Дмитрий Манасыпов
Клинки и карабины
– Блэкбард! – голос, все еще ломающийся, не подвел, не скакнул вверх по-петушиному. – Носовым, под скулу, огонь!
Канонир, наконец-то закуривший, краснел пробойником у орудия, наводил с помощью кого-то из своих. На купце засуетились, забегали, бросив весла.
Пушка гулко грохнула и Хорне смог разглядеть белый всплеск, вылетевший прямо по курсу когта. Может, это перелет, но намерения они показали серьезно. Может, именно этот выстрел сейчас не даст сойтись в жесткой рубке на палубе. Ему совершенно не хотелось рисковать жизнью Ньют и дедовских ветеранов. Даже если те и относились к этому с презрением, поплевывая на костлявую, снова стоящую за плечом.
– На Русалке! – рявкнул Хорне, подняв жестяной рупор. – Весла сушить! Якорь вниз!
Купец, а кто кроме него мог что-то там голосить, решил сразу не сдаваться. На когте даже блеснула сталь и занялись, один за другим, фонари палубы.
– В корму с вертлюги! – Хорне фыркнул, уловив грозу и кровь, сгущавшиеся вокруг.
Блэкбард, пока правое заново заряжали, уже стоял на баке, наведя мелкую вертлюжную пушчонку. Та жахнула смешно, как уличная собачонка тявкнула, но куснула как большая. Кормовая надстройка треснула, разбрасывая щепу с угла, уронила разбитые доски.
– Следующий залп по палубе, картечью, вперехлест вас и в три погибели! – рыкнул Хорне, неожиданно разозлясь. – Весла сушить! Паруса вязать! Якорь сбросить!
– Сейчас! – донеслось оттуда. – Не стреляй!
Характер команды оказался так себе, пустой да трусливый. «Дикий Кот», подойдя бортом, свистнул перекинутыми тросами с кошками, притянул «Русалку» к себе. Перекинули сходню, Молдо с ребятами, поскрипывая кожей, посыпались туда. Купец и остальные не сопротивлялись, косясь на вертлюги, наведенные на них и на поднятый порт с правого борта, откуда смотрела жадная морда каронады.
Хорне перешел на «Русалку», когда экипаж повязали. Встал, смотря на людей, стреноженных, как лошади. Отыскал купца, выделявшегося хорошим костюмом, мотнул на него Крокодилу, поигрывавшему топором. Купец оказался рядом с ним моментально, как всегда Хорне раздавал команды.
– Имя?
Тот, трясясь бритым лицом, сжирал почти мальчишку, взявшего корабль, взглядом.
– Имя!
– Магни Арне из Доккенгарма, коносамент подписан капитаном порта. А ты кто такой? Разбоем занимаешься?!
– Ты о себе думай, – посоветовал Хорне, – а то мой разбой кому-то за благо покажется. В трюме что?
– Шерсть, кожи, железо в слитках.
– Точно? – усмехнулся Хорне. – Сдается мне, братец, травишь ты мне понапрасну ерундовину, желая обвести за нос. Так?
Купец-шкипер Магни фыркнул, не отвечая. И покосился на Молдо, вынырнувшего из трюма, довольно ухмыляющегося и торопящегося к Хорне.
Хайни смотрел на толстяка, переваливающегося в его сторону и ликовал. Ликовал от случившегося, от самого себя, сумевшего справиться и верно рассчитать поправки по времени и курсу «Синей Русалки». От Молдо, всем своим лицом так и кричащего: мы нашли, нашли настоящий груз! Окажись на когте только шерсть с железом, быть Хорне осужденным Морской палатой, стать банкротом и бродягой, не иначе. Разбой у самого Стреендама и оказался бы разбоем, а за него мар-ярл судил безжалостно. Но все выгорело, все получилось!
– Восемь медных пушек, – шепнул Молдо, – клейм нет, но, чтоб мне доли не видать, отливали в Абиссе. А за такое нигде по головке не погладят, шкипер!
Хорне кивнул ему, наклонился к пленному:
– Предлагаю перейти ко мне и обсудить условия выкупа.
– Какого выкупа? – изумился купец.
– Твоего корабля, дурень, блоддер тебя задери, твоего, Магни! Чертов ты контрабандист.
И Хорне, довольный повернулся к Молдо:
– Русалку берем с собой. Половину команды – на Кота, половина твоих абордажников останется здесь. Груз перенести к нам полностью.
– Да, шкипер, – кивнул толстяк и подмигнул.
