Айрин Серпента
Восстанавливая равновесие
Глава 22
М-м… Нума потянулась, пока Елена, служанка, снимала с волос тяжёлый венец и расстёгивала на спине просторное парчовое одеяние, сплошь затканное серебряной нитью. Бабушка Алессандрос всегда твердила, что Королева должна выглядеть величественно, благо средства позволяли. Кстати, одежду и все необходимые реквизиты для своих действ Нума оплачивала из собственных денег, а средства, вырученные от продажи даров, приносимых ей спорщиками, до единого фунта направляла на восстановление родного острова, ещё кое-где лежащего в руинах после войны тридцатилетней давности. Гречанке по крови и по рождению, ей был ненавистен сам вид «голубых касок» Рокошевского, железная проволока, вонзающаяся в изумрудную траву Кипра, несчастный Пил, разделённый пополам «зоной смерти». Стань турки такими же киприотами, как её любимые греки, она судила и их бы по справедливости. Но они отгрызли себе кусок её острова и провозгласили там никем не признанную Турецкую Республику Северного Кипра. Да как посмела эта жалкая кучка бунтовщиков…
Нума сглотнула собственный стон бессилия. Даже она, Алессандрос, с деньгами и влиянием Алессандросов всех предыдущих поколений, ничего не могла изменить в международной политике. Война и мир не зависели от её воли… а впрочем, любая война начинается с малой ссоры, а сколько таких ссор сумела предотвратить Королева Нума. Но до чего же тяжело нести на своих плечах все людские страдания! Нума искренне сочувствовала Иисусу Христу. Она, по крайней мере, знала любовь… и потеряла её. Незаменимая, одинокая Нума и не могла представить себе, как тяжело ей будет без Викинга, его незримой поддержки и любви.
Рассеянно кормя сокола Экси с рук кусочками сырого мяса, Нума раздумывала, куда же мог деться Эрик после того, как три дня назад без лишних слов высадил её в Ларнаке, где уже поджидала вызванная по сотовому телефону машина отца, и вернулся на трап своей яхты. Помахал рукой и исчез за горизонтом. Полтора часа, пока ехали до Фамагусты, Нума наливалась тихой яростью пополам с шампанским из встроенного между сидений бара Никоса. Бросил – её, Нуму – как девку, подобранную на одну ночь! Эти эгоистичные мысли сразу исчезли, стоило Нуме увидеть за воротами «Олимпиона» поджидающих её людей. Кое-кто даже ночевал на поле возле поместья – с ужасом в голосе рассказывала ей Надин, манерно прикладывая к голове руки, такая же хорошенькая, как их мать, и настолько же бесполезная. Для Нумы всегда оставалось загадкой, что же находят её бесчисленные поклонники в Надин. Самоценностью их прелестная сестра не обладала никакой. Она была будто американская кукла Барби – не злой, не жестокой, никакой. Просто пленительная игрушка. Мир не встречал ещё двух таких разных близнецов, как Надин и Кассия. Фарфоровая пастушка и военный хирург.
