Анатолий Никифорович Санжаровский
Взвихрённая Русь – 1990
15
Итак, смотрите, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем, потому что дни лукавы.
Еф. 5, 16.
Рассеянное любопытство всё-таки выманило, выскребло Колотилкина из дачной уютной щели, и он поехал в город.
Он не знал, куда и зачем ехал. Но знал одно: надо что-то делать, не отсиживаться в затишке, как мышь под метлой.
Необъяснимая воля привела его на Красную площадь.
Площадь была перехвачена. У железных переносных перил тревожно копился народ. По огороженному проходу, как по конвейеру, от «России» уходили в сквозняк под Спасскую башню депутаты.
Нище одетая старуха тихонечко крестила их в спину.
– Зачем вы всё перекрыли? – спросила милиционера женщина, похожая на Куркову, что вела вчера ленинградское «Пятое колесо».
– В целях безопасности.
– От кого вы нас спасаете? От своих избирателей? Вот мой мандат… Уберите ограду.
– Убрать! – подхватила толпа. – Убрать!
– Извините. Я поставлен сюда исполнять порядок. Вам надобен дух закона. А мы приставлены чтить букву.
И женщина, похожая на Куркову, а может, и сама Куркова, со вздохом побрела к зияющему на сквозняке простору в алости стены.
– Россияне! – набатно ударил над площадью могучий бас.
Колотилкин не видел лица говорившего, но отчетливо видел у ограды державно вскинутую руку, протянутую к людям, что шли к Кремлю.
– Россияне! Неужели у вас не дрогнет рука вычёркивать из списка Ельцина? Партия его долго вычёркивала. А народ – вписывал! Партия вычёркивала. А народ – вписывал! Вписывал!! Вписывал!!! Ельцин не святой. Бойтесь безгрешных! Нами слишком долго руководили святые. И вот к чему пришла страна!
Новый голос:
– Ельцин не с партией! Вороны летают стаями. А орёл летает один! И он – наш!
– Товарищи! – в тревоге позвал глуховатый тенорок. – Сегодня надо думать всерьёз. Сегодня переломный день! Помните, Ельцина другого нет!
– Миленькие! – надсадно позвала крохотная женщина, похожая на маленькую девочку. – Голосуйте за Ельцина! Ель-цин!!.. Ель-цин!!!..
И этот плаксивый бабий тонкий голосок громово подхватила в такт вся Красная:
– Ел-цин!
– Ель-цин!!
– Ель-цин!!!
Добросовестно, до хрипи орал Колотилкин вместе со всеми и чем дольше кричал, свету в душе всё плотней наливалось.
Никт о не надеялся увидеть и – все ждали серебристый ельцинский «Москвичок».
Постепенно депутаты прошли. Площадь запустела.
С башни упало десять тянучих ударов.
Пробежала собака, подметала ушами асфальт под гумовскими окнами.
Колотилкин мялся на месте, не знал, чем занять себя.
Ему вспомнилось, что завтра у Аллы день рождения. Он побрёл наугад к ближнему гастроному, Надо хоть какой достать колбасы.
У магазина он увидел старуху, что крестила в спину уходивших на съезд депутатов. Проводив депутатов, уныло вытянула гробиком ладошку.
Они столкнулись глазами. Старуха в замешательстве опустила руку, спрятала за себя.
Колотилкин отдал ей первую попавшуюся под пальцы бумажку. Это была четвертная.
– Только, матя, не стойте здесь.
– Спасибушки, сынок… Скольке днёв не постою… А потома куда ж я безо милостыньки? Пять десятков годов оттерпужила на хвабрике… Давно-о выпала на пензию…Пензии положили мне тридцатник. Сулились подвысить. Я ждала, ждала… Все жданки прождала… На конце концов подвысили… на шестьдесят пять копеек. Я снесла те их шестьдесят пять копеек назадки в собесий. Говорю, отдайте вашему прязиденту за мученические хлопоты об нас, стариках… А то ему, можа, скушно расписуваться ровно за четыре тыщи. Пускай буде четыре тыщи и шестьдесят моих пять копеюшек. Всё радетелю подмога… Ценищи кругом скаженные… дурные…
– Да что вы так убиваетесь о президенте? – сердито пальнул Колотилкин.