Хорне пошел к сходне. Он победил, он, мать его, победил в своем первом рейде, взял призовое судно и груз. Жаль, пушки придется отдать Флоренс, но по рукам они с ней ударили, слово нарушать нельзя. Ничего, вырученного за груз и судно хватит, чтобы закупить орудия и весной выйти на «Диком Коте» в море. Две трети от пятиста «львов» подарят ему полную команду, наберет ее лично, после сегодняшнего мареманны пойдут к нему сами. Пустить слух в порту не сложно, а там, как снежным ком, он разгонится сам по себе.
Роб и кто-то из абордажников спускались по сходне на «Русалку». Роб, все также нехорошо скалившийся, уступил Хорне не сразу, глянув волком. Его Хорне брать больше не собирался, хватит.
Ньют, оставшаяся на борту, улыбнулась.
– Выгорело, Хайни?
– Выгорело, Ньют, блоддеров хвост.
– Ты молодец, – она сдунула волосы, выбившиеся из-под повязки. – Всегда знала. Это капитан или купец?
– Он самый, и то и то.
Доккенгармец сплюнул, из уважения – за борт. Магни Арне уже понял свою ошибку, рассмотрев две единственные каронады и почти полное отсутствие людей. И узнал корабль.
– Хорне отправились кормить рыб, парень. Ты кто такой?
Хайни обернулся, снова разозлившись:
– Хайнрих Хорне Кишки-Вон, вот кто я.
Магни пожал плечами:
– А ты их хоть раз выпускал, кишки-то?
– Хочешь, чтобы тебе выпустил?
– Сможешь?
Они уставились глаза в глаза. Купец отвел свои первым, не выдержав лютой ярости в глазах щенка, стоявшего напротив, нескладного, слишком юношески худого, но отвел.
– Я смог взять твое судно и твой груз, Магни Арде. Это главное.
Каюта шкипера на «Коте», после дедовской, как куриный чулан: срезана под угол самой надстройкой, с двумя стеклами-фонарями. Посреди круглый стол, три шкафа-рундука, закрепленных намертво, узкая койка да пять привинченных табуретов, все.
Хорне кивнул на один, приказал Магни сесть. Блэкбард, сам оказавшись внутри, занял соседний. Ньют осталась на палубе, руководить погрузкой-выгрузкой.
– «Русалку» сможешь выкупить. – Хорне налил всем троим бренди, поставил, как хозяин. – Точную сумму назову в порту. Пойдете с нами, кормежка наша, перебедуете. Груз мой, сам знаешь, чем кончится, если напишешь жалобу.
Купец кивнул, глядя в столешницу. Деваться ему некуда, полный штиль. Эдиктом империи Безант и Церкви, поддержанным всем побережьем и даже магистратурами, торговля оружием с Абиссой была запрещена. Так же, как и литье новых орудий в любом из городов. Эдикты обходили, суда вооружались, а вот пойманных контрабандистов отдавали имперским архонтам и Огненной палате. Магни Арде, наверняка видевший публичные казни, такого себе не желал. Восемь тяжелых стволов, найденных молодцами Молдо в трюме «Русалки» тянули его ко дну сильнее пробоин у кильватера.
– Коносамент вспоминать больше не станешь? – не удержался и подколол его Хорне, все еще радостный после удачи.
– Нет.
– Тебе выделят койку среди матросов, питаться будешь вместе со всем. Попробуешь удрать до Стреендама – сломаю ноги. И сдам.
– Ага, а пушки, думаю, скинешь за борт и все тебе поверят?
Хорне не ответил. Пусть терпит, купец знал, на что шел.
– Эй, кто на вахте?
Внутрь, как ни странно, заглянул Крокодил.
– Отведи его на нос и принайтови к планширю, чтобы не удрал. И позови Ньют.
Крокодил кивнул, сгреб купца за плечо и скрылся.
– Молодец, сынок. – Блэкбард качнул трубкой, окутался дымом. – Чести Хоссте не уронил, сделал как по писанному.
Хорне пил бренди, пил мелкими глотками, обжигая горло. На весь захват потратили две меры пороху и два снаряда, все. Ни рубки, ни сопротивления, а дорога открывалась широкая, настоящая, ведущая к детским мечтам.
– Кому думаешь продать «Русалку»? – поинтересовался Блэкбард.
– Найду. Главное теперь – груз сдать заказчику, получить расчет и встать на зиму, набрать команду.
– Все уже рассчитал? – Блэкбард прищурился.
– Да. Пойдешь со мной на «Коте» по весне?