Нума хрипло захохотала, вспомнив, каким скандалом заканчивались каждый раз попытки матери одеть близнецов в одинаковые платьица или хотя бы усадить рядом играть. Кассия с наслаждением изводила слабую и хрупкую сестрёнку. Эти бойцовские качества помогали ей потом выжить в вооружённых сражениях, в которые она с регулярностью, достойной уважения, отправлялась, и оперировать раненых в ненадёжной матерчатой палатке с той же бестрепетностью, как если бы это происходило в лучшем госпитале Никосии. А хрупкость и деликатная конституция Надин делала ту любимицей светских дам и очаровательным украшением любого салона. Два человека – два мира, две истины. Как выбрать, который путь лучше? Каждому своё. С Кассией семья Алессандрос прошла балканские войны, красных кхмеров, Афганистан, с Надин – выезжала на рауты в высший свет и на приёмы к монархам. Диандра давно перестала пытаться превратить Кассию в подобие сестры и довольствовалась Надин в качестве любимой дочери. Все остальные вечно спешили куда-то, были ужасно заняты и отвратительно независимы…
– Вам снова не спится, kyria? – смешал её размышления мягкий, сочувственный голос Елены. Даже не думая о том, чтобы уйти без разрешения, всё это время служанка Нумы тихо сидела на пуфике, полируя замшей поверхность любимой бузуки Костаса. Несколько лет назад, когда Елена ещё только начинала свою службу в «Олимпионе», Костас Алессандрос постоянно видел эту юную девушку спрятавшейся где-нибудь за шторой и жадно прислушивавшейся к звучанию его музыкального инструмента. Потом он открыл у Елены замечательный голос и слух, начал учить её игре на разных инструментах. Однако епископ Костаса усмотрел в его слишком частом общении с молодой незамужней девушкой опасность грехопадения, а уроки музыки счёл неподходящим занятием для священника в самом расцвете сил, который в будущем может стать вторым архиепископом Макариосом. И Костас отступил. Его чувство к Елене было пугающе новое и непонятное, а церковь – единственным авторитетом с детских лет. Карьера Елены-певицы не сложилась, но девушка не держала обиды ни на кого. В её комнате, примыкающей к покоям Нумы, во всю стену готическими буквами было начертано арабское слово «кисмет» – «судьба». Елена говорила, что это её талисман, немного крупноватый, но зато утешающий в любой жизненной ситуации. Только с бузукой Костаса Алессандроса она расстаться так и не смогла.
– Я начинаю сама себе напоминать мученицу, – Нума отошла от окна, резко захлопнув раму. В бездонной темноте сада ничего нельзя было рассмотреть, даже деревьев. – Хотя и не хочу этого. Но что-то меня гнетёт.
– Тут может быть несколько вариантов, thespinis, – Елена смотрела на неё с той очаровательной серьёзностью, сложив руки под подбородком, при виде которой Нума окончательно переставала понимать брата, променявшего такую девушку на одинокую келью и холодную постель. – Может быть, вы размышляете о Кипре, может быть, о своей семье… Через два дня вы летите в Турцию на встречу с премьер-министром Эрдоганом и имеете полное право волноваться об этом. Но, kyria Нума, во всём ведь виноват мужчина?
Нума лишь глянула на неё с несчастным видом, в который раз поражаясь умению Елены складывать все факты воедино и анализировать их. Сам Шерлок Холмс гордился бы такой ученицей.
– Похоже, что так. Я говорила себе, что его ненавижу, и это так… но почему-то мысли мои постоянно отправляются в море и я думаю, чем он может быть занят в этот момент. А ведь я даже не знаю, где он сейчас находится.
– Слава Богу, для беспокойства не требуется географических координат, – мягко заметила её собеседница. – Иначе все в мире стали бы картографами, и мы с вами здесь не сидели бы.
Нума ласково ей улыбнулась, напряжение вмиг отпустило её.
– Елена, – решительно заявила она, – я никогда не позволю тебе выйти замуж. Только если это будет кто-то из «Олимпиона», и ты меня не покинешь.
– Ни за какие сокровища мира, kyria, – пальцы девушки всё крепче сжимались вокруг бузуки Костаса Алессандроса, а в глазах отражалась бездонная, не смягчаемая ни пространством, ни временем душевная боль.
– На твоём месте я бы убила его, Елена!
После долгих лет жизни вместе эти женщины понимали друг друга без лишних слов.
– Нет, госпожа, – губы служанки дрожали, и голос её был тихим. – Я всегда буду только молиться, чтобы жизнь его удалась. Одна американская писательница сказала устами своей героини: «Любовь нельзя прятать, её надо дарить, протягивать на ладонях. Неважно, что дар могут отвергнуть – любящий всё равно станет богаче». Очень мудрая женщина, Эмма Дарси… – слёзы Елены капали на бузуку и стекали вниз по лакированному корпусу.
Молодой священник отец Костас Алессандрос смотрел на плачущее небо сквозь мозаичные окна монастыря, затерянного высоко в горах Троодос, и думал о лике женщины, любившей его. Нет, он не преступил с ней своего обета, не изменил Господу и людям, доверявшим ему. Но почему так погано на душе каждый раз, когда идёт дождь, крупные светлые капли которого напоминали ему слёзы Елены Деулос… А хуже всего было то, что она ничего не ждала и ничего не просила, и приняла его позорное, трусливое отступление как данность. А он даже не попрощался с ней, стараясь сбежать от искуса как можно быстрее и дальше.