– А об ком, любчик, мне ишо убиваться?.. Он жа на всех на нас один Боженькой с небушка спущён. Куда мы безо него? Он об нас весь исхлопотался. Из-за границы никак не вылезе… Всё, слыхала, распытывает там, как нам покрепче жизнёнку подправить… Тольке, вот грех, иль секреты они от него поглубже в воду пихают? На шестом году всё аникак не допытается… А я… Что я? Отстаю, сладенький, от жизни. Промеж старичья крутятся толки, откроются льготы тому, кто переживёт эту пятнистую перестройку. Откроются в будующем. Да уж я, лухманка, до ихняго будующего не доползу. Скакала, скакала савраска и весь пар из меня вон…
Колотилкин угнул голову, не мог больше слушать старуху. «Ещё чего, брызну слезьми…»
– Простите… – повинно бормотнул он и вбежал в магазин.
Столичанский гастроном совсем сшиб его с панталыку. Полки были вызывающе пусты. Но злой народ осатанело кипел. Штурм Зимнего! Впереди маячил не то ливерпуль,[48] не то ещё какая водянистая колбасня.
Колотилкин взял очередь.
Огляделся.
На дальних полках стояли плюшевые медведи, игрушечные трактора гусеничные с ножами, городки спортивные, щипцы электрические, дефлекторы окна передней двери автомобиля. Лежали горками женские трусы, детские платья, фартуки с прихватками, врезные замки, дверные ручки, электрорасчёски, массажёры роликовые многоярусные, мыльницы, безразмерные, особенной, зовущей белизны тапочки…
Опс… Богатейший выбор в продуктовом магазине!
Человек забежал подкормиться, а под него со всех сторон подкрадываются, как под глухаря, отвальные тапочки.
За всё время, что секретарил Колотилкин, он на разу не был ни в одном магазине. Да и что там было делать? Из одежды когда что надо – торговые жуки на вытянутых лапках несли по звонку. Нет чего в Бродах из тряпья, крутнулся на своём бугровозе в обком, в спецраспределитель… А с продуктами и того вольней. Холодильники-морозильники дома и в райкоме в смежной с кабинетом комнате вечно забиты. Колхозы-совхозы без доклада везут.
Заведовала холодильником в райкоме генеральная секретарша.
Когда ни открой – полный коммунизм с прицепом!
Было такое ощущение, что к холодильнику подведён невидимый пищепровод, по которому исправно сыпалась с небес вся манна.
Но вот, оказывается, не ко всем холодильникам проторены господние маннопроводы?
Колотилкин вжал голову, стоял слушал, что вокруг плескалось.
– Неужели это уже коммунизм или будет ещё хуже?
– Не. Это пока развитой социализм. А как начнём сапоги всмятку жрать, вот тогда и бабахнет окончательный коммунизм. Мишатка с Егоркой нам ещё покажут, пока-ажут кому-унизьму! Вишь, какая у них цепочка? Хрущ сулил коммунизьму в восьмидесятом. У Никиты-Никитоса темперамент негритоса! Но!.. Вовремя Господь позвал. Кто выбежал на подмогу Никитосу?.. О-о… Незабвенный наш нонешний генбатюшка. Влез в Кремль хитро. Жучина ещё тот. Как в комсомоле ляпал? Завтра выборы. Сегодня в ночь он в стельку напаивает кандидата в секретари. А назавтра его ещё тёпленького, с бухой головкой принародно обкакивает, уличает в пьянстве беспробудном и гневно обличает в комнепригодстве с разорватием рубахи на собственном пупке и с беспощадным биением в свою же грудинку. Концертино проходит с помпой. Тот летит в тартарарашки, а Мишатка водружается на чуть было не уплывший престол.
– Откуда донесение?
– Забугорное радиоТАСС докладывало.
– Ну-у… Оттуда могут и лишку пустить.