Блэкбард затянулся. В каюте нависала удушливая духота и мерзковато-сладко воняло табачной смесью канонира. Хайни подошел к фонарю, распахнул, втягивая свежесть. Прислушался.
С «Русалки» несло непонятным шумом, кто-то громко голосил в голос. Позади скрипнуло, пропуская кого-то внутрь. Хорне, лапнув тесак, глянул через плечо. Уперся взглядом в дикие глаза Ньют, нож-складень, прижатый к ее шее и в Глифа, смотревшего в ответ единственным глазом.
Следом втиснулись Молдо и Сизый, прикрывший дверь.
– Крокодил дело сделал? – поинтересовался Блэкбард.
– В чистом виде, – хмыкнул Молдо, обходя стол с абордажкой наголо. – Концы в воду, а остальных Роб доканчивает.
– Выблядки. – скрипнул Хорне, не отводя глаз от стали, щекочущей Ньют. – Псы помойные.
– Но-но! – хрипнул Глиф, весь в пыли и пахнущий трюмом, где его прятали. – Ты еще нам потрави, щенок поганый.
– Я тебе кишки выпущу, паскуда одноглазая.
– А давай попробуй, – согласился Блэкбард, – сперва, конечно, с Молдо схлестнуться попробуй, а потом режь Глифа. Ты нам порубленный хорошо пригодишься, Стреендам, думаю, похоронит за счет казны. Как же, последний из сраных Хорне окочурился, флаги спустить, шлюхам рыдать и сморкаться в насисьники. Давай, щенок, иди уже.
– Корабль нужен? – поинтересовался Хорне. – Давай отдам. Золото еще отдам, все, что заплатят. Ньют отпусти и бери Кота.
– А тебя не отпустить? – улыбнулся канонир.
– Ты же не отпустишь, – Хорне качнул тесаком. – Я не глупый, ты знаешь.
– Не отпущу.
– Золото, Блэкбард, тысяча золотых за ее жизнь. Приведу корабль с грузом куда надо, отдам и тогда посмотрим – кто кому кишки выпустит. Ее отпусти.
– Вот заладил, отпусти да отпусти, – фыркнул Глиф, – прикипел к сучке, все готов отдать.
– Тихо! – Блэкбард ухмыльнулся. – Тихо… нам тут договор предлагают, помойным псам, а мы не слушаем. Золото, говоришь?
– Золото. На месте отдам грузи Ньют, получу плату, верну тебе. Два корабля, тысяча «львов», не дешево за девчонку с Жестяного переулка?
– Дешево. – Блэкбард сплюнул. И не затер. – За восемь абисских пушек – дешево, щенок. За сто мер пороха, что нам отсыплют за то корыто – дешево. По сто кругляков на нос, конечно, хорошо. Но, щенок, скажи, сколько мы возьмем с десятью стволами по весне, а? То-то. Так что, если хочешь выпустить кишки Глифу, не стоит тянуть кота за яйца, начинай. Молдо ждет.
– Дед вам верил.
Блэкбард пожал плечами:
– Да и хер с ним, с твоим дедом. Он подох, туда ему и дорога. А мы живы.
Ньют ударила Глифа, вмазала ему каблуком в голень, откинула голову, впечатав затылок в лицо, рванула нож вместо отобранной сабли-абордажки. В воздухе свистнуло, мягко и влажно чмокнуло, оставив в ее горле деревянный цветок – рукоять ножа, брошенного Блэкбардом.
Ньют всхлипнула, булькнула кровью изо рта и упала, прямо на воющего матом Глифа. А Хорне…
А Хорне вылетел наружу, выбив стекло. Плеснуло ударом об воду. Блэкбард выдал руладу, вскочил, бросившись к дырке, выглянул.
– Фонарь сюда!
На палубе поднялся крик, сверху, на юте, застучали кабулки. Пару раз свистнуло выпущенными арбалетными стрелами, но без толку. Вода плескалась о борта, вода шелестала вокруг, холодная осенняя вода Стального моря.
– Где поганец, мать вашу! – сорвался Блэкбард. – Почему, тюлени ленивые, найти ен можете?!
Они искали, спустив шлюпки и обходя «Кота», мели и даже начавшую заниматься с кормы «Русалку». Хорне-младший отыскиваться не спешил. Всплывший сапог, вот и все, что попало в руки бывшему канониру.
В каюте никто не остался, даже не затыкал выбитое стекло. Ньют сбросили вслед за купцом, «Русалку» сожгли. Тыкаясь в рассветной промозглой мгле, «Дикий Кот» побежал в сторону проливов между материком и Оловянными островами. Зимовать Блэкбард решил там и вышел в море, только взяв запас воды и провианта в Бурке.