Но он вернётся. Когда-нибудь, если Господь даст ему сил, он вернётся, чтобы сказать ей «efharisto1*» и последнее «adio». Костас молился день и ночь, чтобы Создатель послал ему испытание – заглянуть во всё ещё любящие глаза Елены и вернуться к Нему.
Глава 23
Не вернётся он в Паралимни, и гори все проекты синим пламенем! Четвёртые сутки Эрик Уайлдорф Берндт мрачно сидел в номере дешёвого отеля, наливался дешёвым вином и предавался таким же упадочным, низкопробным мыслям. Как ему только хватило глупости/наглости опоить Нуму, заставить её переступить через все убеждения… Будто бы первый раз столкнулся с отказом женщины… Королева – особенная, ранимая, нежная, он так оскорбил её! Неудивительно, что при расставании, когда он начал неловко извиняться за свою выходку, она сверкнула зелёными глазами, прошипела:
– Не люблю оставаться в долгу!
и умчалась на лимузине отца. Хорошо, хоть сам Никос не явился вырывать её из рук похитителя с винтовкой наперевес. Хотя, наверное, такие, как он, не делают военных вылазок лично, у них для всего есть наёмники и лакеи.
На мини-компьютере пискнуло извещение о поступлении электронной почты. Покачиваясь, Эрик прошёл два шага до стола, не совсем уверенный, что у него есть ноги. Он видел их внизу, но признавать своими не торопился. Нервные центры отключились ещё вчера.
Берндт долго рассматривал свой указательный палец, пытаясь совместить его подушечку с кнопкой активации мини-компьютера. Когда это произошло, не меньше усилий потребовалось, чтобы вспомнить, как запускается почтовая программа. В папке «Входящие» за пару дней скопилось штук тридцать «мусорных» писем и пять или шесть действительно важных. Отчёты от управляющих отелями в Норвегии и Италии, зарплатная ведомость от бухгалтера – на проверку и подпись. Откуда Мари-Анн знать, что он не в состоянии сейчас заказать у секретаря чашку кофе, не то чтобы изучать её расчёты. Письмо с незнакомого, но явно официального адреса на кипрском домене.
«Господин мэр округа Паралимни… приветствовать нового инвестора… с удовольствием приглашает на встречу… всё возможное для возведения сети отелей…». Эрик Берндт опрокинулся на кровать на спину и уснул.
Он открыл глаза спустя четырнадцать часов. Голова болела, хотя и не смертельно, во рту вкус крысиной шерсти перемешивался с ароматами помойки. Ощущение срочного незаконченного дела заставило Эрика встать. Компьютер почти разрядился, так что он первым делом воткнул «вилку» в сеть и отправился принимать душ. От ледяной воды заныла кожа, но просветлело в голове. Остро захотелось есть. Он спустится в кафе при отеле, как только разберётся с почтой.
Странное письмо за ночь не переместилось в «Спам» и никуда не исчезло. Итак, офис мэра Паралимни…
– Офис господина Никоса Влиттиса, – бодро прочирикал девичий голос, едва он набрал номер телефона, указанный в письме, и нажал кнопку 2, означающую, что он желает говорить с секретарём по-английски. – Чем могу быть полезна?
– Моё имя, – предприниматель помолчал, – Эрик Берндт. Я желаю говорить с мэром, госпожа.
Девушка думала с десяток секунд, восстанавливая в памяти, что ей известно о звонящем.
– О, господин Берндт, разумеется! Господин мэр распорядился сразу соединить вас!
– Мэр Влиттис слушает, – голос был настороженным, хотя и силился изобразить радушие.
– Это Берндт, Эрик Уайлдорф Берндт.
– Господин Берндт, замечательно, что вы позво…
– Три месяца назад я подал заявку на строительство отеля в Протарасе, и никому не было до неё дела. В управлении градостроительства меня просто игнорировали…
– Это не так, господин Берндт! Мы рассматривали…
– О'кей, не буду оспаривать. Я хочу ответа только на один вопрос. Это Нума вас попросила?
– Нума? – в тоне чиновника появился ничем не объяснимый страх.