– У нас скорей сбрешут, чем оттуда. Как желается правду узнать, лови забугорье. Я старый забугорщик, знаю, что пою. Вот на этот комсомольский подвиг наши отмолчались. Значит, заключаю, попадание стопроцентное. Ладно… Дальше – круче! Показамши себя в комсомоле, двинулся наш Мишуля верховитъ в Ставрополье партией. А надо знать, в Ставрополье курорт на курорте, курорт курортом погоняет. Кремляши оттуда не выползали. Сумей классно услужить и ты на кремлёвском коне! Однажды на воды к нему в вотчину заплыли Андропов и Суслов, или ещё кто в калошах. У кого печень, у кого ещё какая хренотень в боку киснет. Наш без мылки влез знамши куда и вылез уже в Кремле. «Кремлёвский прынц»! Знаток села! Разрабатывал продовольственную программу Еcececep на период до I990 года. Плюс меры по ейной реализации. Чувствуешь связку? Хрущик до восьмидесятого. А этот подхватывает эстафетную палочку изобилия, тащит до девяностого. Обещал по семьдесят кило мяска на рыльце! А!? Притащил к голым, к развратным полкам. Иного финиша нe могло и быть. Что там, в программе, лично горбачёвского, знает один ветер. Но ветер знает и то, что строгали её журналисты-мальчики, видевшие село лишь в кино. Как же ей не накрыться с головкой медным тазиком?
– А читал кто её народу?
– На чтение очень большой ум надобен?.. А помнишь?.. Понастроили по Москве на площадях ярмарочные городки. Поразукрасили. Ну, белокаменная, берегись! Задавим изобилием! Готовься к обжорству, к сытой смерти! А дело скатилось к голодной… Балаганишки с площадей тихохонько посмели долой с ненастных глаз и на всех одну оставили заветную мечту. Ах, кабы дожить до заплёванного брежневского застоя! Ах, кабы… Как ни тоскливо было при двубровом орле, а колбаса, случалось, всё-таки залетала по временам в магазины. А теперь, при перестройщике горячем, колбасу приличную можно поймать только в иностранных фильмах и на наших картинках. Закормил до блевотины! И спокойно, степенно передал палочку изобилия Егорке. Маши, Егорий! И второй человек в партии запузыривает ныне сельским хозяйством. Вот намедни в Швецию выскакивал.
– И?
– Да-а, докладает нам Егорий, кругом изобилие. Но ихнейскую систему мы не можем принять. Там, дорогие товарищи, капитализьма! Там западная, понимаете, демократия! Нам, понимаете, очень даже не подходить!..
– Убиться не встать! Да!.. Хорошо так про демократёшку лалакать, отдельно от народа кормясь из спецраспределиловки. Да на хераськи мне их западная, северная, южная или там юго-западная демократия? В брюхо разве гнилуху систему или северо-восточную демократию запихиваешь? Взрежь любого нашего всецарька и загляни, чего у него в брюхе? Нашего пролетарского ливерпуля там не увидишь. Всё импортняк! А на брюхе что? Одежда? Всё ж гады импортное таскают. А нам дать то же идеология, понимаете, очень даже не дозволяет! Где таких козлов разводят для цэков?
– Места знать надо… Этот питомничек закрытый…
– У головки всё сокрыто от народного глаза. На народные денюшки знай тольк бухают себе дворцы, санатории, дачи… Перед кем там ген пел? Мы уже сделали одну революцию в семнадцатом, всех поделали нищими. Кой да кто – понимай, аппаратчики! – выплыл.
– Те-то выплыли…
– И такую, говорит, революцию мы не согласные делать в повторности. Не жалам мы у самих у себе привилегийки отсекать, не жалам всех снова делать нищаками. Открытым текстом было возговорено: «У нас привилегии есть и будут только по закону».
– Ты читал этот закон?
– Как и ты. У них законы неписаные. Что я ни ворочу, всё в законе. А ты про то и подумать не моги. За одни думки под статью свалят… Поёт наш, всяк закатывай рукава. Всяк зарабатувай себе привилегии. Оне попервах себе понахватали, пойди топере ты в задний ухвати след…
– С этим грёбаным рынком заметались. Палец об палец не хотят стукнуть. А сразу бабах по ценам. В два раза! В три раза! А выедут на все пять!