Хорне, висевший два дня в углублении под кормовой надстройкой, выбрался в гавани Бурке уже ночью, когда ютовый вахтенный все же захрапел. Выбрался на пирс, прячась за рыбацкими сетями, в самом дальнем углу. Проводил глазами шлюпку с «Кота», подобравшую последних подгулявших на берегу. Отжал одежду, но первым делом, отыскав какую-то ветошь и горшок с гусиным жиром, насухо вытер дедовский тесак, смазал и только тогда убрал в ножны.
«Дикий Кот» снялся в темноте, Блэкбард спешил добраться до Оловянных островов, пощипать перышки последним южным корытам, ходящим под веслами и забиравших металл с копей. Медь, железо, чугун, этот товар везде шел хорошо. Как и люди, сидящие на веслах, отлично продавались на Черном Юге.
Хорне смотрел на темные паруса, убегающие за мыс. И считал про себя всех, чьи кишки стоило выпустить при случае.
Заброшка
Обычная плесень на позавчерашнем батоне неприятно пахнет. Сырой подвал с блекло-черными пятнами противно воняет. Лабиринт под закрытой онкологией, густо заросший трупно-зеленоватым мхом, смердит хуже старой свалки.
Свет постоянно моргает, пропадая-появляясь. Блики скачут по грязной плитке, ослепляя вспышками, пуская скачущие тени.
Тут постоянно капает, звенит холодной водой из дряхлых отопительных труб, мягко подтекает грязным снегом через растрескавшийся потолок, вязко чавкает сгнившими кишками дохлой кошки, ползущими через ржавую решетку вентиляции. Шелестят жуки-тараканы, пробираясь за отходящей штукатуркой. Шуршат мыши и крысы, снующие в коробах воздуховодов.
Шатает от усталости и боли, грызущей левую лодыжку. Подвернулась давно… или недавно… на такой же, как под ногами, замызганной половой плитке. Под ногтями – грустно-бирюзовая советская краска, содранная со стен когда падал. Ухватиться за скрипящую дряхлую каталку, чтобы не упасть снова. На когда-то блестящих ручках – грязь, ржа и вмятины. Как будто металл сжимала дико-звериная сила, согнув сталь.
Взгляд из темноты какой-то каморки. Сестринской, кладовки или даже сортира. Все равно, все они здесь полностью налиты темнотой. Девчонка смотрит с жалостью, грустные глаза блестят, наливаясь слезами. Ей-то, уж наверняка, все известно и совсем не страшно. Мертвым не стоит бояться идущего по следам живых. Вот как сейчас.
Скрипит дверь за спиной. Она, женщина, метрах в пятидесяти. Далеко и очень близко. Бежать, нестись, задыхаясь в бесполезности и глупом желании выбраться. Выбраться? Тут не выйдет просто скрыться и отсрочить чертово свидание с ней.
Боль радостно просыпается под нелепой повязкой из разорванной майки. Вцепляется, рвет раскаленными крючками, полосует ледяной ножовкой. Сжать зубы, ковылять, кроша краску стен под рукой. Почти прыгать на одной ноге, кричать, не боясь быть услышанным. В почти сплошной, прыгнувшей отовсюду темноте, скакать к светлому пятну впереди.
Босая ступня наступает в гладко-предательски-холодное, натекшее из рыжей, в наростах, трубы. Свет отражается на битых стеклянных пробирках, искрящихся по полу. Воздух вылетает от удара об пол, на миг боль отодвигает все, на крохотный миг, сгорающий от вспыхнувшего огня. Лицо, руки, босая нога, разрезанная ткань и кожа, грудь с животом, все горит, а внизу, под желающим встать телом, хрустят осколки, ставшими совсем крохотными.
Остается ползти. Удар выбил все оставшиеся силы, вытекающие через сотню порезов красным тягучим следом. Ползти, ползти на свет.
Свет снова моргает, мечется по рвано вспыхивающим и давно мертвым лампам.
За спиной, тихо и не торопясь, хрустит смерть.
Голливуд сделал бы ее тонкой, с длиннющими ногами, смертельно-притягательную, с плачуще-потекшей подводкой глаз, безумно блестящих над маской. Халатик прикрывал бы только задницу, да и то едва-едва, а в низком вырезе блестела бы идеальная грудь. Но это западные ужасы, а не наше родное дерьмо.