– Госпожа Алессандрос. Она откупилась этой протекцией от меня?
Никос Влиттис явно оторопел от ледяной агрессии Эрика.
– Не было никакой протекции, господин Берндт. Конечно, я рад оказать любезность хорошим друзьям семьи Алессандрос, но прежде всего учитывались перспективы развития туристического бизнеса в регионе, создание новых рабочих мест…
– Понятно. Когда мне приехать в ваш офис?
– О, – живо откликнулся мэр, – когда вам будет удобно! Мне не составит труда подогнать своё расписание…
– Понятно, – ещё раз повторил Эрик. – Я сообщу дату и время вашему секретарю. Всего наилучшего, господин мэр.
Не слушая более, как чиновник рассыпается в любезностях, он положил трубку. Итак, их высокородное высочество подключило-таки свой авторитет, надеясь сплавить его подальше от своей неприкасаемой персоны? Вот теперь Эрик наконец разозлился. Надменная греческая стерва с голубой кровью!
– «Олимпион».
– Пригласите к телефону Нуму Алессандрос. Скажите ей, что звонит Эрик Берндт.
– Это я. Что-то случилось?
– Какое ты имеешь отношение к письму, пришедшему мне из офиса мэра Паралимни?
– Письму?
– Ты хочешь знать, что я думаю о подкупе? Тебе не удастся избавиться от меня. Даже ради горы африканских алмазов.
– Тебя депортируют? – голос женщины перестал быть таким бесцветным, в нём даже мелькнули искорки иронического интереса.
– А то ты не знаешь!
– Не знаю я ни о каком письме, – Нума вздохнула, совсем как обычная женщина. – Где ты, придурок? По-прежнему в Ларнаке?
Эрик планировал выяснять отношения дольше. Только вот Нума стремительно покидала поле боя. Это сражение было ниже её достоинства.
– В Ларнаке, – буркнул он.
– Ты отпустил яхту?
– Давно уже.
– И как планируешь возвращаться?
– Никак. Я злюсь на тебя.
– Это забавно, – без обиды, без гнева, голос Нумы звучал с ноткой иронии. – Я почему-то считала, что это моё право – обижаться.
– Ты убедила мэра Влиттиса разрешить мне постройку отеля, чтобы избавиться от меня!
– М-м, тебе разрешили… ну что ж, поздравляю.
– Не надо. Не надо мне твоих одолжений.
– Эрик! Ты просто большой дурак. Никос Влиттис держит нос по ветру. Я к выдаче разрешения не причастна. Скорее всего, распространились слухи о нашей… дружбе, и тебя на всякий случай решили не обижать.
– Ты не откупишься от меня, – повторил Эрик, решив придерживаться знакомой темы.
Судя по голосу, Нума улыбалась. Чего это она?
– Простите, мой господин, – кротко произнесла она. – Клянусь никогда не способствовать процветанию твоего бизнеса. Никогда-никогда. А теперь оставайся в отеле, я пришлю за тобой машину.
Глава 24
Приём был в самом разгаре. Слуги обнесли собравшихся уже не одним десятком подносов с шампанским, настроение у гостей было приподнятым, все обсуждали обещанный фейерверк.
Проходя мимо зеркал в туалетной комнате, Эрик придирчиво осмотрел себя. В первый раз Нума вывела его в свет, почти насильно отобрав жёлтую каску и спецовку, в которых он каждый день трудился на стройке. Уже больше месяца шло строительство отеля, и так гладко это происходило впервые в опыте Эрика. Обычно строительство сопровождалось пикетами жителей, визитами представителей различных инспекций, недопоставками материалов, нехваткой рабочей силы. В Протарасе каменщики записывались в очередь, стремясь получить работу у него, поставщики звонили уточнить, чем они ещё могут быть полезны, и даже не шёл дождь. Вот когда Берндт осознал, что значит быть под покровительством семьи Алессандрос. Ему даже начинало это нравиться. А более всего то, что Нума приезжала на каждый уик-энд в арендованный им коттедж в Паралимни и даже готовила для него. Эрик боялся подступиться к теме о браке, однако ювелирный магазин всё же посетил.
