол.
Без Василия Ваныча было б всё это?
Не-ет, Вась Ваныч не был бесшабашным колпаком. Направляла его злая, меченая сила. Куда как сноровисто под маской стареющего чудика ломил он спектаклишко под заказанную тёмнокудрую музыку.
Колотилкин встрепенулся от этих своих мыслей и теперь, подсев вечером к телевизору, цепно следил за Казаковым, вслушивался, как тот пластмассово нудил.
– Голосуем до исчерпания списка… Если будет такое поведение… Это не поведение, а выступление… Зачем все на этом хотят выступать? Самозахват трибуны – это вообще не демократия… Чернобы́льская АЭС… Удмуртия…
Безграмотный председательствующий уже был когда-то членом ЦК КПСС. Но, видимо, какое-нибудь заседание провёл без горячего энтузиазма. Его осадили назад в кандидаты. Подумай, поднаберись духу.
Девять лет бедолага копил.
«Если постараться, может, и вскочу снова в члены? Может, последний шанец выдан?»
И во втором туре ни Ельцин, ни Полозков не набрали большинства.
От забега к забегу полку ельцинцев прибывало.
Цэковский полозковец ой не витязь. Трупарь.
Как остановить Ельцина?
Нужна бомба! Иначе завал!
И легендарный Василий Иваныч – он умел принципиально не слышать неугодные предложения, развольно тлумачил выступления депутатов – вдруг посылает в народ сакраментальную фразу:
– Есть мнение!
Зал напрягся.
Чьё? Откуда?
Всё подняло носы, будто хотело если не увидеть, то хоть понюхать это магическое безымянное мнение. В поисках закрутилось по сторонам.
– Есть мнение! – набирал обороты Вась Ваныч. – Кандидаты, которые ранее баллотировались, повторно выдвигаться не должны!
Зложелатели Ельцина только и ждали этой подачи.
– Голосовать! – пенно заорали они. – Голосовать!
– Разумеется, – без боя чинно согласился Вась Ваныч.
– Да что они творят?! – ругнулся Колотилкин.
Но кто его слышал кроме кота, сидел рядом на диване?
Василий Иваныч туго знал, что делал.
Не допусти к выдвижению Ельцина, съезд можно закрывать и беги за орденком.
Но почему-то ползала посыпалось к Василию Ивановичу. Будто лично он раздавал ордена за героическую угодливость?
Люди поняли, что могут в один миг продуть Россию, получивши марионетку из политбюро.
И тут заварилось то, что в стенографическом отчёте о съезде падает за деревянные слова в скобках «Шум в зале».
Все взлетевшие на сцену в мыле и с перекошенными лицами аж сине горели разом образумить неразумного хазара Казакова. Выражения не выбирались. Некогда. Пошёл в ход многопартийный мат-перемат.
Парламентская этика рыдала под забором.
– Почему вы поторопились забыть собственные слова, которыми закрывали последнее заседание? Позавчера? Вы вот что сказали! – Человек совал Казакову в лицо газету с красно обведёнными строчками. – Если забыли, напомню. «Я разъясняю, что кандидатуры могут выдвигаться как те, которые уже были, так и новые». Ваши слова? Забыли?
– Уберите от меня этого агитатора! – заотмахивался Казаков от человека с газетой.
– Что слова! Этот регламент уже принят съездом и снова голосовать???!!!
– Василий Иванович, – тревожилась Белла Куркова, талант журналистка с Ленинградского телевидения, громкое «Пятое колесо» катит, – что говорят вам ваши домашние? Не стыдят? Кончайте издеваться над депутатами! Только Ельцин спасёт Россию!
К самому носу она двинула кипищу телеграмм:
– Под десять тысяч пришло!
– Убери! – окуснулся Казаков. – Тут многие уже подносили!
– А почему на ты?
Распаренный Казак пригнулся к одному из бесчисленных микрофонов, что торчали чёрно снизу, как змеи, и внятно приказал:
– Захват! Захват!!
– Ещё не время, – сдержанно подсказал ему помощник. – Подождём ещё чуть.
Да за кулисами уже не могли ждать.
Танцующей, развинченной походочкой выкатились холёные спецмальчики рэкетирской расфасовки. В безупречных галстучках. Без депутатских значков.
В разминке запрохаживались по сцене.
В нетерпении они уходили за кулисы. Снова выходили.
И здесь чувствовали себя как дома. Под бдительным, скользим глазом «директора» съезда.
Как из микрофона, невесть откуда явились непрошеные три генерала. У двоих не было депутатских значков.
Один генерал заученно схватил Куркову за руку, разогнался отжать её совместными, объединёнными силами с прочими двумя генералами от трибуны.
– Только без рук! – приказала генералам питерская дама.
Но чего сто́ят генералы без рук? Нет голов, ещё и руки убери?
Зато были ноги в свободе. И генералики, хоть и не джентльмены, отвалились.