Зеленоватая, как проклятые стены, брючная форма. Мягкая невысокая шапочка, одноразовая маска, смешная, с заметными даже с пола, цветочками. Тапочки на мягкой толстой подошве, не стекло и содранная краска, шла бы бесшумно. Самые обычные, ничем не подведенные, глаза.
Она в паре шагов. Смотрит, поднимая правую руку и, автоматически-совершенно, поправляет перчатку. Лохмотья перчатки. Лохмотья жутко грязной перчатки из кожи. На кончиках пальцев этой кожи, сшитой грубыми стежками, нет в помине.
Есть толстые длинные иглы. Такими ставят эпидуральный наркоз в позвоночник, загоняя обезболивающее на десяток сантиметров в пучок костной ткани, нервов и спинного мозга. Трубки-шланги, выпирающие бурыми гладкими червями, прячутся за подвернутым рукавом, врастая в плоть.
Она наклоняется. Смотрит застывшими глазами в пока живые, безумные, просящие.
Никто не успевает увидеть удара игл. Никогда. Оставшиеся в живых и затерявшиеся в коридорах – слышат его. Слышат через дикий, невообразимый и обрывающийся крик.
Свет мечется по вспыхивающим лампам, тянется к еще дышащим. Тень в круглой низкой шапочке скользит по старым стенам. Дальше.
Сашка торопился домой со школы. Класснуха прицепилась: ты должен участвовать в спектакле. Каком спектакле, чего за бред? Отчим ему за спектакль быстро пропишет, типа, дурачок что ль? Не хочешь в бокс, так пойдешь в дзюдо, театрал хренов. Вот Сашка и свинтил, удрав с физры. Ничо, лучше отхватить в школе за прогул, чем за самодеятельность дома.
Удрал через дырку в сетке, огораживающей школу. Сбежал вниз, по чавкающей сырой траве, за хоккейную умершую коробку и в прореху. Тут бывшая онкология, повсюду остатки зданий, потеряться легко. Кто-то ему вроде кричал, когда Сашка вышел на крыльцо, но он чесанул, не догнали.
Что попал, понял сразу, как увидел Жанку, выходящую из ближайших развалин больнички. Рыжий, Воля и Тайсон, все с девятого «В», обнаружились дальше, сидя на бетонных блоках.
– Опа! – обрадовался Рыжий. – Кто у нас тут? Сюда иди.
– Да я это…
– Подошел, – грохотнул Тайсон, боксер. – Быро.
Сашка смотрел на кроссовки и идти не хотел. Ноги ватные, внутри все трясется. По щиколотке, сзади, пинком прошлась Жанка. Жанка гоняла свою, девятую и Сашкину, восьмую, параллели, жила с матерью-алкашкой и ее боялись все.
– Телефон дай. – Рыжий протянул руку.
Сашка вздохнул и отдал новенький смарт. Крандец, чо отчим сделает теперь.
– Послушный. – деланно протянул Воля, считавший себя клевым ютюбером, снимавшим ролики об унижении малолеток в школьных сортирах-коридорах, а по делу – клоун гоп-компании.
– У него батя крутой. – Жанка лопнула пузырь жвачки.
– Новый купит, чо, – хмыкнул Рыжий. – Не обеднеет.
– Слышь? – Жанка закурила. – Я сказала, что он богатый, или что крутой?
– А в чем разница? – Рыжий сплюнул, начав злиться из-за дурака, каким Жанка считала его давно.
– Он ему навставляет, а тебе потом телефон в жопу плашмя засунет, – поделилась соображениями Жанка. – Вот те и разница.
Рыжий засопел и начал медленно думать. Дерьма и умения раздать по щам ему хватало чтобы держать средние классы, а вот на большее не тянул. Сашка даже начал надеяться, что обойдется.
– Давайте прикол замутим? – предложил Воля. – Прям ништяк придумал.
– Ну? – буркнул Рыжий, не смотря на Жанку.
– Слышь, лошара? – Воля корчил из себя типа серьезного парня. – Телефон нужен?
Сашка кивнул. Конечно, нужен. Лучше бы в школе остался, блин.
– Типа, это, пройди через морг. Выйдешь вон там! – Воля ткнул на двухэтажную хреновину, торчавшую почти у дороги. – Я тебя там ждать буду. Пройдешь, отдадим.
Сашка вздохнул. Через морг?
Мелкие пацаны тут крутились постоянно. Он сам, с Лехой, как-то решился забраться внутрь и пройтись. Ну и чо? Кабинеты какие-то, плитка битая, каталка одна. Когда коридор пошел вниз, в тоннель, ведущий к основному зданию, оба зассали и выбрались. Неглубоко под землей? Сами пройдитесь…
– Че мнешься, сынок? – Рыжий ухмыльнулся. – Сикаешься со страху?