Из зеркала на него смотрел серьёзный мужчина в белой рубашке, строгих брюках и фраке. Судя по тому, как ловко сел фрак на него, Нума не брала костюм напрокат, а заказала по его меркам. Эрик рассеянно понюхал цветок гвоздики. Что должен думать мужчина, когда женщина так ведёт себя по отношению к нему? Разумеется, что она ждёт кольца. Только вот с Нумой не всё просто, её каждое слово, поступок, взгляд имеет двойное дно. Кстати, где его дама, куда запропастилась?
Пришлось узнавать у гостей, кто видел её последним.
– Мсье посол, – Эрик склонился в поклоне перед французским представителем и его супругой, – мадам. Прошу извинения, но мадемуазель Алессандрос была с вами всего несколько минут назад. Вы не заметили, куда она отправилась после?
Дипломат почему-то смущённо переглянулся с женой под холодным, неулыбчивым взглядом Эрика.
– М-м… мсье Берндт, видите ли… мадемуазель Нума на балконе, – он слабо махнул рукой в требуемом направлении и уже в спину Эрику добавил, – но она не одна…
– Merci, – норвежец обернулся лишь для того, чтобы склонить в знак благодарности белокурую голову.
– О, бедный мальчик, – жена посла взволнованно пожала руку супруга. – Ты видел, Жак, как он влюблён? А он даже не знает о Той Истории, – как обычно, эти два слова произносились с большой буквы и приглушённым шёпотом, словно созданным для того, чтобы обсуждать всякие неприличности.
Ирвенú философски пожал плечами:
– Боюсь, настало и его время узнать.
Рассекая толпу в бальном зале своими широкими, крепкими плечами строителя, Эрик прошёл к дверям на балкон, опоясывающий всё здание посольства по окружности. Обычно они были открыты, впуская столь необходимый свежий воздух в изнемогающий от постоянной жары зал; но сегодня, сейчас их будто прикрыли чьи-то заботливые руки – почти до конца, ровно настолько, чтобы не вызывать пересудов среди гостей. Норвежец коснулся стекла рукой, намереваясь выйти наружу.
– …восемь лет, Нума, ты только представь себе! Прошло целых восемь лет.
– Я не могу, – после тяжёлого вздоха отозвался из темноты столь дорогой Эрику голос. А вот её собеседник не был ему знаком. Берндт пристальнее вгляделся: Нума стояла спиной к залу, опершись локтями о балюстраду. Мужчина находился не слишком близко, что несколько пригасило его ревность. Казалось, что Нума готова расплакаться. Странное свидание – если это было свидание вообще.
А собеседник Нумы становился всё настойчивее, хотя и не прикасался к ней.
– Такого ответа я не приму. Сделай же что-нибудь, Нума!
– Что именно она должна сделать, мистер? – Эрик решил, что настало его время вмешаться.
Женщина подскочила от его голоса, словно ужаленная в самое соблазнительное своё место.
– Что? Зачем? Чёрт побери, Эрик Берндт, – переведя дыхание, немного спокойнее добавила она. – Ты появился почти вовремя.
– Нума, – лицо мужчины по-прежнему оставалось в тени, но в голосе звучала напряжённая настойчивость, – ты знаешь, что мы не договорили. Пожалуйста, попроси джентльмена уйти, – он обращался через голову Эрика, словно того здесь и не было, что не могло не взбесить потомка завоевателей.
– Попросите меня об этом сами, мистер, – воинственным тоном проговорил он, – и вы познакомитесь с крепостью моих кулаков.
Чего он меньше всего ожидал, так это сдержанного, приглушённого смеха мужчины в ответ на своё заявление; но, тем не менее, тот смеялся.
– Какой отважный молодой петушок, Нума, – успокоившись, вновь обратился он к застывшей в неподвижности гречанке. – Похоже, у тебя появилось будущее. Я тоже хочу для себя этого и имею такое право. Отпусти меня, Нума, – в его голосе прозвучала тоскливая, страстная мольба. – Ты же знаешь, что я буду возвращаться…
– Я не могу, Дит.
– Сможешь. Сможешь, когда поймёшь, что ты наказала не только меня, но и себя тоже. Ни один из нас не сможет жить будущим, пока не будут оплачены и забыты старые долги.