С места, из глуби, подал голос ещё генерал:
– Армия готова!
Запотёрли ручки, ликующе заоглядывались, чуя поживу, как стервятники, беспризорные «содепутаты». Накатывает жаркая работёнка!
Интересно, кто таки всё ж вызывал в командировку в Кремль этих тузов, чтоб сколотить из них холопскую «группу скандирования»?
Дело выворачивалось на оборот, близкий к потасовке.
Чего ждать?
Нужна была умная сила, которая остановила бы эту закипающую вакханалию.
И тут к трибуне пошёл Ельцин.
Куркова встретилась с ним глазами.
В ужасе прошептала:
– Что Вы делаете? Снимаете свою кандидатуру?
И Ельцин торжествующе твёрдо широко провёл жестом вдоль груди. Ни за что!
– Товарищи! – заговорил Борис Николаевич своим ясно слышимым, неповторимым лунным голосом. – Наверное, мы ответственны перед всеми народами России за то, что происходит в этом зале. И, когда мы вернёмся к своим избирателям, первый спрос за это будет с каждого из нас. Моё мнение такое.
Первое. Надо дать возможность съезду идти так, как полагается по регламенту. – Аплодисменты шатнули стены. – Изменение регламента со стороны нашего большого депутатского корпуса будет сейчас просто несерьёзным.
Второе. Какие бы результаты повторного голосования ни были, сейчас, если будет выдвигаться моя кандидатура, я выступлю с предложением о создании коалиции с представителями всех основных групп депутатов, которые у нас есть в депутатском корпусе. Спасибо.
Больные аплодисменты раздражали Василия Ваныча. Уж лучше б ещё сто раз выразили мне недоверие, чем так чумородно ляпать. Он понял, никуда ему не бежать, никуда не вернуться.
– Товарищи, – смято прошамкал Казаков, – я напомню вам, что ещё в субботу вечером я сказал, что в понедельник утром будут у нас повторные выборы с новым выдвижением кандидатур. Кандидатуры могут быть и новые, и те, которые уже были. Я с этого начал и сегодня, – уверенно врал он. – Предлагаю: давайте пойдём по регламенту. Будем голосовать или не будем?
Тон у вселукашки был такой, будто говорил: да что я мелю, всё равно ж голосовать не станете.
И зал понял Лúса Патрикеевича, ответил в один голос:
– Нет!
Вместе с Ельциным выдвинули и «якута» Власова, кандидата в члены политбюро.
Власов тяжеловес. Но ненадёжен. Нужна срочно подпитать, подкрепить тяжёлой артиллерией.
И пока Колотилкин смотрел ночью съезд в записи, генпре[47] и его окруженьице собрали на Старой площади в цк, по их меркам, надёжнейших двести пятьдесят депутатов-коммунистов, маленьких, зато верных ленинцев.
Собрали, носили слухи, по горячей просьбе трудящихся. Само собой. У нас всё по просьбе трудящихся. Уж так записано во всех цэковских святцах. Сапёрными лопатками убивать женщин – строго по просьбе этих же женщин. Напускать танки на девушек – исключительно по настоятельной просьбе этих же девушек. А уж праздники урезать – вся страна денно и нощно молит. Ну как не уступить?
Сбежались, значит, ночные думцы на Старой площади по просьбе трудящихся и схватилась за головы. Каждый вроде за свою.
Думают.
Что делать с Ельциным?
Оно, конечно, и до сбора все знали что.
Генпре ещё намедни освежил память, ухватил момент, в большой перерыв на самом съезде двадцать третьего мая мазнул Ельцина. А опять, заметьте, по просьбе. Ну раз просят, как отказать? Так и сказал:
– Просят, чтобы я высказался о выступлении Бориса Николаевича Ельцина. Я так понимаю, что это, по сути, его программное выступление… По сути, в нём содержится попытка отлучить Россию от социализма, который ни разу не упоминается в выступлении… И вообще… он как бы одним росчерком пера хочет нас пригласить, чтобы мы распрощались с социалистическим выбором семнадцатого года… Социализму в выступлении Ельцина не нашлось места даже в названии РСФСР. Предложено отныне именовать её Российской республикой. То есть тут предложен отказ от социализма и Советской власти… Но мы что – должны изменить политический строй?
Мина под Ельцина наскребалась очень туго, дохло, зато призыв не подпускать его к власти ясно слышал и глухой.
Теперь тут, на Старой, сгрудились исключительно «наши». Бояться некого.
Установочка была подкинута одна: голосовать против Ельцина!
Кровь откуда хошь – только свалить Ельцина! Если угодно, принимайте это за президентский указ!
Об этом чёрном сговоре наутро не вякнула ни одна газетка. Даже «правдолюбица» «Правда». То всякий генсековский чих мигом разносила по белу свету, а тут целомудренно набрала водички в беззубый, сморщенный роток.
Водички хватило всем ежеутренним газетёхам.
Выборочная гласность цвела на дворе.