Сашка не сикался. Ну, если только чуть-чуть. Морг же, пусть и закрытый. Говорили…
– Ты, кароч, то ли дурачок, то ли короткий стручок, – хохотнул Воля. – Я те фонарик дам, дебил. На вот, если телефон нужен.
Фонарь оказался так себе, китайский. У Сашки есть клевый, отчим подарил.
– Твоя Киталия хоть работает? – лениво протянула Жанка.
– Сама ты Киталия, ты чо?! – закипятился весельчак и заткнулся, получив по ноге.
– Идешь? – Жанка лопнула жевку.
Жанка где-то доставала жвачку, надувающуюся в пузыри, как в девяностых. Мама про такие рассказывала. Сашка сколько не пробовал, у него так не получалось. Жанка, вообще, красивая, только Сашка никогда бы никому не признался, что постоянно пялится на нее, когда никто не видит. А тут, когда та смотрит как на говно, и стоишь лох лохом, задумаешься.
– Да. – вдруг неожиданно для себя сказал Сашка, глядя на Жанку. И покраснел.
– Оба-на, – удивился Рыжий, – ничо се заявка. Сынок, ты попутал чтоль?
У Рыжего брат старше лет на десять и постоянно сидит. Вот у него тот и нахватался присказок и словечек, совсем древних. Гопота потомственная, короче.
– На, – Воля кинул фонарик, а Сашка поймал. – Вали давай, я тя встречаю.
Ждать добра с чудом тут не приходилось. Остается идти, раз сказал. Да и Жанка… Сашка вздохнул, чувствуя себя дураком, и пошел. Прямо в темный прямоугольник за спиной Рыжего.
Прохладно. Хорошо, хоть надел куртку, пусть осень только начиналась. Еще метров десять и Сашке стало холодно. Как будто работали холодильники. Фонарик включил сразу, только войдя, наплевав на гогочущих полудурков за спиной. Сами-то ходили сюда далеко?
Больничку закрыли года как три, после открывшегося в центре огромного онкоцентра. И понеслась… Район вокруг большущий, детей-подростков много, все и полезли. Ломали ноги, руки, даже головы. Полиция закрывала, как могла, территорию и ставила патрули. Хватило всех усилий на год, потом все повторилось. Все же знали – от морга и к зданию ведет подземный ход-коридор и от него несколько кишок поменьше. Вот по одной, ни разу не хоженой, Сашке и нужно добраться до конца, делов-то.
Сашка оглянулся. Вздрогнул. Стена, закрывшая проход, еле белела в неожиданной темноте. Та ползла как живая, набухая упругой чернотой и затягивая дорогу назад. Сашка хотел крикнуть, но не смог, вдруг застыдившись глупой мысли. Показалось же?
Да, просто тень из-за хмурого неба, фу-у-у…
Штукатурка, лупящаяся от плитки и до потолка, налилась кирпичной рыжиной, поплывшей в стороны от нескольких пятен, проступивших мгновенно. В середине, начавшей густо краснеть, мелькнул блик от фонаря. Сашка выдохнул, вдруг сообразив – что может так блестеть.
Шагнуть к выходу он не успел. Темнота, обманувшая его, больше не ленилась, разбежалась чернильной кляксой, затягивая уличный свет. Задрожала тугой мембраной, переливаясь под лучом фонаря желваками, набухающими изнутри. Те округлялись, вытягивались, становясь слепо смотрящими лицами, застывшими в немом крике. За них зазвучали стены, вязко выдавливая кровь, наплевавшую на законы физики и растекавшуюся во все стороны. Блестящие нитки ползли и ползли, затягивая стену переливами красного. Капли срывались, разлетались алыми снежинками и, истончаясь, падали вниз уже ржаво-коричневыми ломкими хлопьями.
Сашка, наконец-то закричав, побежал в единственную открытую сторону. В коридор, в подземный ход, в вязкий холод тьмы.
– Не, а чо? – Воля пожал плечами. – Нормальный же прикол, засниму, как он вылезет, обоссавшийся, лайков соберу.
– Так-то да, – Рыжий сморкнулся, – развели лошка. А смарт ему хрен отдам.
– Мне отдашь?
Жанка, стоявшая спиной к голосу, сместилась вперед. Ловким кошачьим движением, поближе к замеченной бутылке «миллера» на асфальте.