– Это дальнобойная политика. Народец взвое. Затребуе твёр-р
ой руки. Они-то эту чугунную ручку и поднесут с подбегом наготове. Заказывали? Получайте! И пойдут снова по-сталицки жахать. А нам бы не твёрдую руку – нам бы крепкую, умную голову. В этой же рыночной бордели ни один громкой экономист не брал участие. Всё валится по спецзаказу с небеси. А башковичи допирають, можно в два с половиной раза снизить, сдёрнуть проклятухи цены и счастливо перебежать к рынку. Но для этого надобно потеть, надобно мозгой шевелить. А зачем шевелить, когда они самим себе позволяють не шевелить? Так жа лекша. Цены трудягам – у нас же всё для процветания, для неутомимого процветания народа! – вздёрнули, как петлю на шею наложили. Осталось стулку из-под ног выбить. И вся рыночная экономика!
– Но про себя они-то не забыли пошевелиться? Себе привилегии, себе двойное повышение зряплаты. А народику горькому, а низам затюканным – только тройные цены! Каждому своё! Полное разграничение. После этого и пой, что планы партии планы народа?
– И то сказать, верно. Верхам – привилегии, низам – цены. Под себя гребут забесплатно по закрытым спецраспределителям. Да плюсуй, в октябре втихарька и м удвоили заработки. Что значит Софья Власьевна![49] А пролетариату-то ни копья не накинули. День корячишься у станка и получишь – только пойти поссать в платном туалете. Пролетарьяту тольк тройные цены под песни – соединяйтесь, дуралеи всех стран! И весь рынок. Как крутиться? Вчера слыхал в «600 секундах»? Про инвалидку? Куценко Вера Васильевна. С неё скульптуру мастрячили. Родину-мать. Сейчас в Ленинграде на Пискарёвском кладбище стоит. С венком. Скульптуру слепили и забыли. А бабка всю жизнюху ишачила, пенсия грошиковая. Никому не надобна. Церква подбежала помогти. А наши цари что? Обещаются через три года пенсию подвысить. Себе зряпляту рубанули без дебатов. А тут одни обещанки. Убаюкивают золотыми посулами. Потерпите первые сто лет. А там обязательно всё станет лучше! Эхма-а… Можа, рубляк набавят. А можь, и рваненького много. Царская душа потёмки… Копеек пятьдесят накинут, гляди, Родине-матери на бедность?
– Что же мы терпим? Что? Затащили нас в пропасть перестройщики… В магазин без паспорта голодный не войди!
– Доживём… К бабе на зорьке без пачпорта не подползи.
– Тебе всё хаханьки…
– А неужтошки рыдать? Слушай свежий… Идёт по лесу лиса. На дереве сидит ворона с дефицитным сыром в клюве. «Ворона, ворона, а у нас демократия». – «Угу», – не открывая рта, хмыкнула ворона. – «Ворона, ворона, а сейчас можно обо всём говорить». – «Угу». – «Ворона, ворона, а к нам Михал Сергеич едет». – «Угу». – «Ворона, ворона, а он без Раисы Максимовны!» – «Ка-а-ак?!»
16
Глупость – дар божий,
но не следует им злоупотреблять.
О.Бисмарк
Человек через десять от Колотилкина в хвост очереди пристегнулся парень с магом. Скучно зевнул, врубил свою бандуреллу. Ликующий, танцующий голос:
– Начинаем эстрадную программу «Ванюрашка Полозков веселит Россию!» Концерт записан по прямой трансляции из Кремлёвского дворца, где Иван Кузьмич 25 мая 1990 года нечаянно дал делегатам первого съезда народных депутатов России незабываемый потешный концерт, читая вопросы себе и отвечая и м, поскольку по неожиданному совместительству пробовался на пост Председателя Верховного Совета республики. Бывший соперник номер один Бориса Ельцина. Теперь, по слухам, серьёзный конкурент Жванецкого. Ответы Полозкова – непревзойдённые советские дадзыбао. Хоть на стенках развешивай. Итак, спешите слушать! Слушайте и наслаждайтесь!