– Я не могу, Дит, ты разве не понимаешь! – неожиданно громко с отчаянием прокричала Нума. Пальцы её, впившиеся в каменную балюстраду, побелели. – Ещё пока не могу. Оставь меня, Дитрих, – она шагнула к выходу столь стремительно, что руки мужчины, попытавшиеся поймать её, ухватили лишь край муслинового платья. Раздался треск.
С невнятным проклятием Эрик бросился на защиту своей принцессы; но Нума в нём не нуждалась сейчас – как, впрочем, и обычно. В молчаливый бой взглядами со своим противником она вступила без всякой осторожности и страха… и вышла победителем, когда мужчина, лица которого Эрик так и не рассмотрел, со вздохом отвернулся.
– Tschüs, Diet2*, – очень тихо проговорила она.
– Ещё увидимся, Нума, – вялым тоном, не оборачиваясь, отозвался её собеседник по-английски.
Нума немного помолчала.
– Как Богу будет угодно, – наконец, кивнув головой, согласилась она. Взяла Берндта под руку. – Пойдём, Эрик.
Норвежец покорно позволил себя вести – но не более десяти шагов. Сразу же за дверями он взорвался:
– Нума, что это было? Как ты… да я просто в шоке – Нума Алессандрос позволяет какому-то проходимцу так обращаться с собой!
– Когда-то он был мне очень дорог, – голос его любимой звучал так тихо, что Эрик даже подумал – ему это почудилось. А Нума заговорила свободнее и чуть быстрее, шлюзы её сдержанности вмиг оказались смыты потоком воспоминаний и чувств. – Был мне дороже закатов, дороже рассветов, дороже людей Кипра… я добровольно превратила себя в его часть. Я любила Дитриха – или думала, что любила. И я не сомневаюсь, что он меня тоже любил – по-своему, разумеется. Видишь ли, Дитрих фон Груец – мой бывший муж.
– Муж? Тот самый муж, который… – не договорив, Эрик метнулся обратно на балкон.
Нума едва успела поймать его за рукав смокинга.
– Не надо. Что бы там ни говорили о Дитрихе, моя вина в произошедшем ничуть не меньше, – она улыбнулась с каким-то растерянным и жалким выражением в глазах. Потянула Эрика за рукав и вывела в сад.
– Давай присядем, я очень устала. Вечер был долгим.
– Ещё бы, – фыркнул Берндт, задирая вверх голову – но на балконе уже никого не было. – Откуда он знал, что ты будешь…
– А он и не знал, – Нума прижалась лицом к плечу Эрика, обняла мужчину за талию обеими руками. – Скоро три года, как Дит посещает все приёмы в надежде, что я передумаю.
– И вернёшься к нему? – голос Эрика звучал неприятно от сдавившей горло ревности.
Нума искренне рассмеялась, откинув голову.
– Нет, что ты! На самом деле Дитрих боится меня, словно чёрт ладана. Но ему уже сорок два, он мечтает о сыне и постоянно сражается во имя этой мечты сам с собой. Мне жаль его, – она помолчала. – Но я действительно ничем не могу ему помочь.
– Ничем? – усомнился Эрик. – Обычно колдуньи должны уметь снимать свои заклятия.
Королева Нума отрицательно покачала головой:
– Только не это. Моя бабушка Алессандрос предупреждала, что у меня в запасе есть одно проклятие, обладающее смертельной силой. Но только одно, и расходовать его мне следовало разумно. В тот день, лишившись ребёнка, я почти ослепла от гнева и – вольно или невольно – истратила это оружие. Теперь, через восемь лет, могу утверждать – это действительно нечто. Боюсь, что снять его будет мне не под силу.
– И он не получит своего сына? – Эрик вновь указал на пустой балкон.
Нума шумно вздохнула, ещё сильнее прижалась к такому надёжному его телу.