Тайсон рванул первым, поднимая руки в стойку. И не сумел. Чернявый верткий хрен, лет восемнадцати, бил жестко, быстро и сильно. Тайсон ушел в нокдаун, поплыл и не отсвечивал. Еще двое, появившиеся сзади, улыбались очень знакомо для всех присутствующих. Прямо как они сами минут десять назад, отправляя пацана в морг.
– А! – охнул Рыжий, когда пальцы чернявого с хрустом воткнулись в его ноздри. И, сам не зная почему, торопливо протянул тому телефон.
– Рот завали. – посоветовал один из стоящих сзади. – Поломаю, упырь.
Жанка, смотря на него, кубического и невысокого, как-то сразу поверила – этот поломает.
– Брат где? – поинтересовался у нее чернявый, вытягивая вверх руку и, следом за ней, Рыжего, совершенно белого и кровящего носопыркой.
– В морге. – Жанка лопнула жвачку. – Сходить позвать?
– Сходи, позови. – Чернявый дернул верхней губой. – Сашка дурачок, мне не родной, но я старший. Сходи, а то по жопке схлопочешь, красавица.
– Любишь девочек бить? – Жанка закурила. – В ответку не прилетало? Воля, сгоняй, найди мальчика.
– Дерзкая?
– Самостоятельная.
Чернявый выдернул пальцы, как окунувшиеся в вишневое варенье, и троечкой уработал Рыжего, присоединив к Тайсону. Прислушался к воплям Воли, звавшим незадачливого братца. Подмигнул Жанке:
– Ты прям ничего, в кино пойдем потом?
Воля вышел, отряхиваясь и весь странно перекошенный. Чернявый обернулся к нему:
– Брат где?
– Не знаю. Там темно, я звал, а он молчит, я с мобильника подсветил, пыль и это…
Воля растерянно моргнул.
– Чо это?
– Следы пропали.
Чернявый вздохнул, рассматривая Волю на предмет – куда засадить. Но не стал.
– Вы его на хера туда отправили, дебилы?
– Пройдет через коридор, выйдет вон там. – Жанка показала. – Отдали бы смарт, мы не звери. Так… поприкалывались. Сам ничего не мутил никогда, что ли?
Чернявый смотрел на нее с заметным уважением. Двое за спиной Жанки гыгыкнули, но заткнулись, глядя на товарища.
– Пойдем искать, чо, – чернявый сплюнул. – Э, вставайте, дебилушки. Тебя как звать?
– Жанка.
– Вадим. Знаешь, Жанка, почему не стремно идти с вашим стадом?
Пистолет-травма оказался у него в руке быстро. Он вообще был быстрым, четким и дерзким. Не парень, а мечта, если верить задумчивому Жанкиному взгляду.
– Бро, вы покараульте пока. Один тут, второй там. А я прогуляюсь с идиотами, братишку поищу. А то мне батя, если чо не так, вставит просто жесть.
– Да не вопрос. – пробурчал кубический и отправился к дороге.
– Э, боксер, очухался? – Вадим подмигнул Тайсону. – Доставай мобильный, включай фонарь и вперед. Дернешься – в яйца выстрелю.
– Может, подождем? – оставшийся товарищ Вадима пожал плечами. – Выйдет, этот так орал, я даже здесь слышал.
– Уже вышел бы. – Вадим неожиданно стал серьезным. – Там, сука, стена на голову упадет, не заметишь, ори-не ори, фиолетово, хрена услышишь. Карауль. А мы пошли.
– МЧС, менты? – предложил не сдающийся приятель.
Вадим отмахнулся. А Жанка поняла – батя у него реально крутой. Как сам Вадим.
Свет растворялся в тенях уже у самого входа. Солнце закрыли тучи, фонарики мобильных оказались так себе. Пыли было много, пыли и грязи, веток, листвы и собачьего дерьма. Жанка, стараясь не морщиться от брезгливости и держать лицо, шла медленно, стараясь не вляпаться. Рыжий с пацанами оказались быстрее, не заморачиваясь насчет обуви. Или всерьез опасались ствола Вадима, не убранного и смотревшего им вслед. Сам чернявый, где-то в метре за Жанкой, двигался кот котом, мягко и почти бесшумно.
«Предбанник» прошли быстро, оказавшись в первом зале. Невысокий прямоугольник посередке, обложенный кафелем, Воля сдуру не заметил, ляснувшись ногой. Зашипел, подпрыгивая.
– Какое неуважение к покойникам. – Вадим усмехнулся.
– Чо?!