Голос Полозкова:
«Уважаемый Иван Кузьмич! Как вы относитесь к факту повышения заработной платы Горбачёва до четырёх тысяч рублей в месяц? Тарасов».
– Я не знаю, что Горбачёв получает четыре тысячи рублей. И я поэтому не могу иметь своё отношение к этому».
Гул. Невежливый гомерический смех в зале, хотя Гомера лично на съезд не приглашали.
«Как вы относитесь к Егору Кузьмичу Лигачёву? Тарасов».
– Егор Кузьмич Лигачёв прошёл большой славный путь, увитый большими зигзагами биографии… Я к нему отношусь, как к человеку с твёрдыми убеждениями, не подстраивающемуся ни под какие конъюнктуры. Это своё личное отношение я приветствую. (Аплодисменты).
«Как вы рассчитываете руководить огромной Россией, не имея достаточно серьёзного образования? Амбарцумов».
– Если вы так считаете, вы сможете использовать своё право при выборе.
«Чем объяснить, что в колхозе после армии вы проработали всего несколько месяцев и сразу ушли в аппарат?»
– Я после армии немного поработал в колхозе и ушёл в аппарат. Чем-то был, наверно, примечен.
«В настоящее время в КПСС существует три платформы: ЦК КПСС, демократическая, марксистская. Какую платформу вы поддерживаете? Прошу вас ответ дать ясно и чётко».
– Уважаю… поддержую платформу КПСС, которая сейчас дорабатывается и будет ещё обсуждаться… Я несколько начитан в этом вопросе… Не хотел бы темнить. Этим вопросом я владею.
«Вы ни одного дня не жили жизнью народа, всё время в номенклатурных должностях, в то же время вы против рынка. Как же вы сделаете нас богатыми?»
– Ну не повезло мне в жизни. Взяли меня в аппарат и двигают меня по аппарату… В нужном объёме я владею настроением народа, в частности, в Краснодарском крае.
«Ваше отношение к программе союзного правительства, изложенной вчера Рыжковым?»
– Честное слово, доклад ещё не успел прочитать (крики, шум), поскольку сегодня у меня ночь была для подготовки. Поэтому не хотел бы конкретно высказываться по конкретным позициям. (Шум).
Ведущий:
– Нашa справка. Всяк носит ту фамилию, которой достоин. Фамилия выражает именно его суть. По старому словарю, «ПОЛЗАТЬ, ПОЛОЗИТЬ – пресмыкаться, подвигаться брюхом, всем лежачим телом. Змея ползает извиваясь. Змеи осенью сползаются в кучи, уползая в норы. Ползком в люди выходят, угодничая и подличая. Где скачком, где шажком, где бочком, а где и ползком. // По́ЛЗЕНЬ – поползень, подлый льстец. // ПОЛЗУН – кто ползает, пресмыкается. Ползучий гад. // ПОЛОЗ – огромнейшая из змей».
Парень выщелкнул магнитофон.
Всех разом повело обкашлять услышанное.
– Вот полоз так полоз! – укорно мотал головой один. – Целая кобрища!
– Ни слова конкретного! Так и вьётся, так и вьётся ужара!
– Ловчила партократище! Ползком лезет в Боги! А в головке ни одного вольта! Он хотько первый коридор кончил? Или дальше первой ступеньки не пустили? У меня дед одну зиму всего бегал в школу. А послушать – душе праздник! Во всяком слове толк да лад. А этот балаболит… Ажко дым столбом да кругами! Господи! Кто ползёт нам на шею?!
– И выползет. Начальству ж милей подорожника. Такие штукари в цене. Отпихнули от верховной власти, присосётся ещё где около. На носу вот российский партсходняк. Поверьте, туда полезет. И проползёт на брюхе! Тупарям он до масти. Кормишь да ещё охраняй. Слыхал вчера по «Времени»?