– Эрик… – голос её источал неуверенность, словно бы принадлежал другой женщине, не Королеве, – ты знаешь многое из моей «кухни» – больше, чем я позволяю простому смертному. Дит тоже знал, но не воспользовался этим знанием. Так вот, хотя я, без сомнения, верю словам бабушки Алессандрос о колдовских способностях, переходящих друг к другу у старших женщин рода, но я всё же женщина конца XX века, учёный, как говорится, «широко известный в узком кругу», – она критически усмехнулась, позволив себе добавить в слова немало самоиронии. – Вот почему я рассматриваю всё именно с научной точки зрения. И как учёный я полагаю, что так называемое «смертельное проклятие колдуньи» не что иное, как мощное гипнотическое внушение, передаваемое на подсознательном уровне. Зигмунда Фрейда читал? Ну и отлично, тогда ты должен многое понять. И знаешь, ещё Фрейд отметил, что существуют люди, которые не поддаются гипнозу. Я почему-то всегда считала, что Дитрих именно из таких. Я не смогла ни разу гипнозом снять у него боль или хотя бы успокоить. Но в тот, последний раз, наверное, сила внушения вкупе с разрушительными моими эмоциями – гневом, обидой и ненавистью – оказалась слишком велика. Дит получил сильнейший отрицательный заряд… и поверил. Я не психолог и не знаю, что происходит в коре человеческого мозга, но уверена, что именно голова, разум определяет физическое состояние субъекта. Стоит поверить в то, что ты болен – и все симптомы появятся сами собой…
– Дитрих поверил, что он бесплоден – и у него не рождается детей, – очень негромко подхватил Эрик.
– Ты ухватил мою мысль, – с облегчением проговорила Нума. – Всё обстоит именно так. Я не врач, как моя сестра, хотя даже она едва ли смогла б объяснить, что случилось с его «маленькими хвостатыми друзьями», почему они не могут завязать плод… Это идёт из психики. А это, в свою очередь, означает, что я должна быть достаточно убедительна, снимая заклятье. Но я его не простила, Эрик. Махнула рукой, да, но не простила. Вот почему я ещё не готова вдохновенно шаманить.
– Ты не обязана этого делать, моя красавица, – Берндт нежно поцеловал руку Нумы, повернув её ладонью вверх. – Он поступил с тобой достаточно по-свински.
– О! – Нума хрипло, вымученно рассмеялась. – Думаю, что обо всех подробностях ты и не догадываешься. А ведь, ты знаешь, – она говорила медленно, рассеянным, отсутствующим тоном, – сейчас я уверена, что наша семейная жизнь с Дитрихом могла бы сложиться и по-другому. И я была бы сейчас его женой, если б тогда не совершила одну-единственную ошибку. Так что, как ни крути, но именно я заварила всю эту историю. Я была молода… несмотря на учёную степень, на весь свой колдовской опыт. Я была девственной до омерзения в отношении мужчин. И тяготилась своими обязанностями негласного судьи Кипра. Когда я встретила Дита – такого красивого, импозантного, с волнистой гривой рано поседевших волос – и в голубом смокинге! – мне показалась, что решение – вот оно, я выхожу замуж и преданно следую за мужем. Повсюду, куда бы он ни захотел. Я знаю, что мои добрые киприоты сотворили из этого берущую за душу мелодраму… Но всё неправда. Я просто сбежала от ответственности. Я знала, что Дит не захочет остаться на Кипре – его здесь ничто не держало. Мы немножко попутешествовали по европейским столицам, но, конечно…
– Что, ангел мой? – Берндт целовал уже её запястье.
Нума выглядела поражённой:
– Theos mou, а ведь и вправду, восемь месяцев из десяти, что я была замужем, мы проплавали на его яхте. Забавно, что я забыла об этом… в памяти – только блеск залов Парижа, ветер, раздувающий волосы на мостах Венеции, Мадрид, Рим. Кажется, мы славно в то время повеселились, – с ноткой неуверенности в голосе добавила она. – Он звал меня своей «маленькой кризалидой», и мне было приятно, хотя кто-кто, а куколка из меня никакая. Я просто позволила себе расслабиться… Проблемы у нас начались, когда на четвёртый месяц я заговорила о желании иметь детей. Тогда Дитрих впервые жутко вспылил, я испугалась и спряталась у себя в комнате. Он, конечно, потом извинялся и подарил мне прекрасные драгоценности, но запретил даже думать о детях. Дит объяснил это тем, что у него дурная наследственность по мужской линии и, таким образом, он заботится лишь обо мне. Как выяснилось, наследственность действительно была загадочной – на протяжении вот уже шести поколений каждый глава рода фон Груец умирал, едва только у него рождался наследник. Он сам вырос без отца, хотя в семье и был отчим. Дочери не оказывали такого воздействия на отцов, но, понятное дело, рисковать Дит не собирался. Он говорил мне, что мы прекрасно проживём с ним и без детей до самой глубокой старости. Но я была молода и упряма, во мне бушевала нерастраченная материнская нежность. С каждым днём всё сильнее и сильнее мне чудился вес своего собственного micro в руках. Женщины практически всегда эгоистичны… Но и Дит, подозревая неладное, стал осторожен. Никакого секса без предохранения. Однажды, доведённая до отчаяния, я забрала только что использованный презерватив и прямо посреди ночи поехала в центр планирования семьи. Мне сделали искусственное осеменение. Так у меня появился ребёнок, – она замолчала, целиком погрузившись в воспоминания.