– Сюда гробы ставили, потом грузили в них мертвых, когда родственникам выдавали. Бате помогал как-то его тетку забирать.
Воля шарахнулся в сторону. Жанка хмыкнула, в какой раз дивясь дурости этого урода… да и остальных тоже.
– Где следы? – Вадим рассматривал пол и ничего не видел.
– Здесь были. – Воля по стеночке прошел к следующей двери. – Вот.
Да, недавние, наверно, что Сашки. Жанка, отойдя в сторону, всматривалась в темноту впереди. Окна у здания заросли грязью, осеннего солнца не хватало. Едко и щекотно воняло какой-то дрянью.
– Сашка! – крикнул Вадим, махнул всем, мол, заткнулись и не дергайтесь. – Сашка!
Жанка вслушалась. Ничего, потрескивает только, как всегда в старых домах, да шуршит мышь, наверное. В ответ никто не крикнул и не шагнул навстречу. Звякнуло капелью, все дрогнули. Вчера ливень был, снаружи-то, с остатков тепла все высохло, а тут, с крыши просочившись, протекает.
– Пошли дальше. – Вадим мотнул стволом в проход, уходящий в шелест темноты.
Он не казался, был по-настоящему злым, готовым сорваться и выстрелить в первого вякнувшего против. Жанка ощутила сразу, остальные тоже поняли, послушно двинулись куда сказано.
Длинный и широкий коридор, совсем больничный, старый, затянутый по краске и штукатурке стен лениво обвисшими тряпками паутины, сплошь покрытых пылью. Листвы тут стало меньше, предбанник ее явно фильтровал, зато прибавилось собачьих сюрпризов. Четыре двери с обеих сторон, закрытые досками, по несколько штук на каждую.
Фонарики едва разгоняли липкую темень, зашелестевшую и завонявшую сильнее. Вчерашняя непогода пару раз отозвалась настоящей грязью, Рыжий даже уперся в стену, чтобы не упасть. Следов пацана, отправленного гоп-компанией внутрь, видно не было.
– Может, давай назад? – поинтересовался заметно испуганный Воля.
– Давайте без давайте, – буркнул Вадим явно услышанное где-то раньше. – А все остальное – разрешите. Топай, сука, гангста сраный.
Жанке он нравился. Было в нем что-то, что-то мужское, суровое и лихое одновременно. Ни один из дворовых и даже знакомых с «пятнашки» близко не стоял. Такой брат у такого лоха, как этот, как его? Сашка, да.
– Еп! – Тайсон, идущий первым, стал как вкопанный. Остальные притормозили чуть позже, когда увидели, что впереди. Столы, металлические и длинные.
Жанка знала такие. Отца забирала как-то, опознавала, пока мать, растекшись в коридорчике, пьяно икала и тряслась. Ей тогда даже пришлось помочь уставшему и не выспавшемуся санитару. Тупо переложить отца на каталку. Отца, лежавшего на столе голышом, с темным сморщенным членом набок, с разрезом от груди до паха, сизо-бледного, с темно-желтыми пятками. Ее тогда повело, в глазах даже потемнело. А чо? Ей было-то четырнадцать, мамка лежит там, в сопли уделавшись и больше никого нет.
Жанка справилась, попросила закурить и помогла. Она еще занималась спортом, а папка тогда стал совсем худой, он же болел, когда развод случился. Взялась за дрябло-куриные холодные щиколотки, напряглась и они перекинули отца на каталку. Говно.
– Ребят… – Воля шмыгнул. – Мож, пойдем, а?
Треснуло. Воля пискнул. Жанка уставилась на длинную лампу, висевшую на соплях и начавшую разгораться. Дневной свет? Ни фига, бледный, мертвячий.
– Ого! – Воля, с разгорающимися глазами, вдруг шагнул и нагнулся, протягивая руку. – Ничо се!
Длинный блестящий нож. Сразу видно, таким не картоху чистить, а если мясо пластать, то не говядину. Заточка – бриться можно. Вадим даже знал название, типа ланцет. А увидел этот кусок дауна, что за невезуха? Вон, руку протянул. Руку, к чему?!
Воля взялся за нож. Нахмурился, пытаясь поднять, потянул на себя. И заорал.
Лампа и пара ее соседок, потрескивая, ожили совсем. Залили прозекторскую серо-голубым и неживым серебром, освещая потрескавшиеся стены, рыжие потеки воды, пятна плесени, затертую плитку на полу. И дымку, закрывшую ланцет, на глазах обретавшую плоть, растущую дальше, становящуюся телом в медицинском костюме, взявшимся из-ниоткуда.