– Да слыхал…
– Ну мать! Удумали! Утворили! Международный клуб любителей защиты президента! Про всякие клубы слыхал. Клуб любителей собак. Клуб любителей рысцы и трусцы. Клуб любителей пива. Орден подвязки. И такой был в Англии. Девиз симпатичный. «Пусть будет стыдно тому, кто об этом плохо подумает». А мне стыдно от другого. От клуба защиты президента Горба.
– Ясное дело. Такая защита для любого президента оскорбительна. Если ты президент, защити себя сам. Честными делами, сердечными словами. А то… В позапрошлом апреле выхлопотал себе указик. Не моги критиковать начпупсиков. Это-де клевета. На первом съезде депутаты еле похерили этот указишко. Сейчас уже выбил себе персональный целый законио. О защите чести и достоинства президента! О! А защищать-то нечего! Кто и как защитит то, чего нет? Даже на стишата меня повело.
Есть закон про честь.
Осталось честь завесть.
– А презанятно… Почему для президента нужен особый закон? А разве честь рядового смертного не надо защищать?
– И как защита президента будет выглядеть? Нa деле? Ну давайте занесём его цветную фотку в самую в Красную книгу. Обведём красными линейками с красными фигурками пограничников с собаками и с красными флажками. Внизу подпишем:
Памятник перестройки.
Руками не трогать.
Охраняется законом и любителями.
– С этим клубом… Цену батьке набивают! Чтоб не забывали. А так кто этого пустоболта тронет? Кто захочет об него руки марать? И срок себе нарабатывать? Вон по заграничью президенты! Умы столпы! Дела делают! А наш только ла-ла-ла да ла-ла-ла-ла про незримую перестройку. Кимоно-то херовато… За пятьдесят пять миллиардов марок продал Восточную Германию Западной. Добыл каплю в океане. «В 1990 году это означало восемь дней работы западных немцев». Гроши! Зато своего мы спокинули в Германии на триллионы! Вот где горе-кремлюк наляпал… А англичане предлагали сразу после войны: «Надо Германию на кусочки разрезать, чтобы названий германских государств не было». А как иначе поступать с фашмстами?.. Ну… Страшней того… По бросовой цене пятнистый коробейник навяливал немцам Калининградскую область! Немцы «сочли Калининград слишком слабо развитым» и от купли отказались. Им важней тогда было поскорей объёдиниться. И Горбун «объединил Германию ценой сдачи Западу СССР»! Препасквильны дела в нашем колхозе… Охуньки… Это объединение… Франция против. Англия против. Тэтчер как умоляла Горбатого не делать глупостей. А он на своём. Сам чёрт его понёс, не подмазавши колёс! Попёр в таку-у-ую дурь… В такую глупиздю… Ну… Воссоединилась Германия. Ему говорят: ты хоть бумажонку какую стребуй, что не подвалят главные в мире террористы американы свои ПРО к нашей границе. Не взял. На слово поверил… А ведь талдычили ему здравые умы, сойдёт с десяток годков, американское НАТО приплавит свои военные игрунюшки к нашим границам и, перекинув всё с больной головы на здоровую, завопит: «Россия приблизилась к натовским границам! Надо давать ей отпор!». Что запоёшь? Хмылится дурайка: это ваши больные фантазии… Ох-охунюшки…
– Да не переживай ты так. А то мы ещё больше отстанем от япошиков по жизненной продолжительности. Они себе твёрдо облюбовали первое местушко. А мы аж на тридцать четвёртом! Не переживай… Послушай лучше, что Пьеха рассказывала своей подружке. Едет, значит, в лифте с одним. Он и пристань. «Пой, говорит. Не то изнасилую!» – «А ты что?» – спрашивает подруга. Пьеха дулю ей показала: «Фикушки я ему спела!»
– Не собирай чего зря. Доложу, что своими глазами видел. Сон. Сон из снов! Жара. Над Африкой летит на самолёте Шеварднадзе. Окно открыто. Туя сама, как веером, омахивает его… А по Москве бродит неприкаянный Зайков[50] и наворачивает сырую рыбу. Одну за одной. Одну за одной. А следом медленно идёт за ним фургон «Живая рыба». Из «Живой рыбы» сачком подают действительно живую рыбу и Лев её ну рвёт, ну рвёт! Как перед концом света!