Эрик долго и терпеливо ждал продолжения и потом всё же решился поторопить явно отсутствующую Нуму.
– И что было дальше, agape mou?
– Дальше? – «его любовь» усмехнулась с такой горечью, что Эрику стало не по себе. – Да ничего особенного. Не слишком молодой, но ужасно наивной дуре почудилось, что её муж обязательно полюбит ребёнка, поставленный перед фактом.
– Он тронул тебя хотя бы пальцем? – гневно прервал её собеседник.
– Бить? – Нума удивлённо взглянула на него. – Нет, конечно, Дитрих не мог поднять на меня руку. Но он испугался, так испугался, узнав о беременности. Я наврала ему, разумеется, о случайности, которая происходит одна на сто случаев, и так и не призналась в своих сложнейших махинациях. Я не сказала бы и дольше, но шёл уже третий месяц беременности и скрывать стало сложно. Дит весь побелел, выплюнул изо рта креветку, которой я кормила его в тот момент, встал и молча ушёл, хлопнув дверью. Я, конечно, ударилась в слёзы… Только сейчас я понимаю, какой ужас он пережил. А в то время… – она махнула рукой и замолчала.
Эрик взял инициативу в свои руки – а заодно и возлюбленную. Он укрыл её на своей груди, баюкая, словно младенца.
– Ну, всё позади, дорогая моя, не стоит мучить себя воспоминаниями.
Нума сердито вырвалась:
– Ну почему же не стоит? Я не хочу больше носить яд в себе.
– Я хотел… – Эрик побледнел от незаслуженной обиды и начал заикаться, – х-хотел, чтобы ты не… не травила себя. Ведь ребёнка ты потеряла.
– Я потеряла? Я потеряла! Да у меня отняли его самым гнусным и подлым образом.
– Не понял. Так ты успела его родить?
– Нет, – мрачно призналась Нума. – Дитрих отправился к Кассии – единственной, кто ему симпатизировал, и рассказал жалобную историю о том, что допустил ошибку, переспал с другой женщиной, хотя и очень любит меня, а теперь ему совершенно необходимо избавиться от последствий. Иначе я могу всё узнать и его брошу. Кассию всегда подводила её романтическая натура. Потом-то, узнав, на кого было истрачено её снадобье, она чуть ли в ногах у меня не валялась и умоляла простить её. А Дитрих на полном серьёзе убеждал остаться с ним – мол, он всё понимает и попытается меня простить… я ничего из того дня не помню, кроме зарева цвета крови в глазах. О проклятии потом мне рассказала мать. Она была очень напугана… это понятно, она всю жизнь прожила на Кипре, за спиной и под защитой отца, только рожала ему детишек и отдавала их нянькам. Можно сказать, что она немного «папийон», бабочка, но я люблю свою мать. Она, в конце концов, не виновата… А Кассию я простила. Сестра ела себя поедом, похудела, перестала спать. Когда Дитрих осмелился заявиться в наш дом, она бросила в него половую тряпку, а потом опрокинула кофейник и с собаками выгнала из «Олимпиона». Собаки Кассии – это отдельная история, это просто что-то. Четыре дога, таких же страшных и чёрных, как сама смерть. Они даже спят в её комнате, едят только из её рук и приучены всего лишь не трогать никого в доме.