– Верю! Ещё не конец. Но концом пахнуло!
– И показало, какая гнилуха у нас верхушка. Политбюровские «ворошиловские дачи» передали больным детям. Это так для помпы подносилось. А на самом деле продали. Зa эти особняки, которыми ведала КаГеБерия, она слизала с минздрава четыре миллиона. Выгребли всё: и мебель, и ковры, и начинку для недостроенного бассейна. Гром стоял посолидней, погуще, чем в старопрежние времена, когда тутошний владыка небезызвестный кавалеристик-ухарь Климка Ворошилов, одурев от всевластия, через открытое окно влетал к себе в опочивальню на диком скакуне… Умолотили всё под метёлочку. Чтоб больные бедные дети не подумали и впрямь, что всё самое лучшее у нас – детям. О-ох… Перед виллой Шеварднадзе ночью выкопали даже туи. Ночью! Профессиональный зигзагс, плотный дипломатический туман. Никто не видь! Выкопали и увезли. Теперь, говорят, Шеви с той туей ненаглядной в обнимку по шарику раскатывает… В зайковской вотчине выпустили воду из пруда, всё живое – в «Живую рыбу». Лев живьяком трескает рыбку. Спешит-давится. Как бы не пришлось делиться с больными детьми.
– Что ж они такие жлобы? Неужели всё утащат с собой под Кремлёвскую стенку?
– Чего ж не тащить, раз всё дуриком плывет? Кремлёвский паёк – за символическую цену! А там таковское, что ни в одном сне не ущипнёшь. Продукты все без химии, ни одного нитратика. Не то что та отрава, за которую мы тут друг дружке углаживаем бока.
– А почему всё цэковцам по символическим ценам? Что, цэковня и прочие вышкари-шишкари самые голоштанники?
– Именно! Самые-рассамые! Ходят по миру с рукой! Вон у «бровеносца» было сорок две легковухи-импортняжки. А человек не мог связать двух слов. Читал чужие речи – речи у них у всех чужие, – терял свои челюсти. По писаному здоровался. По писаному поздравлял с днём рождения. Того же Черненку. Человек стоит перед ним, а он его поздравляет по бумажке. Ухохотайка!
– Иди ты!
– Сходи и ты… Встреча с Картером. «Бровеносцу» написали ответы на возможные вопросы. А один вопросец америкашики могли каверзно поставить. Ему и говорят: спросит так – читай до конца. А спросит так, читай до… И остальное аккуратненько карандашом обводят. Ну, дочитал «бровеносец» до отчёркнутого и как дитё малое спрашивает переводчика, больше никого из наших не было: «А дальше читать?» Хоть стой, хоть падай. А ты говоришь купаться. У нас страна сплошной грамотности, только вот вождята неграмотные… Хэ-хэ-хэ… Одно хорошо, отчаливают вождишки… Ильич- первый оставил Советский Союз. Кавказец Coco сшил из Союза единый сплошной ГУЛАГ от и до. Неисправимый кукурузник открыл эти лагеря да сам задурил. Пошёл бульдозерами по картинам, по душам. Ильич-второй зашибил сорок две загрантачки.
– А что наш Авось оставит?
– Дачки. Ишь как лёпает одну за одной… Авось… Это ты верно про вечного перестройщика. Авось когда-нибудь Бог даст, перестроимся. Почему он ничего из намечаемого не обсуждает с народом? Бах – и выдал. Бах – и выдал. Авось пережуют. Так и… Бабах – получите рынок. А никто не обсуждал, даже учёные не слыхали. Даже батьки в республиках не слыхали. Бабах – цены. Авось возлюбят. Ельцин на дыбы. Народ на дыбы. И Авоська ручки кверху. Откат, повременим с ценами. Сначала бы думать. А потом делать. А он всё через назад… Боюсь, кроме дачек и мокрого серпасто-молоткастого красного пятна нечего будет оставить Авоське. Первоильичёвского Союза уже нет. Восточный соцлагерёк тоже кукнулся. А мы? Даже водка по талонам, про еду уже молчи. Коренная перестройка!
– Эх… Перестройка – мать родная…
– На словах вроде всё для народа. Как заступил, вроде отпустил вожжи. Так дай лошади бежать! Не даёт. Тянет вожжи назад. Лошадушка нервничает, дёргается, взвилась на свечу. Дальше ходу нету! То ли не знает, куда ехать. То ли не хочет. То ли боится. А ну не туда наша тележка залетит? Вздёрнул на дыбы и ша. Долго на дыбках простоит держава? Надо кончать эти штучки полумеры, полушажки.
– Где меры? Где шажки? В какой микроскоп ты углядел? В какой? Да он штопает драные гондоны! Перевешивает старые портки на новые гвоздки! Обычная болтанка по кругу… Осторо-ожная. Чтоб гнилую систему не растрясти на наших кочках. Семьдесят три ж года везут! И хочет Авоська ввезти, как он убеждён, в «большое, славное будущее».
– Мда. «Россия и так уже надорвалась на строительстве светлого будущего». Шестой год с деловым видом суетиться на месте… Уже сносит в обратки. Идти так идти. Без оглядки назад. А то допечёт, никакие любители не спасут!
– Может быть. Я одно не пойму. Почему «кремлёвские трудящиеся» так громко кричат по газетам, по телевизору про любовь к народу? А ты без дурацкого крика повертись в его шкуре, тогда ты не потянешь вожжи на себя. Возьми зарплату-заплату среднего трударя.
– Да! Да!
– Покормись из тех же магазинов, что и мы. Погрейся да подерись в этих очередях. Тогда тебе нечего будет бояться за свою честь. Во всякой душе ты войдёшь в честь. Всякая душа не допустит до тебя даже пылинку. Вон живой пример. Ельцин! Скажи Ельцин: умри. Я не спрошу зачем, тут же брыкнусь. Надо – пожалуйста! А запроси моего конца пан Авось? Извини-подвинься. Я ему встречный счётец выставлю!
– Съезжай с собственных похорон. Вспомнил… 1990-ый. Черный ебилей. Точней, чёрный финиш. К широкому празднованию невыполнения Продовольственной программы, отцом которой был Михаил Сергеевич, Рыжков решил сделать ему приятное. Поехал в Америку, привёз кур. Чтобы хоть как-то подправить провальные торжества да отметить прощание с покойницей Продовольственной программой.
Отвезли этих кур на птицефабрику. Через некоторое время Рыжков говорит:
– Михаил Сергеевич, куры дохнут. Что делать?
Горбачёв подумал и сказал:
– Нарисуй на потолке красный круг.
Нарисовали.
А куры всё не унимаются, дохнут.
Рыжков опять за советом к специалисту номер один по сельскому хозяйству.
– Покрась пол зелёной краской.
Через некоторое время снова Рыжков бежит к Горбачёву. Рапортует:
– Все куры, Михал Сергеич, подохли.
– Жаль, – поскрёб Горбачёв затылок. – А у меня ещё столько идей!
– Нy-к спроси, куда эта старая тля в белом чепчике прёт, как танк, без очереди?
– Да эт, вижу, ум, совесть и честь нашей эпошки прёт. По спесивой закормленной роже вижу.
– Да, ум! Да, совесть! Да, честь! Старый большевик вам не тля!
– Хуже! Охолонь, тухлый большевичок. И дуй в очередь!
– Да, да. В очередь!
– Это теракт… Тогда б за это не миндальничали… Это неуважение к нашему возрасту!
– А за что ваш возраст поважать? За эти пустые полки? За те восемьдесят миллионов, которых вы, коммуняки во главе с «верховным жрецом», поклали?
– В тридцать седьмом моих отца-мать, деда… Можь, ты, вша, и стрелял? Молодец Гаврюша Харитоныч![51] Кажется, уже сдёрнул старых большевичков с привилегий. Полезли к общему котлу.
– Топай, топай, душман, в общую очередь. Без очереди можем выдать тебе только тапки под цвет твоей белой шляпки.
